Текст книги "Небо цвета крови"

– У меня его не будет, – недовольно пробурчала в ответ Клер.

– И почему же, милая? – искренне удивилась Джин.

– Я не хочу все время ждать его возвращения. Вдруг он больше не придет обратно…

Мать, утерев влажные глаза, улыбнулась, подошла и, опустившись на колени, осторожно, чтобы ничем не задеть дочурку, произнесла:

– Клер, замужество не состоит из одних только ожиданий, оно гораздо насыщеннее и ярче, чем тебе кажется. Просто для этого надо чуточку повзрослеть, немного поменять взгляды на мир.

– Ты так думаешь? – с сомнением спросила дочка и подняла глаза, недоверчиво смотря на мать – Джин, не смывая с лица улыбки, глядела на нее любящими глазами.

– Я это знаю, – ответила она и, поцеловав ручки Клер, прибавила задумчиво: – Все-таки не один день на свете живу, кое-какой опыт успела нажить, – и, полмгновения помолчав, предложила: – Давай с тобой лучше чайку попьем? Хочешь?

– Давай! – вмиг повеселела Клер и, положив куклу на табуретку, подвинула ближе к столу.

Включив маленькую электрическую плиту, Джин подождала, пока закипит оставшаяся вода в чайнике, навела чай и подвинула Клер высокую курящуюся кружку. Себе же налила в самую маленькую, долго размешивала заварку.

– Только подуй, – велела мать, – а то ошпаришься.

За окном к тому времени совсем стемнело. Луна, окруженная неповоротливыми угольными тучами, как штормовыми волнами, утонула в них, навечно исчезла с неба. Некогда пестрящие хрусталем льды на ветвях и камнях мгновенно погасли, перестал сиять снег. И только не умолкающий ни на секунду ветер грозно ныл и гудел где-то во мраке, даже и не думая утихать.

Гу-у-у… у-у… гу-у-у…

Пока дочка пила чай, громко причмокивая губами, Джин не отводила от нее глаз, все никак не могла наглядеться. Так, наблюдая за Клер, сама того не замечала, как отвлекалась от мучительной тоски по Курту, а тревога, не дающая за все это время никакого успокоения, – наконец-то ослабевала, притуплялась. Без внимания осталась лишь медленно остывающая кружка, к какой так ни разу и не притронулась.

«На кого же она больше похожа? – размышляла Джин. – На меня или на Курта? Личико, подбородок, носик и губки – точно мои, волосики и ушки – Курта, а вот с глазками никак не пойму: вроде и не серые, и не голубые, что-то вот среднее, наверно…»

– Спасибо, мамуль, – поблагодарила за чай Клер, отодвинула недопитую кружку.

– Ты чего не допила-то?

– Больше не хочется, – и добавила, зевая: – Глазки закрываются…

– Устала, моя ягодка, – по-матерински пожалела Джин, забирая кружку, – сейчас пойдем отдыхать с тобой. Не забудь свою подружку!

Клер послушно взяла свою куклу на ручки и вышла из-за стола, ожидая мать. Та затушила прокопченную лампу, погружая кухню в полнейшую темень, подошла к дочке.

– Все-таки решила сегодня обойтись без моих сказок? – шутливым тоном обратилась к Клер. – Или же передумаешь?

Глазки дочки просияли от негодования даже в темноте.

– Нет, нет! Хочу сказку, мам! Я же пошутила! – тотчас прощебетала Клер. – Почитай, пожалуйста! Ладно?..

Джин лишь поцеловала ей ладошку и проводила в комнату.

Уложив дочь в кроватку – накрыла пуховым, слегка обгоревшим одеялом, взбила подшитую подушку, включила ночник и, забрав с маленькой полочки ветхую книжку с оторванной обложкой, присела на низенький стульчик и начала читать:

«Трубач Алого Замка

В большом Алом Замке, славящемся на все королевство своими трубачами, жила одна маленькая принцесса. Она была влюблена в самого юного и красивого из них, но ее отец – злой и жестокий король – запрещал им общаться и часто наказывал дочь, запирая в темной сырой башне на долгие месяцы. Но даже это не мешало их светлой любви. Молодой трубач каждый день забирался на стены замка и оттуда играл своей принцессе сладкие, как трель соловья, песни, не прекращая очаровывать ее сердце. И вот однажды, потерявший всякое терпение, король приказал страже прилюдно казнить надоедливого певца…»

На этом сказка резко обрывалась – буквы внизу размылись, перепачкались жирными, похожими на кровь, коричневыми пятнами. Тогда Джин перевернула страницу-другую, но и там ждало такое же разочарование.

Несколько секунд Клер молчала, дожидаясь продолжения, но когда его не последовало, нетерпеливо спросила:

– А дальше? Что было дальше?.. Его убили?..

– Боюсь, этого мы с тобой никогда не узнаем – текст сильно запачкан, – пояснила Джин и сразу успокоила дочь: – Но ты не волнуйся: ничего с трубачом не случится. Такие герои умирают только от старости, а не от топора палача.

– А вдруг его казнили? – не унималась та. – Откуда ты знаешь?

Джин вернула испорченную книгу на полку и, присев на краешек кровати, ответила:

– Это же сказка, солнышко, у нее редко бывают плохие концовки, – и, любя подергав за носик, продолжила: – Давай-ка засыпать потихоньку.

Тут личико Клер неожиданно посерьезнело, глазки потемнели.

– Мамуль, а это не выдумка, что раньше небо совсем другим было? – поинтересовалась она, не отнимая пытливого взгляда от матери.

– Нет, – подтвердила Джин и рассказала: – Оно было вовсе не красным, как сейчас, а голубым, лазурным и чистым. По нему скользили пышные, как безе, белоснежные облака, купаясь в лучах золотого солнышка…

И поникла, выдергивая из покрытых пылью воспоминаний дивные образы далекого красочного прошлого, какого больше никто и никогда не увидит вновь.

– Вот бы мне его увидеть!.. – замечталась дочь, воображая эти картинки, кажущиеся фантастикой. – Это же так красиво!..

– Увидишь, обязательно увидишь, – грустно улыбнувшись, подыграла Джин, – а теперь закрывай глазки и – спать!

– Хорошо, мам, спокойной ночи! – согласилась Клер. – Я люблю тебя!

– И я люблю тебя, моя хорошая! – ответила взаимностью мать. – Приятных тебе сновидений!

Поцеловав на ночь дочку – выключила ночник и вышла из детской.

* * *

К пригороду Ридаса вышли к позднему вечеру. На просторы вокруг легло зловещее безмолвие, кошмарное небо, целый день стоящее перед глазами, наконец-то омрачилось, оделось в свой черный как смоль бархатистый наряд. И лишь раскаленное до предела светило совсем не торопилось остывать и продолжало настойчиво обливать снега огненно-бронзово-малиновыми красками, клонясь все ниже к горизонту. Но вскоре и эта дивная гамма цветов погасла, постепенно сменилась на темный, безвкусный оттенок. Надвигающиеся сумерки быстро скрывали под собой силуэты далеких зданий, старательно прятали замурованные подо льдом развалины, кулисами занавешивали любые дороги, ведущие в город. И даже тропа, по какой мы с Дином несменяемо следовали с самого утра, теперь буквально размывалась перед глазами, делалась опасней с каждым новым шагом.

Шаг, шаг…

– Надо искать укрытие, – нежданно возвестил Дин, молчащий до этого момента как сыч, – иначе все ловушки с тобой соберем, – и – ко мне: – Ты как? Что думаешь?

– А что тут думать? – переспросил я, поглядывая под ноги, чтобы, не дай бог, не задеть еще один самострел – хитроумно запрятанный однозарядный арбалет, чуть не стоивший тому жизни. – Ясное дело, что дальше уже не пойдем – кругом темнотища. Не хочется, знаешь ли, в какую-нибудь яму провалиться или еще чего похуже…

Дин язвительно посмеялся.

– Ну, у тебя это получается неплохо – считай уже вторая ловушка на твоем счету, – подшутил он и, скосившись на меня, выпуская пар из-под высокого шерстяного воротника, натянутого до носа, прибавил, но уже холоднее, даже рассерженно: – Курт, ты смотри мне… Ничего говорить, конечно, не хочу, но если так пойдет и дальше, то до Ридаса из нас дойдет либо один, либо вовсе никто. Я не могу за обоих замечать…

В этот миг, не дав договорить, рассекая глухую тишь, бухнул металлический лязг, где-то под нами забряцала цепь, и Дин надрывно проскулил, свалился на лед словно подкошенный, выпустил из рук ружье. То отлетело в сторону, копьем воткнулось в сугроб.

– Дин!!. – в испуге окликнул я, машинально рухнул перед ним на колени. – Где больно?.. Не молчи!!.

– Нога… – и вставил ругательно: – Капкан, сука…

Отбросив винтовку, я стащил с плеч рюкзак, подложил ему под голову и – опрометью к ногам, тут же наталкиваясь на ржавый обледенелый капкан, намертво вцепившийся, точно пес, в правый ботинок. Зубья, рассчитанные отнюдь не на взрослого человека, а скорее на крупного зверя, к счастью, увязли больше в толстой резиновой подошве, нежели в самой стопе. Однако вызволить Дина из западни было не так-то просто: широкая цепочка, припаянная к капкану, надежно удерживала на месте, не позволяла добыче сбежать.

– Что там?.. Что там?.. – скрипя зубами от невероятной боли, сыпал вопросами Дин. – Все плохо, да?.. Ответь…

– Повезло тебе, – честно признался я, кинув на него беглый взгляд. Тот, белый, как мертвец, елозил щекой по рюкзаку, глаза страшно пылали, лицо исказилось жуткой гримасой. – Нога-то вроде ничего, но вот подошве досталось крепко, – и обрадовал: – Нормально-нормально, еще попрыгаешь. Не мина же, в конце концов. Вот там уж да…

Дин громко сглотнул, шумно вздохнул, как бы прикидывая такой поворот событий.

– Тонкий у тебя юмор… Курт, – через силу посмеялся, – и очень уместный…

Ау-у-у…

Внезапно разлетевшийся по округе призрачный клич заставил обоих оторопеть, забыть на секунду о капкане. Обернувшись, вглядываясь в густеющую тьму, я не сразу заметил стаю волков у покрытой льдистой коростой опоры ЛЭП, возвышающейся совсем недалеко. Те негромко скулили, тявкали, колотили затвердевший к ночи наст, нюхали снег. И только один из них – самый матерый и здоровый потрошитель, – гордо вытянувшись на крыше бесколесной легковушки, заунывно выл в небо, сверкал красными, как пламя, глазами и держался ото всех особняком, пока нас не замечая.

– Да уж… не думал я, что так сдохну… – начал нагнетать обстановку Дин, – эх, охотничек, блин: на капкан наступил, осталось только закуской для волков стать…

– Не тарахти, – перебил я и сразу: – Лучше помоги-ка тебя из тисков вытащить, – попробовал разжать ловушку самостоятельно – чуть не порвал себе жилы: та даже не шевельнулась. – Одному мне здоровья на это не хватит…

С тревогой в глазах посмотрев в сторону ЛЭП, Дин с невероятным усилием приподнялся, приник к капкану.

– Разом! – велел я, тоже схватился. – И…

Однако тот, несмотря на силы, приложенные двумя мужчинами, приоткрылся лишь на четверть и – опять вцепился в подошву. Напарник взвыл не хуже потрошителя и, обессиленный, уткнулся горячим вспотевшим лбом мне в плечо, тяжело и жадно дыша через нос.

Ау-у-у!!.

– Бесполезно, Курт, он даже не поддается… – жалобным, просящим тоном проскулил Дин и продолжил: – Не трать на меня время… уходи…

Волки, видимо услышав последний вопль человека, засуетились, затоптались. Вожак устремил в нашу сторону свои жуткие глаза, отыскивая в темноте, спрыгнул с машины.

– Помолчи и давай попробуем еще! – одернул Дина и вновь схватился за капкан. Тот оторвался от моего плеча, приготовился к новой попытке.

– Еще! – скомандовал я. – Из последних сил!

Наконец тугой капкан с неохотой поддался, разжал железные челюсти, освобождая напарнику ногу. Дин тотчас отпихнул ловушку, закряхтел.

– Такой ботинок мне испортил… – с грустью протянул он, – сносу им не было!

– Нашел что жалеть, – возразил я и, не церемонясь, взвалил его руку себе на плечо, – я тебе тысячи таких куплю – наживное это все. Давай-ка лучше с дороги сходить, пока потрошители не учуяли…

Дин согласно кивнул, что-то неразборчиво забубнил.

Забрав наши вещи – потащил напарника по проталине к двум невысоким обезлюженным домам, по возможности присыпая снежком сочащуюся из стопы кровь с надеждой сбить волков с толку, если те вдруг удумают погнаться.

Гав!.. Р-р-р…

– Надо… дров найти… – чуть слышно шептал на ухо Дин, – замерзнем ведь нахрен…

Ничего не ответив, я выбил входную дверь первого дома, внес того внутрь. Пройдя через короткий коридорчик в гостиную, сплошь заметенную пеплом, – разместил на кожаном диване, рядышком скинул вещи и – запирать квартиру. И не успел еще даже отойти – с улицы послышалась возня, фырканье и голодный рык – потрошители все-таки напали на наш след. Стало быть, грядет яростная осада убежища.

«Надо укрепить дверь, – вертелась в голове горячая мысль, – иначе выбьют, запросто выбьют…»

Вспомнив на секунду тот день, когда потрошители ломились ко мне в комнату через дверной проем, прикрытый непрочным гардеробом, я метнулся обратно в гостиную, отыскал высокое кресло – первое, что попалось на глаза, – и повез к двери.

– Куда ты его тащишь?.. – бросил вдогонку Дин.

– Баррикаду мастерить – куда. Волки сейчас сбегутся!

И подпер вход.

Напарник зашуршал на диване, но больше ничего не сказал.

А когда пришел, Дин, вцепившись трясущимися руками в ружье, как старый дед, уже сидя глядел на меня какими-то бешеными, ненормальными глазами, словно волки нарисовались прямо за спиной.

– Ты чего всполошился-то так? – кивнул ему как ни в чем не бывало и – в рюкзак: искать то, чем можно остановить Дину кровь. Отыскав старую рубашку, какую планировал использовать как раз-таки в подобных случаях, – нещадно изорвал на лоскуты. Потом досказал: – Ружье-то убери: кресло крепкое – не выбьют.

Немного успокоившись, напарник заморгал, будто отходя от беспокойного сна, отложил оружие, но, заметив, что собираюсь делать перевязку, остановил:

– Стой, – и вытащил из своего рюкзака маленькую потертую аптечку оранжевого цвета с ярко-красным крестом на крышке. Вскрыв – вручил нищенский кусочек бинта и малюсенький флакончик перекиси. – На вот, что осталось…

– Где нашел? – изумился я.

– Да… – замялся Дин, но все же ответил: – Да как-то давно мимо старой больницы шел, дай, думаю, зайду, ну вот и нашел.

– А мне, главное: «Не собиратель я, не собиратель!» – передразнил я, улыбнулся. Тот скромно закивал, тоже улыбнулся, глаза хитро засияли. – Врун ты, Дин. Я ж тебя всего насквозь вижу.

Дин не обиделся, лишь досадно выдохнул, в душе признавая: как бы ни старался, скрыть от меня не удастся ничего.

Пока обрабатывал его раны, волки, унюхав нас, принялись долбить дверь, раздирать когтями. Снаружи в это время доносились то яростный лай, то скулеж, то гавканье, перерастающее в надрывный вой, словно, помимо основной стаи, к ней присоединилась еще одна такая же, но уже преимущественно из бродячих собак. Однако кресло пока выдерживало непрекращающийся натиск, отзывалось только натужным скрипом. Постигающие неудачи вынуждали потрошителей с утроенным усердием идти на штурм, жаждая любой ценой заполучить кусок теплого человеческого мяса.

Бум-бум… бум…

– Ох, как рвутся-то! Оголодали, видать, черти… – посмеивался Дин, виляя перебинтованной ногой. – Надолго вас хватит-то?

– Может, к утру успокоятся, – стараясь не обращать внимания на жуткий грохот, от какого звенели стены во всем доме, вставил я и – спросил: – Костер разводить будем?

– А как же! И так мерзнуть уже начинаю как собака, – и прибавил: – А через окна не запрыгнут? Первый этаж все-таки… Поглядишь?

Обошел всю квартиру, заглянул на кухню, зашел в маленькую комнату – все окна зарешечены, прикрыты темными шторами.

– Если только потрошители умеют перекусывать кованую сталь, – вернувшись, успокоил Дина, – или орудовать ломами.

Напарник тихонько посмеялся.

Костер разожгли из трухлявой мебели и ламината, имеющегося в квартире. В прокаленной холодом гостиной сделалось значительно теплее, светлее, не так мрачно, как прежде. По потолку и стенам запрыгали ярко-желтые отблески, поползли кривые тени. Они извивались гадюками, касались пола, дивана, носились, неудержимые, по углам. Само же пламя смачно трещало, требуя свежих дров, щедро курилось сизым, вовсе не противным дымком. Или уловив его, или считая, что до людей им сейчас не добраться, потрошители на время отступили, курсировали теперь неподалеку от дома, обиженно скулили, по-новому копались в снегу, ища прокорм.

– Гляди-ка, ушли! – обрадованно воскликнул Дин, разломал спинку стула, подкинул в огонь. Тот в благодарность довольно зашипел, заурчал, как сытый кот, обдал обоих жаром, брызнул во все стороны мириадами искр. Те, переливаясь, посыпались драгоценными камнями. – Я уж думал, до последнего будут!

– Ну что же они, глупые, что ли? – участливо промолвил я и прибавил: – Тем более дымом пахнет – не думаю, что волкам он по душе…

– Да как сказать, – не согласился напарник, – у меня вот случай был, когда волк с голодухи прямо в пламя прыгнул. Я тогда в маленьком домике остановиться решил. Думал отдохнуть там, выспаться – устал сильно, весь день на ногах считай, а настрелять никого так и не смог – что-то все не ладилось. И представляешь, такой вот «подарочек» к вечеру влетает? Вот так-то…

– А ты?

– А чего – я? Ну за ружье хвататься скорей, а тот весь огнем перемазался, мечется, зараза, по дому, того и гляди пожар учинит. Пришлось застрелить…

Помолчали. Потом принялись за ужин.

Еду поделили поровну, кушали молча, с аппетитом, грелись у буйного костра, время от времени подкидывая дровишек, чтобы не уходило тепло.

– Вкусные все-таки штуки эти мясные консервы… – блаженно протянул Дин через некоторое время, гремя вилкой по банке. Потом закусил сушеной лапшой вместо хлеба, запил водой из бутылки и прибавил мечтательно: – К ним бы пива еще холодненького!..

Я ничего не ответил, лишь про себя усмехнулся.

Пустые банки и обертки кинули в пламя, закурили.

Дин дымил с каким-то задумчивым видом, шевелил щетинистыми желваками, отливающими в свете огня чугунно-черным блеском, хмыкал, смотря за тем, как желтоватые языки пламени вылизывают обломки мебели, как гудят горячие угли. Я же отошел к окну, вглядываясь в темноту, где плутали волки. Ночь, точно бесплотный призрак, полным ходом шествовала по спящей земле. На антрацитовом небе мерцала блеклая луна, изредка пропадая за несущимися облаками. Свет ее ласкал снега и льды, замерзшие пруды, редкие деревья, одинаково падал на соседние сооружения, столбы и машины, по-своему скрашивая их донельзя убогий вид.

«Ты не обижайся на меня, Джин, – с печалью думал я, – не держи зла. Я иначе не мог. Не могу равнодушно относиться к чужому горю. Просто не могу – и все. Может, ты и права, конечно, что я бесхребетный, но уверен, что и Дин не останется в стороне, когда нам потребуется помощь…»

И, вытащив из-под одежды кулон, незаметно поцеловал и тихо, как заклинание, прошептал:

– Я люблю тебя, Джин, – чуть помолчав, добавил, нарекая: – Поцелуй за меня нашу малышку. Скажи ей, что все с нами хорошо и скоро мы вернемся домой…

– Ты чего там шепчешь-то? – окликнул Дин. – Сам с собой, что ли, разговариваешь?

– Ну, вроде того, – уклонился я от ответа и, затушив бычок о подоконник, повторил тише: – Вроде того…

Погасили костер.

– Давай спать ложиться, – объявил Дин, зевая, – вставать спозаранку.

– Можно, – согласился я и пожелал: – Ну, спокойной ночи тогда.

– Спокойной ночи, – ответил тот, а потом сердечно поблагодарил: – Спасибо тебе, Курт, что вытащил меня. Я в долгу…

– Обращайся.

Пожав мне руку, Дин улегся здесь же, на диване, сунув под голову рюкзак.

– Кричи если что, – попросил я.

– Ага… – опять зевнув, промолвил он и, взбив рюкзак, как подушку, моментом захрапел.

Я разместился на кровати в соседней комнате, где и забылся мертвым сном…

Вторник, 25 марта 2014 года

Поднялась Джин чуть свет – совсем замучили кошмары о муже, где он, весь уставший и бледный как смерть, бесцельно слоняется по улицам того самого города, но почему-то совершенно один и без Дина. Немного придя в себя, отгоняя прочь пережитый ужас – спешно застелила кровать, вышла на кухню. Умывшись, она тихо, чтобы не тревожить дочь, оделась, принесла ведро воды, вымыла полы, всю посуду, прибралась, протерла пыль и принялась разбираться в кладовке, в какой вот уже как несколько месяцев царил полнейший беспорядок. Вышла, когда солнце полным ходом заливало кухню игривыми медно-оранжевыми лучами, а из комнаты Клер доносился безудержный детский смех.

«Проснулась, моя хорошая! – с радостью подумала Джин. – В игрушки, наверно, играет».

Неслышно приоткрыла дверь, улыбнулась – дочь, сидя в разворошенной после сна кровати с откинутым одеялом, дурачилась с куклой, крутила над головой, как космонавтку.

Пару минут понаблюдав за Клер – полушепотом, с нежностью в голосе поприветствовала:

– С добрым утром, солнышко! – и вошла в комнату, как всегда присаживаясь к ней на кровать. Дочка, увлеченная игрой, вздрогнула от неожиданности, взглянула на мать обрадованными глазками. Чуть примятое ото сна личико горело румянцем, волосики спутались, торчали во все стороны.

– Доброе утро, мам! – ответила Клер и, посопев, поинтересовалась: – Как тебе сегодня спалось? Отдохнула?

Джин устало вздохнула, кивнула.

– Вроде нормально, – с улыбкой ответила она, скосившись через малюсенькое окошко на багряное небо, – только чертовщина всякая полночи снилась, а так и вправду нормально.

– А мне вот ничего не снилось… – обиженно сетовала Клер, поправила кукле платье и усадила возле себя, между делом двигая ее руками, – я так долго представляла себе синее небо, думала, что увижу его во сне, но мне ничего и не приснилось…

И умолкла, завозилась с игрушкой.

Джин взглянула на дочку с умилением, пригладила ей всклокоченные волосы, жалея.

– Ну не расстраивайся, миленькая, еще приснится! Вот увидишь! – Джин поцеловала Клер и сразу предложила: – Пойдем лучше завтракать.

– Ура! – мигом забыв о своей детской недолгой печали, протрубила Клер и, как маленький тигренок, юрко спрыгнула на пол, спрашивая: – Мам, а что у нас сегодня на завтрак?

– Тушенка есть, ананасы, персики консервированные остались. Потом папка тебе притащил мюсли разные, хлопья, пюре фруктовые, сгущенка даже была, кажется, – по памяти перечислила Джин, – что же мы с тобой, не найдем, чем позавтракать, в конце концов? – и, чмокнув дочурку, продолжила с весельем в голосе: – Столько всего у нас с тобою есть! А на обед я тогда мясца нам пожарю, только масло немножечко погреем, а то оно загустело от холода, хорошо?

– Хорошо, мамуль! – согласилась Клер и, одевшись, прихватив с собой любимую куклу, первая выскочила из комнаты на кухню.

Завтрак протекал за разговорами и шутками.

Клер с огромным удовольствием кушала вишневое пюре вприкуску с кукурузными хлопьями, запивала вкусным горячим чаем, а Джин подъедала за дочерью почти не тронутую тушенку, от какой она, естественно, отказалась в пользу сладкого.

День же выдался ясный, спокойный, безветренный. По карминовому небу вслед за исхудавшими облаками неслись костоглоты, ослепительно сверкал на солнце свежевыпавший за ночь снег, иней на деревьях, хорошо просматривались окрестности. Даже звери, обычно умело прячущиеся от людей в лесах и за руинами, замечались невооруженным глазом, казались из-за окна вовсе не такими страшными, какими являлись на самом деле, а крошечными и совсем безобидными.

– Ну, чем сегодня с тобой займемся? – спросила Джин, отодвигая пустую банку тушенки. – Может, поможешь мне в теплице? Надо помидорчикам и огурчикам землю взрыхлить и удобрений подсыпать, а то больше плодоносить не будут.

– Конечно, мам, – слегка помявшись, отозвалась Клер, хрустя через раз хлопьями, – только ты мне все покажи, а то ведь я не знаю, как надо…

– Господи, покажу, конечно же! – и сразу произнесла: – Ты пока кушай, не торопись, а я пойду включу генератор и схожу в сарай за инструментами.

А сама подумала:

«Надо ее потихоньку к хозяйству приучать: пусть запоминает, как за землей нужно ухаживать – помогать будет».

Но только успела подойти к вешалкам – позади нее заслышался обеспокоенный дочкин голосок:

– Мамуль, а там дяденьки какие-то к нам идут… двое…

Внутри Джин все буквально оборвалось, сердце вмиг остыло, сжалось в комок, тело одеревенело – появление случайных людей не предвещало ничего хорошего.

Не сказав ни слова Клер – подлетела к окну, с полными страха глазами взглянула и заметила двух мужчин, неторопливо бредущих по малахитовому снегу в сторону их дома. Оба заросшие, как бродяги, ссутуленные, в потрепанных зимних вещах без какого-либо головного убора и защитных очков, с висящими на плечах карабинами, они о чем-то переговаривались между собой, косились на окно, тыкали пальцами.

«Черт их принес сюда, – подумала Джин, – шли бы лучше другой дорогой!»

И сразу к Клер:

– Солнышко, мы в теплицу тогда потом с тобой сходим, хорошо? А сейчас посиди пока у себя в комнатке, ладно? – говорить пришлось заискивающе, с наигранным спокойствием, дабы дочурка вдруг не почувствовала надвигающейся опасности. – Послушаешься маму?

Однако Клер не повелась на уговоры и принялась закидывать мать излишними вопросами:

– Мамуль, что-то случилось? Почему ты вся такая бледная и глаза у тебя большие? Ты чего-то боишься, да?..

– Потом, Клер! Не до тебя сейчас! – внезапно строго ответила Джин и сама же пожалела – дочь, испугавшаяся одновременно и голоса матери, и какой-то нависшей над домом тревоги, захныкала, отшатнулась. Чтобы хоть как-то загладить вину, та подскочила, хотела обнять, но Клер стала вырываться, отворачиваться. – Ну, прости меня, принцесса, прости!.. Я…

Неожиданно раздавшийся громкий стук в дверь оборвал Джин на полуслове, в один момент прекратил истерику дочери.

– Ау, хозяева! – полез снаружи чей-то сиплый, прокуренный голос. – Есть кто живой дома?.. Ау!

Стук, стук…

– Это те дяденьки, да?.. Мам?.. – трепыхающимся, слабеньким голосочком пропищала Клер, прижимаясь к матери, словно годовалый медвежонок. – Это они?..

– Они, солнышко, они… – тихо ответила Джин и, поцеловав трясущуюся с испуга дочку, попыталась успокоить: – Только не бойся – я здесь и никуда не денусь.

Стук…

– Оглохли, что ли, там?! Эй!.. – вновь донеслось с улицы.

– Т-с-с! – подведя к губам указательный палец, прошептала мать и на цыпочках подошла к двери, сразу заперла на щеколду. – Кто вы и что вам надо? – осмелилась спросить Джин, внимательно вслушиваясь к тому, что происходит с той стороны. – Отвечайте!

Не отвечали долго. У порога слышалась возня, шмыганье.

– Нам это… – спустя какое-то время заговорил прежний охрипший голос. Туберкулезно, со страданием, закашляли. Потом продолжил: – Соли бы чуток! Да поесть чего-нибудь – два дня голодные ходим, как собаки, слюнями давимся…

– У нас ничего нет. Уходите! – попросила она, оглянулась на дочь: Клер уже сидела под столом, смотрела на маму какими-то затравленными, звериными глазами. И с холодом подумала: «Надо доставать пистолет – они никуда отсюда не уйдут». Потом повторила еще раз: – Уходите немедленно!

Незнакомцы замолчали.

Пользуясь этим, Джин потянулась к карману своей куртки, где был спрятан пистолет, но едва вытащила – в дверь со всей силы ударили. Та чуть не отлетела в сторону, щеколда нехорошо звякнула, над головой пронзительно затрещали доски, посыпалась густая пыль, завизжала посеревшая от ужаса дочка.

– Ты чего нам врешь, сука! – крикнул теперь уже другой, к нему прибавился гнусавый противный смешок. – Мы тебе сейчас дверь снесем нахрен! Ты кому врать вздумала, тварь?! У тебя дом целый стоит, и ты мне тут в уши дуешь, что у тебя нет ни черта?.. За баранов тупых нас, что ли, держишь? А?!.

– Уходите! – сквозь слезы умоляла Клер, прижав к груди куклу. – Мамочка, не пускай их! Не пускай!..

– Кто там верещит? А?.. У тебя еще и девчонка мелкая, что ли? – и громче, обращаясь: – Слышал? Она не одна! Ломать надо дверку!

– Только вздумай – пристрелю как последнюю скотину! – огрызнулась в ответ Джин и для пущей убедительности дернула затворную раму. – Я не шучу!..

Бабахнул мощный одиночный выстрел, у Джин заложило уши, Клер громко закричала, по кухне пролетел перезвон, запахло порохом.

– Гляди-ка какая! Пугает еще! – загоготали проходимцы. – А может, вас подорвать там, а? У нас и гранаты есть для такого дела…

Опять донесся мерзкий смех, напоминающий шакалий, по двери вновь ударили, щеколда прогнулась вперед.

«Господи, Господи… – взмолилась Джин, – ты не меня, так дочку мою убереги, прошу…»

От охватившего животного ужаса перед глазами все плыло, мокрые и липкие от пота пыльцы в любую секунду готовы были разжаться, выронить пистолет.

– Мамочка, мама… – ревела под столом Клер, размазывая по щекам слезинки, – мамочка, мне страшно…

– Заткни ей рот!! – орали незнакомцы, отгремел второй выстрел. Потом потребовали: – Последний шанс тебе даем, тварь! Сама не откроешь – точно выломаем дверь, и тогда пеняй на себя!..

Кар-р-р!.. Кар-р-р…

Раздавшееся откуда-то слева надрывное раскатистое карканье в один момент поубавило смелости у налетчиков, притушило дерзкий пыл, отрезвило разгоряченные разбойничьи головы. Те мигом переполошились, засуетились, глухо заскрипел снег.

– Валить надо! – слышалось за дверью. – Костоглоты слетятся сейчас!

– А с ними как быть?..

– Да черт бы с ними! Изорвут ведь сейчас обоих!.. Уходим!

Зашуршали отдаляющиеся шаги.

Выждав секунду, Джин с облегчением вздохнула, на негнущихся ногах подошла к дочери, села перед ней прямо на пол. Клер уже не плакала, только тихо напевала под нос песенку Дина, закрыв ладошками ушки:

 
Родился я при лунном свете,
Забытый всеми одинокий волк…
 

«Уходят…» – загорелось у матери в уме, и вслух, с надеждой в голосе, произнесла:

– Уходят, солнышко, они уходят…

Кар-р…

В эту секунду, перекрывая крикливый гомон костоглотов, окно на кухне звонко разбилось, впуская ветер, на стол попадали осколки, и на деревянный пол с выдранным куском полиэтилена упало что-то тяжелое, мигом откатилось к тумбочке.

– Граната, Господи!.. – в панике вскрикнула Джин, интуитивно закрывая собой свое чадо. – Доченька моя…

Но взрыва так и не последовало.

А когда она, едва живая от всего случившегося, подползла к тумбочке, то не смогла сдержаться и истошно разрыдалась – спасающиеся от ворон бандиты забросили в дом не гранату, а обыкновенный замерзший булыжник…

* * *

До Ридаса удалось дойти к обеду без каких-либо серьезных происшествий. Лишь один раз нам с Дином пришлось срочно пережидать крупную стаю костоглотов, рвущуюся в сторону города, устроив вынужденный привал в небольшом погребе одного полуразвалившегося деревянного дома. В остальном – все более чем спокойно. Да и погода опять не подвела. Устоявшееся с самого раннего утра чистое, безоблачное небо пока не капризничало и не показывало своего переменчивого настроения, балуя холодным, совсем еще не весенним солнцем. Иногда к нему прибавлялся морозный, но несильный ветерок, нередко проверяющий на прочность наши капюшоны и одежду, будто убеждаясь: вытерпим мы или замерзнем? А потом внезапно забывал о нас и шумел теперь уже где-то среди безлюдных жилищ, оставленных всеми построек, развалин, качких заборов, сбивал с ветвей наледь, шатал обесцвеченные зимами дорожные знаки.

У-у-у… у-у-у…

Сам же город, в далеком прошлом, как вещал мне Дин, – Нью-Сити, – никогда не славился хорошей репутацией. До катастрофы в нем редко задерживались порядочные люди, отели простаивали, зарастали пылью, а попутчики зачастую проезжали мимо, даже если путь через него был в несколько раз короче и удобнее. Так Нью-Сити со временем вымирал, исчезал с газетных строк, пропадал на картах, терялся во всех полицейских архивах. Виной всему – нехорошие слухи, вымыслы, овеявшие город. Еще в 70-х годах, когда в хрониках упоминались первые случаи бесследного исчезновения жителей, Нью-Сити начал обрастать дурной молвой, стремительно терять граждан. Сначала пропавших подолгу искали, привлекали на помощь добровольцев, нанимали частных детективов, даже заводили дела, но очень быстро обо всем этом забыли, утратили всякий интерес. А позже к нему принялись стекаться преступники всех мастей, воры, прожигатели жизни и темные лица с очень кривой и замороченной судьбой. Разные дороги и цели вели их в Нью-Сити, в надежде, что в нем можно легко нажиться, осесть и просто раствориться подобно теням.