Текст книги "Сорок бочек арестантов"

ФОТОГРАФИЯ

Двадцать лет после института… Ау, где вы? Пролетели, просвистели… Сколько воды в разные стороны утекло, а вся группа на юбилей собралась.

Вот они, все мы шестнадцать, на фотографии. Нинка Постникова только растолстела. Очаровашка-куколка была, и вот буфетчица, а не Нинка.

– Нин, че так разнесло?

– Лишь бы человек хороший был.

Обидно. Любил я Нинку на втором курсе. Всю ночь однажды напролет рядом с ней в палатке прокрутился, поцеловать хотел. Она даже не проснулась.

– Нин, че со своим разошлась?

– Отстань, Саня!..

После диплома Нинка выскочила за таксиста. На руках, говорят, носил. Жила как барыня. Так нет, привязалась к нему с ультиматумом: поступай в институт, иначе развод.

Одна сына ростит-учит. Эх…

 
Бабы дуры, бабы дуры,
Бабы бешеный народ!
Как увидят помидоры,
Так и лезут в огород!
 

Зато Ленка Кардаш расцвела.

В институте была так себе, кордебалет. Четыре с минусом, не больше. А сейчас сногсшибательная красавица.

– Лен, у тебя даже как ноги длиннее стали.

– Ты, Саня, неисправим.

– Замуж вышла?

– Давай о другом…

На фотографии с Мишей Теребиловым в разных углах стоят.

В институт они поступили под ручку. В школе Миша тоже десять лет Ленкин портфель таскал. Мы, начиная с первого курса, ждали: ну, завтра-послезавтра староста по червонцу с носа соберет, и «ах, эта свадьба-свадьба-свадьба пела и плясала!..» Погуляем!..

До диплома жених с невестой нас мурыжили, стаж накручивали…

Зато на свадьбе у них мы с Витей Мирошниковым накушались. Под занавес на кухне приняли бутылку подсолнечного масла за пиво и, как рассказывали очевидцы, раскатали с большим аппетитом. Потом дня два аппетита не было по причине расстройства желудка.

– Мишь, а че вы с Ленкой разбежались?

– Тайны секса.

– Какие тайны! Ты, говорят, так залевачил, аж дым коромыслом! Что называется:

 
Миш, а Миш,
На тебя не угодишь!
То велика, то мала,
То кудрява, то гола!
 

– Отвяжись, Саня!

 
Отвяжись, плохая жисть,
привяжись хорошая.
 

Ну и ладно. А Витя Мирошников рядом с Ленкой стоит. Усы гвардейские. Взгляд гусарский. Рост гренадерский. Прямо жених.

Но не женился больше. Побаловался, говорит, один раз, и будет.

Побаловался он оригинально.

На одной вечеринке мы с ним познакомились с двумя подрунями. Моя завлекашечка танго исполняла по-абордажному, впритык – ни миллиметра разрыва. Я разбежался на легкую победу. Ан, нет. Дальше танго не моги. Быстро расстались. А Витя со своим Светиком-семицветиком задружил. Крепко.

Я на лекции, он к ней на дневку. Тем более, рядом с общагой жила. Аккуратно Витя оттуда не вылазил.

Светик-семицветик во второй или третий раз собиралась поступать в театральный институт, Витя поддерживал беседы об искусстве.

Как говорится: сколько с кувшином по воду ни таскайся, все равно разобьется. Однажды Витя столкнулся с «тещей». Они, бывало, и раньше сталкивались, но в несколько другом виде. На этот раз, будучи на дневке, твердо зная, что «теща» на работе, Витя вышел из ванной.

Представьте картину: Витя, выходящий из ванной. На усах гвардейских роса. Распаренный. Рот до ушей от удовольствия…

Выходит, а тут «теща» дверь входную своим ключом широко раскрывает, принесло раньше времени часов на пять. Коридор тульский Левша делал – общая площадь полквадратного шага. Витя нос к носу с «тещей»…

Все бы ничего, да на Вите ничего, кроме росы на усах не было.

Гренадерский рост. Гусарский взгляд. Аполлон до пояса и ниже. Как воспитанные люди, «теща» с Витей, извинившись, тут же скрылись каждый за своей дверью.

Однако «теща» вечером сказала Светику-семицветику:

– Не пора ли Вите вещи к нам переносить?

Так теща стала писаться без кавычек.

Актриса из Светика-семицветика не получилась. Зато с порога сварливая бабенка. При мне и то, бывало, как раскроет ротик… Хоть в окно выпрыгивай.

– Вить, а че ты ее не перевоспитал?

– Ты, Саня, как «здрасьте» среди ночи!

– А че? Ты парень выдержанный… Это я чуть заискрилось – сразу саблю наголо… А ты спокойный, уравновешенный. Дочку нажили и развелись…

– Отстань, Саня! С Воспитателем на эту тему поговори.

Воспитатель – это Юрка Петушок. Вот он в куртке на фотографии. Все в пиджаках, при галстуках, а он плевал на официальность.

«Воспитателя» ему прилепили на четвертом курсе.

Восьмого марта в общагу на танцы пришла девица в глубоком декольте. Конец семидесятых, никаких видюшников, в кинофильмах о половых актах даже не думали. И вдруг декольте до пояса в мужском на девяносто процентов общежитии.

А Стелка такая девица, что хоть спереди, хоть сзади, хоть сбоку – в любом месте декольтируй, не ошибешься. Везде высший класс!

Мужики на танцах начали кидаться на лакомство.

На темной лестнице Юрка освободил Стелку от нахрапистого приставалы. А вскоре они поженились. Хотя сразу было видно – интеллект Cтелкин лучше не декольтировать. Юрка сказал: «Перевоспитаю».

– Юр, че разошелся?

– Поговорить тоже хочется.

– Вторая супруга у тебя, слышал, культурный работник. Вот, поди, разговоры разговариваете…

– Замнем, Саня, для ясности. Не порть праздник.

Замять можно. Только на шестнадцать человек в группе тринадцать разводов. Почему?

Я сам первый раз женился назло, второй – по расчету, третий – по инерции.

– Зачем так?

– Не бери, Саня, в голову.

– Лишь бы человек хороший был.

– Будь ты проще, ляг ты на пол, забудь все.

Ложусь. Забываю.

ЗА ЧТО ХВАТАТЬСЯ?

Рана у Геши ни колотая, ни резаная, ни огнестрельная. Рана у Геши вместе со штанами рваная. Сидеть Геша не может. Но посидеть придется. И здоровью это на пользу. Нервишки совсем растрепались, ведь всю дорогу на передовой.

Хорошо, если такой напарник, как Рафик. В беде не бросит, и золотые руки: любой замок дунет, плюнет, ковырнет и… заходи – открыто. Уж на что у того морского волка хитромудрые запоры стояли, Рафик их махом рассекретил. Но только Геша с Рафиком бесшумно в гости туда, пока хозяина нет, оттуда с шумом привет от него. Мариман океанские просторы бороздит, а дома корабельная сирена на карауле. Чуть дверь открыл, сразу включается. Представляете: три часа ночи, тишина, только комар зло зудит – укусить некого, и вдруг… Эту сирену в море миль за десять слышно, будто рядом орет, а тут в упор без предупреждения завыла. Упал Геша без сознания, как и не стоял. Хорошо, соседи подумали: война началась, под одеяла попрятались. Рафик от сиренного воя побежал, будто наскипидаренный, а потом сообразил: такую улику, как Геша, оставлять нельзя. Вернулся и на себе вынес друга с места преступления.

Геша не сразу оправился от сиренной болезни. Долгое время при каждом звуке дико вращал глазами и затыкал уши.

На следующую операцию по экспроприации Рафик пошел один. И не вернулся.

Узнал, что богатая коммерсантка уезжает отдыхать, день убытия такой-то, поезд такой-то. Позвонил на вокзал, сказали: поезд ушел. Баба до сирены не додумается, решил Рафик. Смело дунул, плюнул, ковырнул. Открывает, а за дверью она с баллончиком дихлофоса. И баллончик-то небольшой. Но уж если с бабой свяжешься…

Опоздала на поезд. Вернулась домой, а там тараканы набежали. Тоже, наверное, получили данные об отъезде и набежали. «Я не таракан!» – не успел предупредить Рафик, как в его от неожиданной встречи распахнутый рот ударила струя дихлофоса. Тараканы, благодаря Рафику, успели уйти, Рафик упал – реанимация не откачала.

Проводил Геша в последний путь дихлофосно-погибшего друга и пошел работать с Лидкой Сим-Сим.

Лидка – психолог по детской части.

Разнюхала информацию: малец в квартире один. Тук-тук в дверь.

– Папа с мамой дома? – спрашивает.

– Нет, на лаботе, – честно отвечает малец.

– А кто дома?

– Стива.

Нервный после сирены Геша чуть тут же не пришиб Лидку. Она клялась: малец один сидит.

– Сколько Стиве лет? – Сим-сим сладко спрашивает.

– Четыле, – докладывает малец.

У Геши отлегло от сердца.

Сим-Сим начала лисой обрабатывать мальца, чтоб дверь открыл. У мальца аквариум, так Лидка нарисовала такую жуткую картину, мол, рыбки сейчас сдохнут от неправильного кормления, что малец разревелся в три ручья. Лидка-актерка тоже плачет, и Геша вот-вот зарыдает от жалости…

– Открой, – Лидка сквозь слезы говорит, – я тебе рыбок вылечу.

Малец с радостью замками защелкал…

Сим-сим первым делом его в охапку в туалет запирать, чтоб под ногами не путался, но из комнаты Стива выскакивает. Оказалось, у него не только четыре года жизни за плечами, но и четыре лапы. Бультерьер. Глаза, как у тигра. Пасть, как у крокодила. Зубы, как у акулы. Сим-сим сразу передумала мальца в туалет запирать, сама туда забилась.

– Фу! – кричит из-за двери Стиве. – Я больше не буду!

Стива поверил, повернул пасть на Гешу. Геша тоже в туалет захотел или в ванную. Но санузел совмещенный. Побежал Геша куда глаза глядят. Старт сделал в целости и сохранности, за порог выскочил с воем, как та корабельная сирена. От брюк в районе заднего кармана булькрокодил отхватил кусок штанины, а заодно кусок филейной части величиной с кулак.

Геша c бешеными глазами бежал километра два. Сзади у него лохмотьями развевались покусанные трусы, хлестала кровь, а спереди, распугивая все живое, Геша выл жутким голосом: «Помогите!»

Еле на машине догнали.

В больнице Геша был не в себе, кричал: «Доктор, только не делайте операцию под дихлофосом! Только без дихлофоса!»

Сидеть Геша долго не сможет. Прокурор, тем не менее, постановил: будешь сидеть стоя, может, скорее за ум возьмешься. Геша хотел бы лежа, но с его мнением три года никто считаться не будет. Если, конечно, под гуманную амнистию не попадет. А умнеет он не по дням, а по часам. Я, говорит, теперь не дурак. Я, говорит, теперь ученый. Выйду, первым делом куплю наушники, противогаз и бронетрусы, чтоб на дела не с голыми руками ходить. И пусть тогда меня хоть собаками, хоть дихлофосом, хоть сиренами травят.

Берется Геша за ум, а вот за что нам, судари и сударыни, хвататься: за голову или за ружье? Или дома безвылазно сидеть, барахло караулить? Что будем делать, судари и сударыни? Что?

ЧИК-ЧИК

– Вчера, девочки, наотдыхалась я, – охлаждаясь минералкой, сказала Анна Тимофеевна. – Думала, пупок развяжется.

«Девочки» были в той поре, о которой поется: сорок лет бабий век, но я не буду горевать, потому что в сорок пять баба ягодка опять. Никто из четырех подруг, в июльский понедельник в обеденный перерыв собравшихся в кафе, и не думал горевать. Та же Анна Тимофеевна.

Прическа у нее была шик, и вся Анна Тимофеевна была блеск. Три цвета французской косметики: зеленые тени, нежно-коричневые румяна, отчаянно-розовая помада – обворожительно подчеркивали колдовство чалдонских глаз, персиковость щек, магнетизм губ.

– Мы дом в деревне купили, – продолжала Анна Тимофеевна, – а забор, как после артналета. Свиньи соседские посевы травят, а мой в командировку на месяц смотался. Жерди новые, столбы заготовил и уехал. Свиньи, невзирая на уважительную причину, не ждут, на навоз урожай переводят. Жалко до слез. Позвала сестру, и мы с ней всю субботу и воскресенье в две бабьи силы огород городили. Ямы копаем, а сосед издевается. Что, спрашивает, колчаковское золото ищите? Ага, говорим, только бы на шахтеров не нарваться, а то вылезут, морды набьют.

– Ты думаешь, я у речки боками пляж укатывала? – громко спросила Виктория Петровна.

Если по садово-огородной терминологии Анна Тимофеевна ягодка, то Виктория Петровна – ягода. Крупная да яркая. «Хорошего человека должно быть больше!» – любит повторять. Возьмись она при случае ровнять боками пляж, укатала бы под непробиваемый асфальт.

– Ножи у нас дома, – принимаясь за окрошку, начала Виктория Петровна, – всю жизнь тупее валенка. Устала гавкать. На прошлой неделе мой психанул и наточил так, что с непривычки руку себе располосовал до кости. Мясо резал и себя прихватил. На больничном с рукой нянькается, а на даче кирпич, что на баню завезли, растаскивают. Соседи попались: собака мимо пробежит – живьем шкуру сдерут, а тут кирпич без присмотра. Мой, по дурости инвалид, запаниковал без бани остаться. Давай, говорит, быстрее стены класть! А сам только мастерком указывает, вся ломовая работа на мне… Два дня по жаре подсобником мантулила. Назагоралась с кирпичами да цементом…

– А мой, – пододвинула к себе компот Анжела Ивановна, – взял моду ремонтироваться на даче. Приезжаем, сразу хватается за инструменты. Что-то, говорит, мотор стучит подозрительно. И подозрительно весь день валяется под машиной. Я одна, как жук навозный, в земле ковыряюсь.

Со стороны посмотреть, откуда эти аристократического покроя с тщательным маникюром руки могут знать, что такое навоз и лопата, земля и носилки. Но они с закрытыми глазами знают…

– Два дня, кверху задницей между грядок ползая, отдыхала.

– Наверное, Люсик за всех поленилась? – сказала Виктория Петровна.

Четвертой подругой за столом сидела Людмила Тихоновна. На ней было струящееся платье с щедрым, эстетически оправданным, декольте. Даже зимой преступление драпировать эти по-королевски гордые плечи, по-царски величественную шею, а уж летом…

Людмила Тихоновна и вправду провела воскресенье без столбов и кирпичей. Хотя на даче, разинув рот, ждал заилившийся колодец.

«Я что тебе Папа Карло?! – взорвалась она в ответ на вполне мирное предложение мужа поехать на дачу пораньше. – Все лето как на привязи! Хватит!»

И не поехала.

Людмила Тихоновна и сама не поняла, какая муха ее укусила, какое ку-ку замкнуло?

Но кто знает, может лучше бы она колодец копала.

Обиженный муж уехал один, Людмила Тихоновна, собираясь полениться, надела на руку новые часики. Золотистые, с бархатно-черным циферблатом, где тремя яркими звездочками фианитовые камушки, а стрелки в виде миниатюрных ножничек. Прелесть, а не часики. Но вдруг почудилось: не беспечно – тик-так, тик-так – идут, а косят по живому секунды: чик-чик, чик-чик…

«Фу ты, ерунда какая!» – отмахнулась Людмила Тихоновна и засунула часики подальше. Но весь день на душе этим чиканьем кошки скребли. Даже стрелки будильника казались ножницами.

И вот сейчас в кафе захотелось поделиться вчерашними тревогами, сказать задушевным подругам: «Девочки, может, что-то делать надо? Ведь косят они нас день и ночь, а мы как две жизни собрались жить, все хи-хи да ха-ха. Сестра двоюродная в церковь вон ударилась…»

Уже, было, открыла рот, но вдруг швырнуло Людмилу Тихоновну с философской колеи на завиральную обочину:

– Че смеяться над гробиком? – сказала. – Поленишься тут, как же! У моего только выпить друзей полный гараж. А как помочь, у одного геморрой, у другого тоже запор. Он вчера в колодце, не разгибаясь, до темна ленился, а я наверху в роли крана с ведрами корячилась…

– Значит, девочки, – хлопнула в ладоши Виктория Петровна, – на блаженненькую мы заработали?

– Конечно! – хором сказали подруги.

Они заказали «блаженненькую» с тремя звездочками на этикетке и, под неуслышанное «чик-чик», выпили по рюмочке. А потом еще по одной, прикрывая глаза от удовольствия.