Текст книги "Россия 1801–1917. Власть и общество"

Будущий общественно-политический строй России представляется Пестелю в таком виде: основной общественно-политической единицей является волость, все члены которой «составляют вместе так сказать одно политическое семейство под названием волостного общества». Все граждане каждой волости образуют «земское народное собрание», которое выбирает членов «наместных» (т.е. представительных) собраний – волостного, уездного и окружного (губернского), и таким образом «все члены всех наместных собраний будут во всей точности и в полной мере самим народом избираемы». Окружные (губернские) собрания избирают членов «Народного веча», которому принадлежит верховная законодательная власть в государстве, право объявлять войну и заключать мир.

Власть «верховно-исполнительная» принадлежит «державной думе», состоящей из 5 членов, избираемых на 5 лет «народным вечем» из кандидатов, предлагаемых окружными собраниями. Особо стоит «власть блюстительная», которую осуществляет «верховный собор», состоящий из 120 «бояр», избираемых таким же порядком, но на всю жизнь, и наблюдающий за законностью действий правительства и «Народного веча».

Кроме программ Муравьева и Пестеля, в среде декабристов обсуждались и другие планы будущего государственного устройства, но определенной, принятой всеми политической программы не было. Пестель свидетельствует в своих показаниях: «Весьма часто то, что сегодня было решено, завтра опять поступало на суждение и спор». В общем можно сказать, что Южное общество принимало программу республиканскую, а Северное – конституционно-монархическую. Но у членов того и другого общества нередко наблюдались колебания. Даже Пестель свидетельствовал:

«Нельзя никак утвердительно сказать, какой образ правления Союз, в самом деле, наконец, избрал бы. Сие более всего зависело от обстоятельств. Вот причина, почему я имел намерение написать главу о верховной власти вдвойне: одну монархическую, а другую республиканскую».

Не было согласия и по вопросам тактики: определенного плана действий общество не разработало. Больше всего споров возбуждал вопрос о цареубийстве. Северяне в большинстве относились к цареубийству отрицательно. В Южном обществе Пестель и большинство членов склонялись к необходимости цареубийства. Были даже планы истребления всей царской фамилии, включая женщин и детей. В Южном обществе «все говорили, что революция не может начаться при жизни государя императора Александра Павловича, и что надобно или смерть его обождать или оную ускорить». Предполагалось «ускорить» смерть Александра I во время царского смотра на летних маневрах 1826 г., а затем восставшая южная армия должна была двинуться на Москву, «провозглашая конституцию».

Будущая революция, в представлении значительного большинства декабристов, должна была носить характер чисто военного переворота, без участия народных низов. О перспективах новой пугачевщины С.П. Трубецкой писал:

«С восстанием крестьян неминуемо соединены будут ужасы, которых никак воображение представить себе не может. И государство сделается жертвою раздоров, и может быть, добычей честолюбцев. Наконец, может распасться на части, и из одного сильного государства обратиться в разные слабые. Вся слава и сила России может погибнуть, если не навсегда, то на многие века»61.

М.П. Бестужев-Рюмин показывал на следствии: «Мы не хотели возбуждать народ к возмущению Мы желали, чтобы переворот был не продолжителен и не кровопролитен». Потому большинство офицеров-декабристов относилось отрицательно к революционной агитации среди солдатской массы. Справедливым и гуманным обращением с солдатами они надеялись приобрести такую любовь и доверие, что солдаты в нужный момент пойдут за ними всюду. Только более радикальные «славяне» считали необходимым участие всего народа в революции и пытались вести агитацию среди солдат. И.И. Горбачевский писал:

«Никакой переворот не может быть успешен без согласия и содействия целой нации. Хотя военные революции быстрее достигают цели, но следствия оных опасны: они бывают не колыбелью, а гробом свободы, именем которой совершаются»⁶².

Для успеха переворота «славяне» «считали необходимым содействие всех сословий». В отношениях же к солдатской массе они полагали, что «от солдат ничего не надобно скрывать, но стараться с надлежащей осторожностью объяснить им все выгоды переворота». В частности, офицеры 8-й артиллерийской бригады «объявили солдатам о замышляемом перевороте», чтобы им знать, за что они будут сражаться. Революционная агитация велась также среди солдат Черниговского пехотного полка, причем, по словам И.И. Горбачевского, «к чести русских между нижними чинами не нашлось ни одного изменника». За доверие они платили своим офицерам верностью, слушая пылких «славян» с любопытством, хотя и не без удивления.

В поисках возможных союзников в будущей революции члены Южного общества вступили в переговоры с членами Польского тайного революционного общества, но безрезультатно. Поляки требовали признания независимой Польши в границах 1772 г. «Южане», признавая принцип независимой Польши в этнографических границах, уклонялись от решения спорных территориальных вопросов или соглашались на уступки Польше лишь некоторых областей, «недовольно обрусевших». «Северяне» же, узнав о переговорах «южан» с поляками, возражали против предрешения будущих русско-польских отношений договором между тайными обществами. К.Ф. Рылеев полагал, «что никакое общество не вправе делать подобного условия, и что подобные дела должны быть решены на Великом Соборе».

3.8. Восстания декабристов в 1825 году

27 ноября 1825 г. курьер привез в Петербург известие о смерти императора Александра I в далеком Таганроге 19 ноября. Брат умершего царя Николай Павлович не счел возможным воспользоваться тайным манифестом Александра от 16 августа 1823 г. о передаче ему престола, минуя цесаревича Константина. Он распорядился, чтобы войска, правительственные учреждения и население столицы принесли присягу новому императору Константину Павловичу и послал курьера в Варшаву к новому императору с донесением обо всем происшедшем. Константин подтвердил в письме к брату свой отказ от престола. В письме к председателю Государственного совета кн. П.В. Лопухину Константин Павлович сделал строгий выговор за принесенную ему присягу, которая «есть неправильна и незаконна, и для того должна быть уничтожена» и заменена присягой Николаю. Но Николай сначала не хотел удовлетвориться частным письмом. Было необходимо, чтобы Константин Павлович или вступил на престол, или, приехав в Петербург, торжественно объявил официальным манифестом о своем отречении. Но тот не делал ни того, ни другого. Переписка между Петербургом и Варшавой продолжалась, и таким образом в России возникло напряженное и тревожное состояние междуцарствия.

Утром 12 декабря в Петербурге было получено экстренное донесение из Таганрога от генерала И.И. Дибича. Разбирая бумаги покойного государя, генерал обнаружил в них два подробных доноса о существующем в армии обширном революционном заговоре с указанием имен заговорщиков. В тот же день пришло письмо от Константина из Варшавы с подтверждением его отречения, и Николай, наконец, решил действовать. Был заготовлен манифест о вступлении его на престол, на 14 декабря назначена в Петербурге новая присяга – на этот раз императору Николаю. На юг были экстренно посланы жандармские офицеры для ареста заговорщиков. Зная, что гвардия недолюбливает его за чрезмерную приверженность к «шагистике», Николай не решился произвести аресты в столице. Дни 12 и 13 декабря он провел в большой тревоге. Он писал князю П.М. Волконскому: «Воля Божия и приговор братний надо мной совершается! 14 числа я буду государь или мертв…»⁶³. Он не был уверен в повиновении гвардейских полков и, призывая к себе командиров, стремился всячески их задобрить и привлечь на свою сторону, чтобы подготовить петербургские полки к новой присяге.

Смерть Александра I застала врасплох не только высшие правительственные круги, но и членов Северного тайного общества и его «Верховную думу», не располагавшую конкретным планом революционных действий. Неожиданно наступившее междуцарствие открывало непредвиденные реальные возможности для совершения политического переворота.

Вожди Северного общества знали, что силы их невелики, но все же решили осуществить попытку переворота. К.Ф. Рылеев объявил: «Теперь или никогда!». Он заражал окружающих его заговорщиков своим энтузиазмом и готовностью к самопожертвованию. Н.А. Бестужев вспоминает: «Мы работали усерднее, приготовляли гвардию, питали и возбуждали дух неприязни к Николаю, существовавший между солдатами»⁶⁴. В квартире Рылеева постоянно происходили совещания будущих декабристов. После продолжительных совещаний накануне 14 декабря заговорщиками был намечен следующий план действий: склонить гвардейские полки к отказу от присяги Николаю, которого в гвардии не любили за жестокое и придирчивое обращение с подчиненными, а затем потребовать, чтобы Сенат вместе с Синодом назначил «Временное правление». «Первым действием временного правления было бы созвание представителей России от всех свободных сословий, которые бы и определили будущую судьбу ее и образ правления»⁶⁵. В состав «Временного правления» намечалось от 2 до 5 лиц: в первую очередь назывались имена адмирала Н.С. Мордвинова, М.М. Сперанского, генерала А.П. Ермолова, а также П.И. Пестеля и Г.С. Батенькова. Был составлен проект Манифеста, который должен был бы быть издан от имени Сената. Провозглашалось уничтожение крепостного права и военных поселений; «равенство всех сословий перед законом»; свобода выбора занятий, свобода печати и «свободное отправление богослужения всем верам»; сокращение срока солдатской службы (до 15 лет); образование «судной части с присяжными»; «учреждение волостных, уездных губернских и областных правлений» с выборными членами, «кои должны заменить всех чиновников доселе от гражданского правительства назначаемых». После обнародования Сенатом манифеста войско должно было выступить из города и расположиться в окрестностях. Для руководства восстанием, назначенным на 14 декабря, «диктатором» избрали гвардии полковника князя С.П. Трубецкого.

Николай, со своей стороны, принял меры, чтобы обеспечить легальность своего воцарения. Вместе с манифестом о его восшествии на престол были опубликованы манифест Александра I от 16 августа 1823 г. об отказе цесаревича Константина в пользу Николая, а также полученные от Константина письма, которыми он подтверждал свое отречение.

Государственный совет принес присягу Николаю в ночь на 14-е, а Сенат – в 7 утра, так что к моменту прихода на площадь восставших рот Московского полка заседание Сената уже закончилось и сенаторы разошлись. Большинство гвардейских полков после надлежащих объяснений и увещеваний принесли присягу Николаю рано утром 14-го, хотя в некоторых полках были колебания и промедления. Офицерам-заговорщикам удалось отклонить от присяги некоторые воинские части, убедив их в том, что Константин в действительности не отрекался от престола и что присяга Николаю является незаконной.

Восставшие роты лейб-гвардии Московского полка (около 700 человек с двумя ротными командирами) в 11 утра вышли на Сенатскую площадь. Там они построились в каре и стояли, выжидая прибытия подкрепления, в поисках которого некоторые члены тайного общества направились в казармы других полков. Позже к восставшим присоединились лейб-гренадеры (около 1100 чел. с 5 офицерами), а затем матросы гвардейского экипажа (около 1000 чел. с 12 офицерами). Построившись в два каре, восставшие заняли выжидательное положение. Вскоре они были окружены густой толпой горожан, выражавших им свое сочувствие. Они также выжидали развития событий. Тем временем новый император стягивал со всех сторон полки, присягнувшие ему, и окружал мятежников своими войсками, силы которых (около 12 тыс.) во много раз превышали силы восставших.

Обе стороны долго занимали пассивно-выжидательное положение. Намеченный в диктаторы князь С.П. Трубецкой, узнав о том, что огромное большинство гвардии присягнуло Николаю, потерял всякую надежду на успех восстания и не явился на Сенатскую площадь. Отсутствие руководства внесло растерянность и замешательство в ряды восставших, не знавших, что им делать дальше. Николай не был уверен в преданности своих войск и в их готовности стрелять «по своим» и потому не решался приступить к военным действиям против мятежников. В своих воспоминаниях о 14 декабря Николай писал: «Видя что дело становится весьма важным и не предвидя еще, чем кончится, послал я Адлерберга с приказанием шталмейстеру князю Долгорукову приготовить загородные экипажи для матушки и жены, и намерен был в крайности выпроводить их с детьми под прикрытием кавалергардов в Царское Село». Николай посылал к восставшим, с увещаниями покориться, одного за другим своих генералов, великого князя Михаила Павловича, митрополита Серафима с духовенством. Все увещания были безуспешны, а подъехавший к каре петербургский военный генерал-губернатор М.А. Милорадович (один из героев войны 1812 года) был убит П.Г. Каховским.

После безуспешных переговоров Николай приказал конной гвардии атаковать восставших. Конница наступала вяло и неохотно, и ее атаки были легко отбиты. Приближались сумерки, и появилось опасение, что силы восставших могут увеличиться присоединением к ним солдат из присягнувших полков. В 6 часов вечера Николай приказал выдвинуть пушки и открыть по мятежникам огонь картечью. Восставшие понесли большие потери и были разгромлены.

П.Г. Каховский убивает ген. М.А. Милорадовича

В середине и в конце декабря правительство производило аресты среди членов Южного тайного общества, причем был арестован и подполковник Черниговского полка С.И. Муравьев-Апостол, один из «директоров» Южного общества. Остававшиеся на свободе офицеры – участники заговора освободили его из-под ареста и затем под его командой подняли восстание в Черниговском полку. К восстанию примкнуло около 1000 солдат и 10 офицеров. 31 декабря 1825 г. восставшие заняли г. Васильков и, отслужив молебен на площади, двинулись по направлению к Белой Церкви. Объявив, что «российское воинство грядет восстановить правление народное», они надеялись, что к ним примкнут другие части войск, размещенные в южном крае. Однако 3 января 1826 г. восставшие были встречены воинским отрядом верных правительству гусар с конной артиллерией. Восставшие были рассеяны картечным огнем, сам Муравьев-Апостол тяжело ранен.

Для расследования действий и намерений «злоумышленных обществ» Николай учредил особую Следственную комиссию, в работе которой он сам принимал непосредственное участие, то угрозами и кандалами, то ласковым обращением и обещанием милости добиваясь от арестованных наиболее откровенных и подробных показаний. Число всех проходивших по делу декабристов, главным образом дворян, в большинстве своем офицеров, достигало 579. Под арест было взято 316. Прогнали сквозь строй 178 солдат, участников восстания. Из остальных участников восстания был сформирован полк и отправлен в действующую армию на Кавказ. В результате почти 6-месячной работы комиссия нашла нужным привлечь к суду 121 члена трех тайных обществ, в том числе 61 члена Северного общества, 37 членов Южного общества и 23 члена Союза соединенных славян. Указом от 1 июня 1826 г. учреждался «Верховный уголовный суд» в составе членов Государственного совета, Сената, Синода и 15 особо назначаемых лиц из высших воинских и гражданских чиновников. Руководить работой «суда» император назначил М.М. Сперанского.

Ни разу даже не увидев обвиняемых, основываясь только на докладе следственной комиссии, 1 июля суд представил государю свой приговор. По мнению суда, «все подсудимые без изъятия подлежат смертной казни», и дарование «некоторым из них» жизни возможно лишь «действиям одного монаршего милосердия». Все же суд счел возможным разделить их на 11 разрядов по степени вины. Причем 5 человек были поставлены «вне разрядов» и приговорены к четвертованию, 31 человек «преступников первого разряда» были осуждены на смертную казнь путем отсечения головы, остальные – в большинстве – присуждены к долгосрочным каторжным работам. Лишь немногим из них могло быть вменено судом «личное действие в мятеже», другим вменялось в вину лишь «знание о приготовлениях к мятежу», а особенно многие пострадали за «умысел на цареубийство», за «участие в умысле согласием» или даже только за «знание умысла». Из 120 подсудимых суд приговорил 36 человек к смертной казни.

После утверждения императором, значительно смягчившим назначенные судом наказания, приговор получил следующий вид: пять человек были приговорены к смертной казни повешением, 88 человек присуждено к каторге (от бессрочной до двухлетней). К ссылке в Сибирь на поселение были приговорены 19 человек, остальные – к отдаче в солдаты.

13 июля 1826 г. были казнены пять декабристов: П.И. Пестель, К.Ф. Рылеев, П.Г. Каховский, С.И. Муравьев-Апостол и М.П. Бестужев-Рюмин. Современники свидетельствуют, что казнь эта потрясла русское общество, отвыкшее в предшествовавшее царствование от казней. Даже Вигель, далекий от сочувствия революционерам, свидетельствует в своих «Записках»: «В этот день жители Петербурга исполнились ужаса и печали»⁶⁶. Кошелев пишет, что «описать… ужас и уныние, которые овладели всеми, нет возможности; словно каждый лишился своего отца или брата»⁶⁷.

А затем началась отправка в Сибирь небольшими партиями осужденных в каторгу и в ссылку. Иркутскому губернатору было послано предписание, «дабы сии преступники были употребляемы как следует в работу и поступлено было с ними во всех отношениях по установленному для каторжников положению». Однако и население, встречавшее ссылаемых декабристов с симпатией, и даже представители местной администрации понимали, что «сии преступники» не обыкновенные злоумышленники. Только первой партии декабристов, сосланных в Нерчинские рудники, пришлось сначала плохо, но потом, когда все осужденные были собраны в Читинском остроге под управлением гуманного коменданта ген. С.Р. Лепарского, их положение значительно улучшилось. «Всякий работал по силам своим, а иные и совсем не работали», – свидетельствует И.Д. Якушкин.

Восстание 14 декабря на Сенатской площади

К 11 «преступникам» приехали в Сибирь их жены. Из России декабристы получали письма, деньги, русские и иностранные книги, журналы и газеты. Они создали прекрасную библиотеку, занимались чтением, науками, ремеслами (кто желал) и взаимным образованием. Для хозяйственных дел устроили артель с выборным «хозяином». В 1830 г. они были переведены из Читы в Петровский завод и скоро начали выходить из тюрьмы на поселение. Сроки каторжных работ не раз сокращались, и в 1839 г. последние каторжники перешли на поселение. В течение Николаевского царствования многие умерли в Сибири, но некоторые получили уже при Николае разрешение возвратиться в Россию. А все дожившие в Сибири до воцарения Александра II (около 40 человек, в т.ч. кн. С.П. Трубецкой и кн. С.Г. Волконский, кн. Е.П. Оболенский, И.Д. Якушкин, И.И. Пущин, М.А. Бестужев, Г.С. Батеньков) по манифесту и указу от 26 августа 1856 г. получили разрешение вернуться в Россию и были восстановлены в гражданских правах.

3.9. Общественная мысль; западники и славянофилы

Французское влияние господствовало среди русской аристократии и зарождающейся разночинной интеллигенции в конце XVIII и в начале XIX в.: французский язык, литература, театр, французские моды, «вольтерьянство», космополитизм и безразличие к религии. Даже будущий идеолог национально-консервативного направления Н.М. Карамзин писал в «Письмах русского путешественника» (1791-92 гг.), что «путь просвещения один для всех народов», что «всё народное ничто перед человеческим», и что «главное дело стать людьми, а не славянами».

Наряду с этим главным течением, отчасти соприкасаясь и переплетаясь с ним, с конца XVIII в. в России появляется масонство, которое в идейном и общественно-политическом отношении не было однородным. Центром русского масонства в конце XVIII в. был кружок Н.И. Новикова и И.Г. Шварца, находившийся под влиянием немецких «розенкрейцеров» и ставивший своей целью нравственное самоусовершенствование человека. Некоторые масонские общества отрицательно относились к рационализму и материализму французской просветительской философии, другие ее принимали.

В царствование Александра I, преимущественно в столицах, образовалось множество масонских кружков и «лож» разных школ и систем. Личный состав их был чрезвычайно пестрым. Он включал и высших сановников империи и будущих декабристов. Столь же различны были и их направления: в религиозном отношении среди масонов были и мистики, и пиетисты, и люди, безразличные ко всякой религии. В одних ложах господствовала «обыкновенная масонская мораль братолюбия и благотворительности»⁶⁸, в других проявлялись политические тенденции либерализма и даже радикализма. В эпоху «аракчеевщины» и начинающейся церковно-православной реакции в 1822 г. велено было закрыть все масонские ложи и обязать подписками всех чиновников, «что они ни к каким масонским ложам или тайным обществам не принадлежат и впредь принадлежать не будут»⁶⁹.

Антифранцузские настроения. В начале XIX в. в некоторой части русского общества возникает национально-консервативная реакция против господствующего французского влияния. Она усиливается политическими обстоятельствами того времени – начинающейся борьбой против наполеоновских захватов. В 1802 г. Н.М. Карамзин пишет «рассуждение» «О любви к отечеству и народной гордости», в котором он призывает русское общество к национальной самобытности и народному самосознанию, стремится пробудить в нем патриотизм, отвергает и порицает «рабское подражание» всему иноземному: «Хорошо и должно учиться, но горе человеку и народу, который будет всегдашним учеником». «Мы никогда не будем умны чужим умом и славны чужою славою». Позже, в 1811 г. в записке «О древней и новой России» Карамзин создает систему национально-консервативной политической философии. Он нападает на преобразования Петра Великого, который, «увидев Европу, захотел сделать Россию Голландиею», возражает против заимствования чужих правовых норм, против ограничения самодержавия и отмены крепостного права.

В ряды противников галломании в литературе и в жизни становятся старый поэт Г.Р. Державин и адмирал А.С. Шишков, которые в 1811 г. создают общество «Беседа любителей русского слова». Общество ставило своей целью борьбу с засорением русского языка иностранными словами и неологизмами. В «Рассуждении о любви к отечеству» Шишков призывал бороться с идейным влиянием Запада, с теми «развратными нравами, которым новейшие философы обучили род человеческий, и которых пагубные плоды, после столикого пролития крови, поныне еще во Франции гнездятся». Баснописец И.А. Крылов обличал галломанию в своих комедиях «Модная лавка» и «Урок дочкам»⁷⁰.

В хор антифранцузских обличений ворвался и резкий, крикливый голос гр. Ф.В. Ростопчина, будущего московского главнокомандующего, который в своем сочинении «Мысли вслух на Красном крыльце» (1807 г.), написанном свойственным ему псевдонародным жаргоном и переполненном балаганными остротами, поносил французов и «французоманию»⁷¹.

В журналистике консервативное национально-патриотическое и антифранцузское направление было представлено журналами «Русский Вестник» и «Сын Отечества». «Русский Вестник» (основанный С.Н. Глинкой в 1808 г.) уделял большое внимание русской (идеализированной) старине, возвеличивал русскую мощь и русскую самобытность и боролся против французского воспитания и французского влияния вообще. «Сын Отечества», который во время войны в 1812 г. начал издавать Н.И. Греч на пособие правительства, был боевым патриотически-шови-нистическим органом и вел резкую агитацию против Наполеона, Франции и французской философии. «XVIII век, – утверждал журнал, – столь неправильно названный веком просвещения, покрыл вселенную мраком ложной философии».

Однако французское влияние в России оказалось весьма живучим, и даже Отечественная война не смогла его уничтожить. Приехавший в Москву в 1814 г. Ф.Ф. Вигель нашел все общество снова говорящим по-французски: «В городе, который нашествие французов недавно обратило в пепел, все говорили языком их». Нападки Чацкого в комедии Грибоедова «Горе от ума» на галломанию показывают, что последняя была жива в московском обществе и в 20-х гг. XIX в. В своеобразной форме французское влияние проявилось и в движении декабристов.

После неудачи декабрьского восстания и крушения надежд на преобразования «по французским образцам» верхушка русского общества подпадает под влияние немецкой идеалистической философии. Но между Отечественной войной и декабрем 1825 г. лежала еще полоса мистически-религиозных увлечений. Причина этого частью лежала в общей религиозно-покаянной атмосфере эпохи реставрации, частью это было подражание тому направлению, которое господствовало в душе и при дворе Александра I.

В 1812 г. в Петербурге было основано Библейское общество по образцу лондонского. Во главе его стал обер-прокурор Синода кн. А.Н. Голицын. В 1814 г. оно было преобразовано в «Российское Библейское общество», ставившее своей целью печатание и распространение Библии по всей империи. Пользуясь покровительством придворных кругов и высшей иерархии, общество сначала успешно развивало свою деятельность и открыло к 1824 г. 89 отделений в провинциальных городах⁷². Оно имело христианский, но межконфессиональный характер. Консервативный церковник А.С. Шишков возмущался тем, что в библейских обществах «наши митрополиты и архиереи заседают вместе с лютеранами, католиками, Кальвинами, квакерами…».

В это время в Петербурге преуспевают в своей деятельности религиозные деятели и проповедники самого различного толка: мистики – баронесса Ю. Крюденер⁷³ и г-жа Е.Ф. Татаринова, глава скопческой секты Кондратий Селиванов. Члены ордена иезуитов во главе с Жозефом де Местром открывают в Полоцке иезуитскую академию, а в

Петербурге – институт для обучения детей русской аристократии. Часть петербургской публики увлекается мистически-хлыстовскими радениями в кружке мадам Татариновой. Другие, главным образом петербургские барыни-аристократки, склонясь на увещевания отцов-иезуитов, переходят в католицизм. Это религиозное «многогласие» в петербургском обществе вскоре вызывает церковно-православную реакцию, которую возглавляет митрополит Серафим. Главным ее деятелем становится пресловутый архимандрит Фотий⁷⁴. В 1820 г. последовал указ об изгнании иезуитов из России и об упразднении основанных ими школ за пропаганду католицизма и совращение православных⁷⁵.

В 1822 г. велено было закрыть масонские ложи и все тайные общества⁷⁶. В 1824 г. митрополит Серафим подал Александру I записку о необходимости закрыть Библейское общество. Деятельность его была прекращена Николаем I, а имущество передано ев. Синоду.

В том же 1824 г. произошло падение князя А.Н. Голицына, над которым митрополит Фотий произнес «анафему», почитая его отступником от православия. Его «мистическое министерство» разделили на составные части. Управление духовными делами православной церкви было возвращено Синоду, обер-прокурором которого стал кн. Мещерский, а министром народного просвещения назначили строгого церковника и политического консерватора адмирала А.С. Шишкова. Князь А.Н. Голицын получил в управление почтовый департамент⁷⁷

Неудача декабрьского восстания и суровая кара, постигшая его участников, произвели гнетущее впечатление на русское интеллигентное общество, цвет которого внезапно очутился в Сибири. Общество, подавленное, запуганное, поставленное под бдительный надзор III отделения, погрузилось на некоторое время в духовную спячку, в личные дела и светские удовольствия. Герцен пишет об этом времени:

«Первые десять лет после 1825 года были страшны не только от открытого гонения всякой мысли, но от полнейшей пустоты, обличившейся в обществе. Оно пало, оно было сбито с толку и запугано. Лучшие люди разглядывали, что прежние пути развития вряд ли возможны, новых не знали. Серое осеннее небо тяжело и безотрадно заволокло душу»⁷⁸.

«Общество любомудров»; немецкая идеалистическая философия. Мыслящая часть общества, потеряв надежду на политическое преобразование России и отвращая взоры от неприглядной действительности, пыталась погрузиться в глубину отвлеченной философии, изучая немецких философов-идеалистов: сначала Шеллинга, потом Фихте и Канта, наконец, Гегеля. Впрочем, интерес к немецкой идеалистической философии пробудился в России еще до декабрьской катастрофы. В 1824 г. кн. В.Ф. Одоевский и В.К. Кюхельбекер стали издавать в Москве философский альманах «Мнемозина»⁷⁹. А в 1825 г. в Москве образовался кружок молодых русских «любомудров». В него входили братья И.В. и П.В. Киреевские, Д.В. Веневитинов, кн. В.Ф. Одоевский, С.П. Шевырев, А.И. Кошелев и др. Кошелев вспоминает в своих «Записках»:

«Немецкая философия и особенно творения Шеллинга нас всех так к себе приковывали, что изучение всего остального шло у нас довольно небрежно, и все наше время мы посвящали немецким любомудрам».

С университетских кафедр в столицах «проповедовали» шеллингианство профессора Д.М. Велпанский, А.И. Галич, П.В. Павлов, И.И. Давыдов, Н.И. Надеждин. Центром умственной жизни и духовного горения с начала 30-х гг. становится Московский университет. В 1829 г. туда поступил В.Г. Белинский, в 1830 г. – Н.В. Станкевич, М.Ю. Лермонтов, А.И. Герцен, Н.П. Огарев, в 1831 г. – И.А. Гончаров, в 1832 – КС. Аксаков. С университетских кафедр раздается вдохновенная проповедь философского идеализма. Студенты образуют кружки, в которых живо обсуждаются морально-философские вопросы и проповедуется служение знаменитой идеалистической триаде: истина, добро и красота.

Наибольшим успехом среди университетской молодежи пользовался кружок Н.В. Станкевича, восторженного идеалиста, который имел огромное влияние на окружающих и оставил по себе светлую память в сердцах всех, знавших его. Он умер в 1840 г., 27 лет. Кружок был образован в 1831 г. и существовал до 1839 г. Членами кружка были К.С. Аксаков, В.П. Боткин, М.А. Бакунин, Т.Н. Грановский, М.Н. Катков. После отъезда Станкевича за границу кружок возглавил В.Г. Белинский.

В 1831-34-х гг. другой кружок, во главе с А.И. Герценом и Н.П. Огаревым, снова обращает свой интерес к общественно-политическим вопросам, изучает произведения французских писателей-социалистов (главным образом Сен-Симона) и развивает свое миросозерцание в направлении позитивизма и социализма. Среди философствующей молодежи в 30-х гг. влияние Шеллинга сменяется господством гегелевской философии.