Текст книги "Вытрезвитель"

Ненормальные

Виктор был мальчишкой. Он не попал на войну. Жил с матерью. Отец погиб в первые дни.

Александра жила по соседству со свекровью. Высокая, стройная, с волнистыми темными волосами до плеч. И двое детей от Аркадия.

А Аркадия контузило. Болела голова и ноги иногда не слушались. Его привел друг – Загородников, земляк и однополчанин. Они пришли и увидели сразу – соседский мальчишка (а кто он в шестнадцать лет?) влюблен в Александру. И все видят и знают: и матери и сама Александра. Но Саша пацана близко не подпускала. И это тоже знали. Хорошо, что дома стояли на отшибе. Почти хутор. До войны все дружили семьями, когда отцы были живы. А теперь отцов не было, и брата у Виктора не было. Зато у Аркадия была сестра Алена. И тоже – шестнадцать лет. Казалось бы, вот и пара – она от Виктора без ума, молодые, им новую жизнь строить, страну восстанавливать. Ан нет!

Виктор работал в типографии. Приносил книги новые. Это, наверное, единственное, что Александра от него принимала. Ну, если не считать, что свекровь иногда просила помочь по хозяйству. Да и дети-погодки – Александры и Аркадия – Витю обожали. Всю войну за ним ходили как привязанные. Ну и отца не забывали – мать карточку каждый день показывала, свекровь вспоминала. Так и выросли, думая, сказочный герой, с чудищем заморским бьётся – обязательно придет победителем.

И он пришел. «Дождалась?» А потом они немного за столом посидели. Александра встала: «Хорошо, что здесь все, не будет разговоров разных, тут всё и решим. Судите меня, а я ничего с собой поделать не могу. Знаешь, – говорит она, – нельзя мне на свете жить, Аркаша». А он: «Чего так-то?» «Дура я и распутница, нет, тебя дождалась честно, твою честь соблюдала, а вот своего сердца не удержала. Люблю, и нет мочи, только он не виноват, сам мается». «Это кто же?» «Да сосед – Виктор».

Аркадий наклонил стриженую голову, смотрит в пол, трет ладонью затылок. Загородников крякнул, сказал: «Хорошо же принимают защитников Отечества». «Помолчи, Егор, – остановил Аркадий. – Я, – говорит, – пришел-то не совсем нормальный. Нет во мне прежней мужской силы, контузило меня, Саша. Может, со временем и пройдет. А тебе со мной и нет резона более жить. Если любишь, то твое счастье – живите. А я детям своим отцом останусь». Тут Загородников встал: «Благородный ты, Аркаша, мать твою, сил нет. А я бы вальтером трофейным всем бы меру назначил».

«Потому ты и Егор Загородников, а я Аркадий Марусин».

«Да, может, для меня бы и лучше было – вальтер», – плачет Саша.

«Да ты же мать моих детей… Я же выжил, потому что о тебе думал. В каждом окопе твою грудь представлял, в каждой звезде твои глаза видел».

А Саша вскинулась: «Прости, Аркаша. Дура! Прости. Никуда я от тебя не уйду».

Аркадий и не смотрит на нее, головой мотает: «Уходи. Жалеть не надо. Обойдусь».

А Саша: «Прогонишь – на крыльце ночевать буду».

«Ладно, – откланялся Загородников, – как знаете, я потом зайду».

Так и стали жить. Аркадий днем в саду, в огороде, по ночам от боли кричит, а когда и по неделе не встает. Саша молча за ним ходит. Он ее прогонит – выйдет на двор, поплачет. Он на неё матом – она молчит, а по-своему делает: разденет, оденет, моет, постирает, побреет, приготовит. Он молчит – она ему рассказывает, что в городе делается.

Алена, сестра Аркадия, всё рассказала Виктору, девчонка думала, что смирится сосед, на нее внимание обратит. А Виктор ничего не сказал, только гвоздь в руках согнул. Пошел к реке. Встал на колени, голову в воду опустил. Подержал минуту – вытащил, отряхнулся, сел в тенечке. Через час за водой пришла Александра.

«Я не специально, – говорит Виктор, – то есть я случайно здесь».

«Пришел и пришел, мне какое дело».

«Я уеду отсюда. Завтра. Прощай».

«Прощай», – сказала Саша. Хотела коромысло поднять – и не может. Руки ослабели, ноги подкашиваются.

«Помочь?» – спрашивает Виктор.

Слезы у Александры и хлынули. Уедешь, говорит, не смогу жить. «Что я говорю?! Уезжай, хороший, родной, уезжай, видеть тебя не могу, миленький, боже, боже, скорее».

«Да что ты, Саша, что ты, я уеду, уеду».

«Дурак, дурак, какой же ты дурак, а я, а я? Господи, да что же это? Я не хотела, не хотела. Ты же мальчик еще. Ты же не понимаешь, как это! Ты же не знаешь, как внутри всё болит, каждая жилка молится, каждая косточка тоскует. Ненавижу тебя, милый, дорогой мой, ненавижу. И что же – уедешь? И это вся любовь? И всё? И всё?»

«Ну что ты, Саша, да если хочешь, я никуда не уеду».

«Да не слушай ты меня, уезжай, уезжай…»

«Тебе видеть меня тяжело?»

«Тяжело».

«А уеду…»

«Все равно тяжело».

«Ладно, успею еще».

На следующий день принес Виктор Александре книгу о массаже. Через неделю узнал – есть недалеко целебные родники. Вернее, и раньше о них слышали, да как-то всё без надобности. Потом-то многих раненых туда возили. Виктор выменял еще давно сломанный трофейный мотоцикл, довел до ума, заработала машина. Как они там договорились – не знаю. Усадили Аркадия в коляску. Александра хотела с ними поехать – Аркадий ее остановил. Поехали вдвоем.

В ледяную воду опускал Марусин ноги. Кричал от боли. Терпел. Потом растирали до красноты. Каждую неделю возил Виктор Аркадия к родникам. Боли у Марусина прошли, ноги оживали.

Однажды сломались в пути. Заночевали в стогу.

«Ты понять этого не можешь, парень, – начал Аркадий, – каково это жену свою представить с кем-то другим. Ведь любили, детей завели, свадьба какая была. Каждая ночь памятная, как алмаз. Сердце в клочья рвется, как ласки ее вспомню. А ты вот взял – и все. И знаю, что теперь ей со мной не так будет. Даже если смогу – не так будет. Она стараться будет, а я не поверю. Будто насильно. А это же в радость должно. А без радости – тоска. Ты понимаешь это, пацан?»

«Я уехать хочу», – только и сказал Виктор.

«Ты думаешь, это что-то изменит? Я же Александру знаю, полюбит – ничем ее не проймешь. Она же от родителей ушла ко мне – они против были. Они спецы, белая кость, а мы кто? Пролетариат».

Помолчали.

«Сестра по тебе сохнет».

Снова помолчали.

«Я почему согласился с тобой на родники ездить? Думаешь, хотел на ноги встать? Хрена. Думал – от ледяной воды простуду схвачу и ауфвидерзеен! А видишь, иду на поправку. Скоро и бегать буду и вставить смогу… Что, дернуло? Как током, а? То-то! А ты не бойся. Я ее трогать не стану… Чего молчишь-то, скажи чего?»

«Железный ты мужик, Аркадий. Я бы на твоем месте…»

«Не про то разговор. Как дальше жить будем?»

«Застрелиться?»

«А ей от этого легче будет?»

«Я ведь ничего не прошу».

«Так и она не просит. Никто не просит. Да проси-не проси, всё и так ясно».

Прошло столько лет. Так и мучаются до сих пор. Александра жила и с Виктором, и возвращалась к Аркадию. Аркадий излечился от последствий контузии. И все они ведут бесконечные разговоры, хотя все уже обговорено. Даже теперь, когда постарели. Как река обкатывает свои берега, так и они знают все повороты своих отношений, все подводные камни, но с какой-то обреченностью и уже даже радостью вновь и вновь ворошат старое.

И уже выросли дети. И старшие, и младшие: и Аркадия с Александрой, и Александры с Виктором. Схоронили матерей. Построены три новых дома. А не видят они выхода из этой стародавней комбинации. И все трое уже на пенсии. И живут ведь, живут. И, казалось, должны поистереться чувства, как зубы. Вальтер трофейный давно сдан в милицию. И никто не уехал, и яду не подсыпал. И за праздничным столом вместе собираются. И у каждого в сердце словно по осколку. Мучаются, а не отпускают друг друга. И не хотят уже избавиться от своей муки. Ну что за люди такие? Ненормальные. А я знаю эту историю от бабы Алены и деда Егора. Фамилия моя – Загородников.

Жесткий диск

Внешний жесткий диск – такая штука для хранения информации. Что-то вроде большой флешки. Приложение к вашей памяти и памяти вашего компьютера. Да, память компьютера имеет свойство заканчиваться, тогда вы покупаете диск и сбрасываете на него всё, чем не пользуетесь ежедневно.

В пятницу жена уехала на фестиваль. Хороший повод в субботу встретиться с друзьями. Попить пиво, посмотреть фильм, и вообще – давно не виделись. Я, правда, даже пива не пил – был за рулём. Заехал за Сашей, а потом мы поднялись на гору к Косте. Там у него построен большой дом.

С собой я взял жёсткий диск, именно там у меня фильмы и фотографии. Положил его в кармашек рюкзачка.

Посмотрели кино. Потом раскопали ролик десятилетней давности, где все мы с Сашей в гостях у Кости, который ещё живёт с родителями и даже не планирует строить дом. Посмеялись. Молодые, худые. У меня ещё длинные волосы. У всех какие-то дурацкие свитера.

Реши посмотреть фотографии. Мы с Костей принялись звать Сашу отправиться снами на один остров, на котором отдыхали в прошлом году. Я стал искать фотографии, но не нашёл. Вообще не нашёл папки с фотографиями и роликами прошлого года. Папка со снимками и видео этого года есть, позапрошлого года есть, а этого года – нет. Стал судорожно искать. Саша и Костя посмотрели фотографии с острова на компьютере Кости. А я пришёл в некоторое уныние. Поверхностный осмотр, как и глубокое сканирование всех папок на диске ничего не дало. Самое обидное, что и в домашнем компьютере этой папки уже не было. Там хранились снимки и видео только этого года.

И тут я вспомнил, что совсем недавно проводил ревизию жесткого диска, удалял много всяких ненужных файлов. Рабочий год заканчивался, а я всегда перед отпуском делаю глобальную чистку в компе и на внешнем жёстком диске. Настроение стремительно портилось. Скоро я засобирался домой. Скорее в машину, рюкзак на заднее сидение, Сашу завезти. Но быстро попасть в дом не получилось. Только поставил машину во дворе, смотрю у подъезда, в 2 часа ночи, сидят какая-то бабуля с двумя маленькими детьми. Оказалось – туристы. Приехали, а дом нужный найти не могут. Предложил помочь. Слушаю их рассказ, а у самого мысли только о своей потере.

Дома первое что сделал, просмотрел все папки в компьютере – ничего, что касается фото и видео прошлого года. Стараясь не впасть в отчаяние, стал искать выход из ситуации. Ну, что-то, как фото про остров, можно взять у друзей. И ещё хорошо, что фотографии жены и её родственников, я всегда ей сбрасываю, на её ноутбук, и даже на DVD-диски. Ну, любит она этот старомодный носитель. Она их и на своих занятиях по хореографии использует.

Хоть в этом плане можно было быть спокойным – пострадал я один. Моя визуальная память, гигабайты фото и видео.

Стал вспоминать события прошлого года. Считать потери. Чего лишился. О чём жалеть.

На зимние каникулы мы с женой ездили вместе, значит, у неё фото этой поездки сохранились. Все концерты, выступления, памятные вечерники. Будни? Будни не фотографируют и не записывают на видео, ежедневная работа, суета никому не нужны. Фотографии с похорон мамы? Их не было. Мне было не до этого. А фотографии мамы перед смертью? Нет, в тот год я её не снимал, да и она сама не хотела, в последние дни это была не мама… Вернее мама, но в чьём-то чужом, измученном болью теле. После похорон, на летний отдых я поехал к отцу. Снимал его много. И видео и фото. Испугался, что и от отца ничего не останется. Особенно жалко было видео. Там папа счастливый увлечённо рассказывает о своих пчёлах, показывает ульи.

Были ещё осенние постановки с моими ребятами, выступления. Но, я думаю, что эти файлы сохранились у участников моей студии, что-то выложено в интернете. Не так уж страшно.

Да, пожалуй, из всего что пропало, обиднее всего было потерять видео с папой. Думаю, надо будет в это году снова его снять. Хотя удастся ли уловить такой момент, где он так счастлив, так охотно делиться своими историями о пчёлах.

Размышляю об этом, а сам рыскаю в компьютере, по десять раз захожу в одни и те же папки, ищу. И тут происходит чудо – натыкаюсь на папку с видео «папки». Развеселил меня этот каламбур. Вздыхаю. Жалко, конечно, что всё остальное пропало, но главное, главное-то сохранилось каким-то чудом!

А за окном уже светло, короткая июньская ночь растворилась.

Думаю, надо срочно скопировать это видео на жёсткий диск. Ну – так, на всякий случай. Копируй и ещё раз копируй информацию, дорогой читатель!

И тут обнаруживаю странную вещь – моего внешнего жесткого диска нигде нет. Обшарил весь рюкзак, вытряс из него всё. Сложил обратно. Снова всё вытряс. Прощупал все швы и стенки. Я же помню хорошо, диск из рюкзака я не доставал. Полки, шкафы, столы. Я заглянул даже туда, где он не мог быть ну ни при каких обстоятельствах. Обследовал одежду, в которой был у Кости. Ага! Костя, может быть диск у него оставил! Ну, точно.

Но какой-то противный второй внутренний голос не верил: «Всё, это конец, диск ты потерял!» А вместе с диском пропали фотографии, ролики за десять лет жизни. А ещё файлы и программы для работы. Огромная библиотека любимых книг. Такое наверно чувство испытывали Американские бизнесмены оставшись без цента во времена великой депрессии.

Звоню Косте. «Спишь? Нет? Я у тебя диск оставил, кажется. Посмотри, пожалуйста». Костя обещает посмотреть и перезвонить. Томительное ожидание. Восход солнца, которым вчера ты умилялся, теперь не радует, а даже раздражает. Кажется, уже прошло полчаса. Смотришь на экран телефона – всего две минуты. Ну что же он там так возиться?! Час назад ты собирался пить чай. Как раз перед обнаружением пропажи. Чай остыл. Пить его противно. Пытаешься быть объективным: «Ну, ничего же страшного. Найдётся». «Хрен там», – злорадствует второй голос. Ну почему он злорадствует? Ведь второй голос – это же тоже я. Что это значит? Что я сам свой враг, что какая-то часть меня не за меня? Да, я ненавижу себя. Свою беспечность. Надо было ещё один диск купить, а не проводить ревизию на старом. Никогда ничего не удаляйте – вот теперь мой принцип! Но поздно – всё уже произошло. Ах, если бы вернуться во вчерашний день! Каким бы умным и предусмотрительным я был бы! А каким осторожным!

Звонок от Кости. «Ничего не нашёл». «А ты внимательно посмотрел». «Внимательно, всё облазил». «Может, ещё раз посмотришь?» – говорю я таким голосом, за который начинаю ненавидеть себя больше, чем мой второй внутренний голос. Странное это чувство ненависть к себе. А сколько кличек и эпитетов способна порождать эта ненависть! «Посмотрю, – говорит Костя. – Если найду – позвоню».

А может это Саша его случайно забрал? Или не случайно, хотел фильмы мои посмотреть. Помню, мы про что-то такое с ним договаривались, что я ему дам фильмы. А фильмы-то на диске…

Звоню Саше. «Не спишь?» Саша ничего не находит. «Да, да, хорошо посмотрел, на три раза. А ты в рюкзаке хорошо посмотрел?» Нет, иногда даже любимые друзья невыносимы. Он что считает меня полным идиотом? Ну а кто я есть на самом деле? Как можно назвать человека стеревшего воспоминания о десяти лучших годах своей жизни?

Ненависть обрушивается на всякие безобидные файлы, которые ты сохранял на всякий случай, казалось, они пригодятся. А не пригодятся! Сто лет не пригождались, а когда-нибудь пригодятся. Потом удаляешь фильмы. Фильмы, которые хранишь не потому что тебе они нравятся и ты готов их пересматривать, а потому что жалко было удалять. Как так, они, понимаешь ли, будут у тебя храниться, а самое важное, что у тебя было, десять лет жизни исчезло!

Я ненавижу компьютер. Всех изобретателей жёстких дисков. «За что спрашивается?» – ехидничает мой второй внутренний голос. Как мы стали зависеть от этого железа. От этих глупых машин! «Неча на железо пенять, если пользователь ламер, – издевается второй голос. – Причём тут машины? Не будь их у тебя бы ни видео, ни фотографий – вообще не было». «А теперь и нет», – отвечаю я. Стоп! Машины!

Выбегаю во двор в почти белых тапочках. Открываю машину. Мой жесткий внешний диск лежит мирно на заднем сидении. Там, где ночью лежал рюкзак. Выпал, видимо, из кармана, который я забыл застегнуть, когда спешно собирался у Кости домой, расстроенный потерей одной папки. Тут я понял выражение «он горько усмехнулся». Усмешка моя была горькой, как воды океана. Я уже не переживал по поводу утраты прошлогодней папки. Ночью исчезновение одного года показалось мне трагедией, пока утром не пропало целых десять лет. Как же я был счастлив.

Мы часто переживаем по мелочам. Но то, что это были мелочи, понимаем только тогда, когда теряем что-то по-настоящему важное. А главное, что бы ни происходило, не теряйте разум. Ибо, даже на короткое время, потеряв разум, вы можете потерять гораздо больше, чем то, из-за потери чего вы потеряли разум.

Жизнь – борьба

Как говорил один мой хороший знакомый, друг моего друга, занимая у меня 500 рублей «на бензин» и подписывая договор на поставку и установку жалюзи: «У верблюда два горба, потому что жизнь – борьба». И ведь знал, собака, что фирма его уже накрылась медным тазом, и кредиторы жгут пятки, а клиенты подают в суд. Знал, а договор со мной подписал, взял деньги на бензин («На следующей неделе верну») и отбыл в неизвестном направлении.

А друг моего хорошего знакомого, тот самый, что мой друг, на мой вопрос: «И где же мои деньги, мои жалюзи?» – только пожимает плечами и весело улыбается. Я же человек совершенно можно сказать лишённый чувства юмора, снова лезу с вопросом: «Ты не знаешь, когда объявится этот Пётр и выполнит условия договора?» «Нет, – отвечает друг простодушно, – не знаю, дружище! Где мне Петра увидеть? Он – далеко. А у меня работы непочатый край, каждую копейку потом и кровью у этого мира вышибать приходится… Вздохнуть некогда! Мы с женой вот в Египет отдыхать едем, вернёмся – может и объявиться Петр». Друг мой уже съездил отдохнуть не то что в Египет, уже и в Мальдивы, и на Кубу, и в Китай, а я – всё живу без жалюзи, и следующая неделя, образно говоря, у меня так и не наступила.

Но всё это присказка, а сама сказка впереди.

Пришли мы с женой на день рождение дочери Машиной. Маша – подруга моей жены. И вот Маша-то нам эту историю и рассказала. Возвращается она с двумя полными сумками домой. Встречает её зарёванная дочь Танюша. Ну, Маша в расспросы, да ничего понять не может, одни всхлипы, да отдельные слова «Они… опять… мама… не могу… я… а они фамилию… мальчишки… а они… мама… стыдно… прямо в коридоре… постоянно…»

Ну, Маша сперва подумала: умер кто, но потом быстро разобралась. Растолкала содержимое сумок по холодильникам и взялась за дело с серьёзностью следователя.

Оказалось, шестиклассницу Танюшу, отличницу и запевалу в классе, любимую дочь, красавицу и танцовщицу, актрису и умницу, давно мучают три восьмиклассницы, три хорошенькие грации, а вернее Мегеры (в античном смысле слова). Офирмились и оформились эти феи для тайных телесных радостей давно, а вот от тайн умственным далеки, как синантроп от кроманьонца.

Ну, короче зажали они в очередной раз юную Танечку Машину в коридорчике узком школьном и давай её, как говорят некоторые некультурные школьники «дрочить».

«Что за лялька! Не ходи нос задравши! Разоделась, как принцесса! Как будто родители миллионеры. Дай-ка нам блузочку поносить и джинсики, ну-ка снимай, шалава!» И тычут наманикюренно-обгрызенными пальчиками под рёбра.

Таня в слёзы. Обиднее же всего, что тут рядышком стояли два одноклассника Танюшины – Сева и Рома. Оба большие балбесы, но всё же вроде свои, шестибэшные. Да видно Севе нравились девушки из восьмого, вот он и разулыбался, подметив удобную ситуацию угодить даме сердца, а может так, не от большого ума ляпнул: «А вы знаете, какая у Тани фамилия?» «Ну?!» – вопросили гарпии. «Трахусина!» А Рома добавил: «Она у нас давалка первая!»

А Таня вовсе не Трахусина, она Ра-ду-си-на! А «давалка» – это… Таня чувствует, даже почти знает, что-то очень противное и мерзкое, она точно знает – она, Таня не такая!

Восьмиклассницы, Полина, Ирина и Карина смеются, а Тане так обидно, так обидно, что свои пацаны, вместо того, чтобы заступится, так подло… Эх, да что там!

Маша успокоила дочь, как могла, а сама взялась за хозяйственные дела. Думала, думала, что бы такое сделать, но ничего придумать не может. И вот где-то между салатом и приготовлением супа пришла ей в голову одна идея. Позвала дочь и сказала: «Таня, пообещай мне, что завтра ты придёшь в школу и скажешь: „Что дорогие Севочка и Ромочка, не нашлось у вас сил защитить меня? Настоящими вы трусами оказались! А если вам так нравится фамилии переделывать, то и ваши можно легко превратить из Балкина и Бедуева в… Трахаталкина и Трахатуева“. А я сама днём классной позвоню и директору».

А утром замоталась Маша на работе. Даже и забыла историю Танину. Но тут ей самой звонок из школы – сегодня срочно собирают родительское собрание, ЧП в шестом «Б»! Екнуло Машино сердце, но собрала она нервы в кулак и проснулся в ней вулкан материнский, который за родную дочь может такие горы свернуть.

Однако родительское собрание собралось по несколько иному поводу. Оказалось злополучные Балкин и Бедуев уселись на перемене на подоконник в школьном коридоре и из чисто спортивно-эстетического интереса стали вытирать грязные подошвы о ребристые трубы отопления, дружно при этом хохоча и оплёвывая окружающее пространство семечками.

Заметила столь кощунственное поведение школьников, или как теперь модно говорить «обучающихся», уборщица, тётя Мира (вот, блин, имечко!). Сделала сорванцам замечание. Сорванцы поржали немножко и перешли в другой конец коридора, где снова взгромоздились на подоконник, не хуже куриц на насесте. И снова давай угваздывать батарею.

Тётя Мира обречённо приблизилась: «Что ж вы делаете, огольцы! Разве же можно пачкать свою родную школу, да ещё грязной обувью по стенам и батареям!»

«А вам за это платят!» – бросил Сева.

А надо сказать работала Тётя Мира на двух с половиной ставках, и всё равно получала за это сумму за месяц такую, какую за день тратили Севин папа и Севина мама вместе на бензин для своих внедорожников. Такая вот арифметика.

Когда-то говорили в Большой стране: «У нас любой труд в почёте». Но это было враньё. Теперь – тем паче. Входить в совет директоров банка, по любому, круче, чем входить в число технических работников средней общеобразовательной школы.

А быть сыном директора банка, круче, чем быть директором банка. Почему? Да потому что директор старый, толстый, лысый, а ты, сын, молодой, красивый, беззаботный и чего попросишь у папы, директора банка – он то и сделает! Ну, кто крут?

Ну и послал сын директора банка Сева пожилую тётю Миру на все четыре стороны на все три буквы. Тётя Мира тут и упала. Причём не фигурально и даже не виртуально, а реально и с инфарктом. Ну, мир не без добрых детей, – вызвали скорую.

Вот по сему поводу и устроили разбирательство. А надо сказать кроме последней этой капли, чаша терпения уже давно переполнилась, и у классной руководительницы, и у директора, и у родительского комитета. Сева Балкин уже не из первой школы вылетал.

Бедуев тоже в коллективе держался из последних сил (так можно было бы сказать, если бы Рому это хоть малость интересовало, он, по жизни, вообще ни за что не держался). У Ромы Бедуева мама была известный гинеколог. К ней дочери таких людей ходили аборты делать!

А папа владел сетью, но не рыбацкой, и, увы, не социальной, а бензозаправочной. И некогда было папа и маме с Ромой водится. А если он уж очень на нервы действовал и глаза мозолил – совали Роме тысяч двадцать на мелкие нужны. И Рома устраивал такие вечеринки запоминающиеся, водил друзей по кафе и в кино, и от этого имел бешенную популярность. Вернее – имел бы – если бы характер был у Ромы чуть помягче, а поступки чуть менее подлыми. К окончанию шестого класса остался у Ромы один приятель – Сева.

Короче, все кричат – не родительское собрание, а передача «Пусть говорят».

Классная в слезах: «Я уволюсь». А наша Маша: «И правильно, если не можете контролировать ситуацию! Почему мою дочь обижают?» И понесло Машу.

Не могла она справиться с нахлынувшими чувствами. И рассказала всю историю с дочерью, двумя оболтусами и тремя старшеклассницами.

«И я бы могла навскидку фамилии ваши исправить прямо при всех – не обидно вам было бы? Я ещё с вами, уважаемые мамы Севы и Ромы, поговорю тет-а-тет после собрания». Дело в том, то собрание ввиду чрезвычайности ситуации проходило вместе с детьми, а Маша, всё-таки человек деликатный.

«Вы гордитесь своими связями и должностями, и думаете, что дети ваши безнаказанно могут себя вести? Что ж и у нас есть, чем вам ответить. Вы знаете, где работает мой муж… сейчас он в командировке, но скоро приедет, и ваше счастье, что его нет здесь… Вы понимаете, что будет, если я ему расскажу, если он узнает в подробностях про ваших милых мальчиков Севу и Рому, что будет с вашей школой?»

Ну да, прием был, конечно, нечестный. Папа у Тани работал в очень силовой структуре. Но скажите честно, разве вы бы в такой ситуации столь близким родством не воспользовались?

Для драматичности истории, конечно, хорошо бы было, если бы Таня оказалась дочерью простой уборщицы тёти Миры (с которой, кстати, всё в порядке, ей родители Севы и Ромы предложили такую компенсацию, что тётю Миру чуть не хватил ещё один инфаркт, но потом здоровье её пошло на поправку). Но, увы, это значило бы погрешить против истины. Класс всё-таки был не совсем простым, как вы понимаете… И дети тёти Миры учились в совсем другом месте…

Короче, мама Ромы не стала дожидаться Машу после собрания. А вот маму Севы, Маша всё-таки прижала в коридоре. «Неужели вам не стыдно! Ваш сын так себя повёл, а вы его защищаете! Вместо того, чтобы глаза опустить и прощения просить повторяете за вашим сыном его слова: „А что тут такого? Все ребята мусорят и пачкают. А работа уборщицы в том и заключается, чтобы мыть школу“. Что это за чванство и хамство?! Как после этого вообще вам можно воспитание детей ваших доверять?»

Тут я, честно говоря, немного погордился, что у моей жены такая подруга есть, которая людям в глаза может запросто такие слова говорить. И ведь точно знаю, что Маша может и не такое сказать и не такими словами. Подозреваю, что так оно и было, как она рассказывала, потому что ответить Севиной мамочке было нечего. Она только высокомерно фыркнула.

Зато Сева через несколько минут, стоя во дворе школы, не удержался и при ребятах сказал: «А чего она (Таня) так себя ведёт!»

«Как Таня себя ведёт?» – строго спросила Маша.

«Ну так… Радуется, когда пятёрки получает! И когда что-то сделает такое… радуется! И дружит только с теми, кто ведёт себя хорошо! И стоит вот так – руки в боки всегда почти. Такая вот она – гордая».

Таня готова снова была разреветься.

Но тут вмешался другой одноклассник – Тимур: «Нормально Таня себя ведёт. И ничего не задаётся. Ну, радуется так человек своим успехам и за друзей радуется. И ты радуйся».

«Правильно, Тимур, – добавила Лена, подружка Танина, – а стоит она в такой позиции всегда – потому что ей так удобно! Позиция ему не нравится. Да Таня танцами занимается, она тебе в какой хочешь позиции стоять может: хоть в первой, хоть во второй, хоть в четвёртой».

«И вообще она молодец», – буркнул Дима Тройкин. И все ребята загалдели, подбадривая Таню и осаживая Севу. И мама Севы дёрнула сына за руку и увела с поля боя.

А директор пообещал Маше разобраться со всем как следует. И понятно, что директору трудно, ему такие родители, как Севины и Ромины, ой как нужны, но и репутация школы – дело не последнее.

Однако подозревала Маша, что всю историю замнут, но надеялась, что от дочери отстанут. И точно, уже неделю к Тане восьмиклассницы-доставалы только издали присматривались, но не приближались.

И Маша поделилась своими планами добиться, чтобы Севу и Рому перевели в другую школу. Но тут сноха Машина – Софья, которая тоже слушала всю историю про именинницу с нами за праздничным столом, сказала: «Не надо».

«Это ещё почему? Зло надо наказывать!»

«Надо, – согласилась Софья. – Только ребят из школы, даже из класса убирать не надо».

«Но ведь снова будут всех доставать!»

«Пусть. Пусть достают. Ну, переведут их в другую школу. Ну, останутся в классе только хорошие ребята. Но ведь выйдут они, хорошие, из класса на улицу, а на улице кто? Плохие – Балкин и Бедуев. Из жизни-то Балкины и Бедуевы никуда не денутся. И если сейчас в школе не привыкнут наши дети с такими Ромами и Севами ладить, не сумеют найти общий язык – то и потом не научатся. Чем больше мы от Балкиных и Бедуевых будем наших „хороших“ деток беречь – тем труднее им потом в жизни будет. Не у каждого папа силовик, не вечно родители за Таню заступаться будут».

«Что ты предлагаешь?»

«Пусть учатся жить вместе. У моего Сашки, сына, тоже были такие хулиганы в классе. И тоже родительский комитет хотел их убрать из школы. А я была против. Настояла. Прошло время, и выросли нормальные дети! Нормальные. А кидали бы этих „бандитов“ из класса в класс – ничего бы хорошего не вышло, поверьте мне».

И я задумался.

С одной стороны, трудно было с Софьей не согласиться. Но так ведь хочется защитить своего ребёнка от этого негатива, подлости. А выходит, чтобы защитить себя от большой подлости, надо попасть под удар подлости малой. Получить своеобразную вакцину. И чем раньше, в школе её получишь – тем лучше.

А с другой стороны вызывает у меня некоторую опаску мысль: «Научиться ладить с такими отмороженными ребятами». Что-то не больно хочется учиться и мириться с негодяями, пусть и несовершеннолетними. Но ведь учиться не всегда легко и не всегда хочется… Может это просто душевная лень?.. Осуждать, предавать анафеме, ненавидеть проще? А вы как думаете?