Текст книги "Ужин с волками"

– Подойдите ближе.

Мы приближаемся.

– Дышите глубже, – с этими словами он быстро открывает вентиль. Пши-и-и-ик. Из трубы вырываются несколько кубометров омерзительно пахнущего воздуха. Мы отшатываемся, кто куда. Команда хохочет. Стармех уравнял давление в отсеках после всплытия и заодно позабавился над нами.

Да, в любой профессии имеются свои шуточки. Ревет вентиляция. Идет зарядка аккумуляторных батарей, исчерпанных почти до дна под водой. Погода ни к черту. Ветер – 6 баллов, море – 5 баллов. Бортовая и килевая качка выматывают душу. Два матросика, совсем юнцы, пытаются разобраться с поломкой гирокомпаса. В руках у них наставление по ремонту, а в глазах – предсмертная тоска и желание лечь на палубу и не вставать, пока все это не кончится. Коля Серебренников помогает им разобраться и запускает прибор, оказалось, неполадки в системе охлаждения. Они вяло благодарят, не проявляя особой радости.

Наконец, я наверху. Сразу становится легче. Первым делом в надводный гальюн. Подводный, по каким-то причинам, не всегда открыт. Облегчение невероятное. Как мало нужно человеку, чтобы хоть на мгновение почувствовать себя счастливым. Мгновение прошло, и опять надо слезать вниз в трубу. Остальные члены экипажа с сигаретами наготове уже ждут своей очереди.

Завтрак закончен, и сразу же по лодке несется сигнал: «Учебная пожарная тревога, пожар в первом отсеке». Нам приказано не мешаться. Сидим и никуда не лезем. Состояние полной непричастности к происходящему просто убивает. Вехи времени, всплытие, погружение, завтрак, обед, ужин и сон до одурения, когда просыпаешься и не понимаешь, где ты, кто ты и почему ты здесь. И так, день за днем проходит вторая неделя. Экипаж и командир готовятся к «сдаче на самостоятельное плавание», поэтому сигналы учебных тревог звучат практически непрерывно. А перед нами стоит одна и та же задача – не мешать. Десятый день в шинелях, без душа. Умываем только кисти рук и лицо, все остальное скрыто под одеждой и начинает понемногу чесаться. При недостатке кислорода верхние слои кожи очень быстро отмирают и издают неприятный трупный запах, но мы уже не обращаем на это внимания. В наших глазах вопрос: «Когда вернемся на базу?». А в ответ – тишина.

Погода наладилась, почти трое суток спокойной жизни. Всплываем под перископ недалеко от приморского берега. Командир осматривает горизонт и оживляется – небольшой «рыбак», палуба завалена крабами.

– Боцман, всплываем! – звучит команда.

Быстро договорились: крабы в обмен на спирт. Штурман по кивку командира исчезает в какую-то тайную кладовую. Зайдя в штурманскую, он воровато оглядывается, отливает спирт в стакан, и тут же передает канистру старпому, который ведет переговоры с рыбаками. Сделка закончена. Мы стоим на якоре в укромной бухте. Перед надстройкой – груда больших крабов. Вся эта масса накрывается толстым слоем брезента, а внутрь матросы засовывают шланг, подводящий пар из котла. Громкое шипение пара, и через десять минут крабы готовы. Никто не ограничивает. Крабов много – наедаемся до отвала. Я никогда, ни до, ни после этого, не ел таких вкусных свеже-сваренных крабов. Тем более, в таких количествах. Наконец, держа в руке несколько клешней, наполненных розовым сочным мясом, заваливаюсь на койку в каюте штурмана. Полежал немного и начал чувствовать какой-то посторонний запах, запах алкоголя, а вернее спирта. Вот оно что! Штурман поставил стакан со спиртом в нише за маленькой занавеской. Приготовил себе угощение. Через пару минут у меня в каюте собралась вся наша пятерка. Что делать? Единогласно постановили. Выпить спирт и закусить крабами. А как же штурман? Добудет себе спирта еще, у него много такого добра. Сказано – сделано. Кстати, стакан спирта на пять здоровых курсантов ДВВИМУ – слону дробина, но все-таки расслабляет хорошо. Проводив гостей, засыпаю с блаженной улыбкой на устах. Сильный пинок в зад вырывает меня из цепких объятий сна.

– Где спирт? – надо мной нависает разъяренная фигура штурмана.

– Какой спирт? – пытаюсь я играть «под дурачка».

– Ты мне валенком не прикидывайся.

Словно во спасение, в этот момент вваливаются мои друзья, и мы впятером берем в оборот штурмана.

– Подумаешь, стакан спирта, – говорит Коля Серебренников. – Налей нам еще по 150 каждому, и мы тебе спасибо скажем и даже произведем в главные штурманы Японского моря.

– Ну и наглецы, – рычит штурман. – Думал после похода «тараньки» вам дать, а теперь выкусите! – он показал красноречивый жест и выскочил из собственной каюты.

К концу второго дня крабы уже не лезут в горло, да и опасно, можно уже отравиться, поскольку хранятся они не в холодильнике. Лодка медленно снимается с якоря, и мы выходим в Японское море для проведения погружения на рабочую глубину – 120 метров. Это последняя наша задача, потом Владивосток – долгожданный отдых. Глубина – 60 метров. Лодка выравнивается. Команда «осмотреться в отсеках». Из отсеков скороговоркой сыпятся доклады. Смысл их уловить без привычки трудно, но ясно, что пока все в порядке: течи в корпусе и трубопроводах нет. Продолжаем погружение, глубина – 100 метров. Снова «осмотреться в отсеках». Снова доклады. В первом отсеке потек трубопровод. «Устранить!» – короткий приказ. Через 10 минут доклад: «Течь устранена». Находимся в центральном посту, у всех напряженные лица, на такую глубину мы еще не ходили. Ощущение, что у тебя над головой столб холодной, морской воды, и оно настолько реально, что непроизвольно втягиваем плечи.

– Ну что, начнем крещение, – говорит командир и весело улыбается.

– Есть! – весело откликается старшина первой статьи, по виду украинец с накаченными бицепсами. Кроме нас в центральном посту два новичка, совсем сопливые пацаны первого года службы, только что из учебного отряда. Старшина берет 200-граммовый плафон и откручивает вентиль.

Тонкой струйкой в него бежит кристально чистая, холодная морская вода. Матросик безропотно берет плафон и начинает судорожно её глотать. Тут, главное, настрой, иначе не выпьешь. Смотрю на второго матроса, ждущего своей очереди. У него на лице смесь отвращения, страха и, в то же время, полная покорность. Мне никогда не приходилось пить морскую воду, но даже воспоминания о том, когда вода случайно попадала в горло во время морского купания, заставляло мой желудок нехорошо сжиматься.

– Так, а теперь ваша очередь, – протягивает мне полный плафон старшина.

Я отвожу его руку в сторону.

– Мы пить не будем, мы торговые моряки, и у нас нет таких традиций.

– Пей, когда тебе говорит старослужащий, – рычит на меня старшина.

– Да, ты, только по второму году, – парирую я.

– Посмотри на мои лычки, видишь, их четыре, значит я уже четыре года на флоте, а, ты – салага против меня, да еще и младше по возрасту.

За моей спиной раздается одобрительный гул моих однокашников. Атака отбита. Старшина теряет к нам всякий интерес.

Между тем, глубина 120 метров – очередной горизонт погружения нашей подлодки. Матросики снова давятся морской водой. Старшина неумолим. Наверняка, он тоже глотал воду при первом погружении год назад и сейчас словно мстит за прошлое. Матросик выпивает глоток морской воды и хватается за живот. Все шарахаются от него в стороны. Он падает на колени, его рвет со страшной силой. По отсеку распространяется специфический запах рвоты. Крещение можно считать законченным. Через несколько часов благополучно выныриваем на поверхность. К утру подлодка мягко подходит левым бортом к причалу. Все, поход закончен, можно расслабиться. Осталось добыть тараньку всеми правдами и неправдами, так как мы спим и видим, как пьем пиво в пивбаре на Постышева и закусываем таранькой. Это величайший деликатес во Владивостоке у любителей пива. Хорошую идею подсказал старшина первой статьи, который пытался напоить нас морской водой при погружении.

– Сегодня после обеда штурман и пара матросов поедут к складам за продуктами. Спрячьтесь там, а когда начнут грузить запаянные банки с таранькой, выходите из укрытия и требуйте свое положенное, – наставлял он нас.

Почти три часа томительного ожидания на морозе за сугробом превратили нас в ледышки, но мы стойко держались. Что это по сравнению с тяготами, которые перенесли в море на подлодке. Наконец, начали выносить банки с таранькой. Мы появляемся из-за склада – лицо штурмана вытягивается. Пытаемся получить все, что нам положено за время похода, но он неумолим. Приказ командира не давать и все. Мы стоим насмерть, и штурман, наконец, сдается. Сговорились по две больших банки на брата, почти одна треть от положенного за время похода. «Скажите спасибо, что хоть это дал», – говорит он на прощание. Мы рады и этому. Вперед в пивбар! Вваливаемся в троллейбус. Он переполнен, ближайшие к нам пассажиры, а затем и дальние начинают принюхиваться.

– Сынки, что это от вас дерьмом несет и еще чем-то, не пойму? – говорит бабулька с авоськой, брезгливо морща нос.

– Мы, бабуля, только что вернулись из боевого похода и несколько месяцев не мылись, воды не было, – говорит Рыльцев под наш дружный хохот. – Нам вообще-то наплевать, чем мы пахнем, главное, мы на свободе и едем в пивбар.

– Сначала нужно в баню ехать, а потом в пивбар, – резонно замечает кто-то из пассажиров.

Это замечание мы пропускаем мимо ушей и уже через полчаса сидим за столом в подвале на Постышева, денег было только на троллейбус. Пиво купить не на что, но у нас имеется «твердая» валюта – не пропадем. Вскрыв одну банку, начинаем стучать сухими тушками тараньки по столу. Эффект потрясающий. К нам сразу же потянулись жаждущие сухой рыбки в обмен на пиво. Спустя полчаса весь стол заставлен кружками с пивом. Прошло несколько часов, прежде чем я нетвердым шагом поднялся на четвертый этаж, где в коммунальной квартире с сестрой и мамой живет Татьяна. Позади – бесконечное и теплое прощание с однокашниками. Голова шумит от огромного количества выпитого пива, во рту неприятный запах от папирос «Беломор», но настроение прекрасное от предвкушения встречи с моей любимой девушкой. Дверь открывает сосед по коммуналке и, как от удара, отшатывается от меня. Не замечая ничего, прохожу вперед и, наконец, появляюсь на пороге долгожданной комнаты.

Немая сцена продолжается почти минуту. Все присутствующие дамы: Татьяна, ее мама и сестра Людмила смотрят на меня с огромным, как казалось мне, вниманием и любопытством, затем начинают принюхиваться, и на их лицах появляется улыбчиво-брезгливый оттенок. Я безмятежно улыбаюсь. Мне хорошо. Я в тепле и стою на твердой земле, да еще и вижу все в «розовом тумане». «Мы завтра пойдём в кино, извини, так получилось, немного задержался», – выдавливаю я из себя. Через час, отмытый до блеска кожи, в стареньком Татьянином халатике, мирно засыпаю на диванчике у двери. Мне снится летнее голубое Японское море, все в солнечных искорках, а я, как птица, парю над волнами и вижу, как под водой на глубине скользит тень подводной лодки.

Перелом

Острая боль вдруг пронзила запястье моей левой руки, затем я услышал глухой хруст ломаемой кости и ощутил, как пот прошиб меня от пяток до макушки. Мой противник, не замечая, что моя левая рука сломана, «провёл на нее болевой прием», после которого в глазах у меня темнеет, и к горлу подступает тошнота. Изо всех сил правой здоровой рукой я бью по ковру «Сдаюсь! Сдаюсь! Стой».

– В чем дело? – подскакивает Серега Зырянов.

– Кажется, я сломал левую руку. Черт бы побрал это самбо, – шепчу про себя, пытаясь здоровой рукой натянуть одежду в раздевалке.

Моя попытка бросить противника через себя не удалась: левая нога соскользнула, я упал на спину, а мой партнер свалился на мою левую руку, согнутую в локте.

Через полчаса в сопровождении Сергея Двуреченского и Вити Гукова (кстати, виновника моего перелома), едем на трамвае в травмпункт, что на Уткинской улице. Мои друзья довольны: получили внеочередное увольнение, а то, что у меня сломана рука, они особо не печалятся, ведь и так заживет, ничего страшного. Особенно приятно, что уже почти девять часов вечера, и можно прогуляться по ночному городу.

– Раздевайся до пояса и ложись на стол, – командует врач рентгенолог, – сейчас сделаем снимок твоей поврежденной руки.

Стол металлический, покрытый тонкой клеенкой, неопределенного грязно-желтого цвета. Неприятно холодит спину.

Врач начинает устанавливать излучатель над моей левой рукой, и в это время слышится шум подъехавшей машины скорой помощи, а за ним и возбужденные крики медперсонала. Доктор мигом исчезает за дверью кабинета. Проходит двадцать или тридцать минут, и я начинаю замерзать. Меня снова начинает бить озноб. Рука совсем похолодела, и я чувствую в ней тупую боль. Встаю и накидываю на себя шинель.

Наконец, появляется возбужденный врач и сходу начинает кричать на меня:

– Я бы всем вам поотрывала ваши женилки, придурки молодые. Ты, наверное, тоже из ТОВВМУ?

– Нет, я из ДВВИМУ.

– Да какая разница.

– А в чем дело? – опешил я от такого напора.

– Ложись, – приказывает мне доктор, не отвечая на мой вопрос.

Снимок сделан. Появившаяся откуда-то медсестра начинает накладывать гипс на мою руку.

– Ты представляешь, – шепотом говорит она врачу, – как все получилось, мне только что рассказал сопровождающий офицер, что этот молодой придурок, курсант четвёртого курса ТОВВМУ, не дождавшись свадьбы, так оттрахал свою невесту, что ей пришлось наложить 12 швов. И вот через несколько часов он протрезвел, осознал что натворил, взял и опасной бритвой несколько раз ударил по своему члену. Признаться, в штанах у него игрушка – хоть сейчас в кунсткамеру. Мы ему наложили несколько швов, но он потерял очень много крови, так что неизвестно пока, чем это все закончится.

После ее слов к моему горлу подступила тошнота, ведь мое пылкое воображение нарисовало такую ужасающую картину, что я чуть не потерял сознание. Вдобавок, я плохо переношу вид крови, даже воображаемой.

– Ты смотри, какой чувствительный, – прыснула смехом медсестра, видя мое внезапно побледневшее лицо.

– Гипс наложен. Через две недели сделаем еще один снимок, – сказала она, – посмотрим, как там у тебя всё срастется.

Возбужденно переговариваясь, мы покидаем травмпункт.

Что будут делать три курсанта ДВВИМУ в увольнении, вдобавок имеющие по десять рублей недавно полученной стипендии? Конечно, для начала они пропустят стакан-другой чего-нибудь горячительного, а там уже куда вывезет кривая. Надо заметить, события происходили в 1968 году, и бутылка водки в магазине стоила тогда 2 рубля 87 коп, а в ресторане можно было поужинать втроем на 15 рублей, включая и выпивку.

Через несколько часов наша компания, сильно навеселе, вваливается в курсантское общежитие ДВВИМУ.

Вот и мой кубрик. Я размахиваю левой загипсованной рукой, как палицей, и неожиданно сходу бью в стену, отделяющую один кубрик от другого. Эффект ошеломляющий: из под пробитого картона сыплется известка, боли никакой. Еще удар, и отверстие расширяется, затем я вхожу в пьяный раж.

– Серега, хватит! – кричит Двуреченский. – Насквозь пробьешь стенку! Уймись!

– Все спим, завтра рано на занятия.

С трудом раздевшись, засыпаю мгновенно. События минувшего вечера порождают у меня странные сновидения: как будто я снова в травмпункте, лежу голый, крепко привязанный к металлическому столу. Обе руки и ноги в гипсе, даже грудная клетка загипсована. Женщина-врач почему-то с усами и в офицерской морской фуражке с огромными ножницами в руках приближается ко мне: «Сейчас мы твое хозяйство на четыре части и почикаем, чтобы неповадно было так обращаться с девушками».

Я, объятый ужасом, пытаюсь вырваться, но ничего не получается. Лязгают ножницы, и кровь бьет фонтаном на белый халат врача. «Товарищ курсант, встать!» – слышу четкую команду ротного командира, капитана третьего ранга Белоусова.

Выскакиваю из кровати, и еще под впечатлением страшного сна обеими руками лезу в трусы и облегченно вздыхаю – все на месте. По моему лицу расползается блаженная счастливая улыбка.

– Когда к вам обращается командир, руки должны быть по швам, а не в трусах. И что это за дурацкая улыбка? Почему не на занятиях?

– Вы же знаете, у меня сломана рука, – лепечу я.

– А это что? – командир показывает на большую вмятину в стене. Присмотревшись, вижу, что я натворил вчера. Молча, стою и жду своей участи.

– Это в каком нужно быть состоянии, чтобы сломанной рукой просадить стену? – продолжает командир.

– Три наряда вне очереди после снятия гипса, – говорит он и выходит из кубрика.

Падаю в кровать, и снова мгновенно засыпаю, довольный благополучным исходом дела.

Хатырка

Лихо разворачиваюсь и с полного хода подхожу к правому борту теплохода «Лара Михеенко». Полный ход назад, двигатель взвыл на полных оборотах, и моя 20-тонная самоходная баржа, как вкопанная, прилипает к борту судна.

Теплоход «Лара Михеенко», длиной около сотни метров и грузоподъемностью 4000 т, стремительно валится с борта на борт, как Ванька-встанька. В самом низу трюмов осталось около 300 т груза, и мы спешим выгрузить их, несмотря на непогоду. Экипаж устал от почти 4-х месячной непрерывной работы (12 часов через 12). Хочется придти в порт, отоспаться, ступить на ровную землю, немного выпить и расслабиться, в конце концов. По штормтрапу карабкаюсь на борт судна и уже оттуда кричу своему мотористу.

– Проследи за погрузкой, смотри, чтобы не перегрузили, как в прошлый раз, я налью термос кофе и назад.

Завыли грузовые лебедки второго трюма, и десяток бочек с бензином на стропах зависли над палубой баржи. Судно валится в сторону самоходной баржи; баржа, в свою очередь, стремительно летит вверх и зависает в верхней точке почти на уровне главной палубы. Боцман, управляющий грузовыми лебедками, невзирая на болтанку, мастерски припечатывает груз на палубу баржи.

– Майна, майна, – орет моторист, прячась за надстройку. Но все в движении, момент, и судно валится на противоположный борт, а баржа проваливается глубоко вниз. Грузовые стрелы лязгают во всех своих сочленениях, все напряжено до последней степени. Снова воют лебедки под максимальной нагрузкой, и из трюма ползет следующий строп с грузом.

Я в это время в буфете кают-компании пытаюсь налить кипяток в узкое горлышко термоса, струя убегает то влево, то вправо. Вдруг судно особенно резко положило на правый борт.

– Третьему помощнику капитана срочно прибыть на баржу, – хрипит громкая судовая трансляция голосом старпома.

Выбегаю на палубу, забыв про термос. Перегруженная баржа с креном на правый борт тяжело опускается и поднимается на волне, истошно воют кранцы, и трещат швартовые концы. Старпом с мостика кричит мне в спину последние распоряжения.

– Срочно отходи, зыбь резко усилилась, снимаемся с якоря, – невозможно работать при таких условиях.

– Включи рацию, будь осторожен при проходе бара реки, там сильное волнение. Возьми с собой геолога на берег, представителя грузополучателя.

Зависаю на штормтрапе, улучив момент, прыгаю на пакет с досками, погруженные на бочки.

– Где геолог? – ору на боцмана, в этот момент на палубе появляется гигант почти двухметрового роста с рюкзаком на спине. Через минуту он тяжело приземляется на тот же пакет досок.

– Не дали душ принять, – ворчит он.

Если бы он знал в тот момент, какой душ его ожидает!

– Отдать швартовые, – кричу я возбужденным голосом. Опасная ситуация, как всегда, заводит меня – холодок по спине, виски начинает сжимать. За четыре месяца после окончания ДВВИМУ, в должности третьего помощника капитана, я уже приобрел солидный штурманский опыт, но самостоятельное управление баржой – это другое, ты самостоятелен, ты – капитан, хоть и маленького судна.

Полный ход вперед, право на борт. Отрываемся от борта судна и берём курс на устье реки Хатырка. Оглядываюсь назад – «Лара Михеенко», стремительно раскачиваясь с борта на борт, разворачивается против волны.

Включаю радиостанцию и сразу слышу хриплый голос капитана:

– В устье реки сильное волнение, морская волна встречается с сильным речным течением. Пока вы грузились, возможно, изменился фарватер, будьте осторожны, переночуете на берегу, следите за погодой.

Сплошные помехи забивают эфир, больше ничего нельзя разобрать.

До входа в реку осталась одна миля (около 1800 м). Быстро приближаемся к мелководью, баржа начинает «рыскать» по курсу влево и вправо. Вода гуляет по палубе, не успевая сходить в шпигаты. Высота волн растет с каждой минутой. Бешено вращаю штурвал, управление на попутной волне затруднено, особенно, когда нос баржи стремительно летит вниз во впадину между волн, а корма приподнимается вверх, обнажая руль и винт.

– Оденьте жилеты, – кричу геологу и мотористу, стоящим на корме.

Проверить исполнение распоряжения нет времени, я чувствую, как мое суденышко выходит из-под контроля.

Глаза слезятся, напряженно всматриваюсь вперед и стараюсь в толчее волн найти фарватер, но тщетно. Повернуть назад нельзя, опрокинет во время разворота, надо было раньше это делать, стучит у меня в мозгу.

Прямо по курсу, где река встречается с огромными морскими волнами Берингова моря – сплошной ад. Особенно мощная волна с кормы настигает нас. Корму резко ведет влево, нос стремительно идет вправо, баржа бешено несется вперед и ударяется носовой частью об обнажившееся дно речной косы.

Далее всё происходило как в замедленной киносъемке, она ложится на левый борт и, задержавшись в таком положении несколько секунд, переворачивается кверху килем. Потоки воды мгновенно заполняют рулевую рубку. Ледяная соленая вода с примесью топлива и масла режет глаза. Полная темнота, и только мутное пятно света указывает на открытую дверь рубки. С трудом оттолкнув невесть откуда взявшийся ящик из под радиостанции, я на ощупь протиснулся в дверь и вынырнул на поверхность.

Винт со страшным грохотом рубил холодный воздух, двигатель продолжал работать на полных оборотах. Благодаря водонепроницаемым отсекам баржа хорошо держалась на плаву даже в перевернутом состоянии. Судорожно глотнув воздух, уцепился обеими руками за толстую решетку ограждения кормы. Где моторист, где геолог, мелькнула мысль. В тот же момент сверху обрушился многотонный гребень огромной волны, и невероятная сила вдавила меня в решетку. Лопасти винта месили морскую воду в нескольких десятках сантиметров от моего лица, грохот подводного вентилятора разрывал барабанные перепонки, а мышцы рук и ног напряглись в невероятном усилии, пытаясь удержать тело подальше от опасности.

Кто может сказать, что чувствует человек за мгновение до смерти? Смесь дикого страха и невероятной жажды жизни захлестнула меня, из гортани рвался невероятный по тембру звук, напоминающий предсмертный рев раненного зверя. Волна схлынула, и внезапно остановился двигатель, винт слабо дернулся и затих. Схватив легкими пьянящий кусок холодного воздуха, я взобрался на плоское днище пляшущей на волне баржи. Обостренное до предела зрение выхватило среди толчеи волн два силуэта: моториста и геолога, державшихся каждый за свою бочку с бензином и поочередно, то взлетающих на гребнях волн, то пропадающих во впадинах. Живы, радостно застучало сердце. Но сильное речное течение уносило их в море, и расстояние между нами быстро увеличивалось. Баржа стремительно взлетала на волне, а затем во впадине резко ударялась рубкой, находящейся под водой, о песчаную косу. До берега недалеко, нужно плыть, импульсивно пришло ко мне решение. В воду полетели мгновенно сброшенные тяжелые сапоги, ватная теплая куртка и брюки, промокшие, но сохранившие остатки тепла. За мгновение до прыжка в воду мой взгляд зафиксировал опасность, которая сводила все шансы доплыть до берега к нулю: сотня бочек с топливом, груз баржи, образовали настоящее минное поле, вытянувшись по направлению к берегу, и с глухим звуком ударяясь друг о друга. Баржа резко рванулась вверх, свинцовая вертикальная стена воды в очередной раз зависла над небольшим островком металла с человеком посередине. «Смоет, – молнией проносится мысль, – скорей к решетке». Прыгаю в воду и мертвой хваткой цепляюсь за спасительное ограждение кормы. Три метра ледяной воды над почти обнаженным телом прокатываются, словно курьерский поезд с шумом и ревом, затем еще, еще и еще. Руки почти не держатся за холодный метал, остатки тепла покидают тело, растворяясь без следа в окружающей ледяной купели.

Несколько продолжительных судовых гудков, словно через вату, достигли моего слуха. Капитан, явно, пытается вызвать на связь вторую баржу «Восток – 32», мелькнула мысль. Продержусь еще минут двадцать, не более, пытаюсь собраться с мыслями. С «Лары Михеенко» не помогут, спасательную шлюпку разобьет при спуске на такой зыби, да и мотор на ней откровенно – дрянь, а температура воды около плюс 8 градусов. «Восток-32» находится в двух километрах выше по реке, он на ремонте. Все – круг замкнулся. Вместе с мрачными безысходными мыслями приходит безразличие, и только слабая надежда на спасение не дает разжаться пальцам рук. Очередная мощная волна взметнула баржу вверх, и на мгновение стало видно «Восток-32», полным ходом идущий по реке в мою сторону. Я здесь, ко мне, шепчут губы, из глаз катятся слезы радости. Баржа сходу попала в зону сильного волнения на баре реки и, с трудом преодолевая встречную волну, медленно приближалась к месту аварии.

Время тянется бесконечно медленно, тело продолжает неметь с невероятной быстротой, но что это? Восток-32 отклоняется от курса, берет вправо и направляется в открытое море. Маневр старшины баржи ясен, со стороны моря приближается полоса тумана, и экипаж спешит подобрать геолога и моториста из воды, иначе будет поздно. Луч надежды быстро гаснет. Хватит ли сил дождаться спасения? Ощущение времени потеряно начисто, даже тело уже не ощущает боли от бесконечных ударов о баржу. Шум работающего двигателя и громкие крики приводят меня в сознание. В этот же момент «Восток-32» с полного хода вылетает носовой частью на днище аварийной полупогруженной баржи, с палубы слышится крик моториста: «Сюда, быстрее, быстрее!» Собрав остатки сил, с трудом выбрасываю свое тело на днище баржи, и в тоже время ощущаю движение огромной волны за спиной и вижу расширенные глаза моториста, тянущего ко мне руки. Мощный рывок за плечи и одновременно удар волны сзади, острая боль и темнота.

«Тащи его в машину к двигателю, пусть отогреется!» – кричит старшина из окна рубки бодрым голосом. Ощущение жизни начинает возвращаться ко мне вместе с первыми лучиками тепла, идущего от грохочущего на полных оборотах двигателя. Запах перегретого масла и топлива воспринимается как аромат свежих полевых цветов. Почти обняв двигатель, мои геолог и моторист пытаются согреться, непрестанно стуча зубами.

– Слава богу, все живы, – шепчу синими губами, пытаясь улыбнуться, но вместо этого лицо искажает гримаса, вконец застывшие мускулы не хотят повиноваться.

– Светка, да ты с него кожу живьем сдерешь!

– Ничего, молодой, выдержит, небось, женской ласки не пробовал давно. Ха-ха ха!

Приятные прикосновения женских рук и тел, жесткие растирающие движения мокрыми полотенцами в области спины, груди, живота и, почему-то, паха, приводят меня в полное сознание. Приятно было ощутить себя живым, в тепле, под горячими струями душа, да еще в компании двух развеселых девушек – уборщицы и пекаря. Только сейчас я обнаружил, что стою совершенно голый, а две девушки, поддерживая меня в вертикальном положении, растирают мне тело вафельными полотенцами. Халатики на них промокли и облегают стройные молодые тела, делая женские прелести еще более заманчивыми и желанными. Горячая волна моментально прошла по моему телу и сконцентрировалась в нижней части живота.

– Да ты посмотри, он становится опасен! – хохочет Светка.

Я пытаюсь повернуться к противоположной стенке душевой кабины, чтобы скрыть растущее возбуждение.

– Светка! Ну, ты, озабоченная! Грудь надо растирать и спину – легкие пусть прогреются, а ты норовишь все пониже, первый раз мужика голого увидела, что ли?

– Ты, Катерина, ничего не понимаешь, – хихикает Светка, с удвоенной энергией продолжая растирать мои ноги. – Если мужик реагирует, значит у него все в порядке со здоровьем вообще.

– Как тут у вас дела? – слышится голос судового врача.

– Да вы с него кожу живьем сняли, он же почти ничего не ощущает от переохлаждения.

– Ощущает, еще как ощущает! – ржут девицы, заговорщицки перемигиваясь.

Наконец, напоенный горячим сладким чаем и закутанный в теплые простыни с шерстяным одеялом, проваливаюсь в тяжелый беспокойный сон.

– Серега, Серега! Ты спишь? Ну-ка, прими, – рука геолога протягивает почти полный стакан резко пахнущей бесцветной жидкости. Горячая волна неразведенного спирта обжигает гортань и огненной рекой несется в желудок.

– Теперь закуси – вот так, ну, а теперь спать, завтра будешь, как огурчик.

Он что-то еще говорит, но мой, вконец перегруженный мозг, уже ничего не воспринимает, и я опять засыпаю.

Баржа стремительно уходит на глубину, а я никак не могу выбраться из рулевой рубки, заполненной обжигающей ледяной водой, воздуха не хватает. Я вижу и осознаю свою смерть. Ужас охватывает все мое существо, но вместо удушья и холода я вдруг чувствую теплый лучик солнца на своей щеке. Открываю глаза и жмурюсь от солнечного света, проникающего через иллюминатор моей каюты. Привычно подрагивает палуба судна, двигатель работает в ходовом режиме, и ничего не напоминает о событиях прошлого дня.