Текст книги "Желтый жук"

– Это зачем? – испугался, не поняв юмора, Хмырь. – Зачем мой череп к дереву прибивать?

– Так, для красоты просто. Но я мало того, что твой череп к дереву прибил. Я еще этому черепу в глаз выстрелил, тоже для пущей красоты. Вопрос: как мне этому черепу в глаз выстрелить, чтобы пуля точно под черепом в землю легла?

– Хорошо прицелиться надо, – посоветовал Бумба. – Вот у нас в шапито стрелок был. Брал яйцо, ставил его на голову напарнику своему, лысому, и прямо с десяти шагов это яйцо сшибал.

– Я и сам хороший стрелок. С десяти шагов из красного туза черного сделаю. А вот так чтобы пуля точно под череп легла, это я пас. Так что, слушай сюда, Бумба. Если будешь не по делу говорить, то я у тебя яйца оторву и на голову тебе поставлю. Тут не в меткости суть. Как ты оттуда, с дерева, приметишься? Метиться-то куда?

– Вниз и метиться, – вставил Ван.

– Куда вниз? Я у тебя Ван, сейчас тоже яйца оторву и на голову Бумбе поставлю. И целится я буду отнюдь не в яйца.

– Надо бечевку взять, – сказал Сол.

– Ну?

– Надо к бечевке грузило привязать. Грузило бечевку точно к земле потянет. По бечевке и метиться.

– Хорошо придумал, – похвалил Кидд. – Честно говоря, я и сам до этого додумался. У тебя бечевка есть? А грузило?

Сол пошарил по карманам и вытащил на свет суровую нить, фута в два длиной, протянул капитану. Тот взял ее, намотал на палец, дернул. Затем достал из своего мешочка большой медный гвоздь, стал привязывать, потом вдруг плюнул.

– Что ж это я делаю? Нет, гвоздь тут не пойдет.

– Почему же не пойдет? – не понял Сол. – Хороший груз.

– Нет, – грубо оборвал Кидд. – Я сказал, что этот гвоздь не пойдет. Надо другое что-то. А гвоздю этому работа тоже найдется…

– У меня замочек есть, – сказал Ван.

– Что? Какой замочек?

– Серебряный, для сундучка, – Ван покраснел, протягивая замочек. Эту вещицу он снял с пояса одной женщины на Карибах, той, у которой взял и лютню. Серебряным замочком ее муж запирал пояс верности, когда уезжал из дома. Эта женщина была молодой, но не слишком красивой, она ползала по полу и умоляла пощадить ее. Ван убил ее одним точным ударом ножа в шею.

– Запасливый, собака, – процедил сквозь зубы Кидд, принимая замочек из рук Вана. – Сундучка еще нет, а замочек уже приготовил. Вы, русские, вообще, запасливый народ, хомяковый. Ну, а как он тебе вообще не понадобится? Ведь я ж вас всех застрелить собрался, чтоб про сокровища могила полная…

Все замерли. В костре треснуло полено, кувыркнулось, увлекая за собой колесо искр. Капитан пояснил:

– Шутка.

Первым засмеялся Бумба. За ним все остальные.

– Правильно, – сказал Кидд. – Если кто шутку шутит, то все смеяться должны. А то ведь, каждый, небось, об одном думает. Наслушались пиратских историй.

Хмырь еще смеялся, хлопая себя по коленям, как вдруг простая и ясная мысль полыхнула под черепом: А ведь правда – убьет!

Он вспомнил, как в прошлом году зарывали стофунтовый сундучок с испанского галеона, неподалеку от мыса Кабу… Кидд отправился с матросом по имени Сбышек, а обратно вернулся без Сбышека, сказал, что тот утонул в болоте. И только сейчас Хмырь подумал, что нет и не было никаких болот в районе мыса Кабу-Бранку, не было никогда никаких болот…

Сразу вспомнился урядник, Михайлов Петр, его розовые сытые щеки, большой круглый лоб, тонкие, завитые, словно виньетки в книжке, усики… Как он сорвал со стены лампадку и блестя глазами, хохоча, масла плеснул себе на елду… Убьет, точно убьет.

– Что, Хмырь, приуныл? – улыбнулся Кидд. – Думаешь, и вправду застрелю? А ты пошевели мозгами под черепушкой. Как это я вас, четверых, один, застрелю? Вот мои пистолеты. Оба заряжены. Порох на полке, не отсырел. Ну и что? Пистолетов два, а вас четверо. Как же это я вас застрелю? Так-то. Я вас, ребята, по особому признаку выбрал. Русские вы все. А русский народ, – Кидд поднял вверх палец, словно проверяя ветер, – самый надежный народ в мире. Я верю вам, ребята. По всем морям. Русский – это могила.

– Врешь, капитан, – подумал Бумба. – Лестью нас не купишь – пуганные. Тот выиграет, кто нанесет первый удар.

– Только бы успеть смыться, – подумал Сол. – Например, пронесло меня. Пойти в кусты. Понос у меня. Камзол на ветку повесить, издали – будто я там сижу…

– Русский, оно конечно, – подумал Хмырь. – Урядник, он, верно, не русский был. Доберусь до него. Он теперь, считай, чином повыше – выслужился. Живет себе и не знает, что я тоже живу.

– Вот если бы придумать такую лодку, чтоб под водой ходила… – подумал Ван. – Всплывает, значит, откуда ни возьмись, и сразу – на абордаж…

– Что вы, черти, приуныли, а? – весело окликнул Кидд. – А у меня для вас новая загадка-задачка припасена.

Все замерли, обратившись к капитану. Сол улыбался, показывая, что ему очень интересна новая загадка-задачка. Ван улыбался, потому что ему и вправду было интересно. Хмырь не улыбался, настороженно смотрел. Бумба не улыбался.

– Ну, например… – продолжал Кидд. – Вот мы сундук зароем, но надо ведь место заметить. Ладно. С этим я придумал уже. Но надо ведь и записать, где зарыто, на ту оказию, если со мной что случится. Тогда пусть кто-то другой отроет, старина Флинт или еще кто… А ну как записка в неправильные руки попадет? Как с одной стороны, записку написать, а с другой – чтоб никто не понял, что там написано?

Сол просиял. Он-то знал правильный ответ:

– Шифром надо.

– Ага, молодец. А шифр ведь тоже надо куда-то записать. А ну как кто-то и шифр найдет?

– Шифра записывать не надо, – сказал Бумба. – Запомнить просто.

– Яйца оторву, – сказал Кидд. – Я ж говорю: если я тогда мертвецом буду. Шифр должен быть. И записка должна. Так как же?

Команда молчала. Никто не мог сообразить ответа, хоть все и старались во всю.

Кидд подождал с минуту, затем хлопнул себя по коленкам и достал из кармана кусок бумаги, бережно развернул:

– Вот слушайте. Слушайте и пусть каждый скажет, что это значит.

Кидд порылся еще в своем мешке, достал золотое пенсне, нацепил на нос и прочитал:

– Хорошее стекло, трактир епископа на чертовом стуле. Большая ветка, седьмой сук с востока. Стреляй в левый глаз мертвой головы. От дерева прямо через выстрел пятьдесят футов. Понятно?

– Ничего не понятно, – покачал головой Бумба.

– Я только про пятьдесят футов понял, – сказал Ван. – Это глубина, да?

– Возьми свою лопату. Собери. Выкопай мне яму в пятьдесят футов глубины. А я посмотрю.

– Верно: не глубина…

– Так-то, – сказал Кидд, пряча бумажку за пазуху.

Тут только Сол заметил, что это не бумажка вовсе, а пергамент, и написано на нем было не на языке каком-то, а цифрами и крестами… Шифр это…

Следовательно, все уже было готово, и действовать надо немедленно. Сол схватился за живот, скорчил мучительную гримасу и тихо застонал. Никто не обратил на него внимания. Сол застонал громче. Кидд с отвращением посмотрел на него.

– Живот схватило, – пояснил Сол, затем медленно, опираясь о землю, встал и заковылял на край поляны. Спиной он чувствовал взгляды. Поляну обрамляли густые кусты тамариска, за ними возвышались деревья, в целом, местность понижалась к востоку, образуя небольшой овраг, по которому можно было достичь побережья, а дальше – обманом двинуться на юг, поскольку искать его бросятся, скорее, на север. Только вот в чем вопрос: бросятся – когда? И бросится – кто? Сейчас они не смогут оставить сундук. Следовательно, погоню, если она и будет, можно ждать только с завтрашнего утра. И направлена она будет на север…

– Стой! – окликнул его Кидд.

Сол оглянулся, вымученно улыбаясь.

– Назад! – приказал капитан. – Здесь давай садись. Знаю я эти штуки. А мы как раз закусим пока.

Сол вернулся, развязал пояс и сел посреди поляны. Он совершенно не хотел испражняться. Выпустил струю, тоненько пукнул… По спине поползли капли пота. Тем временем Бумба выволок палкой из костра кусок солонины и, придерживая ее носком сапога, разрезал на пять неравных частей. Самый большой кусок он протянул капитану, самый маленький – юнге. Солу швырнул средний кусок. На его глаза навернулись слезы. Сол принялся жевать, пряча лицо в своей солонине.

Внезапно Кидд встал и, продолжая жевать, медленно подошел к Солу, обошел его вокруг, нагнулся и заглянул под него. Сол затравленно смотрел на капитана, не выпуская куска солонины изо рта. Кидд усмехнулся:

– Живот ему схватило. Ну-ну…

В котелке закипела вода. Хмырь отсыпал из своего мешка горсть чая и бросил в воду. Котелок пошел по кругу, не обделили и Сола. Это был очень крепкий чай, от него начинало бешено колотиться сердце, как во время схватки, и на душе становилось теплее, будто от глотка рома.

– Чаек пьете? – дружелюбно спросил Кидд.

– Пьем! – за всех ответил Бумба.

– А я вам тут сахарку припас… – Кидд развернул тряпицу, в который лежал большой, с кулак величиной, обломок кубинского сахара.

Глаза у всех загорелись: сахар кончился в команде недель шесть назад. Обломок также пошел по кругу и был схрустан в несколько минут. Хмырь ел и стонал от боли: у него очень болели зубы. По-настоящему хорошо он чувствовал себя только когда спал. Во сне он обнимал мальчика, крепко оплетя его ногами, и чувствовал в животе тепло и покой. Последние годы по ночам ему снились львы…

Кидд был доволен зрелищем. Его забавляло, что сахар срубили столь быстро и жадно, что никто и не подумал предложить ему, мирно сидящему в стороне. Даже Сол, притворявшийся посреди поляны, и тот погрыз… Что ж, запомним это. Все эти мелочи в одну копилку.

Впрочем, Кидд бы отказался от своей доли, под предлогом, что не может жрать сахар, если трубка во рту. Обломок был щедро пропитан лаоданом. До места назначения оставалось не более полумили…

– Где эта хуфра, никак не возьму в толк… – проговорил Бумба заплетающимся языком.

– На, возьми, – сказал Сол, протягивая ему кусок своего дерьма. – Вот она, твоя хуфра…

– Я у этой Хуфры голову отрезал на Карибах… – мечтательно произнес Ван.

– Молчи, юнга! – прикрикнул Хмырь. – Хуфра, она только в Африке водится.

– И в России, – мысленно усмехнулся Кидд, а вслух сказал:

– Ну ладно. Кончай перекур, пошли.

– Это какой перекур? – сказал Бумба. – Ты один и курил свою черную хуфру.

– Хуфру, – подтвердил Кидд, – маленькую мою хуфру.

Четверо взялись за ручки и поволокли сундук – в разные стороны, как муравьи, бессвязно бормоча про хуфру, снуфру и брюхру, хихикая и кашляя, постоянно сплевывая по ноги: Кидд хорошо понимал их состояние. Первый час зелье будет хватать крепко, они станут греметь словами, будто пережевывая камни, затем замолкнут, ощутив прилив сил, потом ослабнут, так, что их можно будет развешивать, как тряпки на ветвях. Теперь уж недолго осталось. Он цербером шел позади и посмеивался, качая головой.

– Отчего это муравьи, – думал он, – всегда тащат правильно, скажем, какого-нибудь жука, хоть и тащат в разные стороны…

– Хуфра, – думал Ван, – Никогда в жизни не знавал такой хуфры, как у того урядника из посольства. – У старого Хмыря хуфра была брюхра какая-то, и пахло от нее чесноком. А у той молодой женщины, которая поделилась с ним лютней, хуфра была гладкая, тонкая, полная теплой розовой воды…

– Урядник, – думал Сол. – Почему Хмырю все урядник какой-то покоя не дает? И почему это я об этом думаю, а не он? – Он вдруг понял, что нет и не было никакого урядника, а был всегда только Кидд, который всегда шел за ними, гремя дорогими ботфортами, шел и давил их сзади, будто каких-то ползучих муравьев… Будто, будуто, будо…

– Вот и Сол все про золото, – думал Хмырь. – Бормочет себе что-то под нос, снухра все это, снуть… – А елда у него была все-таки хороша…

– Без стекла, – подумал Бумба. – Я и так их хорошо видел из-за портьеры, шторы… – Он вспомнил, как из-за шелковой пурпурной портеры, шторы смотрел на них, сжимая в кулаке свою фуфру…

– Ну и народец же! – думал Кидд. – Нет, бы каждому на свой манер бредить, а ведь бредят все – одинаково.

Он вспомнил тех русских, с которыми впервые столкнулся в северных морях. Мужчины, от мала до велика, носили на поясе кожаные мешочки с какими-то сушеными грибами, время от времени кидали горстку-другую в свои беззубые рты, а потом тянули одну большую песню на унылый манер… Правда, те русские, которые лечили его в поселке на берегу Печоры, были все какие-то морщинистые и узкоглазые, но, рассуждал Кидд, русские вообще, нация темная, и много среди них разных чудных пород.

– А что, Бумба, – кивнул он циркачу, который играючи нес свою долю сундука, мерно помахивая свободной рукой, бормоча, – Ты, небось, хорошо по деревьям лазить умеешь, да?

– Да совсем не умею, сэр. Ни разу и не лазил.

– Что же ты в цирке-то делал?

– Боролся.

– С кем – с людьми?

– Иногда с медведями. Один гастроль – со львом, пока тот не околел.

– Ну, и болван же ты, однако…

– Верно, болван, – весело подтвердил Бумба, но что-то насторожило Кидда в его голосе. Он задумчиво посмотрел вдаль, где среди вековых дубов возвышался еще более древний, тысячелетний желтый тополь.

– Ты с компасом, с буссолью, со стеклом – работал когда?

– Нет, сэр, не доводилось.

– А в цирке как же? Небось, там, из-за шторы за дамами подглядывал в хорошее стеклышко?

– Не было там стекол. Первое стекло я только в море увидел. И хуфру…

– Понятно, – сказал Кидд, дружески хлопнув Бумбу по лоснившемуся трицепсу плеча.

– Да, хуфру… Выиграет именно тот, кто нанесет самый первый удар, – подумал Бумба, свободной рукой незаметно нащупав под платьем нож.

* * *

– Забрызгал, дьявол, забрызгал всего с ног до головы! – Кидд принялся вытирать руки об камзол, потом глянул на свои испачканные пальцы, плюнул, пнул Бумбу ногой:

– Это сколько ж в тебе крови, свинья! У хорошего человека пинт десять будет, а у тебя, похоже, аж два галлона набралось. Ы-ы-ы… – протянул Кидд свое обычное, и мрачно, исподлобья набычившись, посмотрел на остальных.

Сол, Хмырь и Ван сбились в тесную кучку у ствола дерева, дрожа от страха и раскрыв рты от удивления. Было забавно смотреть на этих троих, ставших вдруг на одно лицо: большие, словно у восточных красавиц, глаза и раскрытые рты, словно просящие пищи… Кидд подумал, что следующим птенцом будет Сол, потому что гомиков нельзя было разлучать ни в коем случае: черт ее знает, эту любовь… Он дунул в дуло пистолета, затем с удовольствием понюхал черное теплое отверстие и заткнул пистолет за пояс.

– Видели? – высоким, вызывающим голосом спросил он.

Трое дружно закивали головами.

– Подумать только! – продолжал Кидд. – Собака злая. Из-за угла хотел… Правда, – Кидд внимательно осмотрел серый ствол дерева сверху вниз, – нет тут никакого угла.

Он нагнулся и вытащил нож из окровавленной руки Бумбы.

– Вот этим, – он потряс в воздухе длинным, персидской работы клинком, – он и вас бы потом проткнул. Всех до единого. Во змей-то!

Кидд размахнулся и швырнул нож в ствол, на полфута выше стоящих людей.

– Меня надо слушать, ребята. А теперь держите его. Он – ваш.

Трое медленно подошли к Бумбе и осмотрели его. Солу приглянулись желтые полусапожки на низких каблуках. Хмырь взял себе чулки и подвязки. Кафтан был испорчен пулей, но его можно было зашить, поэтому Ван взял себе кафтан. Сол как ювелир осторожно расстегнул браслеты, два серебряных, с запястий, и три золотых, с голеней. Перстень снять не удалось. Тогда Сол вытащил из коры дерева нож и срезал его. Все ценности он, естественно, отдал капитану.

– Ну-ка, Сол, дружище, помоги-ка мне, птенчик, браток, – сказал Кидд, принимая металл.

Он взял Бумбу за ногу, правую или левую, что теперь уже не имело значения, и кивком отдал распоряжение Солу. Вдвоем они потащили тяжелого борца по траве, прочь на край поляны и, когда достаточно удалились от остальных, капитан прошептал, тихо, но весомо:

– Я знаю, сынок, почему ты тогда сбежать хотел.

Сол посмотрел на окровавленного Бумбу и почувствовал, как теперь, уже совсем некстати, надувается в животе дерьмо…

– Ты свое брюхо, – продолжал Кидд, – от Бумбы хотел унести. Я сразу понял, что и ты тоже его раскусил, каналью. Держись меня. В оба следи за педиками. Печенкой чую: замыслили что-то…

Сол украдкой посмотрел на товарищей. Оба были заняты осмотром только что добытых вещей: медовар изучал чулки, проверочным жестом потягивая, а юнга полоскал на ветру кафтан, просунув палец в дырку от пули. Они стояли рядом, и с двадцати ярдов казалось, будто трясут они и полощут самого Бумбу. Жуткое это было зрелище…

– Ну-с, други мои! – потирая руки, громко сказал Кидд. – Начнем, пожалуй!

Он широким шагом пересек поляну и, придерживая картуз, принялся рассматривать крону дерева. То был желтый тополь, или, по-другому, тюльпанное дерево, самое красивое из американских деревьев. У молодого дерева кора чрезвычайно гладкая, у старого – вся в буграх. Это было взрослое дерево. Забраться на него не представляло труда.

– Кто из вас, братцы, на такое вот дерево влезть сможет? Кроме меня, конечно.

– Лезть? На дерево? – переспросил Хмырь.

– На дерево, – подтвердил Кидд.

– И сундук туда?

– Насчет сундука еще подумаю, – хитро сказал Кидд. – Но сначала – на дерево.

– Кто ж на деревьях сундуки зарывает?

– Слушай, ты! – Кидд мигом вырос над Хмырем, взял его за жабо, накрутил на руку и чуть приподнял. – Если ты мне… Если еще раз… Я тебе точно голову оторву и вот этим гвоздем, – свободной рукой он достал из кармана гвоздь и постучал им Хмыря по лбу, – эту голову к желтому тополю прибью, ты понял?

– Понял, – прошептал Хмырь, балансируя, как балерина, на цырлах и задыхаясь, как повешенный, в своем жабо.

Кидд отшвырнул Хмыря прочь и, не в силах успокоиться, принялся ходить туда-сюда по поляне. У него были длинные толстые ноги, но маленькое, изящное туловище. В целом, он напоминал человека на ходулях.

– А потом я тебе в глаз выстрелю, – сказал он, размашисто ткнув ладонью в валявшего на траве Хмыря. – А потом… – он пощелкал пальцами в сторону Вана, который стоял в отдаленьи, белый как задница, и что-то теребил в руках.

– Кинь-ка это сюда! – приказал Кидд.

Ван очень волновался, потому что капитан обижал его друга. Он быстро бросил Кидду маленький сучок, который подобрал с земли, и маленьким перочинным ножичком успел заострить. Он всегда строгал что-нибудь, когда волновался, подобно тому, как капитан всегда ходил.

– А потом, – зловеще прошептал Кидд, помахав в воздухе колышком, – я в то место, куда пуля упадет, этот паршивый остряк вобью, и от дерева вот эту бечевку на пятнадцать ярдов протяну… Сука! У меня ж сердце больное. Я тебе покажу, как мне возражать.

– А зачем? – серьезно спросил Ван, в раздумье потирая лоб. – Зачем надо бечевку…

– А затем, – степенно ответил Кидд, – что в том месте, куда бечевка дотянется, мы эти гребаные сокровища и зароем.

Первым засмеялся Сол. Потом Хмырь, сидевший на траве. Затем – Ван, до которого, наконец, дошло, что все это было лишь затянувшейся шуткой. Последним расхохотался сам капитан Вильям Кидд, пошутивший.

Он хохотал громче и веселее всех, хлопая себя по коленям и ягодицам, болтая фалдами и приседая в высокой траве. Он уже давно так откровенно и искренно не смеялся.

За семь последних лет истекли галлоны крови и дерьма, блевотины и спермы – пока он собирал по всем морям эти трудные деньги, в общем-то не столь крупные, если разделить на семь по триста шестьдесят пять. Останься он на службе у короля, в этой дурацкой, хоть и чистой шляпе, да на легком хлебушке, да если прибавить воровство и контрабанду…

Пират – это, прежде всего, тяжелый труд, не сравнимый ни с какой службой, даже с войной, это, если хотите – рабство. Люди презирают нас за то, что ненавидят самих себя. А ненавидят они себя не за то, что не смеют преступить, вздор, преступает каждый, и каждый всю свою жизнь просто ползет по этой черте, извиваясь, как уж, и длинным телом своим хлещет на ту и другую сторону. А на другую сторону он хлещет не потому, что боится Бога или боится людей, нет, много бесстрашных молодцов так и ползут по жизни ужами. Просто человек не хочет трудиться – вот за что он ненавидит себя. Он не хочет трудиться руками, не хочет трудиться черепом, не хочет трудиться душой.

Сколько было намотано на эти руки пеньковых веревок, длинных, словно кишки, по уши в крови и по горло в дерьме, если ты, как последний козел, должен трудиться руками…

Сколько дней, от бухты к бухте, приходилось идти, выжидать и думать, выслеживающий и выслеживаемый в одном лице, если ты, как последний козел, должен трудиться черепом…

Сколько дерьма пришлось перемять вот этими пальцами, когда копаешься в их животах, если они, борясь не за жизнь, а за жадность, глотают свои обручальные кольца, и если ты, как последний козел, возясь в вонючей утробе, близ юркого младенца, должен трудиться душой…

Кидд смеялся уже на исходе, и смех переходил в кашель, и аж закололо сердце, и внезапно он замолчал.

– Ладно, козлятки. Отдохнули и за работу. Надо ведь, правда, на дерево кому-то лезть, – грустно сказал он.

Оглядев оценивающе оставшихся своих людей, капитан щелкнул пальцами и ткнул в Хмыря.

– Ты, значит, старый, на дерево влезть – не влезешь. Посему я тебя и не пытаю насчет буссоли и стекла. Ясно, что не умеешь.

– Умею, – неожиданно поднял голову медовар.

– Шутки закончились, – строго напомнил Кидд.

– Правда, кормилец! Точно могу румбы брать. И даже записывать могу.

– Череп, – напомнил Кидд. – Череп и яйца, если врешь. Сколько румбов зюйд-вест по ост?

– Двадцать, – быстро ответил Хмырь.

– А зюйд-зюйд-вест по норд?

– Четырнадцать.

– А зюйд-зюйд-зюйд-вест по зюйд?

– Один и будет, что ж тут думать… – пролепетал Хмырь, не понимая, чем опять провинился, потому что глаза и щеки капитана налились кровью и, говоря «зюйд», он вытягивал шею, как черепаха, и брызгал слюной из квадратного, «зюйдом» оквадраченного рта.

Кидд сорвал с себя картуз и швырнул оземь, топнув ногой поверху.

– Собака! Я три года учился, чтобы румбы брать. Быстро говори, откуда знаешь?

– Урядник.

– Что? Какой урядник? Опять этот урядник?

Хмырь втянул голову в плечи и вдруг громко заплакал.

– Я не виноват, батюшка! Ничегошеньки я не знаю, откуда, – кулачками он размазывал слезы по щекам. – Это он все опять, урядник…

Тут выступил вперед юнга и осторожно тронул капитана за обшлаг рукава.

– Позвольте объяснить, сэр…

– А? Может, и ты тоже румбы знаешь?

– Нет, что вы, сэр. Я тогда еще отроком был. Это у нас в посольстве было так заведено: все морскому делу учились, даже слуги и поварята.

– Ну-ка, расскажи.

– Был у нас в посольстве урядник такой, Михайлов Петр. Вот он всех этой грамоте и учил. С восхода солнца строил на плацу и по всему двору гонял.

– Зачем?

– Верно, – подтвердил Хмырь. – Прям с восхода солнца по плацу ходили, румбы друг на друга брали, а по вечерам в трапезной сидели, и он нас всяким морским словечкам учил, мудреным, а кто плохо словечки запоминал, того он…

– Послушайте, вы, двое! Ты, Хмырь, и ты, Ван! Если кто из вас прямо сейчас мне не объяснит, зачем урядник поваров и прочих гадов по плацу с восхода солнца гонял, а потом, вечером, в трапезной всяким морским словечкам учил, я вам обоим сначала прикажу яму вон там, в том углу поляны выкопать, потом в эту яму вас обоих посажу и сверху вот этой складной лопатой, как мотыгой, забью, а потом закопаю… Ясно? А череп, – он обернулся на Сола, – череп ты мне тогда отдашь.

– Это государственная тайна, – сказал Хмырь.

– Ну, мы ничего, – махнул рукой Ван. – Мы тебе все равно расскажем.

– Конечно, расскажем, – степенно подтвердил Хмырь. – Мы ж тут все свои.

– В одной команде! – просиял Ван.

– Тут все дело в том, что мы с посольством с секретной миссией в Голландию пошли, на разведку. Надо было у их, у голландцев этих, выведать как корабли строить, как их водить по морям, ну и прочее… Вот мы все время в порту и в доке, да по верфям. Все запоминали, выспрашивали, а писаря потом все записывали. Книги всякие по-дорогому в городе покупали и в сундучки складывали. И вот – морское дело проходили на плацу…

– Зачем? – застонал Кидд, обхватив голову руками. – Зачем вам, в России этой, морское дело? Вы там что, по сибирским лесам ходить под парусами собрались?

– Уж чего не знаю, того не знаю, – развел руками Хмырь. – Может, и по Сибири, а что? Может, там море какое есть…

– А урядник этот, – перешел на шепот Ван, – говорят, был вовсе никакой не урядник, а будто бы сам царь!

– Ну, не царь, конечно, – нехорошо засмеялся Хмырь. – Только ясно, что это был очень знатного рода человек. Очень он всеми распоряжался. И чуть кто-что не так, так он его…

– Всё, – сказал Кидд, двинув перед собой ладонями. – Всё, хватит. Не желаю слушать эту дичь. Море они в Сибири выкопать хотят. Вы мне яму сначала выкопайте. А там посмотрим. Значит, так… Ты, Хмырь, с буссолью работать можешь, но по деревьям лазить – нет. Ты ж, Ван, на дерево хоть и заберешься, да только с прибором не справишься. А вот Бумба, мир его праху, – Кидд игриво подмигнул матросам и те хихикнули, – ни того, ни другого не умел. И где ж теперь Бумба? Значит, я вот что решил. На дерево полезет Сол. Он ведь как Бумба: ни того, ни другого не умеет.

Сол глянул с опаской через плечо на серый ствол.

– Боюсь, что я этого не смогу, сэр.

– А я тебя подсажу.

– Но я ведь с приборами не справлюсь.

– А я тебе подскажу.

– А как не выйдет?

– А я тогда с тобой полезу.

– Так для чего ж я тебе там, на дереве, нужен тогда?

– Для красоты, Сол, для красоты. Вот, возьми-ка этот молоток и заткни за пояс. Покрепче заткни, чтоб не выпал. Без молотка нам придется туго, там, на дереве. По деревьям вообще не рекомендуется лазить без молотков.

Спустя несколько минут они оба уже карабкались по бугристому стволу, словно по отвесной скале, связанные одной веревкой. Сол полз впереди, а Кидд страховал, порой подставляя плечо под его пятку. Вскоре они достигли крупной ветки, и дело пошло на лад. Впервые за этот день Сол ощутил себя в безопасности. Он знал, что зачем-то нужен капитану на дереве, хотя и не владел морскими инструментами, которые почему-то также были нужны именно на этом дереве. Он знал: покуда они оба на дереве, Кидд не тронет его… Самое странное, что лезлось ему легко, несмотря на то, что он никогда, даже в далеком могилевском детстве, не пробовал лазить по деревьям. Он не смотрел вниз и старался не думать о том, как будет спускаться.

Дерево внушало ему уважение и страх: там, в глубине ствола, он слышал потрескивание и глухой хруст, работу червей и дровосеков, а может – движение соков по сосудам мощного ствола… Раз, ухватившись за край небольшого дупла, он спугнул птицу, которая с криком вылетела наружу, чуть не свалив Сола с дерева, чуть не убив его, и он, на секунду замешкавшись, глубоко в дупло засунул руку, вытащил оттуда крупное теплое яйцо, кокнул его о свой серебряный браслет и выпил.

– Стой! – запыхавшись, приказал Кидд на одной из развилок. – Экий ты прыткий оказался. Посидим, я с картой сверюсь.

Он извлек из кармана кусок пергамента, той шифрованной записки, которую показывал на привале, и углубился в нее, поводя носом и шевеля губами.

– Шифры, Сол, всегда почему-то легче писать, чем читать… Что-то я не пойму. Большая ветка, седьмой восточный сук… Прошли, что ли… Да вот же она и есть, на которой сидим. Давай-ка передохнем малость. Ты по что птицу обидел, а? Глянь, красота-то отсюда какая! И Трактир Епископа как на ладони.

– Трактир – это хорошо, – поддакнул Сол.

– Это не трактир, а гора такая. Птиц обижать не надо, вообще, животных. Вот Бумба этот, царство ему небесное, медвежонка у себя в цирке мучил… Вон он, Чертов Стул, – Кидд подкрутил окуляр подзорной трубы. – Часика через два я на этом стуле сидеть буду и на тебя, Сол, дружище, малыш, смотреть оттуда буду. А ты – на меня. Так и будем в глаза друг другу смотреть, только я тебя видеть буду, а ты меня – нет.

Сол испытал приступ тошноты, в животе снова набухло и заворочалось дерьмо.

– Это почему, – прошептал он пересохшими губами, – почему ты меня видеть будешь, а я тебя нет?

– Да потому что я в трубу оттуда смотреть буду. А в трубу лучше видно. Хорошее стекло, дьявол его бери! А ты что подумал-то? Эх, хотел бы я знать, где теперь Бумба: там, – Кидд ткнул большим пальцем вниз, словно римлянин на арене, – или там? – соответственно, вверх, тоже римлянином.

– А птицу ты зря обидел, сынок, – Кидд снял картуз и с размаху надел его на сучок, огляделся, потирая крупные ляжки. – Красота! Даль голубая, глубокая… Уже поднимаются над полуденным лесом тончайшие декабрьские туманы… Золотом и медью горит под ногами каждый дубовый листок. Как там у поэта вашего, Сумарокова? Мир сверху совсем не то, что мир снизу. Но лучше всего смотреть на мир сбоку. Посему, Сол, братишка, – грустно вздохнул Кидд, – большая ветка, седьмой сук с востока. Стреляй в левый глаз мертвой головы. От дерева прямо через выстрел ровно пятьдесят футов. Ползи.

Капитан развязал свою долю веревки и бросил Солу конец. Озадаченный его последними словами, Сол взял конец в зубы и медленно, на локтях и коленках, двинулся вдоль большой ветки. Седьмой сук торчал ярдах в восьми от ствола, и Сол довольно быстро достиг его. Оглянулся вопрошающе на капитана. Тот успокоил его крупным жестом растопыренной ладони:

– Теперь привяжись к сучку покрепче, так, чтобы че… То есть, тьфу! Так, чтобы лицом на восток. А я тебе дам трубу. И ты в нее смотреть будешь.

Исполнив приказание капитана, Сол почувствовал себя в безопасности. Поджилки уже не тряслись: он был крепко привязан к дереву и теперь не свалится, что бы ни случилось… Он слышал, как пыхтит позади него Кидд, продвигаясь к нему по ветке, этот бесстрашный Кидд. Вот он положил ему руку на плечо, вот перевалился через сук своим грузным телом и сел напротив, верхом на ветке, тяжело упершись обеими руками в серую бугристую кору, затем достал из-за пазухи и протянул Солу трубу… Тот бережно взял ее, раздвинул и посмотрел. Перед ним сидел маленький-маленький, необычайно далекий капитан…

– Не в ту дырку, дурак! – выругался он вдали.

Сол перевернул трубу: Кидд исчез вовсе, осталась одна смутная бородавка.

– Не на меня смотри, козел, а на восток просто. Покрути кольцо. Смотри, пока не увидишь такую черную скалу. Как только увидишь черную скалу, еще покрути кольцо. Там должно быть что-то вроде стула. Так и называется – Чертов стул.

Все это было не так просто, как выглядело со стороны. Сол не раз видел, как капитан или штурман смотрят в эту самую трубу, но сейчас, в его собственных руках, она не очень-то хотела на него работать. Наконец Сол поймал и черную скалу, и даже сам Чертов стул – небольшую нишу в этой скале, и вправду напоминающую стул. Крик ужаса застыл у него в горле. Труба чуть было не вывалилась из рук.

– Там кто-то сидит!

– Где? – Кидд инстинктивно оглянулся, хотя, конечно, сам ничего увидеть не мог, без стекла.