Текст книги "Русское самовластие. Власть и её границы. 1462–1917 гг."

Глава 3
1613–1698 годы

Соборная монархия?

Положение новой династии в первые годы было шатким. На русский трон с оружием в руках претендовал польский королевич Владислав, его войска – пусть и неудачно – в 1618 г. штурмовали Москву. Казачьи отряды Ивана Заруцкого под Воронежем и Астраханью бились за кандидатуру Ивана Ворёнка – малолетнего сына Лжедмитрия II и Марины Мнишек. Шведы оккупировали Новгород и пытались захватить Псков. Страна пребывала в разрухе, возможности государства были страшно малы. По характеристике царского дьяка (1616), «в государеве казне денег и в житницах хлеба нет, потому иных городов посады и уезды и волости от полских и от литовских людей и от русских воров… разорены, и люди побиты, и денежных доходов в государеву казну взяти не с кого». Сбор налогов превратился в проблему, один из сборщиков во Владимирском уезде жаловался, что местные крестьяне царский указ прочли и бросили, «а его де били, и бив де, государь его ограбили и хотели де их [сборщиков] в воду посажать и хлеба збирати не дать, а твоего де государева указу не послушали, и они [сборщики], государь, прибрели во Володимер переграблены до нага».

Без активной помощи «земли» юный царь просто бы не справился с управлением столь нестабильным царством. Перед нами классическая ситуация, когда сословия в обмен на поддержку монарха имели все возможности потребовать от него тех или иных привилегий или даже ограничения власти в свою пользу. Но произошло ли это в преодолевающей Смуту России? Историки до сих пор спорят о т. н. ограничительной записи Михаила Фёдоровича, то ли данной, то ли не данной им то ли Боярской думе, то ли Земскому собору. Псковское сказание начала XVII в. «О бедах и скорбях и напастях» рассказывает о присяге первого Романова, обещавшего, что он не будет казнить бояр, в случае же их вины ограничится ссылкой в заточение. Русский невозвращенец второй половины того же столетия Григорий Котошихин утверждал, что Михаил «хотя самодержцем писался, однако без боярского совету не мог делати ничего». Филипп Иоанн Страленберг – швед, побывавший в русском плену, – в своём сочинении о России (1730) перечисляет целый ряд пунктов ограничительной записи, среди прочих: «Не создавать новых законов и не отменять старых. Важные дела по закону и не по собственному усмотрению, а правильным судом решать»; «Ни войны, ни мира с соседями одному и по собственному усмотрению не предпринимать». Вполне полноценная для своего времени «конституция», куда более «либеральная», чем во многих странах Западной Европы. Именно «конституцией» называл впоследствии ограничительную запись скандально известный своими разоблачениями тайн русской истории корреспондент Герцена князь П.В. Долгоруков.

Собственно, почему бы и не поверить сообщениям источников, звучащим достаточно правдоподобно[229]229
  См.: Черепнин Л.В. Земские соборы Русского государства в XVI–XVII вв. М., 1978. С. 208–210.


[Закрыть]? Но вот беда: сама запись не сохранилась! Можно, конечно, предположить, что она была уничтожена Романовыми (существует предание, что вернувшийся из польского плена отец молодого царя патриарх Филарет вообще стремился истребить все документы эпохи Смуты). Так или иначе, но вопрос об ограничительной записи «относится к числу тех исторических вопросов, окончательное разрешение которых может быть достигнуто только с находкой самого документа присяги»[230]230
  Козляков В.Н. Михаил Фёдорович. 2-е изд., испр. М., 2010. С. 321.


[Закрыть]. Важно, однако, отметить, что не только нет самого документа, совершенно не видно и его действия. В частности, как отмечал уже С.М. Соловьёв, казнь воеводы М.Б. Шеина в 1634 г. явно противоречит условиям ограничительной записи (по псковскому известию)[231]231
  Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. T. 9 // Он же. Соч. в 18 кн. Кн. V. М., 1990. С. 243.


[Закрыть]. С.Ф. Платонов не находит ни малейших следов якобы полной зависимости молодого монарха от «боярского совета», напротив, «самостоятельность бояр мы наблюдаем только в военных, по существу дела экстренных, распоряжениях», но даже в этой области, «решаясь отправлять по своему выбору полковых воевод, они [бояре] не решались назначать воевод городовых и писали… государю: “Мы, холопи твои [как и прежде, бояре именуют себя холопами! – С.С.], в городы воевод и для казачьих кормов сборщиков посылать без твоего государева указу не смеем”»[232]232
  Платонов С.Ф. Московское правительство при первых Романовых // Он же. Собр. соч. в 6 т. Т. 3. М., 2012. С. 281.


[Закрыть]. В 1615 г. князь И.М. Воротынский говорил польским послам: «У нас в Московском государстве того искони не повелось, чтоб без государского указа земля что сделала; изначала ведется, что владеет всем государством один государь, а бояре и вся земля без царского повеленья не могут ничего сделать»[233]233
  Соловьев С.М. Указ. соч. С. 48–49.


[Закрыть]. В царской грамоте от 27 февраля 1617 г. рассказывается краткая история Смуты, но о соборном избрании Романовых даже не упоминается: «С Божией помощию учинились мы… всея Руси самодержец»[234]234
  См.: Торке Х.-Й. Так называемые земские соборы в России // Вопросы истории. 1991. № 11. С. 6.


[Закрыть]. Так что если и была «конституция» в 1613 г., то продержалась она совсем недолго. Что, конечно, показывает, что защищать её было особенно некому.

Но, может быть, следствием «конституции» стала деятельность Земских соборов? Последние почти десятилетие непрерывно участвовали в управлении страной рука об руку с государем. Считается, что собор 1613 г. продолжал заседать, не распускаясь, до 1615 г., в 1612–1622 гг. соборы заседали практически ежегодно. Собор был, по сути, главным законодательным и распорядительным органом Московского царства, многие важнейшие правительственные распоряжения принимались по царскому указу и по соборному приговору. Собор выносил решения о сборе с населения денег на жалованье ратным людям и о посылке посольства к непокорным казакам, обсуждал условия мира со Швецией и возможности новой войны с Польшей. Л.В. Черепнин пишет, что, вводя новые налоги, «правительство не могло не заручиться согласием сословий» на Земском соборе[235]235
  Черепнин Л.В. Указ. соч. С. 224.


[Закрыть], т. е., надо полагать, последний вотировал налоги, подобно большинству сословно-представительных учреждений Европы. Что же, в Земских соборах при Михаиле Фёдоровиче Россия обрела свой парламент? Но так может показаться только на очень поверхностный взгляд.

Напомним, что соборы XVI в. были «совещаниями правительства со своими собственными агентами» (В.О. Ключевский), выборные люди от «земли» на них отсутствовали (возможно, они были представлены на формально-избирательном соборе 1598 г.). В XVII же в. «в составе соборов впервые появляется бесспорный выборный элемент»[236]236
  Заозерский А.И. Земские соборы // Три века: Россия от Смуты до нашего времени. Т.1. М., 1912. С. 135.


[Закрыть], это прямое наследие одной из политических новаций Смуты – Совета всей земли. Но официально-административная основа соборов сохранилась и при первом Романове, выборные на них – действительно лишь дополнительный, новый элемент, и чем дальше, тем значение этого элемента меньше. Сужается его социальный состав: если в соборе 1613 года, как мы знаем, участвовали представители практически всех социальных групп (кроме, разумеется, владельческих крестьян и холопов), то после 1619 г. на соборы созываются только служилые и посадские люди.

На многих соборах, даже в период до 1622 г., считающийся расцветом «соборного правления», выборных вовсе не было. Например, Разрядные книги сообщают

27 июля 1618 г.: «Государь царь и великий князь Михайло Фёдорович говорил с митрополитом Ионою… и с архиепискупы, и с архимариты, и с игумены, и со всем Освященным собором, и с бояры, и с окольничими, и с думными людьми» о том, чтобы «служилым людям, у всех дел но нынешним по литовским вестям быти без мест» (т. е. на период военных действий отменялся принцип местничества). «На присутствие выборных людей здесь не только нет указаний, но перечень чинов, заканчиваясь думными людьми [т. е. членами Боярской думы], не даёт и возможности предполагать, что они были; между тем собрание тут же, лишь несколькими строками ниже, названо собором»[237]237
  Заозерский А.И. Земские соборы. С. 139.


[Закрыть]. Более чем сомнительно участие выборных и во многих других случаях.

Чем дальше, тем реже важнейшие государственные решения сопровождались соборными приговорами. Введение чрезвычайного налога (пятинных денег) в 1614 г. было санкционировано таким образом: «По нашему указу и по приговору Московского государства митрополитов и архиепископов, и епископов, и всего освященного собора, и бояр, и околничих, и дворян, и всяких чинов людей». В следующем году, устанавливая новый налог, правительство обошлось без ссылки на авторитет собора, в 1616 г. снова к нему прибегло: «И нашых великих Росийских государств наши богомолцы, митрополиты и архиепискупы, и епискупы, и вес[ь] освященный собор, и бояре, и околничи, и столники, и стряпчие, и дворяне, и московские и всех городов гости, и выборные торговые люди меж собя… советовали и думали по многие дни… И приговорили власти и вес[ь] освященный собор, и гости, и торговые всякие люди». В 1617 г. очередной налог был оформлен уже принципиально иначе: «И по нашему указу власти и бояре наши, говоря с московскими гостьми и с торговыми и со всякими людьми, приговорили..». Т. е. «приговорили» не делегаты собора, с которыми только «говорили», а «власти и бояре».

Очень быстро роль выборных стала сводиться к чисто осведомительной, «чтобы нам и отцу нашему богомольцу Филарету Никитичу, Божией милостию Патриарху Московскому и всея Русии, всякия их нужды и тесноты и разорения и всякия недостатки были ведомы: а мы, великий государь, с отцем своим и богомольцем святейшим Патриархом с Филаретом Никитичем Московским и всея Русии советовав, по их челобитью, прося у Бога милости, учнем о Московском Государстве промышляти, чтобы во всём поправить, как лучше» (из царской грамоты 1619 г. в Новгород).

Е.Д. Сташевский наглядно изобразил деградацию роли выборного элемента в соборной практике: «На Собор 1613 г. выборные приглашались для земского большого дела “на договор”. На Собор 1616 г. было велено присылать выборных “для нашего великаго и земскаго дела на совет”. Наконец, на собор 1619 г. предписывалось выбрать “из духовнаго чину человека или двух, а из детей боярских по два человека добрых и разумных, которые бы умели рассказать обиды и насильства и разоренье”. Так постепенно падало широкое политическое значение представителей земли… в 1613 г. они – всё, в 1616 г. с ними ещё советуются, как с местными сведущими людьми, в 1619 г. нет, строго говоря, и совета, – выборным предоставляется более скромная и пассивная роль осведомления правительства с местными нуждами и право челобитий о них»[238]238
  Сташевский Е.Д. Очерки по истории царствования Михаила Фёдоровича. Ч. 1. Киев, 1913. С. 86.


[Закрыть].

Утверждение Л.В. Черепнина о том, что на соборах правительство для введения новых налогов должно было «заручиться согласием сословий», совершенно произвольно. Ни о каком согласии или несогласии на взимание налогов в источниках не говорится. На том самом соборе 1616 г., который имеет в виду Черепнин, царский дьяк призывает делегатов «соборне советывати и думати накрепко всякими мерами, отложа всякие дела и пожитки, чем… за великое Российское государьство стоять, и чем рати строити, и украинные городы хлебными запасы, и ратными людми, и их государевым жалованьем, денежным и хлебным, наполни™..». Из того, что мы знаем о соборной практике, можно сделать следующий вывод: представители сословий (точнее, «чинов») на соборах информировали правительство о материальном положении различных регионов страны, на первых порах поддерживали молодого царя своим авторитетом при объявлении новых налогов и, наконец, помогали организовывать сбор последних.

Не стоит преувеличивать роли соборов и во внешней политике. В обсуждении мира со Швецией в сентябре 1616 г. вряд ли участвовали выборные. 11 сентября царь принимает решение созвать собор, на следующий день он уже созван – понятно, что никаких выборов за это время провести невозможно. Черепнин предполагает, что перед нами тот же состав, который зимой того же года принял решение о третьем сборе пятинных денег, но это предположение ни на чём не основано, гораздо правдоподобнее считать сентябрьский собор типичным официально-административным совещанием по образцу 1566 г. Перед его участниками был поставлен вопрос: платить ли шведам гигантскую сумму, какую они потребовали за уход из ряда оккупированных северных русских городов, или отказаться от последних. Таким образом, речь шла не о том, продолжать или нет войну (мир был уже предрешён), а о финансовых возможностях страны при определении условий мира.

Участники собора, «и митрополиты, и архиепискупы, и епискупы, и весь освященный собор, и бояре, и околничие, и думные дворяне, и диаки, и столники, и дворяне, и гости, и торговые и всяких чинов всякие люди о том меж себя говорили долгое время и советовали». Вывод, к которому они пришли, был неутешителен: «Московского государства всякие люди от разоренья полских и литовских и немецких людей и руских воров оскудели, и многих денег никакими обычаи собрати на тот [срок?] не с кого и за городы давати свеиским послом денег нечего». В итоге государю «били челом… чтоб его государевы послы с свеискими послы делали на городы, а не на денги, как бы его государеву делу было прибылнее, а его великим росииским государствам не к болшому убытку». На том и порешили.

Чтобы лучше почувствовать специфику этого заседания, сравним его с практически одновременной деятельностью риксдагов в Швеции в описании шведского историка XVII в. Юхана Видекинда. В январе 1614 г. шведский риксдаг обсуждал вопрос о продолжении войн с Польшей и Россией. Присутствующий на нём король Густав-Адольф сначала выслушал мнения вдовствующей королевы и своего кузена герцога Юхана, затем представителей сословий. Видекинд подчёркивает, что «договориться с сословиями было труднее» [здесь и далее в цитатах курсив мой. – С.С.], ибо «в простом народе зародилось смущение или как бы смутное подозрение, что его королевское величество стремится захватить чужие земли, чтобы расширить свои владения». В ходе дискуссии «его королевское величество, чтобы убедить сословия в своих миролюбивых намерениях, пожелал и милостиво повелел: 1 – если король польский откажется от всяких переговоров и соглашения на приемлемых условиях, сословия должны посоветовать, как найти другие законные: честные и верные пути к миру', 2 – по отношению к русским, если требования их будут неприемлемы, сословия должны указать, что, по их мнению, надлежит предпринять королю с тем, чтобы ни он, ни государство при этом не подверглись позору, не потерпели вреда и убытка».

Особенно бурными оказались дебаты о проблеме нахождения короля в армии, располагавшейся за пределами Швеции: «Намерение короля лично выступить против врагов было сочтено самым трудным из всех представленных им на сей раз в риксдаг проектов. Против него возражали и Государственный совет, и сословия, а равно и знатные лица, особенно государственный канцлер. Они подкрепляли многими мотивами и соображениями своё мнение, что его величеству не следует самому отправляться за границу… Хотя… совет и сословия должны были удовольствоваться решением короля [не выезжать дальше Нарвы, которая всё же формально находилась в границах королевства], тем не менее вдовствующая королева пыталась воспрепятствовать осуществлению его намерения, а под конец, когда стало видно, что сделать ничего нельзя, заявила свой протест против поездки короля и тем совершенно обособилась от других».

По вопросу же мира и войны с Польшей и Россией сошлись на следующем: «С величайшим желанием и охотой представители сословий согласны, чтобы его королевское величество заключил с Польшей или прочный мир, или по крайней мере перемирие на двадцать, шестнадцать или двенадцать лет, определяя его условия, увеличивая требования или смягчая их по собственному усмотрению. Если окажется, что король польский выступит только с неприемлемыми условиями, то представители сословий, как истинные вельможи королевства, нелицемерные советники, честные шведы и верные подданные, решили поддерживать его величество короля и отечество, жертвуя для их обороны и жизнью, и всем своим достоянием… воля всех собравшихся такова: покуда правители на русской стороне не идут на подобающие и приемлемые переговоры о мире… то сословиям считать себя в такой же мере обязанными помощью его королевскому величеству и быть готовыми к его поддержке».

Через два года Густав-Адольф выступил и на заседании особого риксдага прифронтовой Финляндии и северных шведских областей. «Многие из представителей сословий, утомлённые как описываемой, так и продолжительной польской и только что закончившейся датской войнами, стали высказывать ненадлежащие мысли вроде того, что русская война якобы ведётся более из жадности к чужой земле, чем по необходимости. Поэтому 22 января, в день открытия риксдага, король произнёс перед своими подданными прекрасную речь, в которой в основных чертах талантливо описал причины возникновения войны и весь её ход». Делегаты поддержали короля и по итогам заседания риксдага отправили письмо шведскому риксдагу с изложением своей позиции и с просьбой о помощи «людьми и необходимыми припасами».

Внешне работа собора и риксдага вроде похожа – и там и там монарх просит помощи и совета у подданных. Но компетенция обоих учреждений различна. В отличие от собора, риксдаг обсуждает вопрос не о том, какой вариант уже предопределённого в принципе мирного договора выбрать, а о том, как и на каких условиях мир возможен и нужно ли продолжать войну. Король не просто ставит вопросы – он произносит длинные речи в обоснование своей позиции, с ним ведут дискуссию, по поводу его решений выражают протест. Сам дискурс обсуждения принципиально иной: «договориться», «убедить», «возражали», «согласны», «воля всех собравшихся» и т. д. – в соборном словаре эти понятия отсутствуют. А такое явление, как письмо одного риксдага к другому, могло быть возможно в России только во время Смуты, когда создавались народные ополчения и города напрямую взаимодействовали друг с другом.

Обсуждение возможности войны с Польшей на соборе в октябре 1621 г. произошло в течение одного дня. Все присутствующие били челом «за». Но собственно решение принял не собор, а верховная власть: «Они государи [то есть царь и патриарх] приговорили за злые неправды стояти на литовского короля, и в городех бы дворяне и дети боярские и всякие служивые люди на государеву службу были готовы», – сообщают Разрядные книги. Более того, Черепнин считает, что, поскольку «текст грамоты… с соборным определением [датированной следующим за заседанием собора днём] достаточно развёрнут, можно думать, что он был заготовлен заранее»[239]239
  Черепнин Л.В. Указ. соч. С. 238.


[Закрыть]. Самое же замечательное, что «решение собора носило во многом декларативный характер»[240]240
  Козляков В.Н. Указ. соч. С. 133.


[Закрыть], ибо война так и не состоялась.

Чистой воды декларацией было и решение следующего собора в 1622 г., снова одобрившего вступление России в фиктивную войну с Речью Посполитой.

С 1623 по 1631 г. сведения о соборах отсутствуют. Во время Смоленской войны 1632–1634 гг. следы соборной деятельности снова появляются в московских документах. На одном из соборов 1632 г. был провозглашён поход за возвращение утраченных в годы Смуты земель, на другом – «указал государь и святейший государь патриарх на Москве сбирать денги… с бояр, с околничих и с дворян, и с дьяков, и с гостей, что кто даст, да с гостей же и с торговых людей пятую денгу. А во все городы для тех же запросных и пятинных денег указали послать властей и дворян и подьячих». В 1634 г. был созван ещё один собор о привлечении дополнительных денежных средств на военные нужды. О присутствии на всех этих заседаниях выборных людей нет никаких данных. Собор 1637 г. обсуждал организацию обороны от нападения крымских татар, выборных там, похоже, не было, соборный приговор изложен в форме царского указа. «Неправды» крымчаков стали темой собора 1639 г., большинство участников которого высказались за прекращение выплаты хану дани, что никак не повлияло на политику правительства в этом отношении.

Широко известен собор 1642 г., обсуждавший вопрос, брать или не брать под царскую руку крепость Азов, захваченную донскими казаками. На нём заседали «всяких чинов люди», среди которых были и «выборные», вот только выбирали их весьма специфическим способом. Список «выборных», заготовленный накануне собора, предварялся преамбулой со словами: «А по государеву указу быти выборным людем», и далее следовали имена. Очевидно, что «выборы не коснулись провинциального посадского населения», скорее всего, «и выборы… городовых дворян и детей боярских производились из тех, кто в то время находился в Москве»[241]241
  Черепнин Л.В. Указ. соч. С. 266.


[Закрыть]. Собор носил чисто совещательный характер, в царских грамотах к донским казакам он даже не упоминается. Соборный приговор не сохранился, и неизвестно, был ли он вообще, вполне возможно, что «правительство ознакомилось с мнениями сословий и само приняло решение»[242]242
  Черепнин Л.В. Указ. соч. С. 272.


[Закрыть]. И это, наверное, так, ибо большинство подавших мнения предлагало воевать с турками за Азов (впрочем, с обязательным рефреном: «принимать ли Азовское место, или не принимать, в том Государская воля»), царь же повелел казакам крепость оставить.

Главный интерес этого собора, однако, в другом. Представители различных социальных групп выступили на нём со своими жалобами, бесценными по сведениям о состоянии тогдашнего русского общества. Так, служилые люди резко обличали пороки царской бюрократии: «Твои государевы дьяки и подьячие пожалованы твоим денежным жалованьем, поместьями и вотчинами, а будучи беспрестанно у твоих дел и обогатев многим богатством неправедным от своего мздоимства, покупили многие вотчины и домы свои построили многие, палаты каменные такие, что неудобь сказаемые: блаженной памяти при прежних государях у великородных людей таких домов не бывало, кому было достойно в таких домах жить». Гости (высший слой купечества) и торговые люди сетовали на разоренье: «Службы твои государевы служим на Москве и в иных городах ежегодно беспрестанно, и от этих беспрестанных служб и от пятинные деньги, что мы давали тебе в смоленскую службу ратным и всяким служилым людям на подмогу, многие из нас оскудели и обнищали до конца;… а торжишки у нас стали гораздо худы, потому что всякие наши торжишки на Москве и в других городах отняли многие иноземцы, немцы и кизилбашцы [персы], которые приезжают в Москву и в иные города со всякими своими большими торгами и торгуют всякими товарами, а в городах всякие люди обнищали и оскудели до конца от твоих государевых воевод, а торговые людишки, которые ездят по городам для своего торгового промыслишка, от их же воеводского задержанья и насильства в приездах торгов своих отбыли». Посадские говорили, что «от… великой бедности многие тяглые людишки из сотен и из слобод разбрелись розно и дворишки свои мечут». Высказывались «соборяне» и о том, как поправить зло. Служилые люди предлагали отдать сбор казны гостям и земским людям, гости и торговые люди с ностальгией вспоминали, как «при прежних государях в городах ведали губные старосты, а посадские люди судились сами между собою, воевод в городах не было». Но все эти ламентации никак не повлияли на политику правительства.

Таким образом, соборы при Михаиле Фёдоровиче, конечно, не были аналогом английского парламента, или шведского риксдага, или любого другого современного им европейского сословно-представительного учреждения. И дело не только в явной ограниченности компетенции соборов и в слабости собственно выборного элемента, не только в том, что «в отличие от всех сословно-представительных собраний стран зарубежной Европы, Земские соборы никогда не имели – и при “самодержавной” традиции правления не могли иметь – права вотирования налогов»[243]243
  Всемирная история в 6 т. Т. 3. М., 2013. С. 491.


[Закрыть].

Сомнительно, что собор вообще можно назвать сословно-представительным учреждением. В точном смысле слова сословий в России тогда не было. Везде в Европе сословия представляли собой – в той или иной мере – политические субъекты, с которыми монархи были вынуждены договариваться. Европейское «дворянство черпало свою силу из местных интересов и провинциальных собраний (в Германии ландтаги, в Речи Посполитой сеймики и т. д.); сословные собрания если не издавали законы, то по крайней мере управляли, то есть существовало настоящее самостоятельное самоуправление, и они давали князю auxilium et consilium (обязательство помощи и совета) на фоне общего, обязывающего обе стороны права. А когда князь это право нарушал (например, при переходе к абсолютизму), образовывались корпорации собственного права; и тогда философы снабдили их теорией права на сопротивление (учение монархомахов). Всего этого, как и однозначного термина, соответствующего понятию “сословие”, не было в Московской Руси»[244]244
  Торке Х.-Й. Указ. соч. С. 4–5.


[Закрыть].

В России «чины» – это категории служилых людей, даже верхушка купечества («гости») несла определённые государевы службы, играя роль «финансовых приказчиков правительства», по выражению Ключевского. «Организованные общественные группы, призванные верховной властью к участию в обсуждении и решении государственных дел, не были, как на Западе, носителями элементов политической власти, а воплощали в своём строе начало ответственных служб и повинностей по “государеву делу”»[245]245
  Пресняков А.Е. Московское царство // Он же. Российские самодержцы. М., 1990. С. 416.


[Закрыть]. Дворянский «служилый город» «в первую очередь… был военной корпорацией, ячейкой централизованной государственной военной организации, активно регулируемой правительством и подчинённой в отношении службы жёсткому государственному контролю»[246]246
  Петрухшщев Н.Н. Структура, динамика и иерархия служилых «городов» в XVII веке // Cahiers du monde russe. 2015/1. (Vol. 56). P. 164.


[Закрыть]. Провинциальных собраний не было в принципе, городские собрания не обладали политической субъектностью, их деятельность после Смуты явно угасала.

Во-вторых, собор не являлся в строгом смысле и учреждением, у него полностью отсутствовала юридическая основа – никаких законодательных актов, определявших его полномочия и принципы, не существовало. Более того, в общественном сознании, кажется, вообще отсутствовала идея институционального контроля за верховной властью. Как отмечал В.О. Ключевский, в вопросах налогового обложения «казна вполне зависела от собора», однако «выборные, жалуясь на управление, давали деньги, но не требовали, даже не просили прав, довольствуясь благодушным, ни к чему не обязывающим обещанием „то вспоможенье учинить памятно и николи незабытно и вперёд жаловать своим государским жалованьем во всяких мерах“. Очевидно, мысль о правомерном представительстве, о политических обеспечениях правомерности ещё не зародилась ни в правительстве, ни в обществе. На собор смотрели как на орудие правительства»[247]247
  Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. 3 // Он же. Соч. в 9 т. Т. 3. М., 1988. С. 190.


[Закрыть]. Поэтому самодержавие, использовавшее соборы в качестве чрезвычайного органа в период преодоления Смуты, как только ситуация стабилизировалась, смогло от них отказаться, не встречая ни малейших правовых препятствий. Государев стряпчий И.А. Бутурлин, правда, предлагал реформировать соборы в постоянно действующее учреждение с выборными людьми, имеющими годичные полномочия и обеспеченными квартирами в столице. Но от него отмахнулись как от человека «не в целом уме».

Опыт Смуты прошёл почти незаметным для политического развития России. Слегка поколебавшись, она снова вернулась в наезженную колею самодержавного правления, слава Богу, без кровавой диктатуры по опричному образцу. Не повлиял этот опыт и на общественную мысль – так, в повестях, посвящённых Смутному времени (наиболее известен из них «Временник» Ивана Тимофеева»), «ничего похожего на теорию народовластия… найти нельзя», там «нет ни идеи договора, как основания царской власти, ни даже идеи ограничения царя Боярской думой или Земским собором», зато «во всех повестях более или менее определенно проводится старое учение о богоустановленности царской власти»[248]248
  Вальденберг В.Е. Древнерусские учения о пределах царской власти: Очерки русской политической литературы от Владимира Святого до конца XVII века. М., 2006. С. 294–295.


[Закрыть]. Например, Авраамий Палицын легитимность воцарения Михаила Фёдоровича приписывает не его избранию Земским собором, а тому, что он «был ещё “прежде рождениа его избран от Бога”, и Земский собор только как бы угадал это избрание. Доказательство этому Палицын видит в том, что при собирании голосов “не обретеся ни в едином словеси разньствиа”»[249]249
  Вальденберг В.Е. Указ. соч. С. 296.


[Закрыть].

Немецкий путешественник Адам Олеарий, посетивший Московское царство в 1630-х гг., так писал о его политическом устройстве: «Что касается русского государственного строя, то… это, как определяют политики, “monarchia dominicaet despotica”. Государь, каковым является царь или великий князь, получивший по наследию корону, один управляет всей страною, и все его подданные, как дворяне и князья, так и простонародье, горожане и крестьяне, являются его холопами и рабами, с которыми он обращается, как хозяин со своими слугами. Этот род управления очень похож на тот, который Аристотелем изображён в следующих словах: “Есть и иной вид монархии, вроде того, как у некоторых варваров имеются царства, по значению своему стоящие ближе всего к тирании”. Если иметь в виду, что общее отличие закономерного правления от тиранического заключается в том, что в первом из них соблюдается благополучие подданных, а во втором – личная выгода государя, то русское управление должно считаться находящимся в близком родстве с тираническим… Один лишь великий князь имеет право объявлять войну иноземным нациям и вести её по своему усмотрению. Хотя он и спрашивает об этом бояр и советников, однако делается это тем же способом, как некогда Ксеркс, царь персидский, созвал князей азиатских не для того, чтобы они ему давали советы о предположенной им войне с греками, но скорее для того, чтобы лично сказать князьям свою волю и доказать, что он монарх. Он сказал при этом: созваны они им, правда, для того, чтобы он не всё делал по собственному своему усмотрению, но они должны при этом знать, что их дело – скорее слушаться, чем советовать… Однако нельзя сказать, чтобы нынешние великие князья, хотя бы и имея туже власть, нападали, наподобие тиранов, столь насильственным образом на подданных и на имущество их, как ещё и теперь об этом пишут иные люди, основываясь, может быть, на старых писателях, вроде Герберштейна… изображавших жалкое состояние русских под железным скипетром тирана».

По крайней мере, в отношении элиты режим первых Романовых был достаточно мягким – за весь XVII в. состоялось всего пять боярских казней, а при Алексее Михайловиче и вовсе ни одной, и даже в ссылке оказались лишь четыре боярина (и только один из них, Н.А. Зюзин, поддержавший патриарха Никона в конфликте с царём, из ссылки не вернулся)[250]250
  Коллманн Н.Ш. Преступление и наказание в России раннего Нового времени. М., 2016. С. 426; Бушкович П. Петр Великий: Борьба за власть, 1671–1725. СПб., 2008. С. 56.


[Закрыть].

Нелегко жилось купечеству. Самовольный отъезд купца (как, впрочем, и любого другого подданного московского царя) за рубеж официально считался изменой. Выехать за пределы Отечества по торговым делам можно было только при наличии письменного поручительства коллег, обязавшихся в случае побега платить изрядные пени и «класть головы в ево… голову место». «За побег купца из России сурово карались не только его собственная семья, но и близкие родственники. Ярким примером такой расправы является судьба торговых людей Котовых… 2 марта 1628 г. один из братьев, гостиной сотни Давыд Котов с тремя своими людьми бежал в Литву… В мае 1628 г., когда Давыда задержать не удалось, его братья, Родион и Федот, несмотря на многие заслуги и звание гостей, а также племянник Сергей, сын уже умершего Андрея Котова, после допросов и пыток были сосланы в Сибирь, а всё их имущество конфисковано. В вину им ставилось то, что “Давыдко своровал, отступил от бога и… государю изменил”, а они об этом знали, ибо бежал “с их ведома и по их умышлению”… В Тобольске арестантов разлучили и сослали в разные города. Сергея Котова по прибытии в Енисейск было приказано посадить в тюрьму “опричь иных сидельцев” и держать под особым караулом. С жёнами и детьми их всех тоже разлучили. Сами Котовы свою вину отрицали, утверждая, что в сговоре с Давыдом никогда не были. В 1633 г., они подали просьбу о помиловании, в 1634 г. отпущены из Сибири, но им всё равно было запрещено жить в Москве. Разбросанные по разным городам Поволжья, в мае 1634 г. Котовы вновь писали в Москву, что “помирают голодною смертью” и как “великой милости” просили установить им корм “по 2 алтына в день” или по 1 рублю 30 алтын человеку в год. Только в сентябре 1635 г. братьям разрешили наконец поселиться вместе в Казани»[251]251
  Голикова Н.Б. Привилегированные купеческие корпорации России XVI – первой четверти XVIII в. Т. 1. М., 1998. С. 234–235.


[Закрыть].