Текст книги "Гиблое место"

Глава 9

Кузьма Минич взял на себя все организационные вопросы по захоронению покойников и решил их удивительно оперативно. Кроме того, по моему совету, он организовал боевую учебу наших ратников, чтобы те не спились от приношений благодарных за избавление от тирана крестьян.

Мне не осталось ничего другого, как аккордно лечить Гривова, без помощи которого нам было не найти убежище Лешего. Крестьянин был еще плох, и это само по себе требовало от меня большого расхода энергии. К этому присовокупилась толчея больных, шедших сюда из всех окрестных деревень. Народ, прослышав про «чудодейственного» лекаря, решил взять меня измором.

Простота в нашем Отечестве всегда была в чести, но когда тебя будят среди ночи, чтобы посоветоваться, какими припарками лечить застарелую грыжу, это уже небольшой перебор. Больше всего в таких случаях раздражает полное непонимание права человека на собственное время.

– Ты чего ночью пришел? – спрашиваю я как-то одного такого больного, когда, наконец, спросонья начинаю понимать, чего ему от меня нужно.

– Так днем недосуг было, что, у меня других дел нет, – откровенно отвечает пациент.

– Я ведь спал, – возмущаюсь я, – а ты меня разбудил среди ночи!

– Ну, так полечи меня и спи себе, вот делов-то! – недоуменно разъясняет он бестолковому лекарю.

Посмотришь на такого соотечественника и понимаешь, что объяснять ему что-либо бесполезно, не поймет. Вот коли его бы зазря разбудил, тогда, конечно, это было бы совсем иное дело.

Жена Гривова также вносила лепту в общую копилку раздражения. Баба она оказалась вздорная, жадная и хитрая. Два дня я не мог добиться от нее меда на питье мужу. Вариант обмена проса на мед, она, после обдумывания, отвергла, сославшись на то, что просо у нее кончилось. Тогда я дал ей деньгу и велел мед купить. Деньгу она взяла, но, по ее словам, тут же потеряла. На вторую деньгу она мед купила, но, возвращаясь, разбила крынку. Пришлось мне самому идти к пасечнику. Про Гривову и вторую деньгу он ничего не слышал. Мед же продал охотно и был много доволен хорошей ценой. Далее начались метаморфозы с самим медом. Туес килограмма на три кончился на следующий же день. Причем ни муж, ни дети его попробовать не успели.

Гривова не знала, что и думать, переживала такую незадачу и грешила на мышей. Мне все это надоело, и я пожаловался Григорию. Тот, кряхтя, встал с лавки и сходил в конюшню за вожжами. То, что произошло потом, было, пожалуй, единственным светлым моментом моего пребывания в Коровино...

Физические упражнения, а может быть и мед, который, в конце концов, нашелся в огороде, взбодрили Григория, и он быстро пошел на поправку. Однако сразу продолжить экспедицию нам не удалось: пришло светлое Христово воскресение...

Нетерпеливая Наталья Георгиевна уже несколько раз присылала нарочных справиться о наших делах, а мы все праздновали. Вино в деревнях «курить», то есть перегонять, не научились, пили брагу и медовухи. Пили, как водится, много...

Я отчаялся ждать, когда праздник, наконец, кончится (участвовать в нем и пить сивушную, вонючую брагу я не смог). Однако не все делается так быстро, как бы хотелось, и я решил пойти другим путем: вместо Григория подрядил проводить меня в «нечистое место» его сынишку Ваню. Несмотря на малолетство, было ему не более двенадцати лет, Ванюшка слыл мальцом смышленым и не хуже отца знал здешние леса. Брать с собой охрану я посчитал лишним, потому отправились мы вдвоем. Утром, при нормальном освещении, лес не казался таким, как раньше, угрожающе таинственным. Обычный неухоженный российский лес с поваленными старыми деревьями, густым подлеском и непроходимыми зарослями кустарника. Когда мы попали в «опасную зону», куда не рисковали заходить местные крестьяне, идти стало тяжело. Тропинки исчезли, незаболоченных участков почти не было – все время приходилось обходить топкие места. Однако вперед мы все-таки продвигались.

– Ты точно помнишь, куда идти? – в очередной раз допытывал я Ваню.

– Да я туточки каждый камень знаю, – самоуверенно отвечал отрок, хотя, честно говоря, нам пока не попалось ни одного камня, который мог бы обратить на себя внимание и служить ориентиром. – Меня, шалишь, меня не запутаешь!

Наконец, насколько это возможно в лесу, места стали мне казаться знакомыми. Ваня в этот момент остановился и указал пальцем направление.

– Там, – сказал он и отступил назад, – там нечистое место. Ты сам дальше иди, а я в деревню побежал.

– Как так, ты же обещал вместе со мной идти и дорогу назад указать!

– Никак это невозможно, батюшка-боярин, там нечистая сила!

Мальчик действительно выглядел напуганным. Я попытался его успокоить, но он только отрицательно качал головой, испуганно глядел по сторонам и никак не реагировал на ободряющие слова.

– Пойду я! – тоскливо произнес он и вдруг бросился бежать.

– Стой! – закричал я вслед, внезапно оставаясь без проводника.

Утренний лес разом показался мне неуютным и тревожным. Тут же представилась перспектива одному бродить по болотам, выбирая направление по азимуту. Однако делать было нечего, Ваня исчез в густой зелени и не откликался на мои отчаянные призывы, я плюнул и пошел в сторону «нечистого места».

Теперь, оставшись один, я внимательнее смотрел по сторонам и разом перестал «опознавать» местность. Впереди лес переходил в натуральную чащобу. Ничего подобного возле дома Лешего я не помнил, там было светлее и не так мрачно, как здесь. Никаких темных сил я, понятное дело, не боялся, такого добра хватает и в людном городе.

Продираясь сквозь густой кустарник, я старался не терять направление. На мое счастье небо было чистое, и в редкие просветы между крон можно было определять направление по солнцу. Я уже порядком утомился и теперь искал место, где бы передохнуть. Доспехи, вещь, безусловно необходимую для безопасности, носить в обычных условиях было довольно тяжело. Одна кольчуга весит килограммов пять, чуть меньше шлем, и все это, не считая оружия.

Лес между тем становился совсем непроходимым. Было ощущение, что путь специально завалили деревьями, чтобы посторонние люди не совали сюда любопытные носы.

«Теперь остается только найти избушку на курьих ножках», – подумал я и почти тут же увидел впереди что-то напоминающее упомянутое строение.

Намного струхнув, я укрылся за стволом дерева. Совсем близко от меня находилось какое-то странное, ни на что не похожее сооружение. Кругом по-прежнему было спокойно, но, как известно, у страха глаза велики, и в голову полезли нехорошие мысли. Я на всякий случай вытащил саблю и начал осторожно пробираться вперед, укрываясь за стволами деревьев.

Наконец я подкрался совсем близко и смог рассмотреть то, что попалось мне на пути. Больше всего сооружение напоминало голубятню или игрушечную, узкую сторожевую башню. Кто, когда и для чего построил в дремучем лесу эту каланчу, оставалось только гадать. Стены ее, срубленные из толстых бревен, сплошь заросли мхом. Никаких следов пребывания здесь людей я не заметил. Молодая трава была не примята, а тропинки, если они и были когда-то, давно исчезли.

Я собрался с духом и вышел на открытое место. С шумом вспорхнули птицы, что окончательно меня успокоило. Я вложил саблю в ножны и сквозь пустой дверной проем заглянул внутрь сооружения. Пахнуло древесной гнилью и сыростью. Островерхая крыша местами сгнила и провалилась, так что там было светло. Стены внутри, так же, как и снаружи, заросли мхом. На земляном полу росла густая трава, в которой валялись человеческие черепа и разрозненные кости. Если тут и случилось нечто ужасное, то очень давно. Я вошел внутрь и начал рассматривать следы случившейся здесь когда-то драмы. Эти следы в виде разбросанных костей были здесь повсюду.

Я попытался понять, что здесь произошло. С костями все было более ли менее ясно, после случившейся когда-то гибели людей их тела растерзали лесные звери. То, что это сделали не люди, было ясно по тому, что вперемежку с костями лежало заржавевшее оружие, золотые и серебряные монеты, женские украшения, какие-то кубки, как пишется в милицейских протоколах, из желтого металла с камнями.

От такого богатства у меня разбежались глаза, и на кости я на какое-то время перестал обращать внимание. Видимо, так устроен человек, что ценности привлекают его, даже вне зависимости от того, нужны ли они ему лично. Осмотревшись, я попытался представить, что здесь произошло. Разрубленные черепа и рассеченные кости говорили о том, что здесь была, скорее всего, бандитская разборка, в которой не осталось победителей. Все участники были либо смертельно ранены, либо убиты. В противном случае, победители не оставили бы брошенным такое богатство.

Оставлять непогребенными человеческие останки у меня не хватило совести, и в очередной раз за последнее время пришлось исполнять роль могильщика. Я, воспользовавшись широким двуручным мечем, вырыл общую яму и снес в нее отполированные временем кости.

Этот скорбный труд занял у меня почти часа три. Время клонилось к вечеру, я устал и решил остаться в остроге на ночь. Пообедав своими скромными припасами, от нечего делать взялся за детективное расследование. Никаких остатков одежды я не нашел, все истлело от времени и сырости. Определить, когда было совершено преступление, можно было по монетам и оружию, но и тут у меня не хватило специальных знаний. Оружие было разнородное, в основном европейского производства (двуручные мечи и боевые топоры), сильно изъеденное коррозией и невысокого качества. С монетами я тоже запутался. Опознать удалось только испанские и итальянские золотые дублоны, но их чеканили, сколько я помнил, с 15 века. Остальные монеты, как золотые, так и серебряные, были совершенно непонятного происхождения. Попалось даже несколько фальшивок – обтянутых золотой фольгой медяшек.

Что делать с найденным богатством, я не знал. Золотых монет было относительно немного, килограмма два с половиной, а вот серебряных – не меньше пуда. К этому присовокупилась посуда, золотая и серебряная, и всякие монисты и диадемы. Бросить просто так такую груду драгоценного металла у меня не хватило характера. Пришлось рыть новую яму и закапывать неподъемные сокровища. Взять с собой я решил только женские украшения и посуду, имеющие, на мой взгляд, художественную ценность. Однако и этих предметов набралось около десяти килограммов. Короче говоря, не было у бабы заботы, так купила порося.

Эту ночь я провел как Кощей бессмертный над кучей золота, греясь у чахлого костерка, и с рассветом пустился в обратный путь, проклиная трусливого пацана. Кругом были почти сплошные болота, и приходилось подолгу крутиться на одном месте, чтобы продвинуться немного вперед. Нагружен я был как мул. Кроме тяжелой амуниции и оружия, тащил на себе пищевые припасы и драгоценности. Их за неимением другой тары пришлось сложить в красивый, но ржавый шлем, а его завернуть в свою единственную рубашку, снятую, можно сказать, с голого тела.

В общем, прогулка получилась и нерезультативная, и некомфортная. К вечеру, проблуждав весь день по буреломам и буеракам, я совсем уморился, стер ноги и, к тому же, понял, что заблудился. Первое правило в таких случаях – не суетиться. Еды у меня было достаточно, так что вопрос упирался только в то, когда мне удастся выйти на человеческое жилье. Однако для этого нужно было, как минимум, определиться в пространстве. Что без звезд и солнца сделать я не смог.

Облачное весь день небо к ночи затянуло низкими тучами и запахло дождем. Проводить вторую ночь без сна мне не хотелось, потому место для ночевки выбрал более тщательно, чем вчера. На сухом бугре соорудил нечто вроде шалаша из еловых лап и развел большой костер. От живого огня сразу стало уютно и спокойно на душе. Согревшись и поужинав, я заполз в свой вигвам и заснул сном младенца. Опасаться в такой глуши было некого, а диких зверей должен был отпугивать огонь.

Утро следующего дня было туманное и сырое. Ночью шел дождь и загасил остатки моего костра. Куда идти, я не знал. Все было затянуто густой туманной пеленой, и сориентироваться по солнцу я не смог. Пришлось разбираться по деревьям: где больше мха и гуще ветки, там юг. Приблизительно определившись, я нагрузился своими сокровищами и двинулся по выбранному направлению.

Постепенно характер местности менялся. Кончился заболоченный лес, и теперь можно было идти, не опасаясь провалиться в трясину. Тропинки и иные следы человека по-прежнему не попадались. Зато я наткнулся на медведя. Был он небольшой, видимо, очень молодой, и трусливый. Впрочем, не только он.

Когда мы столкнулись, то сначала замерли друг против друга Ощущение было, надо сказать, не самое приятное.

Медведь с испугом уставился на меня, а я лихорадочно соображал, что мне делать: сразу убегать или сначала покричать и погреметь металлом. Обошлось без демонстрации силы. Мы одновременно решили, что наша встреча была ошибкой, и разошлись. Вернее сказать, разбежались. Причем, судя по треску ломаемых ветвей, он бежал значительно быстрее меня.

К полудню я так и не смог найти выход из леса и устроил себе привал. День так и не распогодится, и в (лесу по-прежнему было сумрачно и сыро.

Разводить костер было хлопотно и сложно. Для добывания огня я, как и все, пользовался огнивом. Это действие требовало больших трудозатрат. Тем, кому надоели газовые зажигалки, могу рассказать, как сделать это универсальное приспособление для добывания огня. Самая сложная его часть – это трут. Делается он из грибных наростов разных деревьев, чаще всего используются те, что растут на дубе и ясене. Срезанный полукруглый нарост очищается от верхней твердой корки, из его внутренней массы берется верхний слой бурого цвета, который вываривается в воде с золой или прямо разминается руками и колотушками. После этого трут пропитывается раствором селитры, что и дает ему возможность легко зажигаться от искры, получаемой при ударе огнива о кремень. Когда трут задымится, его еще нужно раздуть, а потом от него поджигать тоненькие, сухие лучинки. Короче говоря, развлечение это не из приятных. Вот уж когда загрустишь о копеечной спичке.

Пообедав всухомятку и дав отдохнуть ногам, я вновь пустился в странствие по необъятным просторам родной земли. Ветер, наконец, разогнал облака, и я смог ориентироваться по солнцу. К вечеру, когда я уже подумывал о ночлеге, лес, наконец, кончился, и я вышел к распаханному полю. Это событие пробудило энтузиазм. Дело было за малым, выйти, наконец, к людям. Это оказалось несложно, первая же встреченная проселочная дорога привела меня в маленькую, о пяти дворах, деревню.

Выбрав избу получше, я постучался. Из дверей, держась за стенку, вышел тощий мужик с умным лицом и страдальческими запавшими глазами. Вид вооруженного человека его не встревожил. Он с трудом поклонился и, без расспросов, пригласил пройти в дом.

Домашних животных по теплому времени уже перевели во двор, и воздух в избе был чистый. Помещение тускло освещали трещащие лучины.

– Добрый вечер. – сказал я попрятавшимся обитателям, огляделся и опустился на лавку в красном углу.

Из темных углов избы робко вышли дети, за ними показалась хозяйка, лица которой я не смог рассмотреть. Все чинно поклонились и сгрудились у противоположной от меня стены.

– Куда путь держишь, добрый человек? – спросил хозяин, медленно входя в комнату.

– В Коровино, – ответил я.

– Не слыхал, – покачал он головой и натужно закашлялся. – В нашей округе такого села нет.

– А ваша деревня как называется?

– Першино.

– Река Лопасня от вас далеко?

– Не так что бы далеко, но и не рядом.

– Сможешь проводить?

– Отчего не проводить, да только я хворый, боюсь, не дойду. Вот если кого из наших мужиков попросить.

– А что с тобой, чем болен?

– Грудью недужу. Кашель забил...

– Я тебе помогу, а ты меня проводишь, – решил я. У мужика была целая куча детей, а он явно собирался умирать.

– Мне уже никто не поможет, – почти равнодушно сказал хозяин и обратился к жене. – Марья, покорми гостя.

Женщина степенно поклонилась и начала споро собирать на стол. Печь, вероятно, была недавно топлена, и гречневая каша с топленым молоком были теплыми и вкусными. Я с удовольствием ел безыскусную еду с мягким ржаным хлебом, приготовленную умелыми руками. Поев, я с благодарностью отодвинул обливную глиняную миску и спросил хозяина:

– Давно кашляешь?

– С осени, как боярские холопы побили.

– За что побили?

– Хотели землю отобрать и в крепость ввести, только мы вольные смерды и ни в чьей воле не будем!

– У вас, что вся деревня вольная?

– Вся, добрый человек, только мало нас осталось трудно приходится.

– А не лучше найти хорошего боярина, а то ведь забьют!

– Не лучше. Свободными жили, свободными помрем.

Мужик нравился мне все больше. Говорил он уверенно и спокойно.

– Ложись на лавку, я тебя лечить буду, – сказал я.

– Пустое это, – ответил он, – мне все нутро отбили, сам диву даюсь, как до пасхи дожил.

– Ложись. Попытка не пытка, хуже не станет, а выздоровеешь, сможешь за себя посчитаться.

– Эх, добрый человек, на Руси если начать друг с дружкой считаться, то и народу не останется. Пускай Господь за кривду спрашивает, а нам бы свои грехи замолить.

Несмотря на усталость, я активно взялся за лечение, но скоро почувствовал, что проку от меня мало: слишком вымотался за последние два дня.

– Пока все, – сказал я, – утром продолжим. Сейчас мне нужно выспаться.

– Ложись, батюшка, – откликнулась Марья. – Может, дать бараний тулупчик укрыться?

В избе было тепло от протопленной печи, и от тулупа я отказался. Вежливые хозяева отправили детей спать на полати и погасили лучины. Я, как только прилег, тут же провалился в глубокий сон.

Проснулся поздним утром от шума в подворье. В избе был полумрак, и я не сразу понял, где нахожусь. Когда вспомнил, прислушался, пытаясь понять, что там происходит. Во дворе слышались сердитые крики и плач детей. Догадался, что у хозяев очередные неприятности. Я быстро встал, натянул на себя кольчугу, нахлобучил на голову шлем и, низко пригнувшись в крохотных дверях, вышел наужу.

Судя по всему, хозяев опять приехали учить уму-разуму. Посредине двора на лошади сидел, подбоченясь, молодой парень в дорогих доспехах: русском панцире в виде кольчужной рубахи, покрытой красным бархатом, с двусторонней кирасой, закрывающей грудь и спину, с выпуклыми надраенными до блеска наплечниками и командовал несколькими ратниками. Те уже скрутили крестьянина и вязали его веревками по рукам и ногам. Хозяйка лежала на земле, а трое маленьких детей цеплялись за нее и плакали.

Мое появление вызвало интерес, но не тревогу. «Красавец-рыцарь» свысока покосил наглым глазом и продолжил ругать хозяина. Ругал он его безо всякой логической связи с происходящим, для порядка унижал, как говорится, человеческое достоинство.

– Эй, вы, – нарочито миролюбиво обратился я к ратникам, связывающим хозяина, – отпустите его!

Несмотря на мой военизированный вид, никто не обратил мои слова внимания. Тогда я многозначительно взялся за эфес сабли. Однако вытащить ее не успел. Конник небрежно глянул на меня сверху вниз, делано равнодушно отвернулся, тронул своего жеребца шпорой, и тот затанцевал на месте, тесня меня крупом. Я инстинктивно отступил немного в сторону, а парень вдруг полоснул меня уже обнаженным клинком. Поучилось это у него прямо-таки молниеносно: он ловко откинулся на круп лошади с крутым разворотом в седле, и правая рука, в которой была не видимая мной сабля, описав полукруг, опустилась на шлем.

Ощущение было такое, как будто по голове врезали дубиной. Шлем слетел и покатился по земле. Конник и ратники довольно заржали. Вместе с командиром их было шестеро, и они никого не боялись. Я, кстати, тоже. С меня хватило вчерашнего медвежонка.

Хохочущий конник вальяжно сидел в седле, опустив руку с саблей, ожидая, когда я наклонюсь за шлемом и подставлю ему шею. Однако я не оправдал его надежд. Я сделал шаг вперед и схватил обеими руками за подошву его сапога. Он не понял, что я хочу делать, напряг ногу, а я рванул ее вверх и выбросил «рыцаря» из седла. Думаю, что получилось это не менее эффектно, чем несколько секунд назад у него самого. Перелетая через коня, парень не успел вытащить ногу из правого стремени и грохнулся вниз головой на землю, после чего испуганная лошадь потащила его по двору к воротам.

Смех моментально смолк. Он сменился недоуменным молчанием. Теперь против меня стояло пятеро серьезно настроенных мужчин. Я не стал ожидать общего нападения и юркнул в избу. За мной никто не последовал. Противники, кажется, растерялись, не зная, что предпринять. Пока они совещались снаружи, я развязал рукава у рубахи, развернул найденный вчера шлем, вытряхнул из него золото и надел на голову. Пока возился, снаружи пришли к однозначному решению:

– Эй, ты там, выходи! – закричали грозно и требовательно.

Я откликнулся:

– Иду! Подождите!

Оставаться внутри было опасно. Ратники могли догадаться подпереть дверь снаружи и спалить меня вместе с избой. Окна же ее были столь малы, что пролезть в них мог разве что семилетний ребенок.

Выбираясь из вероятной ловушки, я, тем не менее, лезть на рожон не собирался. Вначале было необходимо несколько уравновесить наши силы. Приготовив лук и стрелы, я подошел к дверям, встал на колени и выглянул наружу. Великолепная пятерка стола полукругом возле дверей, ожидая, когда я, наконец, появлюсь. Я их немного разочаровал, не выйдя с повинной головой, а выстрелил с трех шагов в горло самого здорового ратника. Стрелял я по-монгольски, натягивая не тетиву, а выдвигая вперед деревянную часть лука, тут же приставляя следующую стрелу к тетиве. Скорострельность при таком способе стрельбы увеличивается раза в два. Вторая стрела вылетела секунд через пять после первой, так что никто не успел понять, что, собственно, происходит. Однако на третий выстрел времени у меня не хватило: ратники опомнились и прикрылись щитами.

Отложив лук, я выскочил наружу и ударил клинком снизу вверх под щит, которым ближний ко мне солдат защищал грудь и голову. Раненый пронзительно закричал, упал и начал кататься по земле. Теперь, когда противников осталось двое, можно было не спешить. Мне даже захотелось покуражиться над ними, как «плохому парню» из американского боевика.

– Ну, что таращите глаза! Бросайте оружие! – приказал я, играя саблей. – А то убью, как собак!

Ратники приказу не вняли и, вместо того, что бы сдаться, с криком бросились на меня. Сабли и доспехи у них были самые примитивные, да и ловкости явно не хватало. Их слепая ярость ни к чему хорошему не привела. Достать меня им не удалось, а я после нескольких ударов перерубил, в самом прямом смысле, у одного клинок у эфеса, а другому расколол железный котелок, защищавший голову. До черепа моя сабля не достала, но и представленные доводы оказались достаточно убедительными, чтобы умерить их воинский пыл.

Противники растерянно стояли, не зная, что делать. На крики и шум начали сбегаться крестьяне, но в подворье не входили, наблюдали за происходящим из-за плетня. Считая битву выигранной, я помог встать хозяйке. Она, даже не поблагодарив, бросилась к связанному мужу, неподвижно лежащему на земле.

– Иван, Иван! – закричала женщина тоскливым, полным муки голосом.

– Успокойся, – попросил я и, не обращая внимания на ратников, помог Ивану освободиться от пут.

Ему опять сильно досталось, но встать он смог сам. Лицо его приобрело землистый оттенок, но глаза лихорадочно блестели неутолимым гневом.

– Не вышло по-вашему? – спросил он недавних противников и вдруг плюнул в лицо тому, у которого я разрубил железный колпак.

Оплеванный зло покосился на Ивана и молча отерся.

– Встретимся еще... – зловеще пообещал он.

Разговор на этом оборвался. Во двор влетело очередное действующее лицо. Видимо, красавец-предводитель каким-то образом выпутался из стремени, совладал с конем и вернулся верхом. Его бархатный кафтан был весь в грязи, а сам владелец страшно зол. Оценив обстановку, он не испугался моих побед и с ходу бросился в бой...

Малый был, судя по всему, ловок и силен. Если бы он в первый раз ударил меня не по голове, а по плечу, то неизвестно, чем бы кончилось дело. Кольчуга у меня была отменная, но под ней не было ватника. Сабля вряд ли прорубила бы плетение железных колец, но поломать мне ключицу могла свободно.

...Всадник привстал на стременах, выставил вперед саблю и погнал коня прямо на меня. Расстояние, отделявшее нас, было метров двадцать. Между нами на земле лежали убитые и раненые. Я приготовился отразить атаку, но жеребец, чтобы не наступить на людей, сделал резкий скачок в сторону и встал на дыбы. Однако, грязный «рыцарь» легко удержался в седле и, ударив лошадь эфесом сабли по голове, попытался принудить встать на четыре ноги. Конь заржал и, не повинуясь, начал пятиться назад.

Оба сдавшиеся на волю победителя ратника бросились помогать своему предводителю и окончательно смешали картину боя. Один из них, тот, кого я обезоружил, вцепился в поводья и заставил коня опуститься на ноги, после чего «рыцарь» легко соскочил с жеребца и пошел в пешую атаку.

Доспехи у него были значительно тяжелее, чем у меня: плечи защищали наплечники, грудь и спину – кирасы. Даже на бедрах были какие-то металлические пластины. Вся эта амуниция сковывала движения, но, тем не менее, действовал он довольно быстро.

Я, опустив саблю, спокойно стоял на месте и ожидал столкновения. Страха не было и в помине, напротив, адреналин нагонял веселую ярость. Красавец витязь мне активно не нравился. Было в этом человеке что-то удивительно неприятное, при ангельской внешности – наглое высокомерие и небрежная жестокость. Впрочем, времени разбираться в своих эстетических предпочтениях в тот момент у меня не было.

Мы сошлись, и наши сабли со звоном столкнулись над головами. Я легко парировал первую атаку, подняв клинок почти вертикально вверх, и спустил саблю противника к своему эфесу. Потом попытался закрутить клинки и вывернуть оружие из руки.

Однако у меня ничего не получилось. «Рыцарь» сделал правильное, профессионально точное движение кистью и отступил в подготовительную позицию. Это было необычно. В семнадцатом веке такие фехтовальные приемы я еще не встречал.

Теперь нападал я и начал ответную атаку с обманного движения, пытаясь запутать соперника и попасть острием сабли в наименее защищенную часть тела между кирасой и наплечником. Противник разгадал мое намерение, легко уклонился и в свою очередь едва не поразил меня острием в лицо.

О легкой победе можно было забыть. Похоже, что шансы у нас были равные. У меня была лучше сабля и длиннее рука, у него более надежные доспехи и отменная реакция. К сожалению, понял это не только я. «Рыцарь» больше не лез в авантюры, он готовил атаку продуманно и действовал крайне осторожно.

Мы медленно кружили по свободной середине двора, делая вялые выпады. Каждый выжидал свой шанс и ждал ошибки соперника.

– Интересно, кто он такой, и откуда у него такая техника фехтования? – думал я, глядя в прозрачные, бешеные глаза соперника.

Наверное, и у «рыцаря» возникли аналогичные вопросы, во всяком случае, он спросил:

– Ты откуда такой взялся?

– Пописать вышел, – не очень вежливо ответил я, к месту вспомнив старый анекдот с такой физиологической концовкой.

– Сейчас будешь какать! – пообещал рыцарь. Похоже, он был в чем-то прав. Оставшиеся в строю соратники собрались помочь своему командиру. Они отошли от шока, вооружились саблями павших товарищей и шли на помощь своему патрону. Этого он, стоя спиной к дому, не видел. Непрошеная помощь, как ни странно, давала мне небольшой шанс. Когда один из помощников, тот, которому Иван плюнул в лицо, почти поровнялся с командиром, я дернул в его сторону глазами. «Рыцарь» невольно проследил мой взгляд, увидел боковым зрением, что сбоку от него кто-то есть, и на мгновение рассеял внимание.

Именно этого я и ждал. Как мог быстро и точно сделал резкий выпад, целясь в вожделенный плечевой сустав. Острие клинка почти без труда пропороло кольчугу и вошло сантиметров на десять в тело. Машинально я еще и повернул в ране клинок. Красавец громко вскрикнул от боли и попытался поднять саблю, но я пошел ва-банк и, пренебрегая защитой, ударил «рыцаря» по шее, которую защищала только изящно сплетенная медная бармица. Этот металлический, защитный воротник частично погасил удар, но сила его была такова, что полученная рана была заведомо «несовместима с жизнью».

Соратники «рыцаря», пораженные такой развязкой, тут же побросали сабли и отступили к избе. «Рыцарь», как курица сотрубленной головой, еще пытался что-то сделать, шагнул в мою сторону, даже начал поднимать руку, но глаза его уже были туманными, и ничего не видели.

Я устало опустил руки и плечи. По телу запоздало потекли струйки холодного пота. На смену нервному напряжению пришла тупая апатия. Решись оставшиеся в строю рантики в тот момент напасть на меня, я не смог бы оказать им даже минимального сопротивления.

Однако они были не в лучшем состоянии и, так же как и я, не знали, что делать дальше.

Крестьяне, увидев, что кровавое действие завершилось, начали сторожко входить во двор. Иван, устало опустив руки, стоял, прислонившись к стене избы, жена плакала у него на груди. Испуганные дети молча разглядывали лежащих на земле окровавленных людей.

Не глядя по сторонам, я ушел в избу. За мной в дверь протиснулись пленные.

– Боярин, – сказал ратник с разрубленным шлемом, низко кланяясь, – мы в твоей власти. Коли не возьмешь под защиту, крестьяне нас порешат. А мы что, мы люди служивые, подневольные. Нам что скажут, то мы и делаем.

Меня их отношения с крестьянами никак не касались, но решить его следовало по справедливости.

– Я вам не суд и не ангел-хранитель, – сказал я. – Пусть сами крестьяне скажут, какие у них на вас жалобы. Коли вы не разбойничали, не насильничали, то по мне, идите себе с Богом.

– Как же не разбойничали, – раздался из дверей голос Ивана. – Про второго не скажу, его в воровстве не замечал, а вот ты, ирод, сколько народа зря перепорол, скольких ограбил?.. Мою жену не ты ли снасильничал?

– Врешь ты все, смерд поганый! – закричал тот. – Не верь ему, боярин, а баба твоя мне сама дала! Проходу мне от нее не было!

Дело прояснилось, но для торжества справедливости я решил выслушать свидетелей.

– Пошли во двор, спросим у крестьян.

Такой поворот стражника с разрубленным шлемом не устраивал, и он, не ориентируясь в обстановке, закричал:

– Боярин, кого ты слушаешь? Смердов поганых! Их вешать, а не слушать надобно!

– А ты что скажешь? – спросил я второго стражника.

– Мы воровством не замараны. А Федор, он что, он мужик строгий, справедливый, но больно до богатства и до чужих баб охоч. Это, правда, смерд не врет, баловал он с его женой силой.