Текст книги "Ангелы террора"

– А вы, Наталья Александровна, если это, конечно, не тайна, представляете какую партию? – серьезно спросил я.

– А вам, Василий Тимофеевич, зачем это нужно знать? – пристально глядя на меня, спросила подозрительная барышня.

– Да так просто, после того, как я упал с воздушного шара, немного подзабыл, что сейчас происходит в России. В голове не все ясно, боюсь, что у меня частичная потеря памяти. Плохо я все это представляю. Ведь «Народная воля» вроде бы к двадцатому веку уже развалилась, а социал-демократы и социалисты-революционеры еще не организовались. Я, знаете ли, далек от революционных течений…

– Все честные и порядочные люди, любящие Отечество, должны включиться в борьбу за свободу народа! – не ответив на мой вопрос, взвилась барышня. – Как можно говорить, что вы далеки от революционных идей! Вы что, ретроград?

– В общем-то, нет, я тоже за свободу народа, тем более, что я сам и есть этот народ, то есть, не весь, конечно, народ, а его представитель. Но, сколько я знаю, пока революцией никому еще его освободить не удалось. Сколько уже революций было… Да и так ли нам, народу, нужна свобода, может быть, мы обойдемся хлебом и зрелищами?

– У вас, Василий Тимофеевич, в голове сплошной мусор. Вы хотя бы Михайловского читали?

С литературой у меня дело обстояло немного лучше, чем с политикой, и на этот вопрос я ответил без труда:

– Читал, конечно, правда, давно, в детстве, помню только, как Тема Жучку из колодца вытаскивал.

– Какой еще Тема? – удивилась девушка.

– Который из повести Михайловского «Детство Темы».

– Я вас спрашиваю не про литератора Гарина-Михайловского, а про великого русского патриота и публициста Николая Константиновича Михайловского.

– Нет, такого я не знаю. У меня ведь амнезия! – твердо ответил я. – А вы Антона Павловича Чехова знаете?

Барышня удивилась смене темы, но ответила:

– Что, собственно, про него нужно знать? Безыдейный человек, певец сумеречных настроений, посредственный писатель, да еще из плебеев, мы, революционеры-народники, его не читаем. Такими, как он, писателями интересуются только мещане да кисейные барышни…

Не знаю отчего, скорее всего из-за напряжения последних дней, вместо того, чтобы не обратить внимания на очередную амбициозную дуру, я разозлился:

– А вы, простите, из каких барышень будете, из барышень-крестьянок? К вашему сведению, через сто лет про вашего Михайловского в энциклопедиях будет написано в лучшем случае три строчки, если его вообще кто-нибудь вспомнит, а про Чехова – большие серьезные статьи.

– Не знаю, что будет написано в энциклопедиях через сто лет, но думаю, в свободной России будут с уважением относиться к людям, которые жертвовали свои жизни за свободу, прогресс и народное счастье! – парировала пламенная революционерка.

На это мне возразить было нечего, тем более, что разговор наш прервал приход нежданных гостей: в избу после вежливого стука вломилось несколько вооруженных людей под предводительством, как я позже узнал, станового пристава.

Явление полицейских было обставлено не так торжественно, как ОМОНовский налет, с которым я недавно столкнулся в своем времени, но впечатление от внезапного появления оказалось не менее сильное. Мы с Натальей Александровной застыли на месте, как персонажи картины Репина «Не ждали».

Молча протаращившись несколько долгих секунд на возникших перед нами полицейского офицера и четырех урядников, я, наконец, нашелся, что спросить:

– В чем дело, господа?

– А в том, – довольным голосом ответил молодой, красивый становой пристав, терпеливо ждавший такого или подобного ему вопроса, – что вы, сударь и сударыня, арестованы!

– Позвольте полюбопытствовать, за что? – вежливо поинтересовался я. Полицейские были без масок, не кричали дикими голосами, не размахивали оружием, не валили нас на пол и вели себя не нагло, а скорее смущенно. К тому же ко мне начало возвращаться самообладание.

– А об этом вам лучше знать, господин хороший! – с тонкой улыбкой сказал офицер.

В этот драматический момент моя новая знакомая вдруг подняла сжатую в кулак руку и тоненьким голосом выкрикнула:

– Долой тиранию и тиранов!

Я удивленно посмотрел на нее и, несмотря на неподходящий момент, засмеялся. Ни стройный становой пристав с темными, закрученными усиками, ни урядники с обыкновенными крестьянскими лицами никак не походили на тиранов, как и карнавальная барышня-крестьянка на Софью Перовскую.

– А вы бы, Наталья Александровна, постыдились, – видимо, обидевшись на «тирана», сердито сказал пристав. – Ваш батюшка беспокоится, матушка все глаза выплакала, а вы по крестьянским избам с кавалерами прячетесь.

– Вы не можете так говорить! – взвилась экстравагантная революционерка. – Вы нехороший человек, Эрнест Иванович, вы не думаете о счастье народа. Я знаю, я слышала, мне про вас мадмуазель Капустина говорила, какие вы ей авансы делали, а потом, потом… как вам, Эрнест Иванович, не стыдно!

– Это клевета, Наталья Александровна, вам самой потом за свои слова стыдно будет! – немного смутившись, ответил становой. – Извольте собираться, Александр Иванович за вами коляску прислал.

Слушая препирательства молодых людей, я догадался, что полицейская акция носит не уголовный, а скорее семейный характер, и успокоился за свои фальшивые документы.

– А где хозяин? – спросил я пристава. – Он обещал меня на станцию отвезти.

Тот глянул на меня не просто сурово, а даже с какой-то ненавистью и холодно сказал:

– Вы, сударь, тоже с нами поезжайте, их превосходительство Александр Иванович настоятельно приглашают. А на станцию вас потом отвезут.

Не имея глупой привычки зря ссориться с «властью», я пожал плечами и промолчал. В конце концов, ничего страшного не произойдет, если я познакомлюсь с отцом революционерки и успокою его относительно наших с ней отношений.

Отдав распоряжение своим подчиненным следовать за ним, пристав вышел из избы. Я, оставив на столе рубль за ночлег, одевшись, вместе с барышней последовал вслед за нашими захватчиками.

На улице, около венской коляски, запряженной хороших статей гнедым жеребцом, толпились местные жители, привлеченные нежданным происшествием. Мы с Натальей Александровной безо всякого сопротивления сели в экипаж, полицейские, приехавшие верхами, взгромоздились на своих одров, и наш арестантский поезд тронулся в путь.

– Вы что, местная? – поинтересовался я у девушки, когда, миновав деревню, мы выехали за околицу.

– У нас здесь имение, – сердито ответила Наталья Александровна. – Вы бы могли за меня заступиться! На ваших глазах произошли произвол и тирания!

То, как бы я смог «заступиться» за долбанутую генеральскую дочку, один против пятерых вооруженных полицейских, я оставил на ее совести. Но от шпильки по поводу «тирании» не удержался:

– Извините, Наталья Александровна, но я, к сожалению, не знаком с мадмуазель Капустиной…

– Очень вам сочувствую! – на повышенных тонах сказала пламенная революционерка и сердито отвернулась.

Глава 2

Поздняя осень в Подмосковье была в своем полном праве: «лес обнажился, поля опустели», но с неба ласково светило низкое солнышко, воздух был чистый, рессоры у коляски мягкие, дорога не совсем добита недавней распутицей, и я, можно сказать, наслаждался прогулкой. Наш эскорт, растянувшись, уныло следовал за экипажем, лишь один красавец пристав все время картинно горячил жеребца и менял диспозицию, пытаясь ехать с той стороны, куда в этот момент глядела строгая барышня. Мы миновали село, потом проехали вдоль большого запаханного под озимь поля, впереди показался лес.

– Далеко еще ехать? – спросил я Наталью Александровну.

– Близко, – кратко ответила она и в очередной раз смерила меня осуждающим взглядом.

Действительно, вскоре показались тесовые крыши крестьянских изб с дымящимися трубами. Дорога дошла до развилки и, неожиданно для меня, мы с нашими конвоирами разъехались в разные стороны. Сами остался только один пристав. Старичок кучер прикрикнул на заводского жеребца, впряженного в венскую коляску, конь в ответ кратко заржал, и мы весело покатили по сельской улице.

Селение было небольшое, в сотни две домов и, как не показалось, не бедное. Вросших в землю избушек почти не встречалось, в основном крестьяне жили в таких же домах, что и в начале двадцать первого века, только не таких замшелых и неухоженных. Я хотел спросить у революционерки, чем занимается местное население, но барышня была холодно-неприступна, а кучер за все время езды ни разу не повернулся в нашу сторону.

Сразу же после околицы показался большой помещичий дом, стоящий на взгорке. Был он почтенного возраста и прятался под позеленевшей медной крышей. Около самого въезда в усадьбу дорога оказалась мощеной, и колеса экипажа звонко застучали о камень, оповещая обитателей поместья о нашем приближении.

Через несколько минут тряски по камням мы въехали на широкий двор и остановились прямо напротив парадного входа. Судя по архитектуре здания – раннему ампиру – построили этот дом где-то в первой половине девятнадцатого века. Фасад украшали четыре мощные колоны и высокие окна, на фронтоне красовался геральдический щит с гербом, когда-то позлащенным, но давно размытым дождями. Материальное состояние хозяев, на мой взгляд, было средним – дом поддерживался в приличном состоянии, но без изысков, щегольства и старания.

Становой пристав Эрнест Иванович лихо соскочил со своего каурого жеребца и ринулся помогать арестантке выйти из коляски.

В окнах, между тем, мелькали силуэты, но на крыльцо никто не выходил. Наталья Александровна, благосклонно приняв руку пристава, глядеть на него, однако, не стала, кивнула в пустоту и, взбежав по четырем широким ступеням на открытое крыльцо, проскользнула в предупредительно приоткрытую кем-то дверь. Такое пренебрежительное к себе отношение пристава обидело. Он независимо пожал плечами и, краснея, пожаловался:

– Ну, посудите сами, что мне мадмуазель Капустина? Как же можно человека ни за что казнить.

– А кто эта Капустина? – поинтересовался я.

– Дочка нашего купца-мильенщика. Самое главное, я с ней и словом не обмолвился, один только раз станцевал в собрании, а Наталья Александровна меня за это уже второй месяц тиранит. Вот и в революционерки назло сбежала. Хорошо, мужик Еремей мальчишку прислал сказать, что она у него в избе народ идеями смущает, а то бы с их маменькой удар случился.

Статный, румяный пристав выглядел искренне огорченным. Мне было не совсем ясно, что у него общего с генеральской дочкой. Сколько я мог судить, в полицию, да еще сельскую, шли люди невысокого социального статуса, без высшего образования и хороших перспектив на карьеру. Поэтому у него с революционной генеральской дочерью получалось, как в старинной песне: «Он был титулярный советник, она – генеральская дочь».

– Пойдемте, сударь, в дом, – прервал мои размышления Эрнест Иванович. – Его превосходительство, верно, захочет с вами познакомиться.

Я не стал возражать, и мы прошли в дом. Как и снаружи, внутри он выглядел респектабельно, но не роскошно. Миновав прихожую, мы проследовали в залу с навощенным полом из широких дубовых плах. Она была внушительна, но не велика, метров 50-60 с обложенной изразцами высокой голландской печью, большим красивым камином, несколькими кожаными диванами вдоль стен и традиционными портретами хозяйских предков, на которые я вначале не обратил внимания.

– Присаживайтесь, сударь, – пригласил меня пристав, – вам придется подождать, Наталья Александровна очень упрямая барышня, она сейчас с родителями спорит.

Мы присели на ближайший к двери диван. Пристав тут же замкнулся в себе и принялся переживать случившееся, шевеля губами и помогая мыслям мимикой. Я же от нечего делать взялся за неблагодарное и скучное дело: рассматривать висящие на стенах портреты. Судя по нарядам предков хозяина, особой древностью род Натальи Александровны не отличался. Во всяком случае, свои изображения они начали заказывать сравнительно недавно, где-то со времен Отечественной войны 1812 года. Я, по понятным причинам, сначала устремил свое внимание на портреты дам, особенно в глубоких декольте, потом мельком осмотрел мужскую составляющую семьи. Портреты, даже парадные, могут многое сказать внимательному наблюдателю, от выбора художника до амбиций заказчиков. Семейство, в которое я попал, выглядело вполне достойно. Правда, что-то в их лицах все-таки зацепило мое внимание, но что, я сразу не понял, а поразмыслить на эту тему не успел.

В зал вошел пожилой джентльмен в светлом домашнем шевиотовом костюме, как говорили в нашем XVIII веке, «неглиже». Было ему, по виду, слегка за пятьдесят. Волосы у хозяина уже начали седеть, но еще не поредели, и смотрелся он импозантно, этаким рафинированным, холодным аристократом.

Мы с приставом встали. Было похоже, что Эрнест Иванович хозяина побаивается, но, тем не менее, держался он вполне молодцом, без подхалимского раболепия.

– Позвольте, ваше превосходительство, отрекомендовать вам спутника Натальи Александровны, – почтительно, но без подобострастия, произнес он, отвешивая полупоклон.

Их превосходительство коротко мне кивнуло, ожидая продолжения представления, но что говорить дальше, пристав не знал, мы с ним как-то не успели официально познакомиться. Я пришел ему на помощь, спасая от недовольства за такое должностное упущение, и представился сам:

– Харлсон Василий Тимофеевич.

Хозяин, не последовав моему примеру, себя не назвал, только вновь кивнул и обратился к приставу:

– Спасибо, господин Гусев, за помощь, более не смею вас задерживать.

Пристав, заметно сглотнул застрявший в горле ком, покраснел, поклонился и оставил нас одних.

– Прошу садиться, – холодно предложил мне джентльмен, опускаясь на противоположный от меня конец дивана. Я последовал его примеру, как мне казалось, не уступая ему в холодной вежливости.

– Изволите, как и моя дочь, быть революционером? – подождав, пока я приму удобную позу, спросил генерал.

Мне такой оборот разговора понравился, и я, не меняя выражения лица, ответил в его же тоне:

– Никак нет, не изволю.

– Что же вас с ней объединило? – опять нашел обтекаемую формулировку хозяин.

– Только крыша крестьянской избы, где мы случайно сошлись.

По тому, как что-то дрогнуло у папеньки в лице, я понял, что использовал не совсем правильный термин. Пожалуй, употреблять слово «сошлись» в таком контексте мне не следовало, Тем более, что я в его глазах был не только подозрительной личностью безо всяких устоев, но и оборванец, наряженный в лохмотья, провалявшиеся незнамо сколько лет в гутмахеровском подвале. Однако, Александр Иванович стойко выдержал удар и, не меняя голоса, поинтересовался:

– И каковы ваши дальнейшие намерения.

Я не стал извинениями и поправками усугублять возникшую неловкость и ответил просто:

– Если у вас больше нет ко мне вопросов, я намерен уехать в Москву.

– А как же Наташа?

Опять в разговоре возникла двусмысленная недомолвка, которую мне пришлось преодолевать за счет наигранной наивности:

– Когда мы сегодня утром познакомились с вашей дочерью, у нас произошел разговор на политические темы, и у меня создалось впечатление, что Наталья Александровна посчитала меня ретроградом. Так что, думаю, она не расстроится, если я покину ваш дом. Впрочем, если ей будет приятно мое присутствие…

Последнюю фразу я недоговорил за ее ненадобностью, так как ключевые слова во всем, что я сказал, были: «познакомились сегодня утром». Они отвергали все остальные вопросы. Было видно, как у чадолюбивого папеньки сразу же отлегло от сердца, и на меня он взглянул почти с симпатией.

– Так вы с Натальей Александровной познакомились только сегодня утром?

– Да, – подтвердил я, – совершенно случайно. Меня в избу, в которой она собиралась бороться за народное счастье, привез крестьянин Еремей.

Расслабившийся было Александр Иванович опять напрягся и, хмурясь, попытался объяснить поведение дочери:

– Поверьте, уважаемый Василий Тимофеевич, моя Наташа чудесная девушка, но последнее время с ней не стало никакого слада. Она откуда-то набралась вздорных идей, увлеклась всякими… планами и теперь говорит только о… тяжелом положении народа и просвещении, – после заминки договорил генерал, не решившись произнести крамольного слова «революционные идеи».

– Что здесь особенного, – успокоил я отца с высоты своего зрелого возраста, – молодежь всегда ищет новых путей и восприимчива к радикальным мыслям, только мне показалось, что Наталья Александровна немного отстает от моды, народники и хождение в народ ближе вашим ровесникам, чем ее. Вот если она увлечется более революционными методами…

– Господь с вами, – замахал руками хозяин, – этого еще нам не хватает! А вы, господин Харлсон, случайно не имеете отношение к тайной полиции? – после многозначительной паузы, проницательно глядя мне в глаза, спросил царский сатрап со ставшей брезгливой улыбкой.

– Нет, – твердо ответил я, – ни к тайной, ни к явной полиции я отношения не имею. Однако позвольте вам заметить, господин генерал, что при таком негативном, то бишь отрицательном отношении к полиции, как к институту власти, вы сами – первопричина революционного нигилизма своей дочери.

Надо сказать, что фразочка у меня получилась такая закрученная, пальчики оближешь, даже несмотря на то, что я сгоряча употребил фотографический термин «негативно», вряд ли уже знакомый и расхожий. Потому, не дав хозяину собраться с мыслями, что мне ответить, я тут же ошарашил его вопросом, не имеющим никакого отношения к нашему разговору:

– Однако, позвольте, господин генерал, полюбопытствовать, кому принадлежит портрет вот этого полковника?

Во все время нашей беседы я внимательно разглядывал портрет седого вояки, висевший как раз напротив нашего дивана, и только в последний момент понял, что привлекло мой взгляд, когда я увидел семейные портреты.

– Это мой прадед, участник Отечественной войны, – недоуменно ответил генерал. – Вам что, интересен этот портрет?

– Возможно, возможно, – машинально ответил я, пытаясь продраться взглядом через время и особенности манеры художника к чертам лица модели. – А звали вашего прадеда случайно не Антон Иванович Крылов?

– Да, – по-прежнему недоумевая, подтвердил Александр Иванович. – Именно так. Вы…. – И он посмотрел на меня долгим, внимательным взглядом, как будто увидел впервые. – Вы, случайно, не… – Он замолчал, но все-таки решился договорить. – У нас в семье существует легенда, это, конечно, все вздор…

– Почему же вздор, – перебил я, – в мире все закономерно. А прабабушку вашу, как я полагаю, звали Анна Семеновна Чичерина…

– Позвольте, милостивый государь, позвольте! – воскликнул, бледнея, генерал. – Вы хотите сказать, что вы, ну, что вы тот самый человек… имена моих предков, в конце концов, можно узнать в губернской геральдической управе…

– Я Алексей Григорьевич Крылов, если вам что-нибудь говорит это имя.

– Но ведь вы сами только что представились Василием Тимофеевичем…

– А вы так и вовсе никак не назвались…

– Но этого не может быть!

Мне начала надоедать вся эта бодяга, тем более, что я не собирался лезть к генералу со своими проблемами, которых у меня к тому же еще и не было.

– Простите, Александр Иванович, мне кажется, мы говорим не о том. В конце концов, тот ли я человек, о котором вы слышали, или самозванец, какое это имеет значение? Предположим тот, ну и что? Я не собираюсь злоупотреблять ни вашим временем, ни гостеприимством. По-моему, пока это вы злоупотребили моим временем. Я к вам в гости не рвался, меня привезли сюда под конвоем, так что, если у вас ко мне больше нет вопросов, то позвольте откланяться…

– Погодите, Василий, виноват, Алексей Григорьевич, это все так неожиданно, странно, вы должны меня понять… У нас в семье есть легенда о… потомке, далеком потомке, который сыграл определенную роль в истории нашей семьи. Но она так невероятна…

…Этим потомком, несомненно, был я, если кроме меня не нашлось родственника, который отправился навещать родню в далекое прошлое. Когда я впервые попал в то время, первый, кого там встретил, был местный помещик, поручик лейб-гвардии Гренадерского полка Антон Иванович Крылов. Он как раз получил в наследство после дядюшки небольшое имение и деревню Захаркино вместе с ее крепостными обитателями.

Путем несложных «физиогномических», как в то время говорили, наблюдений и совпадения фамилии я предположил, что поручик – мой далекий предок. Так сложились обстоятельства, что мы с ним сдружились. Чтобы как-то легализоваться в том времени, мне оказалась необходима помощь, и мне пришлось ему открыться. Сначала предок не поверил невероятному рассказу, но материальные подтверждения моего необычного происхождения, такие, как газовая зажигалка и аудиоплеер, его убедили.

– Александр Иванович, я действительно тот самый потомок, о котором вам говорили. Вы же, скорее всего, мой прапрадедушка и старше меня всего лет на сто двадцать. Однако, лично вас это ровно ни к чему не обязывает. Хотя родство у нас, судя по всему, прямое, но достаточно дальнее… И, если, как вы сказали, я сыграл роль, так не только для вас, но и для себя. Да и роль не очень сложную – помог Антону преодолеть робость и завоевать сердце нашей общей прабабки, очень милой, могу вас уверить, девушки…

– Однако, вы сделали и еще кое-что для нашей семьи… – начал говорить генерал и замолчал.

– Было дело. Помнится, я еще предупредил Антона Ивановича о предстоящей в 1812 году Отечественной войне и посоветовал в нее не влезать, но он, судя по орденам на портрете, меня не послушался и в войне участвовал. Больше ничего героического я за собой не припоминаю.

– Вы так считаете? – спросил хозяин и посмотрел мне прямо в глаза. – А не оставляли вы Антону Ивановичу какие-нибудь деньги?..

– А, вот вы о чем. Действительно, мне в руки попали кое-какие суммы, по тем временам значительные, которые я дал прабабушке Анне Семеновне на обзаведение хозяйством. У них ведь, кроме небольшого имения «Захаркино», больше ничего не было. Да, еще оставил на имя Антона Ивановича доверенность на получение денег со своих должников. Но долги были небольшие – тысяч десять или около того.

Генерал внимательно слушал меня, стараясь, чтобы лицо его оставалось непроницаемым. Когда я замолчал, спросил почти вкрадчиво:

– Еще раз, Алексей Григорьевич, простите мою навязчивость, но не передавали ли вы моему прадеду какие-нибудь вещи из своего времени, что-нибудь необычное?

Я задумался, пытаясь понять, что генерал может иметь в виду. Речь, по-видимому, шла о каких-то мелочах, оставленных мной у предка.

– Пожалуй. Ему очень нравились газовые зажигалки, он ими пугал знакомых, и еще у него остался плеер, это такая черная коробочка с катушками внутри, ну, это вроде как музыкальная шкатулка моего времени.

Мои слова он слушал с таким вниманием, будто я говорил невесть что интересное. Потом просиял и даже смахнул слезу:

– Благодарю вас, Алексей Григорьевич, теперь я полностью удовлетворен! – торжественно заявил генерал. – Я удостоверился, что вы именно тот человек, за которого себя выдаете, и о сношениях с которым я получил подробные инструкции. Мне выпала приятная обязанность сообщить вам приятную новость. Видите ли те деньги, про которые вы не оставили распоряжений, мой прадед Антон Иванович поместил в ценные бумаги открывшегося вскоре после Отечественной войны Государственного коммерческого банка. Позже уже мой дедушка перевел их в банк Лионский кредит.

Я слушал эти семейные притчи, не испытывая никакого волнения. Генерал, однако, не спешил сдаваться, он даже встал в позу, соответствующую важности момента.

– Любезный Алексей Григорьевич, я имею удовольствие сообщить вам, теперь ваше состояние исчисляется без малого восемьюстами тысячами рублей!

Известие о нежданных деньгах меня приятно удивило. Во всяком случае, теперь у меня было на что приодеться и поменять провонявшие затхлостью тряпки, в которые я был наряжен, на новое платье. Однако, я не бросился в восторге скакать по комнате, а просто уточнил:

– Думаю, что деньги в банк поместил не Антон Иванович, а прабабка, Антон Иванович в деньгах не разбирался, а вот Анна Семеновна, та действительно, в этом была дока.

Александра Ивановича мой спокойный тон несколько шокировал, и он не удержался спросить:

– Вы, что, совсем не рады получить такую значительную сумму?

Я удивленно на него посмотрел:

– А чему я, собственно, должен радоваться? Если только честности своих предков. А как, кстати, эти деньги сохранились, неужели Анна Семеновна положила их в банк на мое имя?!

– Нет, что вы, все состояние переходило к старшему в семье сыну с наказом ждать вашего появления. Этим, собственно, и объясняется мое первоначальное недоверие. Кто-нибудь мог случайно узнать нашу легенду и воспользоваться ситуацией… Должен вам сказать, что меня теперь смущает ваше равнодушие…

– Александр Иванович, дорогой, я понимаю, восемьсот тысяч рублей – очень большая сумма, но они ведь существуют не в моем времени, а в вашем, поэтому для меня в значительной степени нереальны…

Генерал задумался и, кажется, понял, что я имею в виду. Надеюсь, это его немного утешило. Я же в предверии будущего богатства попросил:

– Вы меня простите, Александр Иванович, за низменность желаний, но не распорядитесь ли вы, чтобы меня накормили нормальным завтраком, а то у меня с утра, кроме куска хлеба, во рту маковой росинки не было. Да и вообще, я в последние дни был ограничен в пище. А с деньгами давайте потом разберемся, лежали они себе сто лет в банке, пусть еще полежат.

– Конечно, конечно, я сейчас распоряжусь, – спохватился хозяин.

Уклад дома действительного статского советника Александра Ивановича Крылова значительно отличался от стиля жизни его предков.

Заведен он был на европейский манер и велся вполне рационально, без разносолов и безрассудного хлебосольства. С утра хозяин и домочадцы пили вместо рассола и водки кофей со сливками и закусывали его сухими гренками, а не пирогами с осетриной. Это я понял вскоре после распоряжения генерала накормить меня.

Меня проводили в малую гостиную и там накормили скудным, по старым меркам, завтраком. За столом прислуживала пожилая горничная, которая отнеслась ко мне без должного, на мой взгляд, почтения, как к бедному родственнику хозяев. Есть под ее неодобрительными взглядами было неловко, но голод не тетка, и я поглощал пищу, стараясь не обращать на нее внимания. Еды она принесла мало, и мне пришлось несколько раз гонять ее на кухню за добавками. После третьего похода за кофе и гренками строгая женщина окончательно потеряла ко мне уважение и начала подпускать шпильки с намеками на мой странный костюм и бестактный аппетит.

В другое время и при ином душевном состоянии я не преминул бы разыграть этот лакейский снобизм: уничижительно оценивая меня, она не забывала подчеркнуть значимость своего хозяина, неоднократно называя «Его высокопревосходительством», хотя чин Александра Ивановича был всего лишь четвертого класса, что соответствовало первому генеральскому званию – генерал-майора.

Однако, в тот момент мне было не до розыгрышей и надутых дур. Поглощая гренки, я пытался понять, как так получается, что второй раз, попадая в прошлое, я сталкиваюсь со своими родственниками. У меня уже было достаточно опыта, чтобы понимать, что простых совпадений в таких случаях не бывает. Получается, что я все делаю вроде бы по своей воле, а в итоге выходит, что события сами собой вписываются в какой-то непонятный, сложный сценарий, в котором мне отведена роль статиста. Мысли такого рода приходили мне в голову не в первый раз, но динамика событий и недостаток информации не давали до конца разобраться в происходящем.

– Еще заказать изволите, или хватит с вас обжираться? – вкрадчивым голосом поинтересовалась горничная, когда я допил третью чашку кофе.

– Спасибо, милая, пока достаточно, – вежливо поблагодарил я, – можете убрать посуду и передайте Александру Ивановичу, что я хочу его видеть.

От такой наглости у женщины округлились глаза и задеревенели щеки. Для непонятливых могу объяснить, что «хотеть», согласно лакейскому этикету, могут только вышестоящие, а никак не подозрительные, голодные оборванцы непонятного социального статуса.

– Как изволите! – с нажимом, вероятно, имеющим кучу неизвестных мне уничижительных оттенков, произнесла блюстительница лакейских нравов и выскочила из комнаты.

Отмщенный, я закурил хозяйскую сигару и вальяжно расположился на диване, ожидая развития событий. Минут через пять горничная вернулась и с милой, застенчивой улыбкой пригласила меня пройти в кабинет хозяина. Я не стал чиниться и отправился вслед за подобревшей теткой.

Внутреннее убранство дома было сродни наружному: прилично, но без изысков и излишеств. Видно было, что мои предки люди не бедные, но и не нувориши. Кабинет хозяина, куда мы пришли, был вполне в духе своего времени, с дубовыми шкафами, набитыми книгами, большим письменным столом, украшенным бронзовым письменным прибором, «покойными креслами» и здоровенным кожаным диваном. Кроме Александра Ивановича в кабинете была еще приятной полноты женщина с расстроенным лицом, как я догадался, хозяйка.

Войдя, я молча поклонился, исподволь рассматривая присутствующих и обстановку. Пока я завтракал, генерал переменил демократический костюм на полуофициальный сюртук, женщина же была одета по-домашнему в теплое байковое платье с закрытым горлом. Пока мы рассматривали друг друга, горничная тихонько вышла, прикрыв за собой дверь.

– Соня, – обратился к жене генерал, – позволь представить тебе Алексея Григорьевича, нашего, как бы это сказать, потомка. Алексей Григорьевич, это моя супруга, а ваша, как бы это сказать… Софья Аркадьевна…

Хозяйка затравленно посмотрела на меня, не зная, как вести себя в подобной ситуации, и, не найдя ничего лучшего, указала на кресло:

– Извольте садиться, – после чего первой села сама.

Я уже привык к подобным ситуациям и не волновался, но предки заметно нервничали, не зная, как отнестись к такому неожиданному событию.

– Как изволите себя чувствовать? – фальшивым голосом спросила Софья Аркадьевна, скорее всего только для того, чтобы нарушить молчание.

– Спасибо, отлично, – ответил я. – Надеюсь, вы тоже пребываете в добром здравии?

– Да, пожалуй… – не очень уверенно ответила она.

Ситуация была пикантная, особенно для относительно молодой женщины – видеть перед собой своего далекого потомка во взрослом состоянии. Впрочем, думаю, благодаря фантастичности происходящего, она этого в тот момент не осознавала.

– А вы правда мой… наш… Алекс мне рассказывал… – начала говорить хозяйка и замолчала.

Я пришел ей на помощь: