Текст книги "День ВДВ (сборник)"

Штык-нож

Не везло Федюне со штык–ножом почти до самого дембеля. Как только он к нему не прилаживался, всё шло отвратительно. Причём даже на учениях, когда приходилось присоединять ножны к лезвию, резал проволоку, как и все остальные, втыкал его в чучела, набитые соломой, – и ничего. Абсолютно всё было в порядке. Но стоило.… Впрочем, по порядку.

В самом первом наряде по роте, стоя на тумбочке, Федюня, дождавшись отбоя, вынул штык–нож из чехла, покрутил его так и сяк, полюбовался матовой поверхностью, поелозил пальцем по тыльной стороне, где имелась насечка «для пилки дров», так её называл сержант взвода. Провёл ногтем по лезвию, убедился, что резать таким ножом практически ничего нельзя, вздохнул и всунул штык обратно в ножны.

Кто стоял по молодости лет дневальным на тумбочке, тот знает, что хуже ничего нет. Все дрыхнут, только дежурный по роте Борисыч сидит в канцелярии, позёвывая, читает книгу и курит. Федюне тоже хотелось курить, но долг обязывал стоять ещё полчаса. Это потом уже можно будет пару часов прикорнуть и опять на пост. Э-хе-хе-хе. … Тягомотно! Федюня заинтересовался кольцом на ручке штык-ножа, погладил его гладкую поверхность, слегка источенную от времени. Чёрт его знает, как указательный палец попал в это кольцо?! Федюня потянул палец на себя. Ага. Не лезет назад. В суставе застревает. Федюня засопел, потянул сильнее, придерживая нож другой рукой. Никак!

– Борисыыыыч, …Борисыыыч, – потихоньку позвал Федюня, не смея отойти ни на шаг от боевого поста, вытягивая шею, пытаясь заглянуть за угол, откуда видна открытая дверь канцелярии. Не удалось, и Федюня позвал громче:

– Борисыыыч….

Где-то на первом этаже казармы громыхнула дверь. Федюня от ужаса вспотел. А вдруг это дежурный по полку?

– Борисыыыч…, уже почти в полный голос всхлипнул Федюня.

– Ну, чего тебе, – злобно зашипел появившийся наконец-то Борисыч, заспанно щурясь в полумраке коридора. – Чего орёшь?

Федюня ткнул левой рукой в капкан.

– Тут, понимаешь. …Это,… как его……

– Ах ты, – Борисыч матюкнулся от неожиданности. – Ну, Федька, ну, гад! Ты специально?

Федюня только жмурился в ответ, что-то бормотал, жалко оправдываясь и дёргая рукой.

– Да погоди ты, – соображал Борисыч. – Не дёргайся! – успокаивал он, пытаясь круговыми движениями стянуть штык с заметно припухшего пальца Федюни.

– Вот же хрень какая! – Федюня осмелел. – Слышь, Борисыч, давай я слюной натру.

Федюня плюнул на палец, растёр слюну. Но палец никак не хотел вылезать из тисков кольца. Наконец Борисыч сообразил, сбегал в кубрик, приволок кусок мыла. Федюня опять наплевал на палец, намылил погуще, и кольцо почти без усилий покинуло настрадавшееся место.

– Иди спи, – буркнул Борисыч. – Балбес!

За всей этой вознёй время пролетело незаметно. Федюня разбудил второго дневального и, не раздеваясь, лёг.

Уже утром, после подъёма, когда рота ушла на завтрак, Федюня стоял в очередную смену на тумбочке, предвкушая, как он вскинет руку к виску и заорёт хорошо поставленным голосом при появлении командира: «Рота, смирно! Дежурный по роте, на выход!». Федюня даже разволновался, представляя себе эту замечательную картину. Начал одёргивать китель, чтобы ни одна морщинка не выглядывала, поправил галстук, подровнял фуражку. Уже на втором этаже слышались чьи-то шаги. Федюня резко опустил руки вниз, принимая стойку «смирно», и палец сам влетел в растреклятое кольцо штык-ножа….

В общем, когда вошёл командир роты, он был озадачен видом дневального, согнувшегося задом к двери, пыхтящего, бормочущего что-то невнятное, дёргающего локтями.

– Дневальный, – негромко окликнул капитан.

Федюня дёрнулся, повернувшись красным, потным лицом к командиру и, роняя фуражку, пролепетал ненужное:

– Рота, смирно!… Дежурный, на выход. – Тщетно при этом дёргая правой рукой с намертво зажатым в кольце штык-ножа пальцем.

Эх, …если бы только это. Ну посмеялись в роте, позабавились над Федюней и забыли. Так нет же. Дальше было хуже.

Находился взвод в карауле. Федюне достался пост на учебном аэродроме, обнесённом колючей проволокой, с прожекторами по углам квадратной территории. Декабрь. Снегу намело полно. Вроде бы и мороз с ветром сырым, промозглым, Прибалтика ведь, а снег всё равно подтаивает. То сосулька звякнет, сорвавшаяся с крыла самолёта, то снег зашуршит и гулко рухнет с крыши мастерских. Федюня кутается в караульный тулуп до пят, тяжело ходит в валенках, натянутых прямо на сапоги. В общем-то, Федюне не страшно. Скучно только, развлечься нечем. Курить не хочется, да и по уставу нельзя. Ходил так Федюня, ходил, изредка вздрагивал от непонятных звуков. Прицеливался из автомата на воображаемого врага, резко высовывался из-за углов строений, перебегал от самолётов к вертолётам, представляя, как будет задерживать забравшегося на пост злодея с обязательным криком: «Стой, кто идёт!», досылом патрона в патронник и следующей командой: «Стой, стрелять буду!», затем выстрелом вверх, а потом всё как-то невнятно представлялось в сладкой мути. Понятное дело, что злодей взят в умелом бою, там слава, может быть, награда и обязательный десятисуточный отпуск с поездкой домой. А там…… Федюня аж зажмуривался от представленных удовольствий. Ясное дело, поход в клуб на танцы в парадной форме, с тускло мерцающей на груди наградой. Федюня её ещё не представлял, успокаивая себя, что потом разберётся, что за награду ему присвоили.

Яростный стук поезда, пробежавшего по недалёкому железнодорожному пути, помешал размышлениям. Федюня вновь заходил по надоевшему посту. Подошёл к огромному тополю и, шепча: «Стой, кто идёт!», нанёс примкнутым к автомату штык-ножом удар в ствол. Штык покорно вошёл в древесину. Федюня потянул оружие на себя. Не-а.… Штык сидел прочно. Федюня потянул ещё и ещё. Результат тот же. Тогда он принялся раскачивать автомат, потихоньку пытаясь высвободить лезвие. Еле слышное «кррак» судным колоколом раздалось в голове часового. Безобразный обломок ножа торчал из дерева, а над стволом автомата торчала такая же безобразная ручка.…

Что уж тут рассказывать, как дальше было дело. На губе трое суток Федюня отбарабанил час в час.

«Дальше что было?» – спросите вы. Да так и было дальше. Однажды, уже на другом посту, огороженном двойным рядом колючки, Федюня пострадал из-за комбата Халеева, вздумавшего проверить молодого бойца.

– Рядовой, – размышляя про себя, чего б такого сказануть, произнёс: майор, даю вводную. Противник нападает вот из-за тех кустов, – уже уверенно Халеев ткнул пальцем на густой ольховник, росший неподалёку от входа на пост.

Федюня рухнул плашмя на землю, срывая предохранитель автомата и передёргивая затвор, лихо перекрутился через спину к опоре прожектора и, конечно же, ударяя по ней сразу отскочившим обломком штык-ножа.

Ещё хотите? Пожалуйста! Уже в Афгане Федюня сломал не меньше пяти штыков. Парни развлекались, по-детски играя в ножички, втыкая в песчано-пыльную мякоть земли штык-ножи. Федюня вошёл в азарт, плюнул на зарок – не прикасаться к этой хрупкой вещи. Бросил штык, и он попал в камень, предательски лежавший под тонким слоем грунта.

В рейде все открывали консервы именно штык-ножом. И ничего. Стоило то же самое сделать Федюне – Борисыча рядом не оказалось, о результате нет смысла говорить!

Вот ведь какая война нешуточная разгорелась между неодушевлённым предметом и вполне даже сообразительным и хорошим солдатом!

Поэтому Федюня таскал с собой маленький консервный ключ и перочинный нож. А штык-нож носил, как и все. Положено по уставу, что ты тут поделаешь?!

Уже потом, когда из учебки всех отправили в полк, воюющий в Афганистане, проклятый штык-нож и здесь не давал продыху солдату.

Случилось так, что на прочёсывании кишлака Федюня оторвался от своего напарника Борисыча, скользнувшего во дворик за высоким дувалом. Федюня видел, что Борисыч исчез, и двинулся вдоль глинобитной, покорёженной пулевыми отверстиями и выбоинами стены назад, чтобы в случае чего прикрыть друга. Борисыч уже смело топал по двору, давая тем самым понять, что здесь всё в порядке. Федюня выдохнул успокоенно, поправил ремень выставленного вперёд автомата и устало опёрся плечом о тёплую стену. Тут-то и навалился откуда-то сверху на него дух. Выбил из расслабленных рук оружие, зажал рот солдата горячей ладонью, а другой рукой схватил его за горло, пытаясь вырвать кадык. Федюня даже и не думал кричать, отдавая все силы тому, чтобы как-то вывернуться из жёсткого захвата, дать возможность воздуху прорваться в лёгкие. Он яростно вцепился в душившие пальцы, но не смог отлепить их от горла. Наконец Федюня сообразил каким-то уголком подёрнутого туманом сознания и, с трудом разлепляя раздавленные в кашу губы, грызнул передними зубами мизинец напавшего. И тут ему не повезло. Как раз на мизинце духа красовался серебряный перстень с камнем. Зубы Федюни, ломаясь от силы челюстей, соскользнули с него и уже острыми обломками впились в палец.

Дух дёрнул руку, но тут же сдавил ею шею шурави, помогая другой руке, уже давно душащей Федюню. Этого времени солдату хватило, чтобы перевалиться на бок и всадить в спину афганца непонятно как попавший в руку штык-нож. Тот завизжал, отталкивая от себя врага, который ещё и ещё раз воткнул штык в уже ослабленное тело духа. Федюня поднялся на колени, душман ещё был жив, изо рта его текла кровь со слюной. Он потянул руки к шурави, страшно блестя белками глаз. Федюня как-то равнодушно ткнул его в живот штыком несколько раз, не замечая бьющейся блестящей внутренности, пульсирующе выползающей из живота, распространяющей жуткое зловоние.

Борисыч оттащил парня за плечи от трупа.

– Федюня, Федюня, ты цел?! – Борисыч ощупывал окровавленного напарника.

– Ты глянь, Борисыч, – хрипло отплёвываясь кровью, пробормотал потерянно Федюня. – Нож-то…не сломался….

Проверка

Проверка…. Это слово повергло весь полк в хаотичную деятельность. Ещё бы, из самого ТуркВО понаедут генералы, будут шерстить и строить, соваться всюду, порядок наводить и «гривы сшибать» всем подряд, от комполка до самого зачуханного солдата, вечно сопливого Алимки Теймуразова.

Худо-бедно, привели в порядок прилегающие к самой взлётке пески, этими же самыми пыльными песками засыпали остатки взорванной курилки, под страхом губы вминали окурки в землю и затаптывали. Мало этого было для приёма комиссии! Крайне мало. Ну что тут покажешь?! Выгоревшие палатки, плац, в своё время укатанный минным тралом и залитый водой. Что-то вроде катка получается. Только солнце спекает подготовленную поверхность до твёрдости бетона. Даже взлётки для самолётов кое-где в Афгане так строили! Правда, на этом плацу редки были построения всего личного состава. Даже перед рейдами строился полк вдоль палаток.

Замполит маялся, места себе не находил. С кого ж спрашивать будут за политическую подготовку личного состава, как не с него?

– Вот же, твою мать! – матерился майор, беспомощно размышляя, чем-таки удивить комиссию, морщился и уходил в столовую, где солдаты битым стеклом обдирали до сахарного блеска столы и скамейки.

У входа в палатку пищеблока столкнулся с командиром. Полюбовались заблиставшими предметами быта, покурили, поскребли в затылках.

– Слушай, Семёныч, – задумался полковник, – ты бы какие-нибудь стенды сделал, что ли.… Там для постройки ДОСов[1]1
  ДОСы – дословно: дом офицерского состава. На самом деле, в Афганистане строились такие дома-бараки, где жили офицеры. Сплошная фанера. Позже даже стали разделять на комнатушки той же самой фанерой, вонючей от выступающего на жаре клея и ярко блестевшей.


[Закрыть] фанера есть, возьми, сколько надо, и напишите что-нибудь….

– Есть! – возликовал майор и заспешил к складам, сожалея на ходу, что не дошла до него такая простая мысль. Забыл всё к чёртовой матери с этой войной!

Рисовались майору какие-то яркие плакаты с лозунгами, выписками из уставов, суворовскими поучениями и маршрутом славного боевого пути полка. Сам себя одёргивал замполит, когда ж это успеешь, если до проверки три дня осталось.

– Ничего, ничего, – не давал поглотить подступающей тоске радость находки. – Художников со всего полка соберу, сутками рисовать будут. Пусть в полку сидят, в рейд не пущу! – соображал майор, указывая солдатам и начальнику склада, какие листы фанеры вытаскивать и как их резать.

… Увы! Художников в полку не нашлось.… Маляры, плотники – это пожалуйста! С нашим глубоким уважением! А вот рисовать – НИ-КО-ГО! Отчаялся замполит, затосковал больше прежнего. Но времени нет. Решил сам рисовать. По квадратикам. Достал учебники «Два мира – две системы», «Боевая и политическая подготовка солдат» и прочие и стал расчерчивать понравившиеся рисунки….

Федюня с Борисычем грунтовали фанеру. В водоэмульсионную краску добавляли гуашь, размешивали тщательно и старательно покрывали равномерным слоем будущий шедевр армейского искусства. Потом расчертили простым карандашом увеличенные квадраты в тех местах, где замполит собирался живописать. Двое суток с короткими перерывами на сон и еду друзья набивали через целлулоидный трафарет тексты густой гуашью, вытирали и подкрашивали грунтовкой те места, где поролоновый тампон выходил за края трафарета, выверяли оттиснутое с оригиналом – чтобы, не дай бог, ошибки не случилось.

М-да-аа-аа.… Чудо, а не планшеты получились! Весь полк к ним как на экскурсию ходил, когда выставили их вдоль палаток на просушку. Федюня с Борисычем ревниво охраняли дело рук своих, никого не подпускали ближе чем на три метра, запылят ещё, а то и руками залапают.

Командир полка пообещал подумать об отпусках для солдат и награде для замполита. Подождите, пока проверка пройдёт.

В ночь перед днём прилёта генералов майор распорядился занести планшеты в палатку, выселили из неё всю роту на улицу, а охранять наглядную агитацию остались всё те же Федюня и Борисыч. Замполит из своих запасов выделил пару банок тушёнки и итальянского томатного сока, перчёного и подсоленного, который можно было купить только в «Берёзке». Заслужили бойцы, что уж тут сказать!

На плацу красили нитрокраской рамы, чтобы раненько утречком выставить планшеты по всему периметру.

Борисыч улёгся на койку и задремал. Федюня сидел у буржуйки, вглядываясь в мерцающие силуэты кривобоких солдат, косоватых самолётов и танков, изображённых неумелой рукой замполита. Любовался! Думал даже, не податься ли после службы в художественное училище…. Потянулся Федюня, зевнул громко и забросил тушёнку в угли буржуйки, чтобы разогреть свинину, а в баночке она до кипения доводится, аж прижаривается к стенкам. А с томатиком! Чудо!

Зашёл замполит, зачем-то пересчитал планшеты, сверился с планом, как их завтра крепить, угостил «родопиной» Федюню и Борисычу оставил, потёр ладонями уставшее лицо и ушёл. Федюня выкурил болгарскую сигарету до фильтра, поставил котелок с водой для чая на печку и пошёл будить Борисыча. Ужинать пора.

Борисыч никак не хотел просыпаться, бурчал что-то, отпихивал Федюню локтями, потом сел, не понимая, где он и что от него нужно.

Федюня уже с кочергой в руках лез в буржуйку. С ужасом увидел, что банки как-то странно раздулись. Заторопился. Подцепил железной загогулиной одну и потянул к себе. Тут-то и хлопнуло. …Один раз. …Второй.… Кусочки мяса, брызги жирного сока, пепел выхлестнулись из печки. Обдали Федюню. Да хрен с ним, с Федюней! Два верхних планшета из стопок оказались как раз на пути фонтана. Борисыч всхлипнул и кинулся к ним, Федюня, совершенно обалдевший, стоял и смотрел на весь кошмар, который свершился по его вине.… Трясущимися руками взял банку с томатным соком и потянул язычок крышки на себя. Банка выскользнула и упала, предательски окропив и так пострадавшие планшеты.

Всю ночь Борисыч с Федюней подкрашивали поплывшие буквы, грунтовали при свете той самой буржуйки. Но, …увы! Жировые пятна выступали на «Боевом пути полка», а томатные капли никак не хотели закрашиваться, только чуть поблекли.

Ранним утром пришли солдаты, закрепили планшеты в рамах. Замполит только издалека видел, что все в порядке. Так и не успел поближе рассмотреть. Некогда было. Генералы прилетели в шесть утра, суровые, неприступные, с явными признаками вчерашних посиделок в Кабуле.

Быстро прошли в штаб, потом в офицерскую столовую, а после нее, уже подобревшие, размягченные, двинулись осматривать территорию полка.

Федюня с Борисычем прятались за палатками, ожидали неминуемую расплату за содеянное. Полдня протомились в ожидании. Курили бесконечно, не замечая крепости и вонючести «Гуцульских», мучались от жажды, но не смели покинуть своего укрытия. Все было тихо….

Отпуск, конечно, Федюня с Борисычем не получили, так же, впрочем, как и замполит награду. Уже через день после отъезда проверяющих замполит рассказал, что главному из них особенно понравилась художественная находка на планшете «Боевой путь полка». Этак всё получилось красиво, даже в память о павших бурые пятна крови умудрился художник на камуфлированном фоне отобразить….

Старый Новый год

Если бы не зеваки на берегу, Федюня долго бы забредал в воду, постепенно привыкая к прохладе моря. Но уж раз на него смотрели (а Федюня немного стеснялся своих кривоватых ног и семейных трусов синего цвета в белый горошек), то Федюня потихоньку хэкнул, бросаясь в мелкую волну, и погрёб шумными размашистыми гребками.

– Странный народ эти турки, – размышлял Федюня, то погружаясь с головой, то выныривая. – Чего это они пялятся? Водичка – класс!

Вчера, когда отмечали очередное знаменательное событие – подписание какого-то договора, Борисыч обстоятельно рассказывал Федюне о том, что никакое это не Мраморное море плещется возле отеля, а самое что ни на есть Мёртвое.… Ему якобы об этом рассказывал Степаныч, пастух из деревни. Степанычу можно было верить, тот многое знал, а рассказывал-то как, …заслушаешься! И ведь знал подлец и географию, и историю, и биологию. Только приврать любил. Не без этого! Иногда мужики его просто так приглашали выпить по пятницам, чтоб только разговор был интересный.

Прежде чем залезть в море, они с Борисычем осмотрели окрестности «Истанбул отеля», может, запрещено здесь купаться. Море-то мёртвое! Но, нет! Широкий пандус бетонного пляжа плавно стекал к самой воде, на нём были разбросаны пляжные кресла с закрытами зонтиками, и штабеля пластиковых лежаков указывали на то, что всё же народ здесь плещется. Да и углядели-таки Федюня с Борисычем водоросли всякие в воде и тени небольших рыбёшек. Значит, не такое уж оно мёртвое это самое Мёртвое море.

Федюня повернул к берегу, стараясь придать своим гребкам некую плавность и грациозность, среди зрителей наверняка и женщины есть!

– Во, Санёк обзавидуется, когда расскажу, что жил в пятизвёздочном отеле за сто десять баксов в сутки. Не поверит ещё! Да я ему всяких буклетиков набрал – поверит, только от зависти недоверием оскорблять будет….

Федюня аж остановился, когда вспомнил про жену Таисию и крупный разговор, предстоящий с ней по поводу тысячи долларов, которые оставил в отеле за неделю проживания, и обещанной, но так и не купленной дублёнке.

– А всё Борисыч, – негодовал с опозданием Федюня. – Давай, мол, поживём как люди, может, уже никогда и не удастся.…

Борисыч уже стоял на берегу, смахивая с огромного живота солёные капли и, подпрыгивая на одной ноге, ладонью выбивал воду из уха.

Федюня бодро подбежал к скамейке, артистично, как ему казалось, изображая спортсмена, и обмотался широким полотенцем.

Борисыч достал из сумки бутылку «Абсолюта», завёрнутую в бумажный пакет. Праздник у них тут какой-то: то ли рамазан, то ли рамадан. Не расслышал Федюня, когда их предупреждал глава делегации, запомнил только, что в эти дни ничего нельзя выпивать на глазах мусульман, чтобы не оскорбить их. Да и в полицию загреметь можно! А полиция у них тут о-го-го! Федюня первый раз аж подпрыгнул, когда автодорожные полицейские, вооружённые маленьким автоматами, что-то рявкнули в мегафон, и все машины остановились, освобождая переход для пешеходов. Федюня протянул руку к наполненной до краёв пахучей жидкостью вазочке из номера (со стаканами у них тут проблема!), тоже завёрнутой в бумагу.

– Между прочим пять долларов за бутылку, – с какой-то неопределённой горделивостью подумалось Федюне.

Борисыч невнятно что-то пробормотал, сдвинул бутылку с вазочкой, чокаясь так же глухо и невнятно:

– Ну, что…, давай, Федюня, за старый новый год…

Особенности национального травматизма

Борисыч сломал ногу.

Как, где, когда – никто не знал. Федюня с раннего утра крутился на стройке. Подвезли сборные дома, и надо было побыстрее сбивать доски с опалубки заранее приготовленных фундаментов.

Сентябрь. Дождливо. В солнечные редкие окна отдыхать не приходится. До зимы чуть осталось. И так уже зори прохладные. Зябко. Федюня по утрам пиджак набрасывает на плечи. А каково людям, что в школе живут? Условия-то не домашние. Толком не умыться, не побриться. И харчи казённые. Жалко людей. Но и сердце народ в деревне на безуютных держал, но помалкивал. Досталось крепко бездомным, когда потоп случился. Дожди несколько суток лупили нещадно. Уровень в реке поднялся неимоверно. А выше по руслу в водохранилищах перехлестнула вода через плотину, сломала укрепления и ринулась вниз огромной волной. Вот этой волной и смыло нижний берег деревни. Почти мгновенно. Те дома, что покрепче держались, ещё несколько суток простояли покосившиеся, зачерневшие илом подсыхающим и сползли-таки ночью в реку, вслед уходящей воде. Только на взгорке остался десяток краснокирпичных коттеджей. Фундамент удержал их и плита монолитная каменная, природой заложенная. Спокон веку не строились там. Ни огорода выкопать, ни колодца пробить. Лопата дзенькает, аж искры сыплются. А вот теремки понастроили. И гранит пробили глубоко. Метра по три высотой подвалы поставили. Бильярдные, бани, гаражи под землёй оказались. Федюня сам в строительстве участие принимал, помнил, как нежалеючи первосортный цемент немеряно уходил. А ограда вокруг домов какова, не менее чем на метр в грунт вкопанная! Из того же штучного, в три кирпича. Так что устояли дома. Понятно, ребята зажиточные в них жили. Как только успокоилась река, навезли жильцы стройматериалов. За пару недель мощную дамбу поставили. Укрепили, значит, свой бережок. Да только под суд отдать бы их! Речка не то чтобы очень уж бурлива, но и не особо спокойная, журчит на перекатах, новый путь себе пробивает и подтачивает потихонечку высокий берег, от которого до домов метров пятьдесят осталось.

Можно было, конечно, всем миром шум поднять против стройки той. Но глава сельский, мужик с башкой на плечах, свой, местный, на сходе поутихомирил. Взял ответственность на себя за дамбу, поскольку богатеи за свой счёт мост построили на месте старого, снесённоuj вместе с быками опорными. Прочный, широкий поставили и дорогу провели. Когда ещё обещанные на дамбу деньги придут. А как только появятся, так и на высоком берегу построим.

Всё лето строились. Из города народу уймища приезжало на помощь. Рабочие с заводов, солдаты, студенты. Здорово помогли. Много тонн ила, обломков домов, трупов животных диких, из леса принесённых, и домашней скотины вывезли. На стройке помогали. Спасибо им. Тогда помощь шла отовсюду. Бестолково везли что нужно и не нужно. Для стройки много чего было. Председатель быстро распределил материалы. Ничего на сторону не ушло, всё в будущие дома.

Только помощь бескорыстная во вред пошла. Это когда вещи и продукты привозить стали. Пострадавших на помощь в возведении им же жилья поднять не удалось. Упирались. Говорили, что правительство поможет. Ждали прихода новых караванов с гуманитаркой, давились в очередях, кривили губы при виде поношенной одежды и обуви, мяли в руках и выбрасывали тут же на площади центральной под памятник мужичку-боровичку, руку протянувшему. За подаянием небось! На ту руку кто-то и привесил лифчик женский невероятного размера. После этого перестали возить подержанное. Только новенькое, в упаковках блестящих, фабричных. Вот и томился народ бездомный в ожидании, не обращая внимания на угрюмые взгляды односельчан, с утра до позднего вечера вкалывающих на восстановлении.

Поначалу, когда ещё стихия не схлынула, главный российский спасатель драндюлей губернатору вставил знатных, и сам президент самолично прилетал на место бедствия, драндюлей добавив. Работа кипела. К концу августа должны были сто домов двухквартирных в эксплуатацию сдать. Именно столько семей пострадало. А в итоге? Эххх… Еле-еле двадцать завершили.

Сегодня губернатор в беленькой рубашечке со свитой приедет, будет смотреть, как строители вновьприбывшие конструкторы ставить будут. Вот и закрутился Федюня. Не заметил, как день прошёл. Зато почти два дома собрали. Приноровились мужики к домам сборным – конструкторам. Легко устраняли промашки заводские. Стягивали брусья, обшивали фанерой стены, обкладывали камнем по низу, стучали молотками на крышах, вгоняли гвозди в половые лаги, расстилали линолеум, а женщины возили по стенам квачами, размазывали клей и обои лепили, пока плотники рамы оконные уже со стёклами в проёмы вставляли. Детвора тут же крутилась, подметали стружки, полы вытирали от потёков клея, помогали, как могли. А что ж им делать-то? В школу только с первого октября пойдут, как только расселят страдальцев. А там…Короче, слепой казав: «Побачимо!»

Федюня зашёл домой переодеться. Не переться же к Борисычу в рабочей одежде! Таисия к ужину позвала. Федюня отказался, мол, Борисыча проведать надо. Степенно, не торопясь, помылся в душе, открыл шкаф, достал светлые брюки, рубашку. Оделся. Также неторопливо, по-хозяйски влез рукой на полку под накрахмаленное постельное бельё, выудил несколько купюр, не считая, сунул в карман. Таисия ни слова не сказала, как и вчера вечером, когда Федюня пришёл домой с изрядным запахом свежевыпитой водки. А что тут скажешь, коли мужик в дом приволок такую тьму деньжищ?! Пусть уж сходит к дружку, проведает, может, поможет чем-нито. Марья укатила в санаторий, а дочка Дарья с мужем в городе теперь живёт. Борисыч один пока да со сломаной ногой.

– Фёдор, возьми вот сала, пирожков напекла, борща сейчас сварила, в банку налью, отнесёшь Борисычу…

– Тай, ну что у него, сала, что ли, нет? В сельпо зайду, куплю что-нибудь, – отмахнулся Федюня.

Пока шёл к магазину, повстречался пастух Степаныч, уже пригнавший коров, разбредающихся по своим дворам. Степаныч издалека кивнул и заторопился в сторону своей избы.

– Ххеххх, – усмехнулся Федюня, – раньше меня к Борисычу заявится.

Хотел было один «чупа-чупс» взять, слышал в городе, как мужики «мерзавчики», малёхонькие бутылки водки называли. Но, не забыв о Степаныче, рассовал по карманам брюк две, а ещё одну в пакет положил, куда продавщица Светка сложила кольцо колбасы, пару банок шпротов и плитку шоколада.

– Шоколад, Федюня, больным всегда носят, – настояла Светка, – чтоб быстрее выздоравливали. Да и неудобно как-то без него.

Как и думал Федюня, Степаныч уже сидел на углу койки возле правой ноги Борисыча, стиснутой до колена гипсом.

– Здорово! – чувствуя неловкость от пакета и бугрившихся карманов, пожал руку Борисыча. – Как это тебя угораздило?

Подвинул табуреты. Один для себя, на другой Степанычу махнул:

– Чего расселся на постели? Потревожишь ногу-то.

Начал вынимать гостинцы, выставлять на стол. Степаныч засуетился в поисках ножа консервного, вилок и стаканов, быстренько вспорол банки, накромсал колбасы, разломал пальцами буханку пахучего ржаного хлеба, четвертинками нарезал несколько помидорин огромных, розовых, лопнувших от сока и сахара.

– Так чего молчишь? Что случилось? – опять спросил Федюня.

– Да потом расскажу, – поморщился Борисыч, ворочаясь, полусидя в подушках. – Как стройка?

Федюня добросовестно изложил прорабу, что сделали, как ждали губернатора, так и не приехавшего, сколько успеют ещё, если дождь не помешает. Степаныч уже разлил одну бутылку по стаканам и поторапливал друзей:

– Ну, чего ждёте? Прокиснет!

Выпили. Зажевали колечками колбасы. Помолчали.

– Нога не болит? – поинтересовался Степаныч, отвинчивая крышку следующей бутылки, накладывая на ломоть чёрного хлеба рыбёшку из банки, подвинув к краю стола, откуда Борисыч мог бутерброд ловчее взять.

– Пройдёт, – пробурчал Борисыч, принимая водку. – Ты бы, Степаныч, не торопился наливать. Давай покурим, поговорим, – глотнул из стакана и потянулся к сигаретам.

– Борисыч, пожуй, – забеспокоился Федюня, – небось не жрамши с утра.

– Таисия твоя прибегала, как только врачи уехали, приносила покушать. Спасибо передай. А то я после обеда да таблеток вырубился почти сразу, не успел сказать.

– Обязательно! – потеплело на душе у Федюни. – Передам! Она и завтра занесёт чего-нито. Вон, борща наварила кастрюлю огромную. Отказался брать с собой.

– Да нет, не надо. Дашка завтра приедет. Пока Марьи нет, поможет мне тут.

– Ну и ладно, – захмелел Федюня, прикуривая примину. – Ты мне вот что скажи, Борисыч. Как тебе удалось деньги вышибить из Армена?

Договор на строительство коттеджей заключали с этим самым Арменом. На все десять домов чохом. Все пункты изучил Борисыч, ни одного из них не нарушили ни заказчики, ни подрядчики. Всё в срок поставлялось, и зарплата выплачивалась вовремя. А вот как только вселились хозяева, платежи прекратились. Мужики-строители с кулаками к Армену, а он их в договор носом ткнул, что предоплату в размере стольки-то процентов они получили, а вот остальные денежки будут только тогда, когда дома будут сданы в эксплуатацию. А на вопрос, когда ж случится сдача, Армен честно ответил, что, может быть, и никогда. Всё просто. Не ставит, к примеру, хозяин дома унитаз или раковину в одном из санузлов – дом не готов. Этим и пользуются многие. Чего ж платить налоги с дома, коли он к жилью не приспособлен пока? Борисыч и Федюня все деньги, полученные ранее, на книжки отложенные, собрали, выплатили строителям. А что делать было? Они ж бригады сколачивали, плательщиками были за работы, вот и ответили.

А вчера Борисыч притащил на стройку чемоданчик, в котором покойненько лежали уютненькие толстенькие пачки денег. Много. Столько ровно, сколько задолжал им Армен по договору. Всё до копеечки отдал. Гульнули немного вечером. Не успел Федюня расспросить Борисыча, как ему удалось добыть заработанное. Пока домой возвращался с деньгами в газетном кульке, размышлял, на что потратить. Ну, «копейку» свою уж обязательно продать нужно и «четвёрку» взять. Всё побольше да поподъёмнее машина, а то и на «Ниву» с прицепом пересесть. Село есть село, то сена, то кирпич, то ещё что подвести, мало ли, какая оказия приключится. Опять же, телек поменять надо, а то старый только кашу-размазню на экране разводит. Дальше этого мысли ленились бежать, пусть уж Таисия думает, как и что.

– Не поверишь, Федюня, – озадаченно ответил Борисыч. – Чёрт его знает, как удалось. Сам Армен меня нашёл, поехали в банк, он там деньги получил, в бумагах расписались и всё. Говорил, что дом принят в эксплуатацию.