Текст книги "Проект «Асгард». Цикл романов «Легенды Фонарщика Лун». Книга первая"

На вершине зиккурата

Во дворе длинными, непрерывными струями лил дождь. Налетавший порывами ветер скручивал из дождевых потоков жгуты и хлестал ими деревья, дома, землю, взрывавшиеся брызгами лужи, полегшую зелень травы. Град уже прекратился, его крупные белые горошины, рассеянные всюду по округе, медленно таяли, превращаясь в прозрачные скользкие льдинки. Небо то и дело разрезали ветвистые зигзаги молний. Грохот и треск стояли оглушительные. Ворона с забора куда-то исчезла, наверное, ее подхватил и унес с собой ураган. Зато штакетник теперь облепили куски пленки от теплицы, располагавшиеся на нем аккуратно, через равные промежутки, будто их там кто специально развесил.

Дрова от косого дождя немного подмокли, но основную часть поленьев Марат спас. Правда, пришлось передвигаться бегом, согнувшись и прикрывая собой столь необходимое в их положении топливо, не заботясь о чистоте штиблет. В спешке грязи в дом нанес изрядно, даже неудобно сделалось. Марина на это отреагировала молча: просто взяла тряпку и вытерла размазанные по полу следы. Потом прислонилась спиной к печке, развернув руки, приставила ладони к разогретым кирпичам и неподвижно застыла в готовности слушать.

– Осмотревшись на местности и оценив обстановку, – Марат старался говорить непринужденно, в шутливом тоне, – докладываю: страшного там ничего нет. Гроза, как гроза, – бывают и посильнее. Воды много, но ее влажность находится в пределах допустимой нормы. Все соседи в укрытиях или спасаются на надувных плотах. Световой маяк исправен, сигнал подается в штатном режиме.

– Издеваешься…? – Девушка обиженно насупилась. – Вороне вот не до смеха теперь. Тоже, наверное, желала «на местности осмотреться», да силы не рассчитала, пала жертвой птичьей самонадеянности. Ты ее хоть похоронил?

– Улетела твоя ворона.

Он изобразил на лице сожаление.

– Не дождалась меня к собственному погребению. Вознеслась без последних почестей прямиком на небесную помойку. В жизнь вечную среди не скудеющих пищевых отбросов. Заслужила участь сию кротостью и всетерпением, страданиями праведными, молитвой страстной, к мусорному баку обращенной.

– А если без шуток, много дел ураган натворил? В городе сильный ветер такого впечатления не производит. Камень и бетон дает ощущение защищенности, ты ни за что не отвечаешь в плане последствий разгула стихии: есть коммунальщики, дорожники и прочие технические службы. Только наблюдаешь со стороны, будто фильм по телику смотришь…

– Нам в любом случае опасаться нечего. Дом у нас не из соломы, крыша в порядке, тепло в помещении обеспечено. Главное, нет нужды срочно отсюда выбираться по непогоде, на старом автомобиле, размытой дождем дорогой. Тебе же спешить некуда, правильно, ты к экзаменам готовиться приехала? Про себя я и вовсе молчу… Посему, давай займемся лучше завтраком, просушкой постелей и другими бытовыми заботами.

Его слова произвели на Марину успокаивающее впечатление. Она поправила у зеркальца над рукомойником прическу, принесла с террасы продукты и стала жарить яичницу-глазунью с сосисками. Только иногда бросала на Марата тайком испытывающие взгляды, будто желая узнать, не скрывает ли он от нее нечто важное.

Марат, достав из-под подушки тетрадь, прошел к окну, отдернул занавеску, пододвинул под себя стул, сел и, опершись одним локтем о подоконник, продолжил прерванное вчера чтение.

Сначала вторично бегло просмотрел первую запись. Ее странный, выспренний стиль и содержание могли бы навести на мысль о помутнении рассудка писавшего. Могли бы…, но онежские события ставили под сомнение психическую неадекватность автора. Конечно, Славян бывал порой излишне патетичен и даже чудаковат, отстаивая свои идеалистические взгляды, только, как теперь выяснилось, в них находилось место для действий, несовместимых с образом романтического странствующего трубадура.

«Ну, давай, друг, покажи нам свое настоящее лицо, – с грустью думал Марат – открой страшный секрет, ради которого стоило жить и умирать. Надеюсь, ты здесь ничего от нас не утаил»…

Он перевернул страницу и устроился на стуле поудобнее…

14 апреля 1999 года.

Честно говоря, я и сегодня еще нахожусь под впечатлением пережитого. Порой мой разум отказывается верить в реальность произошедшего, и тогда его захлестывает лихорадочное нервное возбуждение, частично справиться с которым удается лишь медикаментозным способом. Даже транквилизаторы не в силах полностью остудить жар моего тела, высушить струящийся по лицу пот, заставить померкнуть яркие картины тропического пейзажа, заслоняющего собой весь остальной мир. Я вновь и вновь оказываюсь в Мексике в Городе Богов, прохожу Путем Мертвых, поднимаюсь по ступеням Пирамиды Солнца и вижу перед собой коленопреклоненную фигуру сухопарого старика в распахнутой на груди белой рубахе. Он уже готов к ритуалу. В его руках короткий самурайский меч, в глазах – пустота. Опять слышу тихий, умиротворенный вздох, хруст взрезаемой плоти, перепуганные крики людей вокруг…

Никто не попытался его остановить. Все сначала молча смотрели, принимая происходящее за шоу, а потом начали метаться по площадке и кричать на разных языках, как строители Вавилонской башни, под ногами которых разверзлась бездна. Хватали в охапку малолетних и взрослых детей, подталкивали к спуску женщин, пытались куда-то дозвониться по мобильным телефонам, падали в обморок…

Почему я первым кинулся к нему? Ужели только потому, что я врач? Не думаю… Было еще что-то, что заставило меня действовать без промедления. Любопытство? Может быть… Ведь тетрадь в твердом переплете я заметил сразу, еще до того, как сталь проникла в тело самоубийцы. Она лежала меж его колен, как священный ритуальный атрибут, как магический фетиш, ждущий жертвенного окропления. Все затевалось им ради нее: восхождение на зиккурат, обращенное к востоку лицо, отточенный клинок, смерть и бесконечное равнодушие к окружающей толпе.

Но жертвенная кровь не пролилась на подготовленный алтарь. Опускаясь рядом с пожилым мужчиной на корточки, дабы не дать ему завалиться на торчащий из живота меч, я накрыл тетрадь своей сумкой. Затем, пользуясь суматохой, засунул ее в джинсы под ремень, опустив сверху майку. Спрятал от взоров тупых, обезумевших овец. Так что, можно утверждать, она досталась мне по праву, ибо только я распознал в ней нечто большее, чем стопку прошитых нитью бумажных листов. Наши пути пересеклись и объединились. Артефакт меня выбрал. Вещи, подобные этой, сами находят себе хозяев.

Когда прибыли полиция с медиками, мне оставалось передать им обмякший труп и сказать пару слов для полицейского протокола. Не понадобилось даже вызывать переводчика. Объяснились просто: знаками и с помощью плохого английского, который более-менее понимают все медики и полицейские в туристических местах земного шара. Моя супруга, активно способствовавшая межнациональному общению, получила в виде сувенира Пернатого Змея¹¹ на цепочке с зеркальца заднего вида реанимобиля.

Сейчас он болтается над ее туалетным столиком, каждый раз напоминая нам о приключении в стране пирамид, которое мы решили ото всех оставить в тайне. Иначе, какой от приключения прок? Расскажи мы все друзьям и знакомым, мы бы встали с ними на один уровень, потеряли бы нечто сокровенное, будоражащее нашу общую память и воображение. Лишились бы возможности владеть чем-то безраздельно.

Валентина недавно сделала в тату-салоне наколку вокруг левого соска. Надпись: «Mexico. Welcome To Nightmare»¹² и лаконичный рисунок: алую капельку крови. Теперь, когда мы занимаемся сексом, я ласкаю татуировку языком, и мне кажется, что она оживает. Медленно вращается вокруг коричневой пуговки, танцует танец возбужденной, пылающей страстью плоти. О тетради Валентина, естественно, не знает. Это касается только меня одного.

На счастье, приступы нервного возбуждения довольно редки. Они не способны помутить рассудок и сломить мою волю. Я хожу на работу и общаюсь с друзьями, стараясь ничем не выдавать своего душевного состояния, своих устремлений, своей избранности. Может, иногда чем-то обнаруживаю себя и кажусь окружающим странным, но обстоятельства заставляют спешить: время неумолимо, а сделать предстоит слишком много.

Завещание Алана Виндхаузера

Оставшийся после завтрака день, вплоть до ужина – обед они опустили – протекал в заботах, каковые еще утром обозначил для выполнения Марат. Хозяйка дома более с ним не спорила и даже порой советовалась по поводу некоторых незначительных частностей. К примеру, они в совещательном порядке постановили, что Марине лучше будет подвинуть свою кровать вплотную к печке, чтобы максимально использовать ее животворящее тепло.

Затем, распахнув все форточки, проветрили хорошенько помещение, избавляясь от банного запаха распаренной древесины стен и лишней влажности воздуха. Перенеся обработку сквозняком, постельное белье, матрасы, подушки и одеяла приятно порадовали своими вновь приобретенными качествами: к ним вернулись все признаки комфортности, столь свойственные этим предметам быта.

Дождь на улице не прекращался. Гроза ушла на восток, но ветер продолжал трепать обступившую дачный поселок березовую рощу, молодые яблоневые деревца на участках садоводов, мотал провода электропередач, к которым, впрочем, приют странников не имел никакого отношения. По проселку мутными селевыми потоками текли ручьи. В придорожных канавах кружились водовороты, шумели водопады и бурлили грязевой пеной плотины.

Иногда, вспомнив про Славкин дневник, Марат испытывал жгучее нетерпение. Его охватывало непреодолимое желание, бросив все, вновь предаться чтению, но всякий раз он через силу сдерживался. Торопливость, как верно подметил Настоятель, не пошла бы сейчас на пользу. Увлекшись поглощением страниц, можно было пропустить нечто важное, чего и сам автор написанных строк, возможно, в пылу накативших страстей не заметил. Исключительность документа обязывала к собранности. В отношении найденного вместе с дневником старинного манускрипта первое поверхностное суждение окрепло и переросло в убежденность.

«Не знаю, куда там дальше ниточка приведет, – размышлял Марат, – но эта брошюрка в твердом переплете подобна взведенной гильотине. Очень опасная вещица. Возможно, даже опаснее, чем я могу себе представить. Все началось с нее. Именно для установления ее местопребывания в конечном итоге послали майора с „лешими“ – тут сомнений нет… Хотя по поводу Славкиной неосторожной писанины они тоже откуда-то были в курсе: ведь сначала командир спецназовцев показал мне вполне современное канцелярское изделие, которое спутал с тем, что лежит сейчас здесь под подушкой. Кто их информировал? Неужели за Славкой все же стабильно присматривали, выжидая удобного случая для нападения? Тогда почему не вышли на тайник в подвале? Кабы слежка велась регулярно – непременно бы знали о тайнике и не тянули с расправой. И почему погиб тот, кто мог доставить к манускрипту напрямую? Не логично…»…

Увлекшись рассуждениями, он часто отвечал невпопад на Маринины вопросы и нарушал слаженность работы. Девушка только вздыхала, терпеливо повторяя предыдущую фразу, которую тот пропустил мимо ушей. Марат незамедлительно исправлял недоразумение, покаянно изображал полную покорность, с удвоенным рвением двигал мебель и вколачивал, куда нужно, гвозди.

Ближе к вечеру, когда хозяйка уже хлопотала у плиты, он улучил момент и опять заглянул в Славкину тетрадь. Искушение было столь велико, что Марат не мог ему противостоять, тем более – заняться ему все равно было нечем. Читать стало еще интереснее: появились новые персонажи, причастные к делу.

15 апреля 1999 года.

Сегодня мною выполнен перевод с английского листка, найденного между страниц дневника некоего Чарльза Эдварда Виндхаузера, члена тайного общества «Асгард», отца старика, вспоровшего себе живот на вершине Пирамиды Солнца. Раньше я без остатка был увлечен самим дневником, но вот, наконец, дошли руки и до исповеди самоубийцы.

Вообще-то, в тексте, скорее всего, имеет место духовное завещание, так как в нем недвусмысленно объясняется смысл содеянного, и даются ориентиры для нового обладателя – или обладателей – Знания. Ориентиры четкие, будто навеянные озарением. Хотя, догадаться о них не составляло труда – отец покойного умел излагать мысли на бумаге.

Думаю, в будущем, при помощи словаря и моих посредственных познаний в языке, я выполню подробный письменный перевод всего манускрипта. Чтобы лучше в нем разобраться. Перевод стану отделять от собственных дневниковых записей пунктирной линией. Итак, начну с последнего слова новоявленного «самурая».

Я, Алан Виндхаузер, профессор этнографии, будучи в здравом уме и твердой памяти, пишу эти строки в номере гостиницы «Глобус», на окраине Мехико. Мои земные дела завершены, соответствующие распоряжения по поводу наследства отданы душеприказчикам. Более ничто не удерживает меня от поступка, неизбежность которого определена самой Судьбой, ибо я не в силах далее в одиночку нести бремя тайны, по праву рождения возложенной на меня моим отцом, сэром Чарльзом Эдвардом Виндхаузером, отставным офицером Британского военно-морского флота.

Находясь на смертном одре, в возрасте восьмидесяти четырех лет, 17 июля 1946 года в нашем загородном доме близ Бирмингема, штат Алабама, он передал мне в руки запечатанный сургучом пакет, вскрыть который я имел право лишь в день моего совершеннолетия.

Тогда мне не исполнилось и одиннадцати, поэтому, хранителем документа стал давний друг семьи нотариус Арчибальд Мунк из нотариальной конторы «Гарднер и сыновья». Пакет был вскрыт 15 сентября 1956 в присутствии моей сестры Элеоноры Виндхаузер, его содержимое – дневник отца, окончательно перешло в мою собственность.

Теперь невозможно судить о мотивах, заставивших родителя сохранить этот документ в целости, не предав его огню или не уничтожив любым другим способом. Наверное, им двигало чувство долга перед своими потомками, носящими древнюю фамилию и титул, по легенде полученный их предком сэром Уилфридом Виндхаузером в Святых Землях от самого короля Англии Ричарда Львиное Сердце. Священный зов крови всегда стоит выше личных интересов и сиюминутных пристрастий, рыцарский дух старых времен обитает в благородных сердцах de profundis¹³ веков взывающий… Кажется, отец предвидел неизбежный новый коллапс западной цивилизации, в которой мне придется жить. Коллапс, уже однажды постигший ее в конце XIX, начале ХХ столетий. Может, делая меня наследником документа, надеялся преподать какой-то урок, смысл которого я не уловил. Или намеревался вложить в мои руки фамильный меч, способный повлиять на развитие мировой истории…

В любом случае, я оказался не достоин носить шпоры и герб. Мне не хватило решимости предпринять что-то действенное на пути Владетеля Тайны. Я не смог ею распорядиться. Даже больше – я ее боялся. Боялся так, что не спал ночами, мучился мигренями, перемещал сверток с дневником из одной банковской ячейки в другую, во всех окружающих меня людях подозревал шпионов. Год за годом, всю жизнь! Я просто червь, случайно поселившийся в запретном плоде чужого знания, безвольный Голем¹⁴, снабженный чужими письменами, трусливый выродок-лорд в чужих доспехах. Мне нет оправдания, ибо я – предатель родовой крови, жалкий ублюдок, позорящий прах собственных предков.

Но теперь все решено. Я, пусть частично, искуплю свой проступок: смою кровью позор предательства и, заодно, взорву этот обезумевший от беспрерывной, необузданной жратвы мир. Убогую, омерзительную реальность дешевых комедиантов и беспринципных ростовщиков. Приют вечно гнущих спину улиток, подобострастно лижущих салатные кущи своих хозяев в надежде приобщиться сладеньких листочков. Сияющую неоном крысиную нору порнократов, политый дезодорантом адвокатский гадюшник, украшенный стразами слоновник политиканов…

Пусть мертвые воскреснут и укажут дорогу живым. Я стану их проводником, их жертвенным агнцем, вестником, смотрящим прямо на солнце. В моих глазах сегодня нет страха, я не ведаю боли, не знаю отчаянья. Я вижу тень моего отца, бредущую берегом Вечности, и, да поможет мне Бог.

Алан Виндхаузер.

1 февраля 1999 года. Гостиница «Глобус», Мехико.

Ночной разговор

«Однако, чем дальше, тем эпичнее разворачивается повествование. – Захлопывая с силой тетрадь, усмехнулся Марат. – Просто Старшая Эдда¹⁵ какая-то! Запретные знания, искупительные самоубийства, зов крови, восстающие мертвецы, шпоры и герб… Было, отчего Славяну с резьбы сорваться. Он вообще тяготел ко всякого рода мистике, хотя и не смыслил в ней ничегошеньки… Поэтому столько книг у меня набрал по восточной эзотерике и философии. Хотел сдать предмет экстерном, дабы не блуждать в лабиринтах манускрипта вслепую».

Он поднялся со стула и до хруста в суставах потянулся. Огляделся вокруг: комната утопала во мраке, бледный вечер за окном угасал, укрытый серой поволокой моросящего дождя; Марина, стоя у стола, ковыряла ножом желтую грушу.

– Ты что огня не зажигаешь? Керосина мало осталось?

Марат еще разок с удовольствием расправил затекшие члены.

– Можно из полешек лучин настругать. Сделать?

– Не нужно…

Девушка повела плечами, будто сбрасывая с них невидимую руку, и опять замолчала.

– Да что с тобой?

Он удивленно замер, устремив взор на собеседницу.

– Что произошло-то? Какая муха тебя опять укусила? Долго мы будем вот так воевать по любому непонятному поводу? Может, объяснимся наконец…?

– Давай! – Голос Марины неожиданно зазвучал громко. – Мне давно пора тебе кое-что сказать. Думаешь, я к тебе тут прислугой приставлена? Горничной и кухаркой? Мнишь, будто дядя Костя меня, как дуру, послал сюда щи варить да с тряпкой по дому бегать? Я, между прочим, не только это делать умею. Могу из «Макарова» с двадцати шагов в пуговицу от пальто попасть и в бумажном фунтике на костре чай вскипятить, на скалу взобраться и в лодке на веслах озеро переплыть. С двенадцати лет машину вожу и разряд по художественной гимнастике имею!

– Здорово! Особенно разряд по гимнастике впечатляет. – Удивление Марата росло, но он старался не подавать вида. – Когда мне понадобится телохранитель, я к тебе обязательно обращусь. А сейчас, хочу заметить, что ты в любом случае, со мной или без меня, на дачу собиралась: в деревенской тиши к экзаменам готовиться. Может, я что-то неверно понял?

– Собиралась! Да много с тобой наготовишься?! Сидишь как сыч в сторонке, опусы почитываешь, аппетит для ужина нагуливаешь… А ужин остыл давно, его теперь заново разогревать придется по твоей милости! Время тратить!

– Ну, прости, пожалуйста, – он, искренне раскаиваясь, подошел к девушке и бухнулся перед ней на колени, – еще хоть единожды позволю себе подобное, можешь без промедления выставить меня за дверь. Без провизии, верхней одежды и средств к существованию, без надежды на возвращение.

– Нужна кому твоя верхняя одежда…

Марина сняла с лампы стекло и чиркнула спичкой, пламя осветило ее обиженное лицо.

– Такие старомодные лапсердаки сегодня только бродяги носят, им они задаром достаются. Ты когда в метро ехал, на тебя, наверное, все люди оборачивались, жалели бедолагу неимущего. Вырядился, будто на премьеру «Ассы» собрался.

– В самом деле? На рынке в Петрозаводске меня уверяли, что товар отменный – ультрамодный фасон мелкой европейской буржуазии. Итальянское качество, не знает износа и сезонных скидок, фаворит продаж, пронзительный писк сезона.

Марат, поднимаясь с колен, весело хохотнул, и, стараясь придать своему голосу подобострастное звучание, продолжил:

– А давай, ты меня немного жизни поучишь, по магазинам прогуляешь, на книжную ярмарку сводишь, покажешь, чем цивильный народ нынче дышит…

– Как попросишь.

Марина поставила в варочное отделение печи накрытую крышкой чугунную сковороду и, сменив гнев на милость, добродушно припомнила Марату их вчерашний вечерний разговор:

– Я же маленькая еще, ничегошеньки в больших мальчиках не понимаю, могу лишь в зоопарк проводить, да мороженым угостить «самым вкусным». Не боишься попасть впросак?

– Ни грамма. Беру все свои слова обратно и обещаю впредь вести себя как истинный джентльмен: учтиво и предупредительно. Хочешь, я немедленно отрежу себе язык и скормлю его бродячим собакам?

– Не нужно.

Девушка примирительно махнула рукой.

– Без языка тебе никак не оценить моих кулинарных изысков. Зря я что ли старалась, мясо два с половиной часа в соевом соусе с черносливом тушила?

– Ого! У нас сегодня, оказывается, воистину королевский ужин! Жаль, нет поблизости винного погребка или, на худой конец, доброй бабуси с малиновой наливкой за божницей. Очень пришлось бы кстати. Под мясо с черносливом…

– А коньяк «Арарат» не подойдет?

Марина, прищурившись, склонила голову набок, будто дразня собеседника своим неожиданным вопросом.

– Заменит коньяк бабусину «самтрестовскую» наливку? Хотя бы в крайнем случае, в виде исключения? Или мне отвезти его обратно в Москву, убрать в бар до лучших времен и подождать другого удобного случая для пьянки?

– Вы меня поражаете, сударыня! Ждать никак нельзя! Это такой приятный сюрприз – коньяк, даже словами выразить трудно! Нынче замечательный вечер: потрескивает дровами печь, колышется огонек керосиновой лампы, дождь стучит по крыше, пахнет еловой смолой и мясной подливкой, очаровательная хозяйка дома раскладывает на блюде крупные, отборные шпроты. В ее глазах играют алмазные искорки световых отражений, и, кажется, будто они подают тайные сигналы тому, кто способен их понять. Пить нужно непременно сегодня!

– Про глаза ты, конечно, врешь, но все равно – приятно. А шпроты – кстати, как ты о них узнал? – действительно можно открыть. Я, однако, не уверена, что они к коньяку будут уместны…

– По моему разумению, к крепким напиткам уместна любая закуска, главное – ее наличие в принципе. Шпроты же я вчера случайно заметил, когда искал в полосатом бауле коробку с запиской Настоятеля.

Марат засучил рукава своей рубашки и решительно двинулся к буфету.

– Можно, я тебе стол накрывать помогу? Хозяйствовать тоже немного умею: стаканчики расставлять, тарелки, могу консервную банку ловко взрезать и сковороду с конфорок снять.

– Лучше сходи на террасу за бутылкой. Там темно и холодно, нос страшно высунуть.

Марина скользнула за занавеску в свои апартаменты и принялась рыться в большой дорожной сумке, ничего из нее не вынимая, будто стесняясь чужих глаз.

– Погоди, сейчас фонарик дам, а то без него ты все продукты перемешаешь. И, умоляю, закрой потом железный ящик как следует – мыши по ночам не спят.

– Верно, – он поднес часы к свету, – ночь уже на дворе: без четверти одиннадцать. Скоро новый день настанет, и мы встретим его первыми, чтобы задобрить скрывшееся за тучами светило, воздав ему хвалебные тосты…