Текст книги "Сказания древа КОРЪ"

Сергей Сокуров
Сказания древа КОРЪ

И ответил дух добра и чистых стихий Агура-Мазда на вопрос растерянных людей, ищущих бога, в чём зерно его учения: «Кто пашет поле, кто сеет хлеб, тот возделывает Аша – Царство Света и Правды».

Авторский пересказ из «Авесты»

Пролог

I

Если вы путешествуете из Петербурга во Псков, вам не миновать Сиверского городка, что в тридцати верстах к югу от Гатчины. А остановитесь здесь на денёк, непременно загляните в увеселительное заведение под вывеской «У Анграманна». Владеет злачным местом «новый русский» неопределённого возраста по редкому, можно сказать, редчайшему имени Эшмо, по фамилии, вынесенной на вывеску над входом в погребок. Развязные завсегдатаи, почти жильцы подполья, предпочитают кличку халдей. В советское время знали в городке Анграмановых. Перестроечный представитель этого рода сообразил, что слог «ман» явная находка при занятии бизнесом. Добавьте теперь второе «н» к тому «ману»! Звучит? Супер, выражаясь на современном великом и могучем сленге.

Эшмо Эшмович Анграманн (так в паспорте гражданина Российской Федерации), человек малообщительный во вред заведению, о происхождении своём ни слова, кривой усмешкой отвечает на досужий вопрос, не с Кавказа ли он. Порывшись в городском архиве, можно, наверное, обнаружить автобиографию какого-нибудь Анграманова (с одним «н»). Бросится в глаза странный почерк, будто рука привыкла не буквы, а иероглифы писать. Возможно, жизнеописание не обойдёт и предков автора. Ими окажутся некие парсы, уроженцы Бомбея. Они якобы бежали из порабощённой английскими империалистами Индии. Однако всеведущие сиверцы утверждают, что владелец кабачка и всего каменного дома с угловой башенкой, похожего на маленький замок, натуральный семит. И в подтверждении своей уверенность укажут на выдающийся нос предпринимателя, назвав его «шнобелем», на мелкую волнистость конских (по жёсткости) волос на голове да на оттопыренные, острые уши. Ради справедливости, возражу: подмеченная «волнистость» характерна отнюдь не для сородичей царя Давида. Скорее для персидских мужей эпохи Ахеменидов. Взгляните на их рельефы.

Местные историки-любители к этой интересной информации добавят, что Анграмановы в каждом поколении были представлены единственным ребёнком – мальчиком, которому неизменно давали имя Эшмо. И вот какая странность: никто здесь не видел жён, хозяек, вообще работниц. Когда очередной Ангроманов отдавал Богу душу, объявлялся взрослый сын, фигурой, лицом и манерами похожий на усопшего отца («как две капли воды» говорят в таком случае). Он вступал во владение недвижимостью и делом. Предание упоминает здесь постоялый двор задолго до появления Сиверского городка. Обнаружен старинный портулан Ингерманландии, как шведы называли Ижорскую землю. На нём, у перекрёстка дорог, показано одинокое строение, трактир по всем признакам. Кому оно принадлежало, неведомо. В народной памяти, кроме вереницы Эшмо, ни одного имени не осталось.

При царях, выправляя паспорт, на вопрос «православный или какого другого исповедания?» энный по счёту наследник трактира отвечал: «Верю в Спасителя, рождённого от девы». Понятливый чиновник записывал пришлого (с виду басурмана) православным. Новый прихожанин посещал Дом Божий по большим праздникам. Вперёд, к именитым, не протискивался, скромно выстаивая службу в затенённом углу придела.

Революция не стала рубить сук на котором комиссары отдыхали за чаркой после борьбы за счастье человечества. Первым нэпманом здесь стал Анграманов. Последовавшая национализация превратила трактир в подвальную «точку общепита» со скучным собственным названием «Столовая» (в народе – «столовка»), где подавали вино в разлив. К удивлению многих, на должность заведующего был назначен «нетрудовой элемент». Он вовремя вспомнил о своём более чем пролетарском происхождении. Оказалось, его бомбейские праотцы были рикшами. То есть возили на собственных горбах колонизаторов. В анкетах заведующий не писал, как другие, «атеист». Он многословно подчёркивал свой атеизм отрицанием Христа и Христовой церкви, а также Торы и Корана, буддийских ценностей и языческих верований. Здесь необходимо отметить, что никто из колена Анграмановых в вопросах веры ни разу не солгал – ни царским, ни советским чиновникам. Причина этого станет понятна позже. Что – что, а этическое правило «не солги» никем из них не нарушалось. Они всегда говорили правду, но настолько иносказательно, что можно было толковать сказанное так и сяк. Из тонких, резко изломанных, будто зигзаг, уст Анграмановых бранные слова не вылетали. Даже чёрта они называли чёрным ангелом, а плохую девчонку дэвкой, и это «э» облагораживало неблагозвучное слово.

Ещё один признак был характерен для всех, кто звался Эшмо: они плохо переносили солнце. В ясную погоду тот или иной Ангроманов покрывал голову шляпой с широченными полями, а когда дневной свет был особенно ярок, вообще старался не выходить из дому. Да что там солнце! Наблюдательные сиверцы заметили, что и в самый глухой ненастный вечер в «маленьком замке» сразу гасили все огни, лишь хозяин выпроваживал из кабачка последнего посетителя. Будто не люди, а видящие в темноте кошки населяли дом. Сиверский городок в лице одного из Эшмо открыл в России эру очков с затемнёнными стёклами, причём, такой черноты, что проще было бы накладывать на глаза повязку из плотной ткани.

Вывести на чистую воду советского человека Эшмо Эшмовича попытался один из постоянных клиентов «столовки», лишённый заведующим кредита за бесконечное нахождение в «чёрном списке». Был он в прежней, трезвой жизни человеком больших дарований. Учился, говорили, до отчисления за «проступки, порочащие комсомол», в каком-то редком институте, что-то вроде «восточных языков». Так что не с бухты-барахты вещал, но словами знатока из лексикона падшего интеллигента. Дескать, этот падлюка, жмот, хуже жида пархатого, парс не по национальности, потому что такого народа вообще не существует. Он член тайной антисоветской секты парсов. Причём, извращенец, ибо не огню поклоняется, как нормальные парсы, верующие в этого… Агура… как его… словом, Ормузда, а тлеющим головёшкам, пеплу, покойникам («Ни одни похороны в городе не пропустит, сам видел, сука буду!»). Значит, вроде тайного сатаниста. Ведь не зря имя такое – Эшмо! «Что значит Эшмо?.. Плесни, браток!.. Это Асмодей, одно из имён дьявола, дэва, по-ихнему. И фамилия – Анграманов! Так это же дух тьмы Ангра-Манью! Понимаешь? Слушай, возьми бутылку, завтра выставлю ответную».

Может быть, после таких речей «околостоловковская» общественность и поднялась бы против местного дэва, да ниспровергатель зла в затрапезном пиджаке с отвислыми пустыми карманами, перегнул палку, когда коснулся того, чего в приличных домах не говорят. Эшмо-де спаивает народ, торгуя «зелёным змием». Такой поворот местных «зелёных змеепоклонников» не устраивал. Подавляющим большинством голосов городка тему закрыли.

Что касается перестройки… Доберёмся и до неё – к концу романа. А сейчас обратимся к двухвековой давности.

II

На исходе 1812 года в винный погреб трактирщика Эшмо Анграманова спустилась четвёрка ранних посетителей. Были они очень молоды. Ладно сидели на них видавшие виды шинели из серого сукна, с пелеринами, подпоясанные некогда белыми офицерскими шарфами. Головы двоих покрывали внестроевые фуражки с чёрным околышем, под цвет стоячих воротников. Третий отличался красным воротником и треугольной шляпой с плюмажем из общипанных ветрами чёрных и оранжевых петушиных перьев. Четвёртый красовался кивером, нарядным от цветных шнуров и приборной меди. Эти различия позволяли сведущему в особенностях обмундирования русской армии предположить, что уютному подвальчику на военной дороге оказали честь представители разных родов войск. А когда головные уборы, шинели, шпаги армейского образца и перчатки были брошены на лавку, такое предположение превращалось в уверенность.

Гусар Александрийского полка определялся сразу по ментику, доломану, ташке и рейтузам чёрного цвета, местами оживлённых красным сукном. Остальные молодцы, при эполетах красного поля, были в тёмно-зелёных двубортных кафтанах фрачного покроя, и панталонах, обещающих стать если не белыми, то серыми после стирки. Два чёрных воротника с красной выпушкой на мундирах различались тем, что один из них имел «учёную выпушку» – метку офицеров инженерных войск в виде серебряной галунной обшивки. Следовательно, второй чёрный воротник мог принадлежать артиллеристу. Золочёные пуговицы подтверждали. А красный воротник владельца треуголки подтверждал: линейная пехота, царица полей, составила в злачном месте компанию трём другим родам войск. Высеребренный медный полумесяц на груди пехотинца, с рельефным орлом, так называемый ринограф, указывал на чин подпоручика. Другие молодцы, судя по некоторым деталям и особенностям мундира, пребывали также в чинах не высоких.

В тот предрассветный час они оказались в погребе первыми. Выбрали стол у глухой стены под скатом крестового свода. Помещение наполнилось зычными голосами. Артиллерист и «линейный», оба голубоглазые и белые лицами, отличались высоким ростом и плотным сложением. Двое других (инженер и гусар) – были заметно ниже их, худощавы, быстры и ловки в движениях, глазами и ликом темны. Объединяли молодую четвёрку одинаковые волосы на голове, светло-русые и слегка волнистые. Если для пары великанов они были естественны, то их смуглые спутники выглядели так, будто надели парики из чужих волос.

Одинаковая «масть» громогласного «квартета» навела хозяина на предположение, что перед ним кровные братья. Он, разумеется, не видел и не слышал, как у входа в погребок, на вежливое требование патрульного офицера представиться, старший по чину, поручик полевой артиллерии, назвал четыре имени, добавляя к каждому «сын Борисов». При этом, произнося «Андрей», склонил голову и щёлкнул каблуками.

Раскрою истину. Двое гигантов, погодки (один из них – Андрей), наследовали дородство, окраску кожи и глаз матушки, природной волжанки. Младшие братья пошли в отца, человека неизвестно откуда пришлого на Нижегородчину, чернявого, как цыган, сухого и выносливого, точно мул, наградившего ребят трубным голосом. Он передал детям и мулье своё здоровье. Матушкиного же и на саму себя не хватило. Зато она одарила всех наследников чудесными своими волосами, ибо Борис Иванович, сколько помнили его родные, под вечным картузом ничего не имел, кроме черепа, обтянутого вытертым до блеска пергаментом.

Из разговора, происходившего за столом, Эшмо уверился в своём предположении и выудил много любопытного. В частности, он понял причину трудного сбора братьев. Мудрено было собраться офицерам из разных полков, гнавших Бонапарта.

Свела Борисовичей кончина батюшки, вдовца, который сам пахал в родовой вотчине на правобережье Волги, следовательно, однодворца. «Однодворцами» называли людей служилого сословия, владевших землёй в один двор, да «душами» наперечёт пальцев одной руки. Одним двором такой барин с семьёй и люди его жили, хоть в разных избах; вместе и поле обрабатывали. Борис Иванович, пристроив сыновей на царскую службу, кормил дочерей. Как им теперь без отца? Понятно, почему был невесел разговор горе-наследников за дешёвым вином.

Обсудив письмо сестры, полученное Андреем, теперь старшим в роду, одобрили его решение отпуска не просить. Посчитали постыдным для русского офицера в такое время уклониться от французских пуль. Правда, старший умолчал о другой причине остаться в строю: «А вдруг какая «дура», мне предназначенная, другому брату достанется! Как жить с таким грехом?»

– Антонине отпишу, – поставил точку Андрей, – хозяйство беречь бабьими силами с помощью Архипа да Силантия… Кто ещё там живой? – (ответа не получил, продолжил). – А как поход закончим, тогда порешим, кому из нас на земле быть, кому дальше лямку тянуть, офицерским жалованьем довольствоваться.

– Ежели кому будет решать, – воспользовался паузой безусый подпрапорщик, самый младший из четвёрки. Быстро заглянул в глаза братьев, увидел в них одни вопросы. – Война, как пить дать, ещё годы продлится. Может, никого из нас и в живых не останется. Так что давайте сразу бумагу в Нижний составим: так, мол, и так, отказываемся от наследства в пользу незамужних сестёр.

Мысль недавнего выпускника Санкт-Петербургского инженерного училища, одобрил второй из гигантов, пехотный подпоручик:

– А что, верно толкует Петруша. Оставим Ивановку сёстрам. По правде, я складывать свои кости в землях немецких не намерен, только домой мне ходу нет. Там всё равно, что христарадничать. Лучше уж до конца «ать-два, ать-два». Император наш, полагаю, наградит слуг своих, живота за него и за Отечество не щадивших. Давайте Бога просить, чтобы помог узурпатора одолеть в Европах этих. За труд и награда будет.

«Чёрный гусар», в чине корнета, досадливым жестом прервал брата. Три пары глаз уставились на него. Первый из младших братьев, более чернявый, чем Петруша, с пушистыми усиками, умудрялся быть одновременно и весело-нервным и угрюмым.

– Эка хватил, Игнатий! Держи карман шире! Что за проклятая русская натура всё у Боженьки выпрашивать, да на царя-батюшку надеяться. По мне, лишь руки наши собственные нам в помощь да голова, да удача в придачу, которая идёт навстречу тем, кто не ждёт её на печи, а ищет по всем направлениям.

Андрей глянул на третьяка строго и снисходительно:

– Что за особа такая – удача? Поясни.

Гусар вопрос в шутку не перевёл, неудовольствия поручика (теперь ставшего отцом для младших) не побоялся, понёсся дальше, горячась всё больше.

– Простите, братцы, за речи не по чину. Темнота вы ивановская, даром училища, словесные да арифметические, покончили и возле образованных трётесь. Удача – девица капризная: сегодня – такая, завтра – иная; то наградит вдруг, то как липку обдерёт – неудачей обернётся. С неё нельзя глаз спускать и, главное, не перечить ей. Но, принимая зло, как неизбежность, избавляться от него праведно. Не терять чести и достоинства. То есть быть верным слову и своим убеждениям, меньше мечтать пустопорожне, больше трудится в поте лица своего. Удача достойного заметит и оценит, и, глядишь, вновь на добро расщедрится. Только она никогда не догоняет ленивца, бредущего вслепую. Она становится на пути между целью и тем, кто уверенно идёт к задуманному через завалы и ямы и гадает: наградить – не награждать, а то и вовсе сделать дорогу непроходимой. Поравняешься с ней, тогда и решит.

Игнатию монолог наскучил:

– Нагородил ты словес, Сергей, угомонись! Выпьем лучше за нашу удачу.

– А мне плеснёте, кавалеры?

В световом круге от подвешенной над столом масляной лампы под жестяным абажуром показалась тонкая рука с серебряным блюдцем, на котором стоял на высокой ножке узкий бокал из хрусталя. Короткое замешательство, и мужчины вскочили. Упала табуретка. Андрей поставил её на место и переместился на шаг вбок, жестом приглашая незнакомку разделить с офицерами стол.

– Благодарю вас. За удачу пьют стоя.

Голос – глубокое, звучное контральто – завораживал. Братья подчинились ему. Петруша, начав с бокала дамы, стал было разливать из кувшина остатки вина, да Сергей, спохватившись, остановил его окликом:

– Эшмо! Неси лучшее, что есть, не этой дряни!

Хозяина за прилавком не оказалось. Гусар завертел головой, всматриваясь в затенённые углы – куда девался чёрт носатый? И замер, изумлённый: сквозь хрусталь бокала на серебряном блюдце просвечивало искристое вино гранатового цвета. Перевёл взгляд на стакан старшего брата, уже наполненный наполовину. То же самое – солнечный дар лучших виноградников юга. А ведь несколько минут назад из этого кувшина, что держал в руках растерянный последыш, они, соблазнённые дешевизной, пили мутную, бурого цвета жидкость, не столько пьянящую, сколько вбивающую в мозг тупой кол. Взял из рук младшего кувшин, подозрительно заглянул в него, понюхал. И запах другой – ну, просто аромат райского сада! Осторожно стал разливать по пустым ещё стаканам. Чудо повторялось. Видимо, братья Сергея этого не заметили. Они во все глаза разглядывали незнакомку, а та, ловя взгляды молодых мужчин, отвечала каждому лукавым прищуром странных очей и лёгкой улыбкой узких и бледных, красиво очерченных губ.

Когда гусар перехватил взгляд женщины, ему открылась тайна её глаз. Они у неё были слегка раскосы и разно окрашены (левый – насыщенного бирюзового цвета, правый – карий, тёмного оттенка). Занимало воображение и несоответствие между молодым, без единой морщинки, чистым лицом и ровно седыми, с блеском начищенного серебра волосами. Зачёсанные от висков и высокого лба к затылку и там схваченные чёрной лентой, они ниспадали из-под банта крупными локонами до пояса. Небольшая её головка с мелкими чертами несколько скуластого, смуглого или сохранившего летний загар лица была не покрыта, точно у девушки. «Разночтение» внешних признаков не давало возможности определить её возраст.

На незнакомке поверх кофточки из чёрного шёлка была надета бархатная безрукавка бордового цвета, расшитая речным жемчугом, обтягивающая маленькую грудь. Узкие плечи покрывала чёрная шаль. Такого же цвета юбка спускалась от тонкой талии, стянутой широким красным поясом, округлыми складками до середины голеней. Стройность бесстыдно открытых ног подчёркивали изящные полусапожки чёрной кожи, также расшитые речным жемчугом.

Сергей отметил про себя цветовое сходство своего мундира с нарядом незнакомки: чёрное и красное. Ему удалось рассмотреть это сказочное видение во весь рост и со всех сторон, когда он обходил стол, чтобы не тянуться через него к даме с протянутой стопкой, подобно мужлану. Гусар галантно прикоснулся краем своего захватанного, стакана к донышку сверкающего бесцветным хрусталём бокала и умудрился, как полагалось благородному русскому офицеру, поцеловать «фарфоровый» (определил он) мизинчик.

…Губы обожгло ледяным холодом. Кавалерист невольно отшатнулся, вызвав ироническую улыбку в уголках бледных губ красавицы. Сбитый с толку каким-то смутным, тягостным предчувствием, он вернулся на своё место за столом, и сразу раздался под сводами подвального помещения звучный контральто:

– Так за удачу, кавалеры!

Сдвинулись над столом с глухим звоном сосуды с вином, запрокинулись мужские головы, одним махом осушая стаканы. Когда женщина, не торопясь, допила своё вино, все пятеро совершили жертвоприношение Духу Удачи по русскому обычаю – рассыпалось по каменным плитам пола битое стекло. И вновь заговорила незнакомка, по-русски чисто, но произнося каждый звук старательно, словно прилежная в учении иностранка:

– Верьте мне, братья Борисовы: поход вы закончите победой и все живы останетесь. Но события и воля сильных расшвыряют вас по империи, а кого и за её пределы. В последний раз вы вместе, больше никогда не увидитесь. Вам и вашим внукам, и детям ваших внуков, их потомкам ближним и дальним суждены испытания жизнью. Они никогда лёгкими не бывают. Некоторым из потомства Борисова выпадут приключения необыкновенные. В радость ли, в горе – кто как их воспримет. И этим определит себе цену. Родину вашу ждут страшные войны и потрясения. Тайна покроет конец двух царей, и будут два цареубийства, на последнем и сама Россия во гроб ляжет. Но из гроба сможет встать, если корни её служилого люда не засохнут. Берегите их. Вам только и сберечь. Не поминайте лихом.

Хлопнула дверь за стойкой. Офицеры обернулись на звук. В свете коптилок на полках с бутылками обрисовалась тощая фигура Эшмо с двумя большими кувшинами в руках.

– Что ж ты, халдей лукавый, такую красавицу от приличных людей прячешь? – шутя, усилив громовые нотки в голосе, окликнул его поручик.

– Притом, Кассандру, – поддержал старшего брата Петруша.

И все четверо вновь обратили взоры на… на то место, где только что стояла предсказательница. Она исчезла. Будто не было её вовсе. Однако серебряное блюдце на торце стола свидетельствовало, что седоволосая молодка братьям не привиделась. Андрей подозвал хозяина.

– Мы только что беседовали здесь с женщиной. Она твоя жена, хозяйка?

Восточный нос сделал отрицательное движение.

– У меня нет жены.

– Ну, сестра, дочь? Или прислуга?

Анграманов пожал плечами:

– В доме нет женщин. Я живу один. Справляюсь.

Андрей обошёл стены, пробуя богатырскими руками железные прутья на окнах.

– Так, так… Сюда можно проникнуть незаметно через чёрный ход?

– Дверь на надёжных запорах, господин офицер. По лестнице я поднимался и спускался, она была у меня на виду.

Игнатий хлопнул себя ладонью, размером с окорок, по лбу, да так, что, будь это лбы младших братьев, то пришлось бы их выносить вперёд ногами.

– Сдаётся мне, я понимаю, – и виноторговцу. – Ступай, любезный к себе, – дальше братьям, перейдя на шёпот, когда они вновь уселись за столом. – Это всё от чёртова пойла! Привиделось. Что мы пили? Дай кувшин! – (поскольку стаканы и бокал превратились в осколки, пехотный подпоручик вытряхнул на серебряное блюдце густой, бурого цвета винный осадок, поднёс к губам, лизнул с гримасой отвращения). – От этого и слон ума лишится.

– Слишком просто, брат, у тебя выходит – допились до чёртиков, – усомнился Андрей. – Давайте-ка обменяемся впечатлениями, кто из нас что видел что слышал. Если мнения совпадут, значит, была та девица. Если не совпадут – каждому в отдельности привиделось от снадобья Эшмо, будь он неладен. Начнём, как положено у военных, с младшего по чину.

Впечатления от внешности незнакомки у сыновей Борисовых, в целом, совпали. Одинаково запомнилась всем и короткая речь незнакомки, и вкусовое ощущение дорогого вина, которого в кувшине не могло быть и, судя по осадку, не было. И всё-таки в реальность виденного трое из четверых до конца не верили и словам предсказательницы значения не придали. Только гусар отстаивал мнение, что седовласая девица не была плодом отравленного алкоголем ума.

– Ничего нам не привиделось! Была да сплыла бестия, выскользнула за дверь мимо ротозея хозяина – и вся недолга. Маркитантка она. Так одеваются только маркитантки. Все они гадалки, а эта особенная, колдунья. Сдаётся мне, правду она о нас сказала – не свидимся мы больше, не суждено. В последний раз мы вместе. Дети наши уже родства, имён дядей и не вспомнят. И друг друга не признают. Ведь кто мы? Борисовы сыны, Борисовичи. У нас даже нет настоящей фамилии. Коль уж не встретимся никогда, давайте условимся о заветном слове. Оно вроде пароля нам будет. Когда придёт время обзаводится фамилией, пусть каждый из нас навертит буковок, сколько захочет, вокруг того слова. Возьмём… Что возьмём?… Ну, хотя бы «кор» – от слова «корень». Какой корень, спросите? Да наш – сынов Борисовых корень! Притом, «cor» на латини значит «сердце». Тоже со смыслом. В груди каждого из нас одно сердце бьётся, русское. Крикнешь «кор!», звучит, издалека слышно.

Слова гусара развеселили братьев.

– Красиво говоришь. Ну, ты ж у нас любимчик муз, – заметил Игнатий, снисходительно улыбаясь.

Сергей остался серьёзным:

– А чтоб не забыть уговор… Хозяин, во сколько оцениваешь этот чёртов металл?

Серебра у Анграманова в заведении сроду не водилось. Сунутое ему под нос блюдце видел он впервые. Но отчего бы не признать, раз его благородие спрашивает? И Эшмо уверенно называет цену.

– Добро, – не стал торговаться гусар. – Неси вина, что с маркитанткой пили, не этой дряни.

Кувшин полетел в угол. Черепки разлетелись, и словно капли крови брызнули на стену. Хозяин, будто не заметив безобразия, отправился выполнять заказ.

– Погоди, Крёз! – властно вмешался Андрей. – Ты что, на вдове купца женился?

– Вчера карта шла, – пояснил корнет, устанавливая на столе блюдце. Поднялся с табурета и обнажил саблю. – Отойдите-ка в сторону.

Поручик с гримасой нарочитой покорности повиновался, бросив: «Чем бы дитя не тешилось. Пусть его». Игнатий и Петруша последовали за старшим братом подальше от рубаки. В свете масляной лампы блеснул клинок, глухо вскрикнула дубовая столешница, и серебряное блюдце разлетелось на две части. Обе подверглись той же участи. Гусар рубил лихо, умело, но всё-таки каждый из четырёх секторов по размеру немного отличался от других. Вложив саблю в ножны, Сергей собрал четвертушки. Стоя, изогнувшись над столом, стал аккуратно выцарапывать осколком хрустального бокала на серебре инициалы Борисовичей – А, И, С, П. При этом он согласовал старшинство по возрасту с размером обрубка. Закончив работу, сложил четвертушки впритык, прочитал вслух по часовой стрелке:

– АПИС… – задумался. – Слово какое-то… На имя похоже, не христианское. Где-то слышал. Или читал…

Хозяин за стойкой напрягся. Неужели опять неудача? Он долго ждал! Очень долго. Это входило в задание – ждать. Каких лиц? В каком количестве? Эшмо не знал. Надо было подкараулить в одно время несколько посетителей, не из простых, связанных родственными узами. Притом, имена их должны быть таковыми, чтобы при перестановке инициалов образовалось имя одного из извечных врагов людей, особенно этих. Главное, чтобы оно прозвучало под сводами погреба. Когда братья в разговоре назвали друг друга, Эшмо вмиг сложил в уме все комбинации. Увы, большинство образованных слов оказались без смысла. Одно, АПИС, было именем быка, земного воплощения египетского бога Пта, покровителя наук, искусств и ремесла. Чур его! Другим можно было бы начать проект, одобренный там, куда виноторговца и на порог не пускали, если бы не досадная мелочь. В том слове не хватало конечного звука, изображаемого в русском письме буквой «д». Как обойти это препятствие?

Невольно виноторговцу помог, ничего не подозревая, Игнатий. Услышав «Апис», он заметил:

– Хорошо, что не Аспид.

«Аспид! Аспид!», – как никогда громко отозвалось эхо под низким сводами зала. Эшмо удовлетворённо потёр за стойкой руки. Конечно, это не совсем то, что он ожидал, далеко не отлично, но, как говорят в этой стране, «на безрыбье и рак – рыба». На исполнение проекта придётся затратить немало дополнительных сил. Что ж, он готов. Выбора у него нет.

Гусар разворошил пальцами рубленное серебро.

– Ладно, разбирайте. На память о нашей встрече. Последней. И помните: «кор»!

Братья вновь сели за стол, теперь украшенный тремя сабельными шрамами, разобрали куски серебра, рассовали по карманам.

Потом пили вино, лучшее вино трактирного подвала в Сиверском городке, хотя того, что разделили с маркитанткой, не нашлось. Пили много, молча, как-то оцепенело, определил Эшмо, внутренне иронизируя над податливостью троих взрослых людей вздорному, казалось со стороны, капризу четвертого из них, одного из младших. Похоже, на гусара сильнее, чем на других братьев, подействовали чары маркитантки, но ведь остальные, не столь очарованные, могли бы привести в чувство одного. Нет, много не понимал в России виноторговец, хотя родился здесь, а до него рождались и жили несчётные Эшмо, его предки.

В тот день больше никто не заглянул к нему. Странно. Последние недели войска шли из Петербурга на юг потоком. Но хозяин посчитал, что день удался.