Текст книги "История России с древнейших времен. Книга IX. Начало 20-х годов XVIII века – 1725"

В 1718 году из северных союзников труднее всех приходилось датскому королю, потому что на его Норвегию направлены были удары все еще страшного Карла XII. Легко понять поэтому, какую радость произвело в Копенгагене известие о смерти шведского короля. Князь Василий Лукич Долгорукий писал к своему двору в начале 1719 года: «По смерти короля шведского здешний двор очень стал горд, надеется без всяких действий полезный мир получить и для того, кроме короля английского, всех союзников презирает». Датское правительство с торжеством дало знать союзным дворам, что Норвегия очищена от шведов. Долгорукий, поздравив короля с этим счастливым событием, предложил уговориться, как действовать вперед. В конференции, бывшей по этому случаю в марте-месяце; датские министры говорили Долгорукому: «Если теперь начинать только переписку о том, как действовать, то в переписке все время пройдет, а между тем Аландский конгресс будет продолжаться, и будут там хлопотать дело к концу привести». «Что соглашение между Россиею и Даниею не последовало ранее, в том виноват король датский, – отвечал Долгорукий, – ибо от царского величества предлагалось много раз, но с королевской стороны ни малейшего знака склонности не показано». Датские министры возражали: «Король не хотел входить ни в какое соглашение, видя, что на Аланде начаты мирные переговоры». «Предложения были деланы прежде Аландского конгресса, – отвечал Долгорукий, – да и во время Аландского конгресса было объявлено, что царское величество порвет конгресс, если король войдет в соглашение; царское величество сделает это и теперь, если увидит, что датское величество возобновит прежнюю дружбу и войдет в соглашение о действиях против неприятеля». Но министры продолжали делать выходки против Аландского конгресса: «Зачем было таким способом конгресс начинать?» Долгорукий отвечал: «Прежде начатия конгресса об нем было вам сообщено и предложено, чтоб отправлен был на него датский уполномоченный; но король не захотел этого; о ходе переговоров вам сообщалось». «А зачем вы нам не помогли, когда шведский король воевал Норвегию? – продолжали министры. – Вы обещали помочь весною, но до весны вся Норвегия могла бы пропасть». «Всякий может рассудить, – отвечал Долгорукий, – что в то время нельзя было ничего сделать: все равно, если б Зунд и Каттегат покрылись льдом, то, хотя бы все войска датские в Норвегии с голоду померли и вся Норвегия пропала, король датский не мог бы послать туда помощи. При первом возможном случае помощь была обещана; чего же вы еще больше требуете?» Этими перекорами, разумеется, нельзя было подвинуть дела. Долгорукий доносил, что в Дании хотят длить время, пытаются заключить мир с Швециею, если же увидят безуспешность попыток, тогда обратятся к России; продолжать войну королю датскому очень трудно по недостатку денег, и никаких приготовлений к войне здесь не делают в надежде на мир.

Но в Петербурге не хотели длить время и в апреле прислали в Копенгаген графа Платона Мусина-Пушкина узнать окончательное решение датского правительства. Царь предлагал соединить русский флот с датским и овладеть островом Готландом, который будет принадлежать датскому королю, а сухопутные войска будут действовать русские от. Финляндии, а датские в Шонии или по крайней мере в Норвегии. Датское правительство не согласилось на удаление своего флота от своих берегов; тогда Долгорукий и Мусин-Пушкин предложили во время действия сухопутных войск в означенных местах запереть датским флотом шведский в Карлскроне. Король отвечал, что о заключении шведского флота в Карлскроне надобно говорить с английским адмиралом, потому что одним датским флотом запереть Карлскронскую гавань нельзя, Дания должна оберегать своим флотом два моря – Немецкое и Балтийское. Долгорукий и Мусин-Пушкин спрашивали: если царское величество начнет сухопутные действия, то датский король где начнет свои сухопутные действия? Долго добивались ответа и не получили никакого. Долгорукий доносил: «Но всем поступкам здешнего двора видно, что король датский хочет для своего облегчения, чтоб войска русские действовали против шведов в одно время с датскими и принудили шведов к скорейшему миру, но не хочет письменного уговора, чтоб не войти в новые с Россиею обязательства и тем не рассердить короля английского, также и при будущем заключении мира иметь свободные руки; надеются, что король английский при этом заключении мира много им поможет, особенно в удержании Шлезвига».

В конце лета 1719 года порвание Аландского конгресса и сближение Швеции с Англиею заставили царя послать указ Долгорукому опять попытаться предложить датскому королю войти в соглашение и наикрепчайшее обязательство с Россиею насчет действий против общего неприятеля. Выслушав это предложение, король сказал: «Лучше пусть каждый из нас без всяких соглашений действует со своей стороны». В ноябре, узнав, что между Даниею и Швециею уже заключено перемирие, Долгорукий подал мемориал, в котором говорил, что это перемирие есть нарушение обязательств, существующих между Россиею и Даниею. Ему отвечали, что король заключил перемирие по необходимости, что положение Дании не позволяет поступить иначе и по настоящим обстоятельствам король имеет причины не раздражать своих соседей и союзников. Когда Долгорукий просил короля, чтоб не заключал мира с Швециею без царя, тот отвечал: «Я не виноват, что неприятель не хочет уступить того, что царское величество хочет удержать из своих завоеваний».

Наступил 1720 год, прошло четыре месяца; мира не было заключено между Швециею и Даниею, но правительство последней не думало и о войне. В мае Долгорукий доносил: «Указом вашего величества повелено мне сей двор склонять к продолжению войны; вашему количеству из прежних моих донесений известно, что я пристойными способами королю самому о том говорил, представляя все резоны и внушая, что к получению полезного мира немного надобно труда и времени. Но все те мои слова неприлежно изволил слушать, и ни малейшего знака склонности по сие время мне не показано, и по всем доказательствам нимало о продолжении войны не мыслят». Несмотря на то, что князь Василий Лукич не упускал случая исполнять царский указ. Узнав, что Швеция предлагает Дании очень невыгодные для последней условия мира, Долгорукий опять приступил к королю с предложением русской помощи для получения выгодного мира. «Действительно, – сказал король, – шведы ведут себя очень гордо в мирных переговорах и за уступку всей Померании только 500000 ефимков обещают; также и в других условиях от согласия еще очень далеко; надобно весь смысл потерять, чтоб на таких условиях заключить мир». Долгорукий заметил на это: «Если при нынешних обстоятельствах, когда государство Шведское в такой слабости находится, ваше величество ничего от Швеции не получите, то после во многие века такого удобного случая не будет». «До мира еще далеко, – сказал король, – а перемирие я еще продлил на шесть недель по крайней нужде: денег нет, военных действий начинать нечем». «Царское величество, – отвечал Долгорукий, – и не требует, чтоб вы немедленно начали военные действия, только не заключайте мира. Царское величество желает знать одно – что вы не поспешите миром». «Только б англичане не принудили», – отвечал король и с этими словами отошел от Долгорукого. Датские министры наконец высказались: «Если царь даст денег, то они возобновят войну». Но Долгорукий отклонил это условие.

Англичане принудили. В конце июня мирный договор между Швециею и Даниею был подписан: датский король возвращал Швеции все свои завоевания в Померании и Норвегии за 600000 ефимков и за уступку зундской пошлины; Англия и Франция гарантировали Дании обладание Шлезвигом. После этого князь Долгорукий был переведен на более важный пост в Париж, а на его место в Копенгаген был назначен знаменитый впоследствии Алексей Петрович Бестужев-Рюмин.

Так шла дипломатическая борьба между Россиею и Англиею при дворах Средней и Северной Европы. Перейдем далее на запад. Здесь на важном центральном дипломатическом посту, в Гаге, находился князь Борис Иванович Куракин, следил за отношениями западных государств – отношениями, к которым Россия никак не могла быть теперь равнодушна. Движение здесь, на западе, исходило из Испании, которая хотела поднять свое значение, возвратить свои итальянские владения, отнятые у нее во время войны за наследство ее престола, и для этого должна была вступить в войну с императором, получившим эти владения. Англия, озабоченная более всего быстрым развитием морских сил Испании, совершившимся благодаря деятельности знаменитого министра ее, кардинала Алберони, Англия спешила подать руку императору; Испания, с своей стороны, должна была действовать враждебно против ганноверской династии и хлопотать в пользу претендента Стюарта. Политика Франции превратилась в личную политику правителя ее, герцога Филиппа Орлеанского, который, боясь притязаний испанского короля Филиппа V на регентство и престолонаследие во Франции (в случае смерти Людовика XV), тесно сблизился с Георгом английским по одинаковости враждебных отношений к Испании. Так образовался союз между, императором, Англиею и Франциею против Испании, но союзники хотели сделать свой союз четверным, присоединив Голландию. Понятно, что Испания старалась не допустить Голландию приступить к союзу, и князь Куракин по отношениям России к Англии и императору должен был сблизиться с испанским посланником и действовать с ним заодно. 2 августа 1718 года Куракин донес, что был у него испанский посол маркиз Беретти и объявил, что его государь желает дружбы и союза с царским величеством, видя в том общий интерес обеих монархий; что король его обещает выставить тридцать военных кораблей и тридцать тысяч войска, которые должны соединиться с флотом и войсками русскими для действия против общих неприятелей. Куракин писал, что двор испанский надеется на вмешательство России и Пруссии в имперские дела по заключении мира с Швециею и что это вмешательство будет в интересах Швеции и Испании. Беретти рассуждал, что если ни одно из северных государств не заступится за Испанию, то королю его одному против Франции, Англии и цесаря трудно будет вести войну. Беретти объявил при этом Куракину, что шведский король просил у них денег и до сих пор просит, но кардинал Алберони ничего не дал и вперед не даст, если Швеция не вступит с их двором в союз и не обяжется помогать прямо или диверсию сделать; да и при заключении союза с Швециею будут они смотреть, будет ли Карл XII в состоянии исполнить свои обязательства, но главное – будет ли у него мир с Россиею, ибо если мира не будет, то дать ему деньги все равно что потерять.

Царь велел отвечать Беретти, что ему было очень приятно услыхать о королевском желании вступить с ним в дружбу и союз; только из предложения, сделанного в таких общих выражениях, нельзя узнать, против кого будет заключен союз, где войскам и кораблям соединяться, какие предпринимать действия и против кого. Беретти объявил, что союз должен быть заключен против цесаря и Англии; на другие же вопросы он отвечать не в состоянии без указа от двора своего. Между тем известие о поражении испанского флота английским произвело беспокойство в Петербурге, и 19 сентября царь велел написать к Куракину: «Может быть, король испанский при таком несчастии захочет помириться с цесарем; так вы под величайшим секретом сообщите испанскому послу наше мнение, чтоб король его не заключал скоро мира с цесарем, но тянул бы переговоры как можно долее, потому что цесарь и король английский уже не могут нанести ему большого вреда, внутри Испании действовать им нельзя. Пусть испанский король старается протянуть время до тех пор, пока у нас будет заключен мир с Швециею, а может быть, и союз. Мы об этом стараемся и имеем надежду на успех; но пусть и с испанской стороны действуют в Швеции в нашу пользу. А когда между Россиею и Швециею будет заключен мир, то испанский король может надеяться себе пользы как от нас, так и от Швеции». На это объявление Беретти отвечал, что король его не заключит мира, имея деньги, полученные от конфискации имущества английских подданных в Испании; Беретти обещал писать своему правительству, чтоб немедленно отправлен был в Швецию агент хлопотать о скорейшем заключении мира между царем и Карлом XII, причем распространился о том, как счастлив его король, что такой великий монарх ищет его дружбы и печется о его интересах, и что король будет стараться отслуживать за это царскому величеству при всех случаях. Куракин ждал от Беретти еще другого предложения, что видно из письма его царю: «Я при многих случаях желал ведать, ежели посол гишпанский имеет указы предлагать мне о всем том, как их резидент в Венеции то учинил Савве Рагузинскому, а именно, что король гишпанский намерен свататься (т.е. сватать сына) за дочь вашего величества, а вместо приданого желает шесть кораблей, а за то обещает сумму на год два миллиона, и в последней конференции с ним, послом, усмотрел я, что он указов не имеет или, и имев, не предлагает, ожидая заключения мира вашего величества с Швециею».

В то время как послы русский и испанский вели переговоры о союзе, обязывая друг друга величайшим секретом, английский посланник явно говорил правительству Штатов, что если оно не приступит к четверному союзу немедленно, то английский король вышлет в испанские моря эскадру и велит хватать все голландские торговые суда, идущие в Испанию, и тогда будет видно, кто больше убытку понесет.

9 ноября Беретти сообщил Куракину ответ на царские вопросы, присланный из Мадрида: 40000 испанского войска будет употреблено в Италии против австрийцев; 20 кораблей испанских соединятся с эскадрами русскою и шведскою для изгнания короля Георга из Англии, и когда эта цель будет достигнута, то Испания, не издерживая более денег на флот, даст субсидии царскому величеству. Куракин нашел, что и эти предложения так же общи, как и прежние, и потому поставил новые вопросы: 1) 20 кораблей испанских все ли военные, или между ними несколько фрегатов? Беретти отвечал: 20 кораблей все военные, фрегаты особо. 2) В каком месте и в какое время испанский флот должен соединиться с эскадрами северных держав? Ответ : в море английском против Шотландии, о времени же должно последовать соглашение впредь. 3) Какие способы для изгнания из Англии короля Георга? Ответ : из письма кардинала Алберони видно, что он имеет там надежную партию; царское величество и король шведский должны приготовить по семи тысяч человек войска для высадки в Шотландию; соединись с приверженцами Стюарта, эти войска легко могут выгнать короля Георга; король испанский не может выслать своих войск для этой высадки, потому что они ему нужны в Италии и на границах французских. 4) По изгнании короля Георга обещаются субсидии: на сколько лет и по скольку на год? Ответ : по скольку на год – этого в указе не объявлено, известно одно, что дана будет сумма немалая; но дана она будет с тем, чтоб царское величество и король шведский, вступая в империю, напали на ганноверские владения Георга, также на императора и продолжали войну до получения честного, прибыточного и постоянного мира. Куракин заметил, что обязанности не уравнены: Россия и Швеция должны будут высадить свои войска в Шотландию и выгонять короля Георга безо всякого вознаграждения, потому что субсидии назначаются только по его изгнании за новые действия в империи. Беретти обещал донести об этом замечании своему двору и чрез несколько времени объявил, что испанский агент ирландец Лолес уже проехал в Швецию с поручением стараться о примирении Карла XII с царем и чтоб шведский король сделал высадку в Шотландию в будущем апреле или по крайней мере в мае-месяце, за что получит 200000 голландских ефимков субсидии; все эти деньги уже в Амстердаме у банкиров, только не будут выданы Карлу XII прежде завоевания Норвегии, потому что транспорт в Шотландию без этого состояться не может. Агент действительно поехал, но понапрасну: Карла XII не было более в живых.

Смерть Карла XII уничтожила в самом зародыше сближение России с Испаниею. В 1719 году, после разрыва Аландского конгресса, когда мир, а потом и оборонительный союз между Швециею и Англиею поставили Россию в затруднительное положение, Куракин переслал в Петербург свое мнение о положении дел: «С первого взгляда кажется, что Швеция миром и союзом с Англиею приобрела великие выгоды; но кто посмотрит вдаль, иначе рассуждать будет. Короли английский и прусский дали шведам довольно денег для исправления разоренного; шведы будут получать также субсидии от Англии и Франции, что даст им средство к обороне; флот английский будет их защищать от нападения русских войск и флота. Таким образом, Швеция будет в безопасности. Но этим она и должна ограничиться, потому что английских и французских субсидий недостаточно для войны наступательной. Швеция продала свои германские провинции Ганноверу и Пруссии и этим лишилась своего прежнего значения в Европе, благодаря которому многим законы предписывала, но взамен не приобрела ничего, потому что деньги будут в один год истрачены. Вся надежда Швеции на дружбу Англии, но в чем будет состоять английская помощь? Разве Англия согласится объявить войну России, помогая Швеции в наступательном против нее движении? Прямо напасть на русские области нет никакой возможности для Швеции. Остается одно средство – ввести свои войска в Польшу; но где высадиться? В Штральзунде? Но Штральзунд еще за датским королем. Потом, позволит ли прусский король пройти шведским войскам в Польшу? Для него вовсе не выгодно видеть войну в своем соседстве, допустить Швецию прийти в силу и вступить в союз с королем польским, притом неизвестно, заключит ли Дания мир с Швециею. С русской стороны надобно стараться не допускать до этого мира, и хотя большой выгоды от этого не будет, ибо Дания по своей слабости и недостатку в деньгах не согласится действовать вместе с нами против шведов, однако довольно того, что у Швеции и Англии руки будут связаны, довольно им будет хлопотать около датского короля, стращать его и к миру принуждать. Король польский может заключить мир с Швециею и наступательный союз против России. Лично он был бы к этому и склонен, да сила в нем невелика, все зависит от Речи Посполитой, которая войны с Россиею не начнет: неспособность ее к этому известна при дворе царском и повсюду. Надежда польского короля на помощь от двора цесарского останется тщетною: явным образом этот двор никогда не выступит против России, разве под рукою будет одними словами помогать врагам ее, но ни войска, ни денег не даст; первого по многим причинам, а вторых – потому что нет их. Как же теперь должно поступать России, какие предпринимать предосторожности? Во-первых, надобно стараться держать при себе Речь Посполитую Польскую. Во-вторых, несмотря на то, что король прусский мир заключил с Швециею, надобно продолжать быть в добром согласии с берлинским двором, потому что он, заключив мир, не вошел ни в какие обязательства с Англиею и Швециею против царского величества и собственный интерес его требует жить в добром согласии с Россиею. Правда, он поступил малодушно, заключив отдельный мир с Швециею, но этот мир служит к ослаблению Швеции, а не к усилению; если же скажут, что Россия лишилась союзника, то от Пруссии такая же была бы польза, если б она и не заключила мира с Швециею, все равно вела бы себя нейтрально. С Англиею надобно избегать решительного разрыва, и кораблей английских подданных не захватывать; пусть с их стороны начнутся неприятельские действия, чтоб можно было парламенту и народу показать справедливость России и неправоту короля и министерства. Нам надобно сблизиться с главами партии тори и чрез них препятствовать в парламенте проведению предложений от двора; побуждать английское купечество, заинтересованное в русской торговле, делать свои представления парламенту в форме писем от одного к другому, безымянно печатать в Англии для народного ведения о том, какие дальние виды министерство, получа Бремен и Верден, имеет к предосуждению английской свободы, какой вред произойдет для балтийской торговли и проч. С Голландиею надобно жить в дружбе и стараться об усилении торговли с нею, для чего ввести в наших гаванях добрые порядки, чтоб не было столкновений с голландскими купцами. На французский двор я мало возлагал надежды и вперед не возлагаю: несмотря на все обещания, данные нам герцогом Орлеанским, он обязался платить субсидию Швеции без всякой выгоды для Франции, только в угоду королю английскому. Общность интересов между Россиею и Испаниею побуждает их к союзу; но чрез разорение флота Испания потеряла главную свою силу, осталась телом без рук, нет у нее того, чем вдали доставать может; и так теперь обязываться с нею трудно; но прежде можно было бы что-нибудь сделать для взаимной пользы. Остается теперь самый трудный вопрос: что лучше – мириться или продолжать войну? Разумеется, надобно всячески стараться о мире. Главное затруднение с шведской стороны составляет уступка Ливонии, Ревеля, Выборга. Ревель, Кексгольм и Выборг нам возвратить нельзя по их положению; а Ливонию Швеция не уступит переговорами, надобно принудить ее к этому оружием. Но успех оружия зависит от перемены в отношениях между европейскими государствами. Окончание испанской войны должно разрушить четверной или пятерной (если считать герцога савойского) союз; Франция долго не вынесет рабства, в каком она находится теперь у Англии, в колониях уже начались между ними столкновения. С другой стороны, Франция завидует великой силе цесаря, и если теперь герцог Орлеанский для личного своего интереса находится в дружбе с австрийским двором, то по окончании испанской войны будет поступать иначе, и прежде всего Франция поднимет турок против цесаря. Голландия, оскорбленная гордыми поступками Англии, охотно вступит в союз с Франциею. Оканчиваю итальянскою пословицею: Chi guadagna il tempo, guadagna la vita (кто выигрывает время, выигрывает жизнь)».

Испания кончила тем, что для удовлетворения императора, Англии и Франции пожертвовала кардиналом Алберони; с его удалением рушились обширные замыслы, в которых Юго-запад Европы соединялся с северо-востоком. В начале 1720 года Куракин доносил царю: «По дисграции, учиненной кардиналу Алберони, я с послом гишпанским коммуникацию пресек, убегая всякого подозрения». В это время Куракин хлопотал о том, чтоб не состоялся в Голландии шведский заем по шести процентов с порукою Штатов. «Время пришло деликатное, – писал Куракин, – и должность каждого из верных подданных – свое мнение с чистою совестию объявлять. Интерес вашего величества ныне весьма требует, чтоб торговля в Балтийском море с русской стороны оставлена была совершенно свободною и спокойною, потому что Англия и Швеция на море будут очень сильны и запретить вывоз хлеба и прочего в Швецию будет невозможно; притом восстановление свободной торговли уничтожит неудовольствие здесь и в других странах; и я остаюсь при прежнем мнении, что Голландскую республику содержать нейтральною, с цесарем дружбу восстановить, особенно же прусского короля и Польшу в неотменной дружбе содержать. Считаю своею обязанностию доносить, как усиливается здесь неудовольствие вследствие запрещения с русской стороны вольной торговли на Балтийском море, арестования кораблей в Данциге и конфискации груза; неудовольствие распространяется и между теми. которые были склонны к интересам вашего величества». Петр признал справедливость мнения Куракина и объявил вольную торговлю в Балтийском море с возвращением прежде конфискованных товаров, что произвело очень благоприятное впечатление в Голландии.

Здесь Куракин легко уладил дело, подобное которому так трудно было уладить в Вене. Одинаковой участи с Плейером подвергся голландский резидент Деби, которого неприятные для русского двора донесения были перехвачены. Деби писал своему правительству, что боится бунта в России, что здоровье царя непрочно, а наследник, царевич Петр, чрезвычайно слабого здоровья, не ходит и не говорит и постоянно болен; что царевич Алексей умер не своею смертию, что ему открыты были жилы; что Гёрц в частном разговоре с Брюсом на острове Аланде предложил проект брака между герцогом голштинским и царевною Анною; Деби писал, что царица будет поддерживать этот проект, чтоб обеспечить себе убежище в случае нужды. Дом Деби был окружен стражею, все у него было опечатано. Жалобы правительства Штатов на такое нарушение народного права Куракин отстранил замечанием, что само голландское правительство недавно поступило точно так же, арестовав Гёрца по требованию английского правительства, когда открыты были замыслы Гёрца и Гиллемборга в пользу претендента. Отозванного из Петербурга Деби Штаты отправили в Стокгольм: Куракин протестовал против этого, но понапрасну.

Программа Куракина выполнялась: Голландия оставалась нейтральною; с цесарем сношения были возобновлены; с прусским королем и Польшею находились в особенной дружбе; наконец, не разрывали и с Англиею. Здесь можно было действовать точно так же, как и в Польше, потому что и здесь интерес короля был отделен от интереса народа: в своем собственном ганноверском интересе, чтоб закрепить Бремен и Верден за Ганновером, король Георг заключил мир и оборонительный союз с Швециею; но захочет ли английский народ из-за ганноверского интереса тратиться на бесплодную оборону Швеции, потому что одною этою обороною нельзя принудить Россию отказаться от своих требований? Благоразумие требовало от России отделить в Англии народ от короля и, враждуя с последним, оставаться в мире с первым. Летом 1719 года, в то время как в Стокгольме велись деятельные переговоры для сближения Англии с Швециею ко вреду России, русский резидент в Лондоне Федор Веселовский внушал англичанам, что ганноверские министры из своих частных видов употребляют всевозможные коварства, чтобы ссорить Россию и Пруссию с Англиею, и произвели такую смуту, что Англия кажется двором ганноверским, потому что управляется его интересами и политикою, и те, которые не согласуются с страстями этого двора, принуждены быть в несогласии и с Англиею. Веселовский доносил своему двору, что внушения его производят большое впечатление, что между англичанами начинается ропот на силу ганноверских министров и говорят, что надобно положить конец этой силе.

С такими ж внушениями Веселовский обратился и к английскому государственному секретарю Стенгопу. «Царские войска, – говорил резидент, – выведены из Мекленбурга; несмотря на то, ганноверские министры не перестают клеветать на царское величество, приписывая ему враждебные намерения против цесаря. империи, Польши, чтоб прикрасить этим свой договор, заключенный в Вене, и особенно чтоб поссорить Россию с Англией. Но их коварства опровергнуты перед целым светом великодушным поступком нашего государя, который оставил интересы своего ближнего свойственника, герцога мекленбургского, для сохранения спокойствия в Германии. С Англиею царское величество поступает всегда доброжелательно и надеется, что она не пойдет против его интересов. Но если он обманется в своей надежде, если Англия заключит хотя оборонительный союз с Швециею, то он будет смотреть на это как на объявление войны России». «Мы имеем причины опасаться, – отвечал Стенгоп, – что у царского величества нет доброжелательных намерений относительно Англии; мы основываем свои опасения не на лживых внушениях ганноверских министров, но на подлинных известиях, что эмиссары претендента (Стюарта) не только живут постоянно при дворе царском, но трактуют с министрами об интересах претендента; как же после того Англия может иметь мнение о добрых намерениях царского величества? Видим и другие доказательства нерасположения царского величества к Англии: нашим купцам запрещен свободный торг с Швециею; и если с русской стороны продолжится намерение лишать торговли своих приятелей, то мы наконец принуждены будем принять свои меры». По словам Веселовского, ему легко было опровергнуть «слабые резоны» Стенгопа; он отвечал, что сильно сомневается в справедливости известий о претендентовых эмиссарах в Петербурге; но если б даже это была и правда, то почему Англия до сих пор не вошла на этот счет в соглашение с Россиею, как то сделала с другими державами? Что же касается до запрещения торговать с Швециею, то это сделано потому, что Швеция запретила торговлю с Россиею; пусть все державы настоят, чтоб Швеция уничтожила это запрещение, тогда и Россия позволит свободную торговлю с Швециею. Стенгоп сказал на это: «Англия по общности торговых выгод и по услугам, которые она оказала царскому величеству в настоящей Северной войне, может требовать со стороны России внимания к своим интересам; а заключать конвенцию насчет претендента неприлично, потому что Англия и без того надеется на доброе расположение царского величества». «Какие услуги Англия оказала России в настоящей войне?» – спросил Веселовский. «Англия, – отвечал Стенгоп, – допустила царя сделать большие завоевания и утвердиться на Балтийском море; кроме того, посылала свой флот и помогала предприятиям царским». «Англия, – сказал Веселовский, – допустила царское величество делать завоевания, потому что у нее небыло средств помешать этому, не имела и желания благоприятствовать успехам России, но по обстоятельствам должна была оставаться нейтральною флот свой посылала в Балтийское море для защиты своей торговли и для обороны короля датского в силу заключенного с ним обязательства».

Узнав, что Англия снаряжает сильный флот в Балтийское море, царь велел Веселовскому спросить у Стенгопа, каким намерением этот флот будет отправлен? Стенгоп отвечал, что флот отправляется к датскому королю по примеру прошлого года, причем Англия, кроме охранения своей торговли, не имеет никакой другой цели. «Не знаю, – сказал Стенгоп, – какую причину имеет царское величество сомневаться насчет Англии; но мы имеем важную причину опасаться России, потому что эмиссары претендента при дворе царском договариваются о низвержении короля Георга». «Я весьма опасаюсь, – писал Веселовский царю, – нет ли между якобитами (приверженцами Иакова Стюарта), находящимися в России, какого-нибудь лживого человека, который или будучи подкуплен, или из недоброжелательства сообщает здешнему двору и то, что, может быть, его товарищи и не делают; но верно то, что английское министерство принимает это дело за высшую себе обиду, которою оправдывает все враждебные действия ганноверского двора против вашего величества. Также весь народ, по разглашениям якобитов, убежден, что ваше величество находитесь в согласии с Испаниею и при удобном случае намерены вместе с нею сделать высадку в Англию».