Электронная библиотека » Сергей Соловьев » » онлайн чтение - страница 34


  • Текст добавлен: 4 ноября 2013, 19:07


Автор книги: Сергей Соловьев


Жанр: История, Наука и Образование


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 34 (всего у книги 53 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Туркестанов возвратился с новою грамотою, в которой Вахтанг, называя Петра «неугасимою лампадою при гробе Христове и венцом четырех патриархов», а себя – «потомком Давида и Соломона», уверял в своем послушании русскому государю, которого пришествия они все, христиане, ожидали, как Адам, сидя в аду, ждал сошествия Христа-избавителя. Вахтанг писал, что он получил и от шаха приказание идти на лезгинцев; а Туркестанов объявил, что турки присылали к Вахтангу, требуя, чтоб он поддался султану и соединил свои войска с турецкими для войны против Персии, за что получит власть над всеми христианами, подданными Порты в Грузии и Иверии, но Вахтанг отвечал, что не хочет изменить персидскому шаху. В октябре Вахтанг писал, что он в походе на лезгинцев, но что кахетинский царь Константин, враждуя с ним, помогает неприятелю.

С дороги из Дербента назад, в Астрахань, Петр отправил к Вахтангу подпоручика Ивана Толстого склонять царя, чтоб он убедил шаха уступить России Каспийское прибрежье и христианские свои владения для сохранения остального с помощью императора от бунтовщиков и притязаний Порты. Толстому Петр дал следующие пункты: «Говорить, рассуждать, внушать и утверждать: 1) о повороте нашем, что весьма нельзя было далее идти; 2) что нам невозможно вдаль ходить с такими войсками, не учредя магазинов, что чинить надобно через море и, ежели не скоро сделается сие, чтоб сумнения не имели. Сие всякими образы им показывать и укреплять их; 3) о деле шаха персидского понуждать принца, рассуждая ему собственную его пользу, также когда шах сам уступит, то уже никому во оное вмешиваться будет нельзя, а шаху, в такой будучи нужде, для чего б наше предложение не принять? Понеже лучше малое потерять ему, нежели все государство свое, а может быть, и живот свой. Смотреть, примечать и, разведывая, писать следующее двояким образом: что подлинно знает – заподлинно и писать, а что слухом – слухом и писать: 1) каков народ и сила их воинская, какое ружье и манира, сколько сбирается. 2) Весь ли народ их нашего закона или разных и которых какая часть. 3) Какой порядок и какое послушание к принцу и прочим, и силен ли он в полной власти или на шавкальскую походит. 4) Как слышим, что без наших войск опасаются в дело вступать; какая опасность и от кого или для домашней розности. 5) Возможно ль из них сыскать таких людей, которые бы похотели поселиться близ Дербента и Шемахи, также ежели из нестройных оные добры, мочно ль нанять их в собственную нашу службу и почем возьмут?» В начале ноября Толстой дал знать из Тифлиса, что он здесь Вахтарга не нашел, нашел побочного сына его Вахушта в должности правителя. Вахушт пришел в ужас, когда узнал о возвращении императора из Дербента в Астрахань, и Толстой ничем не мог его успокоить; Вахушт представлял всю опасность, в какой находится Грузия: арзерумский паша по указу султана уже в другой раз присылал с угрозами, что если грузины не поддадутся Порте, то земля их будет разорена. Вахушт упросил Толстого молчать о возвращении императора, чтоб народ не пришел в отчаяние. Об этом народе Толстой писал: «Народ здешний зело доброжелателен к вашему величеству, и без молитвы не помянут высокого имени вашего; когда меня увидят на улице, то поднимают руки на небо и просят бога, чтоб видеть больше русских».

Вахтанг приехал в Тифлис и взялся охотно исполнить поручение императора относительно мирных переговоров с шахом, но скоро собственные его отношения к Персии изменились. 30 января 1723 года в Тифлис пришел указ шаха, что он пожаловал ханство Грузинское кахетинскому владельцу. Последний немедленно явился под Тифлисом, но Вахтанг не уступил ему, и началась усобица. В это самое время арзерумский паша явился на границе с войском, требуя подданства Порте. Вахтанг не соглашался, но грузины собрали совет и объявили царю, что надобно поддаться на время, пока не услышат о прибытии русского императора в Шемаху. «Если нам не поддаться на время, – говорили они, – то пропадем совсем, потому что шах на нас сердит, турецкий султан тоже и войска его стоят на границе; у нас же твой брат, кахетинский хан, сидит на шее, хочет нами завладеть силою». Толстой и князь Туркестанов возражали: «Пуще вы пропадете, когда поддадитесь такому сильному басурману, из его рук вам выбиться будет трудно, да и русского государя прогневаете; он пришел для вашего избавления, но вы с ним не соединились; теперь потерпите только два месяца и услышите о действиях русских войск». Но грузины объявили, что не имеют никаких средств противиться таким сильным врагам, и поддались туркам. Это подданство не избавило, однако, Грузию от усобицы: кахетинский владелец выгнал Вахтанга из Тифлиса; изгнанник нашел убежище в России.

Глава вторая
Продолжение царствования императора Петра Великого

Сношения с Польшею. – Приезд в Москву белорусского епископа князя Четвертинского с жалобами на притеснения от католиков и униатов. – Петр требует от короля назначения комиссии для разбора жалоб русских людей и назначает от себя членами комиссии переводчика Рудаковского и ученого монаха Рудинского. – Прусский король обращается к русскому императору с просьбою заступиться за евангеликов, гонимых в Польше. – Сейм 1722 года. – Дело об императорском титуле. – Деятельность русского министра князя Долгорукого во время сейма. – Деятельность комиссара Рудаковского в пользу православных в польских областях. – Неприятности у Рудаковского с Долгоруким. – Князь Василий Лукич Долгорукий в Польше. – Неуспех королевский на сейме. – Сношения с римским двором по православно-русскому делу. – Дела курляндские. – Деятельность Петра Бестужева в курляндии. – Сношения с Австриею. – Мекленбургское дело. – Сношения с Пруссиею. – Сношения с Даниею. – Требование освобождения русских кораблей от зундской пошлины. – Переговоры и союз с Швециею. – Сношения с Франциею. – Желание Петра выдать дочь свою Елисавету за короля Людовика XV. – Другие женихи из французских принцев. – Сношения с претендентом Стюартом. – Сношения с Испаниею.



Если относительно армян Петр высказался, что «нельзя по христианству отказать в покровительстве христианам», то понятно, что он не мог оставить без покровительства христиан и русских людей, которые не переставали просить помощи против гонения от польских католиков и униатов. В январе 1722 года, когда император был в Москве, приехал туда белорусский епископ Сильвестр, князь Четвертинский, «обижен и изгнан от ляхов и униатов». Сильвестр представил в коллегию Иностранных дел длинный список обид и притеснений, какие терпит православное духовенство от шляхты; сам епископ носил на руке знаки ран, полученных таким образом: в Оршанском повете шляхтич Свяцкий стал принуждать в вотчине своей православного священника к унии, тот не согласился и получил за это по приказанию пана несколько сот палочных ударов. Сильвестр, встретившись с Свяцким на дороге недалеко от Могилева, стал выговаривать ему за поступок с священником; тогда Свяцкий вместо ответа вынул саблю и нанес епископу две раны в руку. Священников привязывали к четырем кольям и били до тех пор, пока закричат, что согласны на унию; пан поедет на лошади, а священника прицепит веревкою и гонит три версты пешком. Бискуп виленский под смертною казнью запретил строить вновь православные церкви.

Получивши это донесение, Петр написал королю: «Единственный способ для пресечения жалоб духовных и мирских людей греческого исповедания, для освидетельствования обид и для получения за них удовлетворения – это немедленное назначение комиссии, членами которой должны быть и наши комиссары, и уже нами назначен для этого переводчик при посольстве в Варшаве Игнатий Рудаковский и с ним один монах из Заиконоспасского монастыря, учитель (Иустин Рудинский), которым мы повелели жить в Могилеве, сделать подробное исследование об обидах людям греческого исповедания и представить ко двору вашего королевского величества с требованием исправления по силе договора о вечном мире 1686 года и по их правам и привилегиям. Если же паче чаяния по этому нашему представлению и прошению удовлетворения по силе договора не воспоследует, то мы будем принуждены сами искать себе удовлетворения». Мы видели, что уже в описываемое время дело о православных русских соединялось с делом о протестантах, притесняемых также католиками в Польше, и вопрос принимал уже характер диссидентского вопроса; мы видели, что польские протестанты уже обращались к Петру с просьбою о помощи. В описываемое время прусский двор обратился к русскому императору с просьбою заступиться за евангеликов , гонимых в Польше.

Русским министром при дворе Августа II продолжал быть князь Сергей Григорьевич Долгорукий. В начале 1722 года он хлопотал о том, чтобы король признал императорский титул русского государя; когда он обращался с этим делом к некоторым доброжелательным сенаторам, те отвечали, что Речь Посполитая согласится, если король не будет препятствовать; только одно сомнение: не даст ли этот титул будущим государям русским претензий на русские области, находящиеся под польским владычеством? «Но не все ли равно, – отвечал им Долгорукий, – что быть царем или императором всея России?» Несмотря на то, паны продолжали толковать, что можно дать императорский титул только под условием письменного удостоверения, что император и его преемники не будут претендовать на русские области, находящиеся за Польшею. Видели опасность в титуле и не видали ее в явлениях, по поводу которых Петр писал Долгорукому: «Содержание нашей грамоты к королю объяви сенаторам и министрам польским всем с ясным представлением, что если удовлетворения не последует, то будем принуждены сами его искать; домогайся с крайним прилежанием, чтоб определили немедленно комиссаров, при которых должен находиться и наш комиссар Рудаковский, и, прежде чем комиссары с польской стороны будут назначены, отправь немедленно Рудаковского из Варшавы в Могилев, чтоб он жил при тамошнем епископе князе Четвертинском, и обо всех обидах людям греческого исповедания подлинно еще осведомился, и приготовил все доказательства для комиссии, и старался бы о том, чтобы греческого исповедания людям вперед гонения не было. Можешь объявить прусскому министру в Польше, что получил указ заступиться за евангеликов и, если по интересам нашим заблагорассудишь, можешь при случае и об них при польском дворе представления делать и взаимно требовать от прусского министра, чтоб и он тебе в делах людей греческого исповедания помогал».

В сентябре начался сейм, причем со стороны двора обнаружилось прежнее стремление укрепить наследство польского престола за сыном Августа II. Зная, что русский министр будет препятствовать этому всеми силами, придворная партия распустила слух, что русские потерпели сильный урон в Персии; разглашали также, что Долгорукий будет угрозами вынуждать у сейма признание императорского титула за своим государем и если сейм не согласится, то 60000 русского войска вступят в Польшу; внушали послам сеймовым, что если Речь Посполитая согласится дать царю императорский титул, то Петр, основываясь на этом титуле, отберет у Польши все русские провинции; король может в таком случае защитить республику, но за это должен быть обнадежен, что сын его получит польский престол. Долгорукий платил тою же монетой, выдумывая известия об успехах русского оружия в Персии. Впрочем, русский министр был вполне убежден, что посредством сейма король никогда не в состоянии провести сукцессии, т.е. заставить поляков согласиться признать его сына наследником престола, и удивлялся, как берлинский двор может этого бояться. Август II, по мнению Долгорукого, мог достичь своей цели только интригами и смутою. «Если же, – писал Долгорукий, – паче чаяния будет от двора предложение сейму о сукцессии, то буду протестовать и сейм до окончания не допущу». На сейме возобновилось старое дело, чтобы Флеминг сдал команду над польскими войсками природному поляку; двор этому противился по-прежнему; Долгорукий, подкупая послов сеймовых, заставлял их требовать, чтобы Флеминг непременно сдал команду. Но если послы сеймовые могли подчиниться влиянию русского министра, зато почти все магнаты были на стороне двора и готовы были исполнить желание Августа насчет удержания команды при Флеминге и увеличения числа регулярных войск, в чем заключалось вернейшее средство для короля достигнуть своей цели относительно наследства, особенно при помощи Австрии и пользуясь отсутствием русского государя. В таких обстоятельствах Долгорукий считал необходимым разорвать сейм на вопросе о Флеминговой команде, чтобы «пресечь предосудительные дворские намерения». Увидевши опасность от действий Долгорукого, двор решился уступить в деле Флеминговой команды, чтобы только согласились продолжать сейм хоть на три дня, и в это время объявить, что так как после отнятия команды у саксонского фельдмаршала король не может считать себя более безопасным, то требует других мер для своей безопасности, а именно заключения оборонительного союза с Австриею. Но «добродетельные», по выражению Долгорукого, послы не допустили до продолжения сейма, который по истечении законного срока и разошелся, ничего не решив.

Между тем назначенный с русской стороны комиссаром Игнатий Рудаковский писал императору, что римский клир усильно хочет воспротивиться порученной ему комиссии; говорят, будто это новость, чрезвычайно вредная государству, и русский государь хочет самовластно повелевать в государстве вольном. «Римский клир, – писал Рудаковский, – всячески будет стараться, как бы мне повредить или обнести меня у двора вашего величества, ибо, видя мое неусыпное старание, предполагает, что если я буду жить в Литве, то все их надежды на превращение православных в унию исчезнут; может быть, и наших заставят мне вредить, особенно тех, которые противны вере нашей благочестивой. У всех римлян то намерение, чтобы небольшим удовлетворением ваших требований усыпить двор вашего величества и тем удобнее впоследствии искоренять греческое исповедание в здешних краях». Король писал Петру, что назначит требуемую комиссию; по жалобе пинских монахов на захвачение православных монастырей и церквей в унию поведено было дело в суде и состоялся приговор о возвращении отнятых церквей и монастырей православным, несмотря на сильное сопротивление католического духовенства.

Этим неслыханным прежде в Польше делом закончился 1722 год. В начале 1723 года король Август уехал из Варшавы в Дрезден. Долгорукий отправился за ним и в Бреславле виделся с королевичем Константином, сыном бывшего короля Яна Собеского, объявил ему волю императора и внушал ему, чтобы королевич в потребное время старался о своих интересах, т.е. о получении польского престола; Константин отвечал, что в Польше всего более надеется на фамилию князей Вишневецких, и с покорностию поручал себя покровительству императора. А между тем в Саксонии и Польше людей, враждебных России, радовали вести, что Турция непременно объявит войну России, если Петр не откажется от своих персидских завоеваний. Флеминг нарочно показал Долгорукому письмо коронного гетмана Синявского, который писал, что турки непременно объявят войну России, причем и Швеция с Англиею и Данией соединят против нее свои флоты; так как, по мнению Синявского, русские войска пойдут через Польшу, то гетман требовал созвания чрезвычайного сейма для изыскания средств, как бы воспрепятствовать этому. «При дворе русском, – говорил Флеминг, – имеют обыкновение упрекать саксонских министров в недоброжелательстве; но теперь видите, как доброжелательны к вам поляки!» Тут же Флеминг сообщил слух, будто во время прошлого сейма прусский посланник Шверин дал Долгорукому на расход три тысячи червонных. «Я этих денег у Шверина не требовал и не получал», – отвечал Долгорукий, а императору написал: «Очень меня удивляет, что господа министры прусские, резидующие при польском дворе, не могут ничего секретно делать, ибо все их поступки здешнему двору известны». По счету издержкам сеймовым, представленному Долгоруким своему двору, выходит, что у Шверина взято было только две тысячи червонных; роздано было 2590 червонных, из них 800 – гетману литовскому Денгофу, остальные – послам сеймовым.

Между тем Рудаковский действовал в Западной России. В Пинске он с торжеством привел в исполнение декрет королевский о возвращении православным церквей их, отданных униатам; тщетно ксендзы и униаты вопили, как бесноватые: «Нам беда! Нам грозит смерть! Лучше бы нам было видеть в этих церквах турок или жидов, чем проклятых схизматиков!» Тщетно католический епископ луцкий грозил проклятием всем католикам, которые присутствовали при отобрании церквей, желая этим возбудить католиков против православных: никто не двинулся. В Минске Рудаковский спас одного мещанина, которого насильно обратили в католицизм и когда он возвратился к отцовской вере, то хотели сжечь. Приехавши в Могилев и осмотревшись, Рудаковский написал Петру: «Для прекращения здешних гонений на церковь восточную два способа легких: первый способ – шляхтича Соколинского, как самого свирепого гонителя церкви восточной, живущего в двух милях от русской границы, схватить и увезти в Россию под предлогом, что титулуется незаконно архиепископом смоленским и северским. Второй способ – схватить и вывесть в Россию Линдорфа, старосту Мстиславского, живущего также на границе, под предлогом, что в прошлых годах грабил казну вашего величества близ Борисова; от этих тяжких гонителей церковь восточная не иначе может освободиться; другие же, увидав это, все скроются, и исчезнет память их с шумом; покричат поляки, по обычаю своему, и тотчас же замолчат. А если таким пугалом не постращать, то трудно будет с ними справляться; так и теперь в Пинске я отобрал церкви, а за убытки и разорение где взять? Обратиться в Рим, где правды нет? Легче выпить воду в море, чем найти справедливость в Риме. Мы будем искать своего судом, а враги церкви в других местах будут грабить, и делу конца не будет; а когда эти две особы будут схвачены, то сейчас прекратятся все обиды. А что епископ белорусский вашему величеству доносил о гонениях на церковь восточную, то все правда, разве что забыл написать». Но в то время как Рудаковский предлагал эти меры против гонителей восточной церкви, он сам и вместе с епископом белорусским подверглись страшному оскорблению от своих православных монахов. Епископ князь Четвертинский пригласил Рудаковского ехать вместе в Кутеинский монастырь близ Орши для освидетельствования жизни тамошних монахов, о которых донесено было много нехорошего. Но монахи встретили епископа тем, что начали бить людей его, и когда он велел отдать зачинщиков бунта под стражу, то игумен вскочил на лошадь, прискакал в город Оршу, велел бить в набат и всполошил множество шляхты и черни, крича, что воры и разбойники напали на монастырь. Толпа с криками «Бей, руби москалей и попа-схизматика!» бросилась на епископа и Рудаковского, избила их, ограбила и держала под стражею, пока не вступилось в дело местное начальство. Донося императору об этой «трагедии», Рудаковский писал: «Во всем виноваты русские архиереи, которые своими благословительными грамотами вмешиваются в эту епархию, освобождая посвященных ими здешних иеромонахов от подчинения епископу белорусскому. Можно ли епископу ростовскому вмешиваться в епархию киевскую и архиепископу киевскому в епархию новгородскую? Это не позволяется, только в одну епархию белорусскую чуть ли не все епископы вмешиваются и тянут к себе благословительными листами; а чрез это гинет здесь вера наша православная, ибо монахи, имея благословительные листы, живут непотребно в пьянстве и всяком разврате, а когда епископ белорусский захочет их смирить, то они объявляют, что зависят от киевского архиерея, и своею бездельною жизнию возбуждают только насмешки врагов церкви, которые были в большом страхе после отобрания церквей в Пинске, а теперь подняли головы. Повели, государь, чтоб киевский архиерей не вмешивался в эту епархию и чтоб св. Синод все прежде данные благословительные грамоты уничтожил; истинно, государь, здесь и без этих благословительных грамот тошно, ибо все единодушно желают веру благочестивую искоренить, и православные находятся в более унизительном положении, чем жиды, а благословительные листы собственных детей против пастыря своего поднимают, и в несогласии вера наша гинет. Епископ князь Четвертинский слезно просит ваше величество, чтоб вы позволили ему зависеть единственно от св. Синода».

И в самом Могилеве, где жил Рудаковский, католики не упускали случая оскорблять православных; так, в свой праздник тела господня потребовали, чтоб был звон у православных церквей, и когда епископ не дал своих людей для звона, то католики прислали своих и звонили. В других, более отдаленных местах католикам была своя воля, а какая была возможность, по словам Рудаковского, удержать людей, которые считали средством к спасению души нанести обиду православному или протестанту! Рудаковский предлагал своему правительству средство сдержать панов, отличавшихся особенною ревностию в гонении на православие, – конфисковать товары их в Риге. Значительнейшие из русского духовенства в Белоруссии предлагали Рудаковскому другое средство – поднять простой народ и перебить всех католиков и униатов, потому что, говорили они, простой народ весь пойдет за нами, не только те, которые еще остались в православии, но и те, которые силою совращены в унию. Рудаковский отвечал им, чтоб позабыли и думать об этом, а дожидались бы покровительства русского императора, который уже прислал его, Рудаковского, для защиты восточной церкви. Духовенство со слезами отвечало, что им в таком адском тиранстве жить невозможно, если не будет скорой помощи от императорского величества. Положение самого Рудаковского, как «проклятого москаля-схизматика», вовсе не было завидно: какой-то кармелитский монах уже ломился к нему в дом с угрозою убить его и потом объявил, что был подкуплен для убийства. Неприятность положения Рудаковского усиливалась еще нерасположением князя Долгорукого, который, по-видимому, рассердился на комиссара за то, что тот доносил своему двору и о делах, не касавшихся столкновений русских людей с католиками и униатами. В деле Кутеинского монастыря Долгорукий не заступился за Рудаковского и епископа, напротив, написал императору, что князь Четвертинский поступил неправильно, ибо Кутеинский монастырь находился под ведомством киевского архиерея, и Рудаковский получил из Петербурга приказание ограничиться наблюдением, чтоб католики и униаты не притесняли православных, и не вмешиваться в дела православного духовенства.

Долгорукий продолжал и в 1724 году неблагоприятно относиться о Рудаковском. «Здесь, – писал он Петру, – беспрестанные жалобы на переводчика Рудаковского; думаю, на сейме немалые неудовольствия и жалобы будут на его недискретные с ними поступки; притом мешается в дела, ему не порученные, извольте это ему высоким своим указом запретить и повелеть дискретно с тамошними жителями обходиться, потому что могут недискретно с ним поступить, что высокому гонору вашего величества противно, ибо его уже нечестно трактовали за его насильственные и неучтивые поступки». Вследствие этого донесения Рудаковскому прислан был новый выговор за недискретные поступки и, кроме того, выговор за дурной язык его донесений: «В реляциях твоих употребляешь ты зело многие польские и другие иностранные слова и термины, за которыми самого дела выразуметь невозможно: того ради впредь тебе реляции свои к нам писать все российским языком, не употребляя иностранных слов и терминов». Рудаковский отвечал: «Враги церкви усиливаются повредить мне и обнести меня, невинного, пред вашим величеством (а от князя Сергея Григорьевича Долгорукого ни я, ни епископ не получаем в обидах наших никакого ответа), потому что неусыпное мое старание о врученных мне интересах очень им неприятно, когда происходят небывалые в этих краях дела: так и теперь по просьбе жителей поветов Мозырского, Петриковского и Речицкого посланы два духовных лица, которые с пятьдесят церквей, находившихся под униатским игом, возвратили в недра восточной церкви и донесли мне, что весь народ воеводства Киевского и других склоняется к вере православной и от унии усердно отступить желает, только надобна помощь на будущем сейме. Очень мне горько, что обвинениям на меня, ни в чем не виноватого, дается вера; очень чувствительно мне и то, что министр вашего величества, пребывающий в Варшаве, зная сам очень хорошо о всех здешних притеснениях православным, изволит верить ложным донесениям, а истинным с нашей стороны не верит и дурно пишет обо мне. Получил я известия из Варшавы, что все римское духовенство и люди их закона (в котором и из наших некто обретается) хлопочут изо всех сил, чтоб меня и порученное мне дело ниспровергнуть».

В западнорусских областях пошел слух, что будущий сейм будет иметь важное влияние на судьбу православных жителей или судьба их улучшится, если русский государь решительно возьмет их под свое покровительство; в противном случае поляки примут решительные меры против восточной церкви. Петр счел нужным отправить на помощь к князю Сергею Долгорукому более опытного и искусного родственника его, князя Василья Лукича, вызванного из Парижа. Князю Василью было дано два кредитива: один – с характером полномочного министра, другой – чрезвычайного и полномочного посла, из которых первый он должен был вручить королю при приезде своем в Варшаву, а другой объявить только в случае крайней необходимости. Долгорукий должен был приехать в Польшу до начатия предварительных областных сеймиков и стараться, чтоб с этих сеймиков на генеральный сейм отправлены были послы, доброжелательные русскому императору и Речи Посполитой; стараться, чтоб маршалком (председателем) на генеральный сейм был выбран также доброжелательный к России человек; домогаться на сейме, чтоб жители греческого исповедания получили удовлетворение в обидах, также чтоб получили удовлетворение пограничные жители Российской империи, пострадавдпие от поляков; стараться об отнятии команды над войсками у Флеминга и возвращении ее гетманам; побуждать под рукою к тому же и прусского министра; если поляки не будут соглашаться давать государю титула императора всероссийского из опасения, что под этим титулом будут заключаться русские земли, находящиеся под владычеством Польши, то согласиться, чтоб дан был такой титул: император и самодержец всея Великия и Малыя и Белыя России – титул старый, признанный Польшею, в котором только слово «царь» заменено словом «император». Домогаться выдачи изменника – малороссийского козака Нахимовского, который бежал с Мазепою, был потом при Орлике, употреблявшем его в сношениях с Портою и Крымом, и теперь выслан турками в Польшу. Никак не допускать, чтоб наследство польской короны было упрочено в доме саксонском. Сделать представления в пользу диссидентов.

Князь Василий Лукич начал свои донесения из Варшавы печально: у короля сильная партия, в которой Потоцкие, Чарторыйские, все гетманы; эти люди склонили к королевской стороне и множество шляхетства, вследствие чего маршалком сеймовым единогласно выбран Потоцкий, брат примаса, который находится совершенно в воле королевской. Дела, которыми должен заняться сейм, очень важны: 1) увеличение числа войск, к чему многие показывают склонность; это дело самое трудное, потому что наши внушения здесь подозрительны по причине соседства; 2) дело курляндское: рассуждают, что Курляндия принадлежит Речи Посполитой и другие державы не имеют права в нее вмешиваться; говорят, что по смерти князя Фердинанда Курляндию надо разделить на воеводства. Это дело хотя и опасное, но все же не так опасно, как первое; 3) подтверждение прежних договоров с цесарем. «Видя все эти опасности, – писал Долгорукий, – ожидая и других и не видя ничего надежного, чтобы можно на этом сейме к пользе вашего величества сделать, намерен я, в случае если все будет делаться по желанию королевскому, разорвать сейм, ибо это наилучший способ к пользе вашего императорского величества».

С этой целью Долгорукие начали приискивать между послами людей отважных, посредством которых можно было бы при нужде разорвать сейм; согласились насчет этого и с прусским министром. Примас Потоцкий с своей стороны грозил послам конным сеймом или конфедерациею, если они позволят разорвать сейм, и, чтоб уничтожить всякую причину к неудовольствию, Флеминг сдал команду над войсками гетманам. Долгорукие не отчаивались и продолжали искать отважных людей для разорвания сейма; знатные и богатые послы не брались за это опасное дело; один знатный посол обещал сыскать из небогатых послов двоих, которые согласятся разорвать сейм, но требовал, чтоб Долгорукие сказали заранее, что за это дадут. Один посол обещал разорвать сейм, отыскивали другого, прусский министр объявил, что и он надеется приискать смельчаков. Но эти труды и издержки оказались ненужными, ибо скоро явился повод к несогласию: король и его партия требовали, что так как Флеминг сдал команду, то по крайней мере гвардия должна остаться под командою королевскою; но другие послы на это не соглашались; в этих спорах подошло 2 ноября – срок, назначенный для окончания сейма, и послы разъехались, ничего не сделавши; король при самых благоприятных для себя, по-видимому, условиях не выиграл ничего, ничем не вознаградил себя за то, что его саксонский фельдмаршал потерял начальство над польским войском.

После сейма Долгорукий имел конференцию с польскими министрами и сенаторами и представил им требования своего двора. как они были обозначены в его инструкции. На эти требования он получил такой ответ: король хочет неотменно сохранять дружбу царского величества, дело же признания императорского титула откладывает до будущего сейма. Подданные короля и Речи Посполитой закона греческого всякий раз, когда прибегали под защиту королевскую, были выслушиваемы и получали удовлетворение; доказательство – церкви им возвращены, а после того никакой жалобы не было. Диссиденты в государствах королевских не должны ничего опасаться, пока сами живут спокойно. С своей стороны польские министры предъявили Долгорукому следующие пункты: о неотлагаемом возвращении Риги и Лифляндии в силу союзного трактата; об очищении Курляндии и Семигалии; о том, что Польша должна спокойно владеть городами Чигирином, Каневом, Терехтемировом, Черкассами и другими пограничными; об уплате польским и литовским войскам миллионов в силу союзного договора; о возвращении пушек в Польшу и Литву; о возвращении пленных. Упомянуто было и о том, что уже два года, как в Могилеве живет Рудаковский, неизвестно почему называющийся комиссаром царского величества; он мешается в дела духовные, нарушает мир между католическим духовенством и дизунитами, противными своими и лживыми реляциями может на гнев привести царское величество; «поэтому мы требуем, – писали польские министры, – чтоб этот резидент был отозван, ибо не помним, чтоб когда-либо прежде подобные комиссары жили в землях наших и вмешивались в дела духовные». Наконец, поляки требовали, чтоб епископ переяславский к попам польских областей комиссаров своих не присылал.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации