Текст книги "Тайная полиция в России. От Ивана Грозного до Николая Второго"

Своего первого преступника Медников выследил в 1882 г. Это был дезертир Сергей Сосин, который жил по фальшивому паспорту у какой-то женщины в Москве. Через месяц Медников разыскал двух революционеров, Анатолия и Ольгу Булановых, проживавших под фамилией Воробьевы. Хотя супругам временно удалось скрыться, переехав на другую квартиру, в конце концов Медников их выследил. Затем, не торопясь с арестом, он установил за ними слежку и «завлек в свои сети» трех преступников. В следующем месяце он «накрыл» известного террориста на его конспиративной квартире – это был некто Юрий Богданович, нелегально проживавший под фамилией Прозоровский. Дальнейшая слежка, установленная Медниковым и двумя другими агентами Московской охранки, привела к раскрытию «целого паспортного бюро» и обнаружению склада оружия.

Используя новые данные, Медников снял комнаты рядом с Надеждой Андреевой и Александрой Орловой, а затем на протяжении двух месяцев следил за всеми их посетителями. Вскоре последовали аресты лиц, обнаруженных таким образом; одним из них был сбежавший из сибирской ссылки Савелий Златопольский, которого Медников случайно узнал на улице. Он весь вечер ходил за ним следом и арестовал на вокзале, когда Златопольский пытался сесть в поезд.

Заслуги Медникова были так велики, что в 1883 г. он получил очень важное задание: за пять месяцев очистить Москву от возможных злоумышленников, которые могли бы сорвать или помешать коронации Александра III. В 1884 г., когда появились первые революционные брошюры Студенческого союза, Медников установил наблюдение за «неблагонадежными лицами» в Москве и очень быстро обнаружил их полиграфическую базу – легальную типографию некоего Янковского. В апреле в типографии произвели обыск и нашли склад нелегальной литературы.

Выполняя следующее задание, Медников снова установил слежку за квартирой, на этот раз потому, что жилец «обратил на себя внимание своею крайнею осторожностью и осмотрительностью». Подозреваемый жил на нелегальном положении, звали его Станиславом Михайловичем. При аресте он пытался оказать сопротивление, бросив Медникову в глаза соду и защищаясь зонтиком от второго агента. Сыщикам удалось скрутить преступника, прежде чем тот успел воспользоваться ножом или выхватить из кармана пистолет.

Позднее в Москве по просьбе начальства Медников организовал школу для сыщиков, а также создал элитарный «летучий отряд», который занимался особо сложными делами. Впоследствии этот отряд был переведен в Петербург и стал называться центральным филерским отрядом. Медников настаивал, чтобы его новые сотрудники имели опыт военной службы, потому что борьба с революционерами может быть жестокой; он требовал от своих подопечных «много самоотвержения, мужества и способностей».

Помимо ума и мужества Медников требовал от своих сыщиков умения не привлекать к себе внимания, оставаться незамеченными. Одежда, голос, манера поведения не должны бросаться в глаза. Взгляд не должен долго задерживаться на одном предмете. Медников учил, что наиболее выразительными являются глаза, поэтому хороший сыщик обязан сразу доложить руководителю о любом визуальном контакте с находящимся под наблюдением, поскольку это могло выдать сыщика. Кроме того, Медников запрещал употребление крепких напитков и полностью соглашался с другими сыщиками, предупреждавшими о вреде «чрезмерной нежности к семье или слабости к женщинам».

Впоследствии опыт Медникова и других специалистов полицейского дела был обобщен в Инструкции начальникам охранных отделений, касающейся их деятельности по организации наружного наблюдения. В инструкции говорилось, что при приеме филеров следует отдавать предпочтение разведчикам, состоявшим в охотничьих командах и имевшим награды за отличную стрельбу. Филеры должны быть «крепкого здоровья, в особенности с крепкими ногами, с хорошим зрением, слухом и памятью, с такой внешностью, которая давала бы ему возможность не выделяться из толпы и устраняла бы запоминание его наблюдаемыми».

Обучающиеся сыщики посещали занятия по теории и тактике сыска, но в основном из них готовили агентов наружного наблюдения. На практических занятиях рассматривались, например, такие вопросы, как «наблюдение из укрытия». Предположим, сыщик ведет наблюдение за домом, изображая извозчика. Как он будет объясняться с любопытным швейцаром? Как откажет потенциальным пассажирам? Он должен сказать, что ждет врача, осматривающего пациента.

Жандармский офицер фон Коттен, занимавший должность начальника Московского, а потом Петербургского охранного отделения, разработал строгую классификацию внешности человека. Для своих филеров он подготовил «таблицы с характерными носами и ушами». Научив агентов правильно описывать внешность наблюдаемых, фон Коттен переходил к одежде и мундирам. «У меня, – вспоминал он, – были изготовлены особые картонные таблицы, на которых были прикреплены отличительные части каждой формы, а именно: значки на фуражках, петлицы, наплечные знаки, пуговицы, а далее на той же таблице были написаны цвета околышей, цвета воротников, брюк и кантов».

Постоянно подчеркивалось одно основное правило: «Охранка хочет знать правду и только правду». От сыщиков требовалось ежедневно подавать рапорт о том, что делал подозреваемый, с кем встречался, куда ходил, а в конце недели составлялась общая сводка. Секретную информацию филер должен был сообщить своему начальнику (обычно это был его единственный личный контакт с ним), назначив свидание в каком-нибудь укромном месте далеко от штаба. Когда один из директоров Департамента полиции увидел, что филеры приходят на Фонтанку с рапортами, он тут же предупредил агентов, что такие упущения в работе просто недопустимы. Если филер уезжал за наблюдаемым в другой город, он сообщал о результатах условными телеграммами, якобы от имени коммивояжера. К примеру, фраза «товар сдан московским приказчикам» означала «наблюдаемый передан московским филерам»; «товар упакован» – преступник задержан; «товар подмочен» – наблюдаемый скрылся.

Пройдя курс обучения, новоиспеченные филеры должны были продемонстрировать свое мастерство в реальной ситуации на улице, а затем составить рапорт по всем правилам. Нельзя было, например, забывать, что подозреваемых надо называть, используя условные клички, а не настоящие имена. Согласно инструкции, «кличку должно давать краткую (из одного слова). Она должна характеризовать внешность наблюдаемого или выражать собою впечатление, которое производит данное лицо». Так, будущий глава Временного правительства А.Ф. Керенский проходил в дневниках наружного наблюдения под кличкой Скорый. Но чаще всего филеры употребляли указания на профессиональную принадлежность наблюдаемого. Банкир П.П. Рябушинский фигурировал в их донесениях как Кошелек, а поэт Сергей Есенин, работавший в молодые годы в типографии, – как Набор.

Уровень отбора и подготовки, компетентность сыщиков в рядах охранки, опутавшей своими сетями всю империю, очень варьировались. Среди филеров были профессионалы, не уступавшие Медникову. Некоторые из них вырабатывали у себя удивительные навыки: «Внешность наблюдаемого сохранялась в памяти у способного агента в течение многих лет, несмотря на массу лиц, которые проходили перед его глазами». Такие агенты не терялись в самых сложных ситуациях. Если во время ареста на улице революционер начинал звать на помощь, филеры могли в свою очередь обратиться к прохожим за содействием, объяснив, что они – санитары, которые увозят в больницу душевнобольного, страдающего манией преследования.

Однако, по словам очевидца, большинство сыщиков были полуграмотными, едва умели писать. Профессиональное мастерство филеров, особенно в провинциальных охранных отделениях, было невысоким. Убийца шефа жандармов Кравчинский вспоминал, что в 70-е годы агенты, набранные из солдат, никак не могли скрыть своей военной выправки и все время норовили сгруппироваться в полувзвод. В конце века, по воспоминаниям полицейских чиновников, жандармские унтер-офицеры, переодевшись, зачастую забывали снять шпоры. Бюджет охранных отделений предусматривал дополнительную надбавку офицерам и филерам на гражданское платье, но бюрократический идиотизм приводил к тому, что филерам выдавали одинаковую казенную одежду, по которой их можно было узнать за версту. «Гороховое пальто» даже стало символом сыщика.

Эти недостатки личного состава наряду с низким жалованьем, тяжелыми условиями работы, нечеткими заданиями создавали предпосылки для халатности в работе. Многие сотрудники небрежно относились к рапортам, некоторые их просто выдумывали, чтобы продемонстрировать свое рвение. Несмотря на эти упущения, охранка высоко ценила своих филеров, и число их с каждым годом росло. Среди непосвященных бытовало мнение, что вся страна наводнена десятками тысяч сыщиков. На самом деле филеров было значительно меньше. Центральный филерский отряд состоял примерно из 30 человек, в губернских городах насчитывалось от 12 до 25 агентов наружного наблюдения. Таким образом, по всей империи было не более тысячи филеров.

III

После 1880 г. элитарные агенты – агенты внутреннего наблюдения развернули новый фронт сыска. Эти агенты работали в одиночку, их тщательно отбирали для засылки в тыл, проникновения на командные посты в революционном лагере. Они вели двойную жизнь. Участившиеся случаи покушений террористов на государственных чиновников вынудили правительство впервые полностью положиться на «двойных агентов» в деле политического сыска. Деятельность последних была настолько успешной, что они стали гордостью охранки.

Внутренние агенты должны были добиться признания во вражеском лагере, изображая из себя террористов. От них требовались четкое следование правилам игры и неусыпная бдительность. Использование оружия и распространение нелегальной литературы допускались только по специальному разрешению непосредственных начальников охранки. Если агенты шли на уголовное преступление, не получив специального разрешения, их привлекали к ответственности. (При этом в тех случаях, когда агентов арестовывали вместе с другими преступниками, охранка их освобождала так, чтобы никто ничего не заподозрил.) Эти дисциплинированные, вышколенные агенты, вынужденные ограничивать круг знакомств, не позволять себе никаких излишеств, вели почти монашеский образ жизни.

Каждый агент давал клятву говорить только правду и использовать конспиративные имена; он имел выход только на одного сотрудника охранки – своего руководителя, в случае разоблачения или потери доверия он тут же терял работу. Служба внутренних агентов была связана с повседневным напряжением и риском. Поэтому офицеры и чиновники регулярно проверяли донесения своих агентов и их психологический настрой. Постоянно находясь в стрессовой ситуации, большинство внутренних агентов работали не более двух лет, а иногда по настоянию руководителя их служба заканчивалась еще раньше.

Агенты внутреннего наблюдения, по словам исследователя политического сыска В.Г. Жилинского, составляли «полицейскую интеллигенцию». Некоторые из них были образованными людьми, сторонниками постепенных реформ, частично разделяли взгляды радикалов, но не одобряли их методов. При этом, ведя психологическую войну, такие сотрудники заимствовали тактику действий у своих противников – революционеров. В начале 80-х годов начальником Петербургского охранного отделения и инспектором секретной полиции был Г.П. Судейкин – блестящий практик ведения психологической войны. По словам современника, «война с нигилистами была для него чем-то вроде охоты», и, сталкиваясь с высокоидейным и принципиальным противником, он побеждал его обезоруживающей логикой.

Это проявилось в деле Гребенчо, убежденного радикала, исключенного из Петербургского университета за участие в студенческой демонстрации в феврале 1881 г. Гребенчо, выходец из Бессарабии, был «старше обычного среднего студенческого возраста, жгучий брюнет, весь обросший волосами, с горящими как угли глазами». Большинство знакомых его сторонились, потому что даже в кругу революционеров он не казался «своим». Он был горяч, бескомпромиссен, нетерпим в вопросах теории, и в спорах, как рассказывали, его рука непроизвольно тянулась к кинжалу. Однажды Гребенчо отправился на юг России, где готовилось покушение на генерала B.C. Стрельникова, военного прокурора, которого революционеры ненавидели. На обратном пути Гребенчо обнаружил, что у него «на хвосте» по крайней мере четверо агентов. Арестовали его только на следующее утро после прибытия в столицу. Судейкин специально задержал арест, чтобы Гребенчо понял: охранка все видит и готова поиграть с ним в кошки-мышки.

По словам очевидца, Судейкин знал, что Гребенчо не хочет помогать правительству. Обратив внимание на бедность Гребенчо, Судейкин сунул в карман арестованного пачку денег, а затем помахал перед ним другой пачкой ассигнаций, давая понять, что тот может рассчитывать на большее. У него якобы и в мыслях нет, чтобы Гребенчо назвал имена своих товарищей, но задержанный должен понять, что высокопоставленные чиновники (Судейкин назвал их имена) давно вынашивают планы реформ самодержавной империи, а провокации террористов этому мешают. Если Гребенчо заранее сообщит о планирующихся покушениях террористов, Судейкин их предотвратит, и тем самым удастся избежать бессмысленного кровопролития.

Гребенчо отпустили «подумать». Он посоветовался со своим товарищем и вернулся к Судейкину, сказав, что у него был нервный срыв и революционеры исключили его из своих рядов. Затем, продемонстрировав «явные признаки ненормального состояния», он попал в психиатрическую лечебницу. «Ясно было, что он не выдержал тяжести взятого на себя дела (участия в убийстве Стрельникова) и, стремясь уклониться от него, совершенно запутался и морально, и практически. С одной стороны, он чувствовал, что попал в руки к Судейкину, а с другой – испытывал упреки и мучения совести и в глубине души остро ощущал, что вел себя во всей этой истории далеко не так, как это следовало бы по его собственному сознанию».

Гребенчо никогда больше не вернулся к террористической деятельности, и Судейкин таким образом вычеркнул еще одного террориста из списка врагов государства. Безусловно, Гребенчо был легкой добычей для опытного следователя, но Судейкину удавалось психологически сломить и более крепких революционеров.

История, которая стоила Судейкину жизни, началась в 1881 г., когда к нему на допрос попал Сергей Дегаев, член революционной организации «Народная воля», арестованный за антигосударственную пропаганду.

По словам Дегаева, при первой встрече Судейкин сразу приступил к делу, предложив освободить его «за услугу». Когда Дегаев с негодованием отклонил предложение стать шпионом, Судейкин согласился, что он «слишком благороден для этой роли», но поскольку правительство готовит реформы, которые удовлетворят всех, даже революционеров, Дегаев должен помочь предотвратить революционные выступления, которые мешают переменам к лучшему. Снова Судейкин просил предупреждать о готовящихся террористических актах.

Дегаев, по его собственным словам, притворился, что принимает предложение Судейкина, хотя целью народовольца было проникнуть в охранное отделение и принести пользу товарищам-революционерам. Позднее, когда Дегаеву пришлось отвечать перед товарищами за свои связи с Судейкиным, он открыл тайну, чтобы как-то оправдаться, но ему не поверили.

Дегаев утверждал, что Судейкин планировал покушение на своего начальника, министра внутренних дел Д.А. Толстого, решив организовать собственную террористическую группу, которая сблизила бы его с революционерами. По словам Дегаева, Судейкин, страдавший манией величия, рассчитывал занять пост министра внутренних дел и, принимая во внимание слабость императора, стать фактическим правителем России. После такого объяснения, воспринятого скептически, Дегаев согласился доказать свою преданность революционному делу и смыть позор своей связи с полицией, организовав покушение на Судейкина. Убийство произошло 16 декабря 1883 г.; в нем помимо Дегаева участвовали еще два человека. Однако в течение следующего года охранке удалось основательно подорвать «Народную волю» изнутри, в основном используя методы Судейкина.

Среди революционеров, ставших в это время осведомителями, был С.К. Белов, крестьянин из Псковской губернии, арестованный осенью 1881 г. по обвинению в антигосударственной пропаганде. Когда полиция его освободила, он согласился работать под началом у полковника А.С. Скандракова, сподвижника Судейкина, в то время возглавлявшего Московскую охранку. Основным заданием Белова было доносить о деятельности «Черного передела» – организации, которая в отличие от «Народной воли» проповедовала эволюционный переход к социализму. Белов собирал информацию в Москве, на юге России, в Вильно до тех пор, пока в 1884 г. себя не скомпрометировал, и Скандраков отослал его домой в родную деревню. К тому времени собранная Беловым информация вывела полицию на квартиру, где был обнаружен список имен 46 членов «Черного передела», и, выследив их в не менее чем десяти городах, полиция совершила многочисленные аресты, в том числе руководства организации.

Новый всплеск революционной активности в начале XX в. способствовал увеличению роли секретных агентов. Для работы в этой области были составлены соответствующие инструкции и циркуляры. Согласно этим документам, агенты внутреннего наблюдения классифицировались как: 1) штучники, 2) вспомогательные агенты, 3) секретные сотрудники, состоящие членами «преступных сообществ».

Штучники – это лица, случайно узнавшие какие-либо сведения и сообщившие о них полиции, как правило, за небольшую плату. В инструкции говорилось, что при правильной постановке дела «штучников» не должно быть. Однако на практике полиция вынуждена была часто пользоваться услугами этих случайных и корыстных осведомителей. Вспомогательные агенты заслуживали большего доверия. Они систематически информировали полицию и получали регулярные денежные награды за важные сообщения. От основного сотрудника вспомогательный агент отличался тем, что, не состоя ни в одной из подпольных организаций, пользовался косвенными сведениями из вторых и третьих рук. Наконец, элиту политического розыска составляли секретные агенты, непосредственно общавшиеся с революционерами.

Пожалуй, самый длительный стаж работы из всех разоблаченных агентов, не считая И.Ф. Складского, был у А.И. Серебряковой, которая сотрудничала с полицией 24 года. Она закончила высшие женские курсы, занималась переводами и писала статьи в журналы. Ее квартиру посещали видные социал-демократы, в том числе сестра и жена Ленина.

Не многие из агентов были бескорыстны, подобно Серебряковой. Они получали ежемесячную плату – 15–150 руб. Жалованье особо ценных агентов было значительно выше. Абсолютный рекорд принадлежал агенту М.А. Загорской, освещавшей деятельность эсеров за границей. Она получала 3,5 тыс. франков в месяц, не считая жалованья мужа, также платного агента. Кстати, это был не единственный случай семейной службы. Секретными сотрудниками были, в частности, три брата Верецкие из Екатеринослава.

Секретных сотрудников часто называли провокаторами. Революционеры утверждали, что царские сыщики сами провоцируют своих «товарищей» по подполью на тяжкие преступления, а потом выдают их полиции. Сам характер деятельности секретного агента заставлял его балансировать как бы на лезвии ножа. С одной стороны, инструкция Департамента полиции категорически запрещала агентам «заниматься так называемым провокаторством, т. е. самим создавать преступные деяния и подводить под ответственность за содеянное ими других лиц, игравших в этом деле второстепенные роли». Вместе с тем признавалось, что «для сохранения своего положения в организации сотрудникам приходится не уклоняться от активной работы, возлагаемой на них сообществами…». Авторы инструкции видели выход в том, чтобы агент консультировался со своим руководителем в каждом конкретном случае. Фактически получалось, что эти вопросы решались либо самим агентом, либо жандармскими офицерами, не искушенными в юридических тонкостях или намеренно толкавшими своих подчиненных на нарушение закона.

Вопрос о провокации был значительно сложнее, чем он представлялся революционерам, имевшим тенденцию зачислять в провокаторы всех агентов. В качестве примера можно привести самый важный по своим политическим последствиям случай провокации, связанный с именем Е.Н. Шорниковой. Молодая женщина, секретный агент Петербургского охранного отделения, стала секретарем военной организации столичного комитета РСДРП. Она узнала, что готовится «наказ» воинских частей Петербургского гарнизона членам II Государственной думы, в котором говорилось о готовности армии перейти на сторону революции. Хотя Шорникова сообщила все необходимые сведения, полиция ворвалась в квартиру депутата И.П. Озоля с опозданием на несколько минут, не застав солдатской делегации. Не удалось захватить и документ – он был вырван из рук полицейского пристава одним из депутатов, сославшимся на свою неприкосновенность. Тем не менее П.А. Столыпин потребовал от Думы лишить депутатской неприкосновенности 16 человек и отстранить от участия в заседаниях 55 человек. Когда этот ультиматум был отвергнут, последовал роспуск II Государственной думы.

В революционных кругах дело Шорниковой рассматривалось как классический пример полицейского произвола. Утверждалось, что идея «наказа» родилась в недрах тайной полиции, а текст документа был написан начальником Петербургского охранного отделения А.В. Герасимовым. По его поручению Шорникова якобы составила делегацию из первых попавшихся солдат и матросов, вручила им «наказ», привела к порогу квартиры, где заседала социал-демократическая фракция, и велела передать провокационный документ ничего не подозревавшим депутатам. Из всего этого правительство сделало «военный заговор», разогнало демократически избранное представительное учреждение и приняло реакционный избирательный закон, закрепивший перевес за имущими слоями населения. Что же касается социал-демократов, то суд, не имевший в своем распоряжении официальных документов, отправил их в Сибирь на основании никем не заверенной копии, представленной охранным отделением.

Не подлежит сомнению, что правительство искало предлог для осуществления политических целей. По этой причине тайная полиция, будучи осведомленной обо всех этапах подготовки названной акции, решила не вмешиваться до последнего мгновения, рассчитывая захватить депутатов с поличным. Весьма сомнительным с юридической точки зрения был судебный приговор. Вместе с тем полиция не готовила «наказ»; он был написан одним из литераторов, близких к социал-демократам. Точно так же полиция не имела отношения к формированию военной делегации. Шорникова выполняла чисто техническую работу, которая вместо нее могла быть поручена любому секретарю. Наконец, суд руководствовался скорее не копией документа, снятой Шорниковой, а резолюцией о вооруженном восстании, принятой III съездом РСДРП.

В целях безопасности агентов в большинстве случаев посылались обезличенные донесения. Разумеется, сплошь и рядом происходили нарушения установленного порядка, но при соблюдении всех правил в делопроизводстве охранки оставался только псевдоним, по которому нельзя было определить ни профессию, ни возраст, ни пол агента.

Отсутствие централизованного учета не позволяет судить об общей численности агентов. Одни исследователи называли цифру 30–40 тыс. человек, другие конкретизировали ее – 26 тыс., третьи уменьшали до нескольких тысяч. По всей видимости, цифра 1,5 или 2 тыс. ближе к истине, так как не противоречит свидетельствам руководителей политического сыска по отдельным местностям. Начальник Петербургской охранки Герасимов утверждал, что в столице в 1909 г. было не более 200 секретных сотрудников. Согласно докладу вице-директора Департамента полиции С.Е. Виссарионова, в Москве в 1912 г. было 159 агентов. В крупных городах обычно насчитывалось 10–30 агентов.

Неудивительно, что до сих пор не умолкает спор о том, кто еще из известных революционеров на самом деле являлся агентом охранки. Среди эсеров после разоблачения Азефа под подозрением были практически все руководители партии. После Октябрьской революции в эмигрантских кругах особенной популярностью пользовались компрометирующие материалы на большевистских комиссаров. Бывшие чиновники Киевского охранного отделения утверждали, что их информировал Л.Б. Розенфельд (Каменев). Другие охранники вспоминали, что в делах Нижегородского охранного отделения фигурировала нелестная оценка А.В. Луначарского как агента, которому нельзя доверять. По словам хорошо знавших его людей, Л.Д. Бронштейн (Троцкий), будучи товарищем председателя Петербургского совета рабочих депутатов, якобы тоже состоял на службе в Департаменте полиции. Время от времени всплывали документы об агентурной службе И.В. Джугашвили (Сталина) и назывались его агентурные клички – Семинарист, Фикус, Василий.

Возникла даже легенда, что Сталин поспешил расстрелять военачальников Красной армии, потому что в их руки попало досье с его агентурными донесениями. В свою очередь во время открытых процессов над противниками Сталина из большевистской гвардии им инкриминировались давние связи с охранкой. На самом деле не существует сколько-нибудь серьезных фактических данных о полицейской службе Сталина или других известных большевиков. Скорее всего, эти легенды появились в пылу политической борьбы с целью опорочить соперников.

IV

Официальный статус секретного сотрудника был очень шатким. Ему выплачивалось жалованье, но он не считался государственным служащим, и Департамент полиции не нес ответственности за его материальное обеспечение в случае провала. Вместе с тем способный осведомитель мог перейти в ряды чиновников и добиться высокого положения. Такой путь проделали, например, С.Г. Зубатов и П.И. Рачковский. Остановимся на карьере нескольких менее известных специалистов политического розыска.

Среди них был некто П.С. Статковский, который впоследствии возглавил сначала охранку в Петербурге, позднее – жандармское управление в Петербургской губернии и оставался на этом посту вплоть до 1912 г., когда его с почестями проводили на пенсию.

Происхождение Статковского никак не предполагало его будущей карьеры. Он родился в 1856 г. в Херсонской губернии в семье мелкого чиновника, в 1873 г. держал экзамен в реальное училище, но затем в возрасте семнадцати лет решил поступить на военную службу в пехотный полк – обычный выбор для молодого человека без связей и покровителей. Статковский поступил на службу, когда в армии получили распространение преобразования, проводимые военным министром Д.А. Милютиным, который развернул программу модернизации вооруженных сил России. Через несколько месяцев Статковский был рекомендован в юнкерскую школу; по окончании ее присваивалось младшее офицерское звание.

Затем неожиданное событие помешало его карьере. Статковский был исключен из школы за «поступок, не соответствующий званию юнкера»; правда, к экзаменам его допустили. (Царские власти нередко таким образом наказывали молодежь с радикальными взглядами за единичные проявления недовольства или протеста. Например, В.И. Ульянов (Ленин) был исключен из университета с юридического факультета, но допущен к экзаменам, блестяще сдал их экстерном, став дипломированным юристом.)

Начавшаяся в 1877 г. война с Турцией предоставила Статковскому возможность искупить свою вину. Он отлично служил, был награжден Георгиевским крестом 4-й степени и, сдав экзамен, получил младший чин в кавалерии. Затем он вторично оказался под подозрением, когда в 1884 г. возглавлял военную охрану в киевской тюрьме. Кто-то донес на Статковского, что он якобы проносил в тюрьму письма и разговаривал с политическим заключенным. Никто не мог подтвердить обвинения, однако начальник Статковского посоветовал ему подать в отставку, чтобы избежать увольнения по обвинению в «политической неблагонадежности». Статковский ушел в отставку в августе 1884 г., получив разрешение оставаться в резерве, но полиция взяла его под наблюдение.

Три года Статковский оставался не у дел. Приехав в Петербург, он попытался поступить в Технологический институт, но не был зачислен, поскольку у него отсутствовало свидетельство о благонадежности. Многие молодые люди, столкнувшись с подобными препятствиями, глубоко разочаровывались в царском режиме и примыкали к революционерам. Другие, подобно Статковскому, заслуживали политическую реабилитацию, поступив на службу в охранку. Он начал получать мелкие поручения от политической полиции, хотя до 1893 г. считался «подозрительным» и оставался под наблюдением, так как охранка, естественно, не испытывала доверия к новым агентам.

Тем временем Статковский, которому уже исполнилось тридцать лет, решил рискнуть. В 1895 г. он обратился непосредственно к императору Николаю II с просьбой выдать ему свидетельство о благонадежности, чтобы стать кадровым сотрудником охранки и Отдельного корпуса жандармов. В жандармы Статковского не приняли, сказав, что его моральный облик не соответствует этому званию, а в охранку взяли, и вскоре он стал ценным сотрудником, на счету которого в конце 90-х годов было раскрытие влиятельного марксистского рабочего кружка – «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Кроме того, Статковский стал специалистом по студенческому движению. Позднее, когда премьер-министр П.А. Столыпин потребовал от охранки отчет о борьбе с революционерами, составление отчета было поручено Статковскому. Охранка помогла последнему загладить свою вину перед государством и сделать карьеру, воспользовавшись личным опытом и знаниями о движении радикально настроенной молодежи.

Статковский медленно завоевывал доверие охранки. Другой «путь наверх» описан в мемуарах, написанных в 1917 г. и принадлежащих перу полицейского агента, личность которого до сих пор не установлена. Охранка была очень в нем заинтересована и использовала изощренную тактику психологического давления, чтобы преодолеть его естественное нежелание доносить на знакомых. Сначала этого человека сделали осведомителем, а затем – таким же чиновником, как Статковский, который, кстати, всячески способствовал его назначению.

Здесь следует сказать, что сначала агенты охранки требовали от осведомителей только общую информацию, но постепенно случайный доносчик, боявшийся разоблачения, оказывался в западне и сообщал информацию, которая компрометировала его товарищей.