Текст книги "Корона Витовта"

8. Пьеса

– Очень и очень длинная дорога… – повторил Ян Немец, когда они вышли из города. Чешский наемник безрадостно вглядывался вдаль. – А нам обязательно идти пешком?

– Если ты знаешь где взять лошадей – подскажи, – иронично отозвался Теодор.

– Двух-то я точно вижу, – Чех показал на фургон, стоящий на дороге в полуверсте от них, возле которого паслись две лошади.

– Эти клячи? Ты шутишь? Да на них и цыгане не позарятся.

Лошадки и правда были неказисты.

– Мы же не покупать их будем, – пожал плечами Ян.

Теодор после этих слов ухмыльнулся и покосился на панну Селину.

– Правильно, – неожиданно для Теодора поддержала она Чеха. – Идем! – и женщина направилась к фургону. Ландскнехтам ничего не оставалось, как последовать за ней.

Придя на место, они увидели сидящего на земле маленького толстенького человечка. Наверное, это был хозяин фургона. Скрестив пухлые волосатые ладони на лице, он что-то сердито бормотал себе под нос, иногда вздрагивая и покачивая головой. Теодор решил, что человечек плачет. Услышав шаги, коротышка поднял голову. У него оказалось толстое плаксивое лицо с подбитым глазом.

Обычно владельцы фургонов боятся необузданных и грубоватых наемников, встречая их на безлюдной дороге. Но этот не испугался, а только протяжно разочарованно вздохнул, словно надеялся увидеть кого-то другого.

– Твой фургон? – спросила панна Селина.

– Мой, – горестно отвечал толстяк.

– Что с тобой случилось? – с любопытством озираясь по сторонам, спросил Теодор. Вокруг фургона были раскиданы вещи, в основном одежда – странная, цветастая, точно цыганская. Посреди тряпья на боку лежал кованый сундук со сбитым замком. – Тебя ограбили?

– Да, – еще горестней молвил коротышка, – ограбили! Моя собственная труппа! Они бросили меня! Забрали все деньги – и бросили здесь, посреди дороги!

– Так это бродячие актеры! – презрительно скривил рот Чех.

– Да, я актер, – гордо сказал толстяк. – И не стыжусь своего ремесла! Я – Якобини. Вы слышали обо мне? – он застенчиво потупил взор.

– Не приходилось, – замялся Теодор. – Ты итальянец?

– С чего ты решил? – удивился Якобини. – Я родом из славного города Быдгоща. Отец мой – рыбак, а я посвятил свою жизнь Мельпомене!

– И, видать, напрасно, – фыркнул Ян Немец. – День только начинается, а ты уже ограблен и побит.

– Фортуна переменчива, – вздохнул актер. – Вчера день был плохим, сегодня – еще сквернее, но завтра, я верю, он будет прекрасным!

– И что же случилось вчера? – поинтересовался Теодор.

– Вчера? – живо переспросил Якобини. – Вчера мы выступали в Раве. Допустим, моя пьеса была неудачной, хотя это и не так. Что эти провинциалы понимают в высоком искусстве? Они ожидали от нас комедии! Смешить? Веселить? Пусть этим занимается кто другой, но только не я! Я – трагик! – толстощекое лицо актера смешно надулось.

– Дай угадаю, – прервал Ян Немец надоевшие ему излияния лицедея, – горожане заместо звонкой монеты забросали вас чем-то не очень свежим и, наверняка, дурно пахнущим?

– Так оно и было, – печально подтвердил Якобини. – Мы ничего не заработали, и мои актеры взбунтовались. «Мы хотим есть», – сказали они мне, – он театрально закатил глаза. – Неблагодарные! Бросили меня! Хуже того – отреклись от нашего ремесла!

– И правильно сделали, – кивнул Чех. – Насколько мне известно, актеры редко бывают сытыми. И ты бы бросал это дело. Вернись лучше к своему отцу и лови с ним рыбу – все больше толку. Никогда ваш брат актер не будет зарабатывать много. Такова твоя никчемная профессия! Люди всегда будут больше платить рыбакам или, скажем, нам – солдатам!

– И пусть! – гневно возопил актер. – Сытость – это смерть для искусства!

Ян только махнул рукой. Он не собирался спорить с сумасшедшим.

– Тебя избили твои актеры? – с сочувствием спросила панна Селина.

– Нет. Били меня жолнеры, – грустно поведал Якобини. – Они не поверили, что у меня нет денег. Их сейчас много рыщет по мазовецким дорогам.

– Это еще почему? – насторожился Теодор.

– Ищут каких-то дезертиров и благородную даму с ними.

– Вот как! – шляхтянка тревожно оглядела спутников. – Отойдемте в сторону, солдаты…

Когда они отошли, актер вновь вернулся к первоначальной позе, уткнувшись лицом в ладони.

– Ну, так берем его лошадей? – спросил Ян Немец, нетерпеливо потирая руки.

– Нет, – панна Селина мягким движением поправила свои белокурые волосы. – Мы поедем с ним.

– Я не сяду в повозку к этому бродяге, – запротестовал Чех. – Лучше пойду пешком! Теодор?

Но тот медлил с ответом, задумчиво смотря на фургон.

– Неплохая маскировка, – признал он.

Молчун согласно кивнул. И Чеху пришлось подчиниться.

Они вернулись к Якобини.

– Ты был прав, лицедей, – улыбаясь, сказала панна Селина. – Завтра твой день будет удачным.

Актер, не понимая, вопросительно посмотрел на нее.

– У нас есть к тебе предложение, – пояснила женщина. – Отвези нас в Литву.

– В Литву-у? – толстяк даже подпрыгнул. – Но я не хочу в Литву!

– Тебе хорошо заплатят, – вкрадчиво пообещала шляхтянка.

– Где-то я уже это слышал, – пробурчал Чех.

Женщина обожгла его свирепым взглядом, и он тут же смолк.

– Деньги мне нужны, – мямлил актер, – но уж очень далеко она – Литва. А вы точно заплатите? Выглядите вы не очень-то богато.

– Как ты смеешь, холоп! – словно забывшись, что сейчас изображает крестьянку, в гневе крикнула панна Селина. Но Теодору ее гнев показался наигранным. Шляхтянка явно рассердилась нарочно – и это сработало. Ее аристократическая спесь послужила актеру самой лучшей гарантией того, что ему заплатят.

– Так вы благородная, – догадался он. – И с вами наемные солдаты. Значит, это вас ищут?

– Не твоего ума дело, – вмешался Теодор. – Берешься?

– Рад помочь, – уныло согласился толстяк.

– Помните, ландскнехты, что теперь вы – бродячие актеры, – панна Селина с сомнением осмотрела свой эскорт. – Отныне никаких грабежей, воровства, грубости и прочих солдатских глупостей! – шляхтянка, как понял Теодор, больше не скрывала того, что считает себя главной в их маленьком отряде. – Хорошо, что вам не надо переодеваться: ваши лохмотья не сильно отличаются от одежды лицедеев.

Наемники насупились: для них это сравнение, конечно же, было обидным. Чех уже собирался сказать в ответ что-то грубое и колкое, но, к счастью, его перебил актер.

– О! Опять скачут! – воскликнул коротышка, в отчаянии заломив руки.

По дороге к фургону рысью скакали несколько всадников. Теодор узнал польских драгунов.

– Они же ищут вас! – вспомнил Якобини. – Что же теперь будет? – он со страхом глянул на наемников.

Теодор, не отвечая, поставил шкатулку шляхтянки на землю и двумя руками покрепче ухватился за алебарду.

– Брось топор, – быстро велела панна Селина. – Брось в траву! Немедленно!

Ландскнехт нехотя отбросил алебарду подальше от фургона.

Женщина подобрала с земли бутафорский атласный плащ, принадлежащий актерской труппе, и накинула на Теодора. Застегивая его в спешке, уколола себе палец. Тихо ойкнув, она быстро сунула палец в рот.

– Сядь! – сердито шепнула она Теодору, указав на лежащий в траве разбитый сундук.

Теодор перевернул сундук крышкой вверх и сел на него, пока не понимая, как это поможет им избавиться от драгунов. А те были уже рядом.

Панна Селина склонилась над своей шкатулкой и вставила в замок ключ. Открыв, шляхтянка извлекла оттуда корону!

Лицо Теодора стало злым. Теперь он понял, почему их с таким упорством преследуют поляки. Им нужна была вовсе не женщина. Теодор с возмущением посмотрел шляхтянке в глаза. Та, твердо встретив взгляд ландскнехта, неожиданно надела корону ему на голову. Теодор почувствовал ее тяжесть.

В опустевшую шкатулку шляхтянка накидала обрывки тряпок, в изобилии раскиданных на траве.

– Вы двое встаньте возле Теодора, – велела она Чеху и Молчуну.

Якобини, открыв рот и, казалось, забыв о грозящей опасности, растерянно следил за действиями женщины.

Когда драгуны приблизились, панна Селина нарочито громким голосом продекламировала:

– Напрасно гневаетесь, князь! – и, поклонившись Теодору, улыбнулась ему краем рта.

Наемнику задумка женщины стала ясна, но неуверенный в ее благополучном исходе он украдкой глянул в сторону, где лежала алебарда.

– Их всего лишь семеро, – вполголоса проговорил Чех. – Чего мы ждем?

– У нас одна алебарда на троих, Ян, – напомнил Теодор. – Не торопись.

Всадники остановились в десяти шагах от них.

– Кто такие? – грубо спросил один из драгунов. По глуповатому пышноусому лицу и горжету на шее в нем легко можно было распознать младшего офицера. Спрашивая, он держал ладонь в широкой кожаной перчатке на рукояти сабли.

– Меня зовут Якобини. Я руководитель труппы, – пролепетал лицедей. – А это мои актеры.

– Ярослав Луцкий. Хорунжий драгун его королевской милости, – высокомерно представился офицер. – Актеры? А не врете? Эти трое больше смахивают на немецких наемников. А их-то мы как раз и ищем.

– Актеры мы… – робко повторил Якобини.

– Обыскать, – коротко приказал офицер. Трое солдат тут же спешились и энергично принялись ворошить тряпки. Один из них, споткнувшись о ларец шляхтянки, подобрал его и вытряхнул все содержимое. Затем он согнал Теодора с сундука Якобини и начал там рыться. Двое других драгунов полезли в фургон.

Пока солдаты искали, офицер не отрывал глаз от панны Селины.

– А ты милашка, – снизошел до комплимента хорунжий и, смягченный красотой женщины, заговорил уже не так грубо, как прежде:

– Воры, которых мы ищем, – немцы, – прищурившись, он подозрительно впился взглядом в Теодора. – Эй, ты, с короной на голове! Скажи что-нибудь? Ты меня понимаешь, немчура?

– Понимаю, – по-польски ответил Теодор. – Только я не немец.

– Будешь меня уверять, что ты поляк? – ухмыльнулся драгун.

– Я литвин.

Хорунжий расслабился и отнял руку от сабли.

– Ты тоже не немец? – обратился он к Яну Немцу.

– Немец, – спокойно ответил тот.

– Ага! – драгун опять взялся за эфес сабли.

– Это его фамилия, пан хорунжий, – пояснил Теодор, сердито глянув на товарища.

– Фамилия? – офицер захлопал глазами.

– Фамилия, – мягким голосом подтвердил Ян Немец. – А вообще я чех.

– Что вы тут морочите мне голову, – рассердился драгун. Тут к нему подошли солдаты, проводившие обыск.

– Нашли чего?

– Никак нет! – гаркнули они разом.

– А что вы ищете, пан офицер? – угодливо спросил Якобини.

– Украли вещь, имеющую большую ценность для мятежников, – важно ответил хорунжий.

– Каких мятежников? – не удержался Теодор.

– Вы не знаете? – удивился офицер. – Я говорю о Зебжидовском, Януше Радзивилле и о прочих изменниках, выступивших с оружием против его милости короля Сигизмунда!

– Нас не интересует политика, пан хорунжий, – почтительно сказал актер. – Мы добываем свой хлеб искусством. Вот репетируем пьесу. Она будет о…

– О князе Витовте, – подсказала панна Селина. Глаза у нее озорно блеснули. – Мы ставим пьесу о Витовте, пан хорунжий.

– Витовт был славный муж, – одобрительно закивал драгун. – Великий ум и умелый воин. Слушайте! – его глуповатое лицо осветилось мыслью. – Моим ребятам перед сражением не помешало бы что-нибудь этакое… э-э… воинственное, повышающее боевой дух. Витовт – как раз подойдет! Поставьте свою пьесу вечером для моих ребят. В лагере и переночуете, – откровенно собственнически взглянув на панну Селину, он облизал губы.

Женщина обещающе улыбнулась. Это не скрылось от Теодора. Наемник криво усмехнулся. После истории с короной он был готов ожидать от этой женщины чего угодно.

– Но пьеса еще не готова… – перепугался Якобини. Как ни странно, актер сейчас выглядел куда более напуганным, чем когда увидел на дороге королевских драгунов.

– Сойдет как есть, – отмахнулся офицер. – Мои драгуны – ребята простые, неизбалованные. Значит, сегодня вечером. Богдан и Мацек, проводите их до лагеря. Поставьте им шатер и проследите, чтобы никто их не тревожил. Пускай готовятся к представлению, – кинув напоследок взгляд на панну Селину, он ударил шпорой коня и поскакал прочь.

Бродячий актер расширенными от ужаса глазами посмотрел на свою новоиспеченную «труппу»:

– Нам конец!

– Я не буду в этом участвовать! – категорически заявил Ян Немец. – Я солдат, а не шут!

– С виду ты больше похож на нищего, – ядовито подметил Якобини.

– Лучше быть нищим, чем кривляться на потеху толпе, – парировал Чех. – Меня нанимали сражаться. Ведь это было так, Тео?

– Мы солдаты, а не лицедеи, – поддержал товарища Теодор. – Мы не умеем читать виршей.

– Но песни же вы поете, – упрашивал актер. – Хотя, конечно, вы больше их орете, чем поете…

– Это не песни, а марши! – с угрозой в голосе выкрикнул Чех.

– Довольно! – разом прекратила спор панна Селина. – Мы будем играть. Это должно быть будет забавно. И потом – разве у нас есть другой выход?

Возразить было нечего. Драгуны, сопроводив мнимых актеров в свой лагерь, раскинули им шатер и взяли его под охрану. Выглядело это настолько скверно, что они не знали, кем себя считать: гостями или пленниками?

Чех и Молчун посмотрели на Теодора. Тот угрюмо кивнул.

– Вот и славно! – оживился актер. – По пути в лагерь у меня родились кое-какие идеи. Мы поставим несколько сцен из жизни князя Витовта. Будем репетировать.

Однако уже после первого часа репетиции Якобини заметно подрастерял первоначальный энтузиазм. Теодор был прав: наемники оказались бездарными актерами.

– Мои кони смогли бы сыграть лучше, чем вы! – в отчаянии голосил актер. – Любой осел и тот артистичней вас!

Задетые, наемники огрызались. Панна Селина как могла старалась помочь Якобини, но все было напрасно. Вконец разругавшись, актер и его труппа расселись по разные стороны шатра. Так они и сидели мрачные, погруженные в свои мысли, пока не услышали стук топоров о дерево.

– Что это? – встрепенулся Ян Немец.

– Солдаты делают для нас сцену, – стуча зубами от страха, пояснил Якобини, – сцену, которая вечером превратится в эшафот, тоже для нас, если они поймут, что вы не актеры.

Этот аргумент показался ландскнехтам достаточно весомым, и они усердно принялись зубрить текст. Кроме Молчуна. Несмотря на все усилия, Якобини так и не смог его разговорить. В ответ на вопли и проклятья артиста, великан только улыбался. И автору пьесы пришлось написать ему роли без единой реплики.

Зрителей было много. Гораздо больше, чем ожидалось. Кроме роты драгунов к сцене подтянулась пара дюжин гусаров и с полсотни казаков. Солдаты расположились на седлах и попонах прямо на земле, офицеры расселись на скамьях, специально для них приготовленных.

Посмотрев на одну из скамеек, панна Селина изменилась в лице.

– Здесь Титус Войда!

– Который? – Теодор недобрым взглядом осмотрел высокомерные усатые лица польских панов.

– В центре. Огромный, с большим носом.

– Он вас знает?

– Видел однажды. Мельком. Может, не запомнил?

– Не думаю, что вас можно забыть, – сквозь зубы процедил Теодор. Это не был комплимент, он говорил то, что думал. – А вы не ошиблись? Ведь и вы его только раз видели.

– Похож… – уже не так уверенно проговорила шляхтянка.

Не отрывая глаз от большеносого шляхтича, Теодор негромко позвал стоящего у входа в их шатер драгуна:

– Эй, служивый!

– Чего тебе? – неохотно откликнулся тот, лениво шевеля толстыми потрескавшимися губами.

– Вон тот носатый шляхтич, не пан ли Титус Войда?

– Он самый, – шевельнул головой драгун.

– А у вас-то он как оказался?

– Гнался за какими-то ворами, да не догнал, – нисколько не удивившись вопросу, ответил драгун. – А потом в Раве узнал, что мятежная мазовецкая шляхта близко, стал со своими людьми под знамена Жолкевского и Ходкевича.

– И Ходкевич здесь? – нахмурился Теодор.

– Здесь, – с уважением сказал солдат. На его вялом лице проявился слабый интерес к собеседнику. – А ты что же? Знаешь этого славного полководца?

– Встречались, – коротко ответил наемник и ироничным шепотом поинтересовался у панны Селины: – Ну? И что теперь прикажете делать?

– Отступать поздно! – решительно заявила женщина.

– Отступать никогда не поздно, – возразил Теодор. – И сейчас, по-моему, самое время.

– Нам пора на сцену! – волнуясь, к ним подбежал Якобини. – Почему вы медлите?

– Планы изменились, Якобини, – твердо сказал Теодор и начал развязывать на себе бутафорский плащ. – Нам нужно бежать.

– Но почему?!!

– Среди зрителей есть враги панны. Ее могут узнать.

– И только-то? – всплеснул руками актер. – Я сейчас! – и он нырнул в шатер. Теодор и панна Селина недоуменно переглянулись. Когда артист вернулся, в руках у него был кусок угля и стеклянный флакон с чем-то розовым внутри. Со всем этим он подошел к шляхтянке.

– Погоди-ка, – остановил актера ландскнехт. – Что это ты задумал?

– Грим, – коротко ответил актер.

Теодор скептически глянул на предметы в его руках.

– Мысль неплохая, – согласился наемник, – но не думаю, что этого достаточно. Может, лучше поищи парик?

Якобини только пожал плечами.

– Сударыня, я могу хотя бы попробовать?

Панна Селина нерешительно кивнула.

Актер быстро нанес сажей на ее лицо несколько линий, добавил немного розовой краски на щеки и отошел прочь.

– И все? – удивилась шляхтянка, но тут же замолчала, увидав изумленное лицо ландскнехта. Тот смотрел на нее почти с мистическим ужасом. Это было похоже на магию: он видел перед собой совсем другую женщину.

– Невероятно, – только и смог выдавить из себя наемник.

Довольный произведенным эффектом, актер горделиво поднял голову.

– Искусство способно на многое, – пафосно изрек он. – Но нас ждут! Поспешим!

Когда ландскнехт подошел к помосту, он вдруг почувствовал, что его ноги словно налились свинцом, и Теодор понял, что не в силах подняться на сцену. Он в растерянности обернулся на Якобини. Актер сочувственно улыбнулся.

– Смелее, Витовт! Это как в сражении, – шепнул актер, – первые минуты страшно, но потом страх уйдет.

– А ты разве сражался?

– Нет, конечно! – радостно ответил лицедей и тяжело вскарабкался по высоким ступенькам на помост.

Смотря себе под ноги, Теодор последовал за ним. Лишь став рядом с Якобини, он решился оглядеться вокруг: со всех сторон на него смотрели десятки лиц. Это были грубоватые, равнодушные лица солдат. Теодор привык видеть их в сражениях. Но там ландскнехт должен был вызвать у них страх, а здесь – суметь развлечь, сделать так, чтобы они улыбались.

Якобини доверил ему роль Витовта – главную роль. «Нет, мне с этим не справится», – Теодор чувствовал себя таким же неумелым, как в тот день, когда Максимилиан впервые дал ему в руки пику и, пряча улыбку, велел наколоть курицу, одиноко бродившую в сожженной французской деревушке.

– Узники Кревского замка! – тем временем нараспев торжественно объявил первое действие спектакля Якобини. – Князь Кейстут – гроза крестоносцев и непобедимый воин, поверженный лишь хитростью и коварством племянника, заточен с сыном Витовтом в древнем литовском замке. За час до своей гибели князь прощается с княжичем, – актер сделал паузу и вдруг другим, незнакомым Теодору, сильным, мужественным голосом произнес: – Отдав врагу землю ради власти, ты поступишь подобно дитяти, отдавшему самое святое – свою мать – на поругание! – смешное плаксивое лицо Якобини преобразилось. Нет, внешне оно, конечно, осталось прежним, но огонь из глаз неуловимо изменил его. Теодор больше не замечал человечка с нескладной полной фигурой и низеньким ростом. Он видел перед собой могучего князя, прославленного воителя, патриота своей земли.

Из рядов публики послышались первые одобрительные возгласы. Но актер строго глянул на зрителей, и те немедленно замолчали.

Завещав сыну княжескую корону, Кейстут-Якобини принял смерть от рук Молчуна, которому досталась роль безмолвного палача. Кто-то из казаков, впечатленный сценой гибели князя, крепко выругался. Другие казаки его дружно поддержали.

– Беседа двух братьев, – «воскреснув», объявил дальше Якобини, – узника и его тюремщика!

Теодор вступил на середину сцены. Он должен был сказать о том, что со смертью Кейстута и его, Витовта, заточением Литву ожидают несчастья и страдания. Но, начав говорить, наемник запутался в словах, и ему на выручку, уже в качестве Ягайло, поспешил Якобини. Будущий польский король склонял кузена к союзу и послушанию. Теперь в глазах маленького актера не горел огонь отваги, а сквозило лукавство. Если, играя Кейстута, Якобини был похож на льва, то теперь напоминал лису.

Полностью забыв текст, Теодор молча стоял и слушал актера, пока тот, закончив свой монолог, не посмотрел на него выразительно и с немым укором.

– Лучше погибну как отец, чем предам свой народ, – наугад сказал Теодор. Якобини облегченно кивнул и зловеще прошипел:

– Тогда умрешь и ты, братец!

Якобини спустился с помоста вниз к Чеху и Молчуну, а на сцену поднялась панна Селина. По замыслу актера она изображала служанку, которая приносила узнику еду и питье. Появление красивой женщины на сцене было встречено с восторгом. Шум долго не утихал, пока офицеры не призвали солдат к порядку. Затихнув, они во все глаза смотрели на панну Селину.

Герой Теодора в ожидании смерти беззвучно шевеля губами молился. Селина, сделав вокруг наемника круг, вдруг пылко упала перед ним на колени и обняла ноги.

Теодор от неожиданности покачнулся и, слегка замешкавшись, спросил ненатуральным фальшивым голосом:

– Что с тобой, дева?

– Я люблю тебя, мой господин! – страстно сказала женщина и прижалась головой к ноге Теодора, ожидая от него ответа. Но так как ландскнехт молчал, она продолжила сама: – Ты – солнце, я – травинка, и любовь моя подобна любви травинки к солнцу. Как ни жалка она – прими ее, князь!

– Любовь солнца – это жар и огонь, в котором ты увянешь и сгоришь. Я – погибель для тебя, – вспомнил на этот раз слова Теодор.

– Прими мою любовь и жизнь! – женщина грациозно поднялась и порывисто прильнула к его губам. Теодор неловко обнял ее и поцеловал. Панна Селина отстранилась не сразу, и их поцелуй задержался несколько дольше, чем того требовала театральная традиция. Зрители поощрительно заулюлюкали.

Оторвавшись от Теодора, шляхтянка удивленно сверкнула на него глазами и в смущении отвернулась. Продолжая действие, она предложила ему поменяться одеждой и тем спасти свою жизнь. Теодор, как сделал когда-то Витовт, накинул ее плащ и бежал из темницы, оставив девушку на верную смерть.

Палач, который явился казнить узника, вместо князя обнаружил прекрасную деву. Лицо палача омрачилось – ему жаль девушку. Но он всего лишь слуга. Служанка не просит пощады, она только умоляет подождать с казнью до утра, чтобы еще раз увидеть солнце, которое напоминало девушке о ее любимом.

– Хорошо, – вдруг ворчливо сказал Молчун. – Я подожду до утра.

Для актеров реплика молчаливого великана оказалась полной неожиданностью. Панна Селина, от изумления выйдя из роли, забыла поприветствовать утреннее солнце и поторопилась наклонить голову, приглашая палача выполнить его работу.

– Грюнвальдская битва! – объявил Якобини после того, как зрители аплодисментами проводили панну Селину со сцены. – Помирившись, братья Ягайло и Витовт готовятся к великой битве!

Актер вставил битву в пьесу, чтобы придать ей воинственности, как просил того драгунский офицер.

Последнее действие начинал совет у Ягайлы. Польский король сидел в короне, похищенной в гробнице, на сундуке, а перед ним стояли военачальники. Теодор считал рискованным использовать корону в представлении, но панна Селина напомнила, что Луцкий ее уже видел, и опасней теперь прятать. Люди не склонны всерьез воспринимать декорации лицедеев и их костюмы. Да и что у бродячих актеров может быть ценного? И Теодор, украдкой поглядывая на Титуса Войду, убедился, что панна Селина оказалась права. Шляхтич, со скучным лицом наблюдая за представлением, не догадывался, что предмет его поисков, подлинная корона Витовта, у него прямо перед носом на сцене, на голове поддельного Ягайлы.

Ян Немец играл своего соотечественника Яна Жижку. Обращаясь к польскому королю, он, разумеется, забыл текст пьесы и неожиданно произнес горячую речь о своей земле и ее врагах, иногда сгоряча сбиваясь на чешский язык. Зрителям понравилось.

Теодор, сунув от греха подальше корону в сундук, вновь стал Витовтом и вышел на середину сцены с деревянным мечом. По замыслу Якобини представление должно было закончиться поединком Витовта и великого магистра Юнгингема. Магистром был Вильгельм Бауэр. Литовский князь, в конце концов, поразил тевтонца, но Молчун, увлекшись потешным поединком, едва не скинул Теодора на лавки со зрителями.

Якобини затянул заключительную речь, а его труппа, довольная окончанием представления, поспешно покинула сцену.

В шатер, где их давно уже ожидала панна Селина, Теодор вошел первым. Шляхтянка лукаво ему улыбнулась и прикоснулась к своим губам кончиками пальцев. Но тут же их одернула: в шатер ввалился Ян Немец, а за ним протиснулся c сундуком в руках и Молчун.

– Никогда больше! Никогда больше! Клянусь тебе, Вилли! – приговаривал Чех, нервно потирая щеки. – К черту театры и актеров! К черту их, Вилли!

Со стороны сцены раздались аплодисменты, и вскоре в шатер ворвался раскрасневшийся Якобини.

– Успех! Это успех! – причитал он, вытирая слезы радости рукавом. – Завтра нас попросили выступить еще раз перед самими гетманами!

Ян Немец громко застонал.

– Какими еще гетманами? – насторожился Теодор. Актер ответить не успел – в шатер просунулась голова солдата.

– Мне поручено сопроводить женщину в палатку к пану Луцкому.

Ландскнехты угрожающе зашевелились, и голова тотчас же пропала.

Панна Селина, успокаивая спутников, подняла руку.

– Помните – вы актеры, а не солдаты, – быстро прошептала она. Затем, словно чего-то ожидая от Теодора, шляхтянка вопросительно посмотрела на него.

Нахмурившийся Теодор опустил взгляд. Панна Селина разочаровано усмехнулась и нарочито громко, так, чтобы ее было слышно снаружи шатра, сказала:

– Хорошо, я иду.