Текст книги "Ареал: Заражение. Цена алчности. Обречённые"

Иван тихонько хмыкнул. Лаборанты особой тягой к работе не отличались. За те сутки, что Лаванды не было в лаборатории, он с уверенностью мог сказать, что в отсутствие начальства научный люд ничем полезным не занимался, а лаборантов он увидел неспящими и вовсе только сейчас. При этом штатное расписание полевой лаборатории нельзя назвать чрезмерно скромным: научный руководитель, один старший научный сотрудник, двое младших и пара лаборантов, ответственных за всё, не касающееся напрямую исследований, в том числе и за поддержание порядка. Раз в неделю в лабораторию прибывала специальная группа, которая проводила на объекте нечто вроде углублённой «генеральной уборки» со всевозможными дегазациями, деактивациями, обеззараживаниями и прочим. Помимо этого лаборатория имела шестерых охранников, дежуривших попарно в три двенадцатичасовых смены. И вся эта кипучая деятельность осуществлялась вахтовым методом с продолжительностью вахты в один месяц. А так как текущая вахта заканчивалась через двое суток, то лаборанты, одной ногой уже стоящие дома, не испытывали к работе никакого энтузиазма.

«Восьмёрка» закончила отстрел пробников, и усиленная кислотостойким покрытием резина шасси коснулась земли. Вслед за колёсными опорами пилот немедленно заглубил в почву гибкую штангу заземления, после чего выпустил в небо контрольный зонд – привязанный к вертолёту десятиметровым шнуром маленький ярко-оранжевый воздушный шар, наполненный гелием, страховку от воздушных аномалий. Только после завершения всех этих процедур лётчик счёл посадку безопасно завершённой и открыл бортовые люки. И упрекать его в излишней осторожности Берёзов не собирался. Ареал быстро приучал людей добровольно и неукоснительно соблюдать инструкции по безопасности. Даже Зелёная Зона, аномалии которой были нанесены на карты и в Джи-Пи-Эс, могла преподнести сюрприз в любой момент. Все аномалии отличались друг от друга не только характеристиками, но и параметром, получившим у учёных название «жизненная сила». Этот показатель свидетельствовал, как долго может просуществовать та или иная аномалия. Причём самое опасное крылось в том, что определить «жизненную силу» удавалось лишь приблизительно, и порой реальное время отличалось от расчётного на срок от нескольких часов до нескольких суток. А если принять во внимание тот факт, что общее количество аномалий в Зелёной Зоне между Выбросами всегда являлось постоянным, то понятно, что никто не застрахован получить внезапно возникшую аномалию на месте, считавшемся ещё пару минут назад чистым. Едва в Зелёной пропадала какая-либо зафиксированная старая аномалия, как десятки поисковых групп научного отдела бросались на поиски новой, возникшей вместо неё. Вот почему любой, имеющий желание вернуться домой из Зоны, так сказать, в полном составе, никогда не торопился пренебрегать инструкциями отдела ЧС.

Тем более здесь, у ЛП-32. Лаборатория находилась в далеко не самом милом уголке Зелёной Зоны. Едва заступив на дежурство на вышке, Берёзов понял, почему Лаванда жаловалась на своих охранников, без устали обстреливающих подступы к лаборатории, едва заметив малейшее движение. Их поведение можно понять. К югу от лаборатории располагался огромный, усеянный кочками пустырь с небольшим озерцом посреди. Густая марь, обильно растущая на кочкарнике, наполовину изменилась под действием Ареала, и среди зелёно-жёлтых бесформенных стеблей огромными синими пятнами темнели чужие стебли, увенчанные плоскими гребнями, расщеплёнными на десятки тонких жёлтых бритв. Чем ближе к озеру, тем гуще становилась отталкивающая глаз синева, поблёскивающая на солнце влажными слизистыми выделениями, тающими в лёгком мареве источаемых растениями токсинов. Подходить к водоёмам без противогаза ближе, чем на сто метров, строжайше запрещено. А уж приблизиться к ним больше, чем на двадцать метров, никто не согласился бы и за десятикратные премиальные – Зов Ареала у воды был особенно силён. Примеры, когда по фатальной неосторожности пересекшие невидимый предел люди теряли рассудок и уходили в Красную, насчитывались десятками. Берёзов лишь покачал головой. Как говорится, не пей, козлёночком станешь… А от лабы до этого озерца сто семнадцать с половиной метров, лазерный дальномер не обманет.

Ко всему хорошему, другой край воды упирается в лес, прямо в покрытые синюшным мхом ели, словно посыпанные потускневшей позолотой. Этот ельник окружал лабораторию полуподковой, и на востоке до его опушки ровно двести три метра, сто пятьдесят девять из которых густо поросли синеватой полынью и чахлым кустарником. В бинокль ещё можно было разглядеть незаметные с первого взгляда сотни маленьких грязно-желтоватых цветов, неуклюже торчащих из венчика лежащих прямо на земле плоских широких листьев. Редкостная гадость, прозванная сталкерами Бритвенной Удушайкой. Плотные, почти костяные листья имели настолько острую кромку, что вполне могли рассечь до самой кости ногу вместе с лёгкой обувью вроде кроссовок или тонких ботинок, а уродливые цветы источали ядовитые выделения, вызывающие удушье при попадании в дыхательные пути не хуже газовой аномалии.

С запада к ЛП-32 прилегал большой пустырь, некогда бывший то ли широкой поляной, то ли полем, то ли пепелищем, а сейчас заросший ещё не успевшей мутировать травой, где расположились теперь четыре колонии Синьки, пять аномалий типа Плешь, два Сита, Мясорубка и Грава. Причём Сито и Мясорубка были старыми и сильными, достигая в диаметре почти четырёх метров. На севере, сразу за вертолётной площадкой, простиралось девяносто три метра более-менее чистой территории всего с одной Воронкой почти в самом центре. Дальше начинались заросли жёлто-синей полыни, плавно переходящие в подлесок, а затем в подёрнутую мутациями жиденькую берёзовую рощу, растущую на невысоких холмах, от которых до Жёлтой Зоны оставалось менее пяти километров. На картах Зелёной и роща, и близлежащий ельник однозначно отмечались как особо опасные районы, характеризующиеся повышенной активностью предельно агрессивных мутировавших животных. Особую осторожность предписывалось соблюдать в тёмное время суток, когда резко возрастала угроза волков и кабанов, бои с которыми уже стоили жизни немалому количеству людей. Подвергнувшиеся необъяснимым изменениям звери оказались не только весьма кровожадными, но и очень живучими. Имелись многочисленные случаи, когда подобный мутант, будучи смертельно ранен, успевал загрызть атакованного человека прежде, чем терял силы вследствие пулевых ранений.

Неудивительно, что штатная охрана лаборатории не горела желанием рисковать своими жизнями и жизнями взятых под охрану людей. Ничего хорошего, а тем более ласкового и пушистого, к ЛП-32 подойти не могло. С трёх сторон её окружают гиблые земли, а с четвёртой и вовсе открывается путь, по которому и Зомби в гости заглянуть не поленятся. Согласно вахтенному журналу, именно на этих девяносто трёх чистых метрах Лаванда и создавала свои «точки прикормки», пытаясь подманить к лаборатории «живые образцы». Но сами «образцы» предпочитали появляться ночью и не только съедать прикормку, но и пытаться проникнуть внутрь ЛП-32. Однако Лаванда считалась ведущим специалистом ГНИЦ по фауне Ареала и имела карт-бланш на любые эксперименты в данной области. Каждый день она внедряла в работу всё новые и новые способы привлечения внимания зверья, и каждое утро охранники находили пару-другую свежих подкопов со следами глубоких царапин от когтей, вгрызавшихся в железобетон здания. Если бы конструкция полевой лаборатории не предусматривала полную герметичность, подобные эксперименты могли закончиться трагедией. Теперь понятно, откуда у Лаванды и Службы Безопасности столь застарелая взаимная неприязнь.

И теперь, глядя с вышки на выпрыгивающую из вертолётного люка Лаванду, Иван ожидал продолжения вчерашнего скандала. Однако молодая женщина старательно избегала взглядов в его сторону. Вместо этого она прикрикнула на лаборантов, лениво бредущих к вертолёту, и посоветовала им как можно скорее заняться выгрузкой образцов. Лаборанты поникли ещё сильнее и принялись вытаскивать из вертолёта затянутые в брезент довольно немаленькие клетки с длинными поручнями наподобие носилок. Клеток оказалось две, и, судя по тому, что Лаванда не отходила от них ни на шаг, в них и находились её вожделенные живые образцы.

– Быстрее, быстрее! – торопила она лаборантов. – Эту клетку немедленно в операционную! Нельзя терять ни минуты! Да шевелитесь же, молодые люди! – Казалось, ещё немного, и она пинками погонит лаборантов. – Если образец умрёт из-за вашей медлительности, о тринадцатой зарплате можете забыть!

Не отличающиеся особыми габаритами лаборанты, недавние выпускники какого-нибудь биофака, с выражением крайней тоски на лицах впряглись в клетку и потащили её в лабораторию под нескончаемый поток понуканий доктора наук.

– Евгений Павлович, срочно готовьте операционный стол! – зазвучал её голос во внутреннем эфире лаборатории. – Образец в очень тяжёлом состоянии! Множественные пулевые ранения! – Она тяжело вздохнула и добавила: – Как всегда.

– Уже приступил, Мария Сергеевна, – откликнулся старший научный сотрудник, – через пять минут можем начинать!

– Пётр, второй образец в виварий! – распорядилась Лаванда. – Свежую воду и корм согласно стандартному рациону. Я переодеваюсь – и на операцию, меня не беспокоить ни при каких обстоятельствах, даже если на рации будут висеть сам Президент со всей Госдумой! Это понятно?

– Да, Мария Сергеевна, – ответил кто-то из лаборантов, и весь научный состав ЛП-32 пропал из эфира.

Спустя несколько минут появились охваченные тоской лаборанты и забрали вторую клетку. Чуть позже один из них вернулся и некоторое время собирал разлетевшиеся по посадочной площадке пробники, после чего сдал их пилоту вертолёта, и тот поднял машину в воздух, предварительно отстрелив вверх воздушный шарик-зонд и убедившись в безопасности воздуха над собой. Берёзов невольно улыбнулся, глядя на заметно загрустившего лаборанта. Крайние двое суток смены не оправдали их ожиданий. Вместо бездеятельной халявы будет много работы в свете новых событий, связанных с получением живых образцов. Тем более что Лаванда, как научный руководитель лаборатории, не входит в состав вахтовых смен. У начальника полевой лаборатории свободный график, и торопиться ей, кроме как к своим исследованиям, некуда. Иван, как положено, убедился, что лаборант зашёл в дверь ЛП-32 живым и невредимым, и проводил взглядом уходящий вертолёт.

Вот уж кому точно не позавидуешь, так это мужикам-вертолётчикам. Оклады у них, конечно, очень неплохие, но и риск немаленький. Ведь на большой высоте появление аномалий не отследить с земли. И хоть выше пятнадцати метров в Зелёной Зоне аномалии возникают крайне редко, скорее в порядке исключения, единичные случаи гибели вертолётов всё же имели место. Но главный риск – это, конечно, Выброс. Оказаться в воздухе в момент начала Выброса означало получить мгновенное отключение двигателей и всей электроники, а если накрыло Шагом – то и вовсе сразу «до свидания». Так что удел пилотов в двух словах можно охарактеризовать фразой «тут уж как повезёт» – Выброс непредсказуем…

Внезапное шевеление привлекло его внимание, и Берёзов прильнул к окулярам полевого перископа. С севера из зарослей синюшной полыни один за другим выползло сразу шесть Дикобразов. Немного помедлив, они поползли по направлению к лаборатории. Преодолев с десяток метров, Дикобразы собрались в кучу и распустили спинные колючки, зарывшись мордами в землю. Редкое явление, отметил Иван, глядя на образовавшийся «кустарник», так много особей в одном месте. И все учёные заняты. Что ж, возможно, гости пришли надолго и научный состав лаборатории ещё оценит эту картину. Он щёлкнул ногтем по сенсорной панели дежурного ноутбука, открывая файл вахтенного журнала, и, сверившись с часами, зафиксировал произошедшее согласно инструкции, требующей отмечать любые, даже незначительные события.

Одноногий майор рассказывал, что такое правило ввели на третий день после того, как шесть лет назад внезапный Выброс впервые накрыл сразу несколько лабораторий. Когда он закончился и спасателям наконец-то удалось добраться до терпящих бедствие строений, там, внутри, обнаружилось нечто такое, что двери лабораторий немедленно заварили даже не разбираясь, выжил ли кто из персонала. Говорят, разбираться в этом не было необходимости. Первые группы спасателей, вошедшие в лабораторию, назад не вернулись. Их нечеловеческие монотонно-заунывные душераздирающие крики слышались сквозь толщу бетонных стен ещё двое суток. Оставшиеся в живых спасатели решили вскрыть только внешние двери сторожевых вышек, находящихся на крышах, но эти действия не пролили света ни на то, что же произошло внутри лабораторий во время Выброса, ни на то, что творится в их казематах сейчас. С тех пор вахтенный журнал в лабораториях вёлся одновременно в трёх местах: на обоих постах охраны, расположенных на вышке и на входе, и в кабинете научного руководителя. Сделанная в любом из этих компьютерных терминалах запись мгновенно записывалась на жёсткие диски каждого ноутбука, чтобы в случае возникновения чрезвычайной ситуации можно было добраться до вахтенного журнала, минимально проникая внутрь строения. Считалось, что фиксирование в журнале любых мелочей может помочь «разбору полётов» после катастрофы, если таковая всё же произойдёт, когда расспрашивать о подробностях будет уже некого.

В расположенный в полу вышки люк коротко стукнули четырьмя лёгкими ударами, воспроизводя кодовый перестук, и до Ивана донёсся приглушённый голос:

– Туман, открывай, смена пришла! – Судя по интонациям, Капкан ещё не проснулся окончательно. – Медведь ждёт тебя на камбузе, так что поторопись, пока этот худой и бледный не сожрал и твою порцию заодно.

– Уже бегу, – улыбнулся Берёзов, отпирая люк.

Он коротко обрисовал Капкану обстановку и ловко сбежал вниз по крутому трапу, даже не дотрагиваясь до поручней.

19

Операция длилась долго и закончилась уже за полночь, когда Иван готовился заступить на очередную смену. Микроволновка звякнула, сообщая о том, что разогрев полуфабриката, предназначенного стать не то слишком поздним ужином, не то очень ранним завтраком, закончен, когда на камбуз вошла Лаванда. Вид у неё был предельно измождённый, молодая женщина смотрела прямо перед собой невесёлым взглядом, не замечая ничего вокруг. Лаванда подошла к холодильнику, достала оттуда пластиковую бутылку с водой и нетвёрдым шагом направилась к выходу, слегка покачиваясь от усталости.

Чуть позже появился её зам, выглядящий немногим лучше. Увидев Берёзова, он кивнул и тоже полез в холодильник за водой. Вытащив бутылку, он не мешкая сорвал крышку и за один присест опорожнил полуторалитровую ёмкость на добрых две трети. В помещении запахло формальдегидом и прочей медициной.

– Уфф, – облегчённо выдохнул учёный, стирая рукавом со лба густую испарину, – как мало иногда бывает нужно человеку для счастья…

– Тяжёлая операция? – понимающе спросил Иван, разрезая дымящуюся после микроволновки котлету.

– Очень тяжёлая сама по себе, – кивнул тот, – и вдвойне тяжёлая оттого, что бессмысленная. – Он вновь приложился к бутылке.

– То есть? – не понял Берёзов. – Вы хотите сказать, что потратили зря почти двенадцать часов, заранее зная об этом?

Старший научный сотрудник грустно поморщился:

– Практически. Доставленный образец, самка так называемого Осьминога, в процессе захвата получила более сорока пулевых ранений. На неё случайно натолкнулась поисковая группа, работавшая в Жёлтой Зоне по спецразрешению, им надо было углубиться в Жёлтую на пятьсот метров, взять пробы грунта и образцы растительности. Осьминог обнаружился в кустах внезапно и застал людей врасплох. Он атаковал, и охрана вынуждена была применить оружие. Когда агрессия животного прекратилась, выяснилось, что оно ещё живо. Тут вспомнили про нас и решили взять раненую особь с собой. Но сначала закончили свою работу, сдали образцы и снаряжение, только потом оповестили нас. Словом, израненный зверь пролежал без медицинской помощи несколько часов, и вообще чудо, что он прожил так долго. Не окажись случайно Мария Сергеевна в тот момент в ГНИЦ, мы могли бы вообще его не получить. В общем, уже на третьем часу операции стало ясно, что животное мы потеряем.

– И всё это время вы пытались спасти Осьминога? – негромко протянул удивлённый Берёзов.

– Для нас очень важен любой живой образец, – устало развел руками учёный, – далеко не всё можно выяснить посредством вскрытия трупов. Тем более Осьминог. Отловить его живым практически невозможно, животное предельно агрессивно, и поисковые партии опасаются с ним связываться. А учитывая, что рейды в Жёлтую Зону проводятся очень не часто, то, я бы сказал, вероятность заполучить живую особь стремится к нулю. Поэтому Мария Сергеевна боролась за его жизнь до последнего. Но, к сожалению, вывести его из комы уже невозможно. Мы перевели его на искусственное жизнеобеспечение, что лишь ненадолго отсрочит печальный финал. Жаль, – он вздохнул, – Мария Сергеевна возлагала на него большие надежды. Для неё это весьма трагичный исход.

Учёный допил воду, выбросил бутылку в мусороприёмник, достал из холодильника ещё одну и, попрощавшись, покинул камбуз. Вскоре подошли двое младших сотрудников в сопровождении лаборантов, и микроволновая печь вновь зашумела, разогревая пищу для усталых людей. Из их негромкого разговора Иван понял, что во второй клетке, доставленной вертолётом, находился Дикобраз, которого отловила другая поисковая группа в Зелёной Зоне согласно плановой заявке. Сам Дикобраз не пострадал, однако сейчас ведёт себя очень буйно, словно жизни его угрожает опасность, и лаборанты не рискнули выпускать его из клетки. Животному дали корм через штатные кормушки клетки и оставили его в ящике посреди вивария. Дикобраз не притронулся ни к еде, ни к воде и бросается на прутья клетки, едва завидев людей. Кто-то из учёных сделал вывод, что животное чувствует близкую смерть своего сородича, недаром же Осьминоги считаются вторичной мутацией Дикобраза в условиях Жёлтой Зоны. Но если он издохнет от голода или нервного срыва, Лаванда всем кровь свернёт на год вперёд. Лаборанты посетовали на невезение, надо же было получить такую головную боль всего за сутки до сдачи вахтенной смены… Берёзов закончил ужин, опустил в мусороприёмник использованную одноразовую посуду и направился в оружейную готовиться к заступлению на дежурство.

Оказавшись на вышке, Иван получил от Капкана короткий отчёт. Вокруг лаборатории всё спокойно, за исключением одной детали: количество Дикобразов на пустыре за вертолётной площадкой ещё более увеличилось. Теперь их стало уже двадцать две особи. Собравшись в шесть разношёрстных кучек, они образовали «кустарники», постепенно приближающиеся к зданию ЛП-32. Из соображений предосторожности, которая, как известно, лишней не бывает, решили внешнее освещение лаборатории не включать и вести наблюдение посредством перископного блока ночного видения. Даже внутри сторожевой вышки вместо штатного освещения зажгли тусклую красную лампочку аварийного света. Капкан отправился спать, и Берёзов взялся за рукояти перископа, оглядывая окрестности.

Дикобразьи «кусты» были уже на полпути к лаборатории, и если всё пойдёт так и дальше, к полудню зверьё постучится в двери… Он покрутил верньеры, направляя перископ вдаль, в сторону поросших березняком холмов. Где-то там, в рябящей зеленоватой зернистостью ночного видения тьме, едва заметно выделялись густые вкрапления далёких светлых пятен, означавших места залегания Студня. Иван иронично усмехнулся. Студень был единственной аномалией, которую можно разглядеть в прибор ночного видения. Правда, ночью языки его слабого фиолетового свечения видно и так, а днём ПНВ замечать Студень отказывался. Вот и выходило, что в плане обнаружения аномалий сей прибор бесполезен. Зато днём Студень отлично засекало изделие «Филин». Надо бы написать рапорт на имя Ферзя, чтобы выдали со склада один комплект. Впрочем, если он, Берёзов, сейчас в опале, то с подобными заявками лучше повременить. И всё-таки, как Салмацкий узнал про его с Лемуром разговор? Ведь рядом никого не было, они, по обыкновению, беседовали в тире сразу после плановых стрельб, в помещении для чистки оружия. Саня бы его не сдал, это исключено. Значит, либо кто-то специально стоял снаружи от входа и подслушивал, либо комната для чистки оборудована прослушкой. Довольно странно. Устанавливать микрофоны даже в тире, да ещё и в помещении для чистки – это не перебор ли? Режим секретности, конечно, дело важное и серьёзное, но кому понадобилось интересоваться простыми разговорами сотрудников? Ведь о чём бы ни шла речь, разговор идёт внутри «Ареала», и утечка информации исключена…

Жёлтая полоска на дисплее шумомера вздрогнула, коротко скользнув к середине шкалы децибелов, и Иван затаил дыхание, прислушиваясь. Откуда-то со стороны озера донёсся глухой шум, словно нечто большое и тяжёлое издало тихий печальный вздох. Спустя секунду следом за ним пришёл монотонный хриплый вой, быстро перешедший в визг и исчезнувший в недоступном человеческому уху ультразвуке. Барабанные перепонки неприятно заныли. Берёзов щелкнул кнопками управления поворотной платформой и повернул джойстик, разворачивая к озеру направленные микрофоны. Болезненный вой-визг повторился, и уши резануло болью ещё сильнее.

– Туман – Медведю! – зашипела в ухе гарнитура рации. – Туман, ответь Медведю! Как слышишь меня?

– На связи, – ответил Иван, – принимаю тебя хорошо.

– Вой слышал? – В голосе Медведя звучала тревога. – Что там у тебя?

– Пока ничего, – Берёзов вгляделся в ночную тьму, – звук пришёл со стороны озера, но движения не наблюдаю. Ночник тоже засветок не даёт.

– Это Унк орал, – насторожённо произнёс Медведь, – ночником его не засечь. Смотри в оба! Если увидишь шевеление – накрывай из АГС!

Вой повторился. На этот раз без болезненного визга, он звучал явно ближе, и в хриплых всхлипах можно было различить нечто похожее на истеричный женский плач.

– Приближается? – напрягся Медведь.

– Да, – подтвердил Иван, глядя на шкалу децибел, – микрофоны фиксируют слабые шлепки, словно кто-то плывёт по воде.

– Твою мать! – выругался Медведь. – Вырубай свет! Я иду к тебе! Если завизжит ещё ближе, заткни уши чем-нибудь!

Медведь оказался на вышке через три минуты. Вместо привычного «Печенега» у него в руках был топор.

– Собрался по дрова? – Иван указал на топор взглядом.

– Я же сказал – погаси свет! – скривился здоровяк, хлопая рукой по рубильнику аварийного освещения. – Если Унк сюда влезет, дровами станем мы все!

Он прислонил топор к стене и прильнул к окуляру перископа. С минуту Медведь молча всматривался в чернильную темноту ночи, после чего вновь тихо выругался:

– Не видно ни черта! – Он потёр руками глаза и вновь приник к перископу. – Сколько до рассвета?

Берёзов взглянул на часы с фосфоресцирующим циферблатом:

– Двадцать три минуты.

– Долго, – с досадой скривился Медведь. Он обернулся к Ивану и добавил: – Найди, чем уши заткнуть. Если эта тварь заорёт близко, барабанные перепонки не выдержат. Говорят, что и мозги не выдерживают… – здоровяк вернулся к наблюдению, – хорошо бы заметить его заранее…

– Почему не пошарить прожектором? – спросил Берёзов. – До озера недалеко, наверняка высветим. Сразу из АГС и вдолбим.

– Не факт, что высветим, – покачал головой Медведь, напряжённо всматриваясь в ночь, – маленькие они… зато прыгучие и цепкие, почище обезьян. На свет прожектора оно точно придёт. Прямиком на крышу, к самой будке… Ничего не видно! – Здоровяк беспомощно покачал головой, отвлекаясь от перископа, и тихо посетовал: – Угораздило же…

– Откуда оно здесь? – стараясь говорить как можно тише, поинтересовался Иван. – Я не помню названия «Унк» в курсе лекций. Что это ещё за дрянь?

– Унком его сталкеры прозвали, – Медведь вновь потёр руками глаза и часто заморгал, приноравливаясь к темноте, – одно время у учёных оно числилось в «Неизвестных мутировавших объектах», вот название и прилипло, от первых трёх букв английского написания слова «Неизвестный». Среди первых сталкеров дюже образованных языковедов, сам понимаешь, было немного, вот так и сложилось. Сейчас оно официально зовётся «Сенсативный кто-то там».

– Сенситивно-гипертрофированная мутаформа какого-то объекта, уже не помню, как дальше, – Берёзов вспомнил рассказ инструктора, – так они же вроде в Красной Зоне должны обитать?

– Угу, – подтвердил Медведь, – оттуда оно и пришло. Почувствовало приближение чьей-то смерти. А раз возле нашей лабы объявилось, стало быть, кто-то скоро умрёт. Недобрый знак! – подытожил он. – Туман, понаблюдай пока, а я внесу это в вахтенный журнал. Мало ли что… так хоть будут знать, что здесь произошло.

Медведь приоткрыл крышку дежурного ноутбука, чтобы одновременно видеть дисплей и не светить им слишком сильно, и принялся старательно нажимать на клавиши, стараясь не издавать ни звука. Берёзов тревожно прильнул к окулярам перископа. Про Унка на теоретической подготовке рассказывали совсем мало. Неизвестная форма активности Ареала, приравненная к категории особо опасных. Издаёт предположительно ультразвуковые сигналы на частотах, разрушающих клетки головного мозга человека. Существует предположительно в Эпицентре и Красной Зоне. Раньше изредка встречалась в Жёлтой Зоне, но за прошедшие пять лет не было зафиксировано ни одного появления Унка, что связывают с ростом Ареала и несклонностью Унка покидать своё место обитания. Опять же предположительно предпочитает обитать возле водоёмов и перемещается между ними по прямой, от одного к другому. Не относится к формам жизни. Фотографий нет, подробных описаний то ли нет, то ли не давалось в связи с тем, что тварь перестала встречаться…

– Медведь, нам говорили, что этот Унк не относится к формам жизни, – Иван вглядывался в зернистую темноту, стремясь заметить в далёких кустах даже малейшее движение, – что это значит?

– То и значит, – буркнул здоровяк, – неживое оно. Как Бродяги. Сердце не бьётся, кровь не циркулирует, почки не работают и так далее. Тело холодное, потому и в инфракрасном спектре его не видно.

Лёгкое шевеление на фоне чернильной ночи в первую секунду Берёзов даже не заметил. Что-то закрыло собою часть обзора, будто на объектив перископа снаружи, у самого края линзы, села муха или прилипла пылинка, слабо покачивающаяся теперь под дуновением воздуха. Иван недовольно поморщился и покрутил верньеры регулировки резкости, перенастраивая перископ с дальнего обзора на ближний.

– Что за чёрт… – удивлённо выдохнул он, – у нас на крыше ребёнок!

На дальнем обрезе плоской бетонной крыши лаборатории спиной к сторожевой вышке сидела, свесив ноги, скрюченная фигурка мальчишки лет семи-восьми, одетого в какое-то рваньё. Ребёнок сжался в комок и едва заметно раскачивался в разные стороны, словно стрелка метронома.

– Замри!!! – зашипел Медведь, срываясь к перископу. – В угол! К окну не подходи!

Он отстранил Ивана от окуляров и сам посмотрел в указанное место.

– Твою мать! – снова выругался здоровяк едва слышным шёпотом, стремительным движением опуская светящуюся крышку ноутбука. – Он уже здесь!

Медведь быстро и осторожно присел, чтобы случайно не мелькнуть в окне, и на корточках сделал пару шагов к углу, где стоял прислонённый к стене топор. Он взял его в руку и, разворачиваясь спиной к стене, посмотрел на Берёзова, прислоняя к губам указательный палец другой руки, изображая знак полнейшей тишины. Иван вжался в противоположный угол и замер. В наступившей тишине можно было уловить тихое детское хныканье. Берёзов вопросительным жестом указал Медведю на рычаги обрезиненных заслонок из бронестекла, предназначенных для герметизации наблюдательных окон. Тот отрицательно мотнул головой.

– Может услышать скрип, когда станем опускать, – едва слышно выдохнул он, – убери звук на рации!

Иван торопливо выкрутил на минимум колёсико громкости на гарнитуре. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь вышел в эфир именно сейчас. Теперь он хорошо понимал, зачем Медведю топор вместо «Печенега». Унк сидит на крыше в десяти шагах от них. С такого расстояния гранатомёт его не достанет. А из пулемёта убивать и без того мёртвую тварь – занятие слишком долгое. Если Унк заорёт, у них мозги полопаются в считаные секунды, тут одна надежда – успеть разнести голосовые связки чем-нибудь гарантировано надёжным… Если только оно орёт голосовыми связками… Судя по напряжённому, словно сжатая пружина, Медведю, сжимающему топор, прицельный выстрел в голову в случае с Унком явно проблемы не решит. Иван пожалел, что не взял с собой на дежурство боевой нож. Думал, что в бронированной будке он будет излишним…

Они просидели неподвижно, словно изваяния, минут десять, вслушиваясь в едва слышный плач. Внезапно со стороны края крыши донёсся отчётливый всхлип, перешедший в негромкие рыдания. Что-то коротко зашуршало, и через секунду раздался звук падающего тела. Детский плач зазвучал сильнее уже откуда-то снизу и в следующее мгновение резко перешёл в громкий и хриплый монотонный вой, быстро взлетевший до оглушительного ультразвукового визга. Острая боль резанула по барабанным перепонкам, заставив бойцов рефлекторно заткнуть ладонями уши. Внезапно визг прекратился, и, словно вторя ему, со стороны озера пришел тяжкий печальный вздох чего-то очень большого и невидимого. Рыдания ребёнка зазвучали вновь, удаляясь. Унк плакал жалобно и тонко, словно голодный, потерявшийся в диком лесу малыш.

– Уходит, – Медведь вытер рукой текущую из уха кровь, – повезло. Нам. Я иду вниз, надо выяснить, кто умер.

– Думаешь, у нас? – Иван посмотрел на ладони, которыми только что затыкал уши, и потянулся за индивидуальным перевязочным пакетом. Он разорвал упаковку, оторвал от бинта ватно-марлевую подушечку и принялся оттирать кровь с ладоней, ушей и шеи. – Держи, – он протянул Медведю вторую подушечку.

– Унк просто так не приходит, – мрачно ответил здоровяк, – а этот шёл издалека. Видать, давно почуял.

– Что же это за дрянь такая? – скривился Берёзов. – Я в темноте его за ребёнка принял. Думал, пацанёнок лет восьми в каких-то обносках на крыше сидит…

– Это и есть ребенок, – поморщился тот, вытирая уши, – чёрт, больно! Толком никто не может объяснить, как они стали такими. Учёные несут какую-то заумную чушь о патологических обратно-регенеративных мутациях, которую даже сами вряд ли понимают. Болт говорит, что это новорождённые дети, погибшие во время Выбросов, что впервые накрывали населённые пункты в Эпицентре и Красной. Умереть полностью они не смогли, полноценно вырасти – тоже. Вот и выросли непонятно во что…