Текст книги "Записки «черного полковника»"

Виктор Сергеевич

На следующий день он снова сидел перед бывшим учеником.

– Руководство дало «добро» на проведение операции, – сказал тот. – Прямо сейчас мы едем на «виллу» и разговор продолжим уже там.

«Виллами» назывались конспиративные квартиры, в которых имитировалась обстановка стран, где предстояло работать будущим легалам и нелегалам. Но на этот раз та, куда они приехали, напоминала обычную дачу, чем-то похожую на дом на Рублевке.

«Елки зеленые, – с горечью подумал вдруг Виктор Сергеевич, – Коля не рискнул везти меня на “виллу”, потому что в случае провала нужно будет как-то объяснять начальству пребывание там своего бывшего преподавателя. И привез на дачу одного из сотрудников…»

– Виктор Сергеевич, – сказал бывший ученик, когда они расположились в креслах в одной из комнат липовой «виллы», – разумеется, вы понимаете, что последние действия Госдепартамента США нарушили нашу сеть, а, по сути…

– А, по сути, разрушили резидентуру.

– Да, это будет точнее.

– Нами, а точнее вами, когда-то был законсервирован ценный агент, псевдоним которого «Джонатан». Вам известен этот человек?

– Коля, – позволил себе некоторую фамильярность Виктор Сергеевич, – помнишь, в советские времена был такой популярный персонаж мультфильмов и детских анекдотов – Чебурашка?

– Да…

– Так вот, однажды Крокодил Гена спрашивает его: «Чебурашка, ты меня слышишь?» – «Гена, – отвечает Чебурашка, – ты на мои уши посмотри. Могу ли я тебя не слышать».

– А при чем здесь Чебурашка? – недоуменно спросил начальник отдела.

– При том, что я вербовал «Джонатана», работал с ним, а потом и потребовал на определенный период его консервации, потому что уж очень удачно мы сработали тогда, и контрразведка могла его вычислить. Но «Джонатан» работал со мной в Канаде.

– А сейчас он перебрался в Штаты, и у него прекрасные позиции там. Мы были бы очень благодарны вам, если б вы сумели восстановить с ним связь и передать его другому сотруднику.

– Я понимаю, что нет смысла отказываться, потому что я уже дал согласие на операцию. Так?

– Так.

– Тогда у меня условие. Я разрабатываю вход в операцию сам, сам осуществляю ее, и сам возвращаюсь обратно, но не в Москву, а в Минск. Там я встречаюсь с вами и…

– Но, Виктор Сергеевич!

– Никаких «но», Коля. У меня с вами нет никаких официальных отношений, я, по сути дела, осуществляю все это на свой страх и риск и не хочу…

– Виктор Сергеевич, я помню выражение старых «черных» полковников: сила советской разведки была в том, что она черпала кадры из контрразведки. Но сегодня другие времена. Здесь все, как в спорте. Раньше, в тридцатые годы или даже после войны, массовость давала чемпионов, теперь все иначе. Чемпионов готовят сразу и единично. И в разведке происходит то же самое.

– Скверно, что ты сравниваешь разведку со спортом. Ведь дело не в массовости, а в том, что, только пройдя школу контрразведки, разведчик может реально сам, не опираясь на систему, уберечься от контрразведки противника. А потом, ты же понимаешь, если в Штатах разгромлена резидентура, то произошло это отнюдь не потому, что хорошо сработала их контрразведка. А потому, что в недрах разведки в России завелся «крот», который показал противнику конец веревочки, за который они уцепились.

– Я понимаю, к чему вы клоните, Виктор Сергеевич…

– Коля, я не клоню, я прямо говорю. Я не стану разрабатывать операцию с вами сообща, дабы быть уверенным, что она не провалится. О ее деталях будут знать только двое: ты и я. А о моем пути в Канаду не будешь знать даже ты.

Коля усмехнулся.

– Что тебя веселит? – спросил Виктор Сергеевич.

– Вспомнил Б.Н., – сказал Коля, – он часто говорил нам, что в тогдашнем КГБ было три уровня конспирации. Обычный, когда о деталях проведения операции знают двое – сотрудник и его начальник. Повышенный, когда о том, что делает сотрудник, не знает даже его начальник. И сверхконспиративный, когда сам сотрудник не знает, чем он занимается.

– Это хорошо, что ты вспомнил Б.Н. Так как мои условия?

– Принимаются. Но как же работа с документами, удостоверяющими личность? Вам ведь нужно будет пару раз поменять их на пути к стране…

– Нет, Коля. Я буду Виктором Сергеевичем на всем протяжении моего пути. Нет смысла в смене установочных данных, тем более что я собираюсь направиться в пункт назначения не из Минска, и не из Москвы. Тебя это не удивляет?

– Нет… Ваш человек через пару недель собирается на отдых на Гавайи. Нам уже известен отель, где он на какое-то время остановится.

– Коля, а почему вы сами на него не вышли? У нас был разработан механизм восстановления связи? Опять специфика момента?

– Виктор Сергеевич, после такого провала все очень осторожны. А агент ценный и…

– Все ясно, можешь не продолжать. Как приятно работать с профессионалами…

– Я тоже рад работать с вами, вы понимаете меня с полуслова.

– Прекрасно, а теперь вернемся к операции. Давай прикинем самую проигрышную ситуацию, когда контрразведка сидит на хвосте у двух иностранцев, которые прилетели на Гавайи из США и России.

– Гавайи – пятьдесят первый штат США и прилет туда канадца, который на данный момент является не только сотрудником одного из отделов Госдепартамента США, но и гражданином Соединенных Штатов, не вызовет беспокойства у контрразведки.

– Прекрасно, тогда мы еще более разбавим ситуацию.

– Каким образом?

– Второй прилетит или приедет не из России и не из Белоруссии.

– Отлично.

– Тогда так и сделаем. Я еду в Прибалтику и уже в зависимости от того, как мне удастся возобновить мои старые связи, выезжаю в одну из европейских стран.

– А оттуда на Гавайи?

– Разумеется.

Б.Н

На следующий день меня вызвал начальник отдела.

– Как справка? – спрашивает он.

– Вылеживается, – отвечаю я. – Вы ведь не установили срок ее представления.

– Хорошо, что не выёживается, – говорит начальник. – Это, конечно, правильно, любой документ должен вылежаться, но имей в виду, вылеживаться он должен у руководства. А у тебя он, конечно, может вылеживаться, но очень непродолжительное время. Понял?

– Да, конечно.

– Но я пригласил тебя по другому поводу. Евгений Петрович положительно оценил твой вояж в Деггендорф и предложил тебе осуществить акцию по снижению или прекращению деятельности газеты «Прорыв».

– Но я не знаю такой газеты.

– «Прорыв» – новая газета, ее создают ястребы «Посева», несогласные с политикой «Посева» и считающие, что «Посев», если и не идет на поводу у КГБ, то уж обставлен его агентурой точно.

– Они недалеки от истины, – говорю я.

– Конечно, недалеки, – отвечает начальник, передавая мне материалы. – Но нам-то зачем лишняя головная боль? Короче, изучай обстановку, докладывай мне свои соображения, пиши план мероприятий по достижению указанной цели и имей в виду, она у тебя на первом месте, мемуары Крымова – на втором, а вся текучка – на третьем.

«Прекрасно, когда начальство определяет за тебя приоритеты. Знаешь, чем заниматься», – думал я, возвращаясь к себе в кабинет.

Материалы, а это были несколько листов, рисовали следующую картину.

Исполняющий обязанности ответсекретаря «Посева» Наумович собрал группу сотрудников редакции и решил создать новую газету. В этом не было ничего удивительного, потому что в любом коллективе есть борьба за лидерство, и если кто-то в этой борьбе проигрывает, то он должен уйти. Причем уйти он чаще всего желает так, чтобы сохранить свое лицо. Дескать, я ухожу, потому что все здесь продались Советам. Однако сделать это можно, но где в Германии ты найдешь другую работу? Значит, это опять финт фонда Н., которому, видимо, выделили новые средства, и он решил отчитаться созданием новой газеты.

Срочно нужен список ее будущих сотрудников, место ее дислокации. Начнем опять с похода к Ефимову.

Ефимов встретил меня не очень любезно.

– Если ты опять пошлешь меня на внеочередную встречу в Западный Берлин, я тебя пошлю тоже, – сказал он мне.

– Николай, я не твой начальник, чтобы посылать тебя куда-либо. Я даже не попрошу тебя дать мне литерное дело. Расскажи мне, что там с новой газетой?

– Я так и думал… – ответил Ефимов. – Обстановкой владею я, а активные мероприятия по моим объектам проводишь ты.

– Но я-то тут при чем? У меня внешность немецкая, вот дядя Женя и завершает мной операции. Ты-то куда поедешь со своей рязанской физиономией? Если ты, конечно, против, то я доложу дяде Мише…

– Нет, нет, – ответил на это Ефимов, – я все тебе скажу. Некто Наумович – человек с комплексом Наполеона. Кстати, как ответсекретарь он слабый, поскольку тут нужно быть и профессионалом и буквоедом, а он «человек высокого полета». Во всяком случае, сам он себя именно таковым считает. Не знаю уж как, но он вышел на представителей фонда напрямую, и не то заинтересовал, не то он убедил их, что нужно создать новую газету. Те с ним согласились. Согласились, потому что «Посев», при всей его антисоветской направленности, все же пытается достичь своих целей, печатая, разумеется, антисоветчиков, но антисоветчиков, владеющих пером и с определенными публицистическими способностями.

– А американцам сие не понятно, они полагают, чем прямей и грубей будет пропаганда, тем… Тем она быстрее достигнет своих целей?

– Да нет, – поморщился Ефимов, – тем проще за нее отчитаться, как за антисоветскую.

– Теперь понятно, почему уехал в Америку Крымов. Ему стало неинтересно…

– И здесь ты не прав, – сказал Ефимов, – Крымов много говорил о проститутках, которые склоняют наших военнослужащих к бегству за рубеж. Но сам попался в «сладкую ловушку».

Мне было любопытно узнать, почему же такой психолог, как Крымов, попал в ловушку, которую устраивали другим его кормильцы из ЦРУ, но я не стал задавать уточняющие вопросы Ефимову, поскольку они не относились к предмету нашего с ним обсуждения.

– В общем, американцы финансируют и «Посев», и новую газету. Тираж ее пока небольшой, дислоцируется она в Мюнхене по улице Электраштрассе. Там они арендуют небольшое, но весьма удобное помещение. У Наумовича проявились коммерческие способности. Он кое-что экономит на бумаге.

– Что значит на бумаге?

– На бумаге, значит, на бумаге. Он закупил по дешевке несколько рулонов бумаги и отдает их в типографию для печатания газеты.

– Много имеет на этом?

– Не знаю, но факт этот характеризует его довольно контрастно.

– У него есть правая рука?

– Да, это Наталья Коледун. Именно она его правая рука и любовница.

– А конкурент, который бы хотел занять его место?

– Нет, такого конкурента у него нет. Во всяком случае, пока нет, потому что он пригласил в редакцию тех, кто видит в нем благодетеля.

– И все же мне непонятно, для чего американцам две газеты, которые занимаются одним и тем же?

– Вторая газета будет активнее первой, и первая, чтобы оправдать вложенные деньги, бросится доказывать свою антисоветскость. Следовательно, они активизируют свою работу, а нам нужно их активность все время подавлять. В этом суть противоборства. И я понимаю, почему ты задаешь мне такие вопросы, но на этот раз у тебя ничего не получится.

– Ты полагаешь?

– Конечно. Эти ребята иногда, чтобы обратить на себя внимание, могут сами бомбу взорвать в редакции ночью, когда в помещении никого нет. Им это только на руку. Так что ты со своими методами не сможешь снизить их активность.

– А какие у меня методы?

– Ну, те, что ты применял в Диггендорфе.

– Коля, это не методы, а метод. И выбор метода, как говорит наш благословенный шеф, зависит от…

– Знаю, знаю, от оперативной обстановки.

– Правильно. А в чем проявлялась в «Посеве» ястребиная сущность Наумовича?

– В постоянном требовании активности и наступательности.

– Смотри-ка… А он не работал в партийных органах?

– Работал. Он занимал довольно высокое положении в отделе агитации и пропаганды какого-то обкома партии.

– Какого именно?

– Не знаю, он это не афиширует. А тебе это зачем?

– Вдруг земляк окажется, все ниточка к контакту.

– Ну, он как был самым честным и правильным у нас, таким продолжает быть и у них. Характер не меняется, только знак и направленность деятельности.

– Слушай, а как его приняла эмигрантская среда с такой советской и даже большевистской биографией?

– А как принимают наших сотрудников-перебежчиков?

– Ну, те нужны противнику, как источник информации…

– И здесь на первых порах то же самое.

– Это на первых порах.

– А потом, как себя покрасишь. Видишь, каким антисовестки правильным стал Наумович. Он самый ястребиный, а значит – нужный. Вот он и устроился хорошо. Но амбиции не дают ему успокоиться. Он и из Союза сбежал, потому что почувствовал, что его карьере конец, его чрезмерный пыл и интриганство заколебали всех.

– И ему дали понять…

– Конечно, ему сказали: не шагай так широко – штаны порвешь, а он обиделся и убежал на Запад.

– Может, это и к лучшему, одним интриганом в Союзе меньше будет…

– Ладно, ты же не по интриганам работаешь, что тебе нужно еще?

– Давай список сотрудников.

– Отпечатаю и пришлю через секретариат, – обещает Ефимов.

– Твой «Бразилец» вхож в эту редакцию?

– Нет, а зачем это тебе?

– Должен же кто-то отследить результаты активного мероприятия.

– Должен же кто-то, должен же кто-то… – ворчит Ефимов. – Знаешь, есть такой анекдот, его камрады особенно любят.

Я, конечно, знаю, что за анекдот сейчас мне расскажет Ефимов, но не хочу его обижать и говорю: нет, не знаю, рассказывай, любопытно будет узнать.

Ефимов оживляется.

– Что такое пьянка по-русски?

– Не знаю, – говорю я, включаясь в игру. И понимая, что сейчас он расскажет анекдот, который знают все в учреждении дядя Жени.

– Это ящик водки, ящик пива, полкило колбасы и собака, – говорит Ефимов торжественно.

– А собака зачем? – спрашиваю я. – После выпитого поговорить?

– Нет, собака нужна для того, чтобы колбасу есть.

– Сильно! – отзываюсь я. – А хочешь, я расскажу тебе другой, профессиональный анекдот?

– Хочу, – отвечает Ефимов и берет в руки карандаш, чтобы записать анекдот.

– Взяли как-то американцы трех нелегалов: французского, английского и советского.

– Этого не может быть, – говорит Ефимов.

– Не может быть потому, что их невозможно арестовать, или не может быть потому, что у них обязательство друг против друга не работать?

– Они не работают друг против друга.

– Коля, они заявляют, что не работают друг против друга, а на самом деле выполняют заказы или указания своих правительств. Перед началом Первой мировой войны Россия, если тебе известно, была союзницей Франции. И вот во Франции изобрели бездымный порох. Он был эффективнее дымного по мощности, но, главное, не создавал проблем при стрельбе в артиллерии. Россия намекает Франции, что нужно бы поделиться секретом с союзниками. Но та делает вид, что ничего не знает. И тогда во Францию едет, кто бы ты думал?

– Представитель Генштаба, артиллерист? – гадает Ефимов.

– Нет, химик Менделеев. Ему устраивают экскурсию по заводу, где изготавливается этот порох. Он незаметно берет с конвейера патрон и кладет себе в карман.

– Так просто? – удивляется Ефимов?

– Не торопись, – говорю ему я. – Менделеев был великий химик, но никудышный вор.

– Его поймали?

– Офицер, который его сопровождал, понимал цель визита Менделеева на этот завод и внимательно следил за ним. Он, конечно, заметил кражу материального носителя секретной информации и попросил Менделеева положить патрон на место. Сделал он это в вежливой форме, но достаточно настойчиво. Менделееву было неловко, он положил патрон на конвейер и ушел с завода. Но задание военных нужно было выполнять, и он поступил уже как настоящий профессионал от разведки. Он пошел на ближайшую железнодорожную станцию и посмотрел визуально, а также по справочникам, какие грузы идут на завод. По ним он и составил рецепт бездымного пороха.

– И эти грузы не были засекречены? – удивляется Ефимов.

– Тогда до этого никто не додумался, – говорю я, вставая со стула. – Пока.

– А анекдот? – просит Ефимов. – Ты же обещал.

– Ах, память девичья, – отвечаю я, – совсем забыл. В общем, арестовывают трех нелегалов, выясняют, что все они нанесли Америке ощутимый вред, и приговаривают их к смертной казни. А до приведения приговора в исполнение помещают их в одну камеру. Перед лицом смерти они все сдружились…

– Еще бы, – говорит Ефимов. – А ты бы не сдружился?

– Не знаю, – отвечаю. – Я на себе не показываю, примета плохая. Так вот, приходит день приведения приговора в исполнение. Первым ведут на казнь англичанина. Приводят его в некую комнату и с большим понтом говорят, что он находится в самой демократической стране мира, а поэтому у него есть право выбирать способ казни. Либо электрический стул, как это принято в Америке, либо повешение, как это принято в Англии.

– Конечно, электрический стул, – говорит англичанин. – Повешение – это так примитивно.

Садят его на стул, включают рубильник. Но, небывалое дело, тока нет.

– А как же освещение в комнате? – спрашивает Ефимов. – Это должна быть комната без окон.

– Не знаю, – отвечаю я. – Может быть, в США электрические стулья питаются не от бытовой сети.

– А-а, – произносит Ефимов, – тогда понятно.

– Перед англичанином извиняются, говорят, что дважды приговор в исполнение не приводится, ему повезло, и уводят его обратно в камеру, а навстречу уже ведут француза.

– Тока нет, – говорит ему англичанин.

– Понял, – отвечает ему француз.

Приводят француза в ту же комнату и говорят ему: вы находитесь в самой демократической стране мира, а поэтому выбирайте – гильотина, как во Франции или…

– Или, или… – говорит француз. – И побыстрее.

А далее происходит то же самое – тока нет, и француза ведут обратно, а навстречу ему – советский нелегал.

– Тока нет, – говорит ему француз.

– Понял, – отвечает ему наш.

– А на каком языке сказал это француз? – спрашивает Ефимов.

– А это так важно? – начинаю злиться я.

– Ну, конечно, – говорит Ефимов. – В противном случае он ничего бы не понял.

– Ладно, – говорю я примирительно, – они там друг друга обучали французскому и русскому языку, поэтому француз сказал это русскому на знакомом языке.

– А-а, – произносит Ефимов, – тогда понятно.

Мне уже не хочется рассказывать анекдот до конца, ведь в процессе рассказывания анекдотов, как и в вербовке, участвуют две стороны: вербовщик и вербуемый. И если они не являются родственными душами, или вербовщик не нашел в душе вербуемого некую грань, которая близка и понятна ему, ничего из такого сотрудничества не выйдет. Ничего не выйдет сейчас и у меня.

– Ну! – торопит меня Ефимов. – А потом?

– А потом приводят советского нелегала в ту же комнату и говорят ему те же слова про самую демократическую страну в мире и предлагаю выбор: электрический стул, как в США, или расстрелять, как в СССР…

Я делаю паузу, потому что на этом месте любой сотрудник нашего отдела завершил бы мою мысль, но только не Ефимов.

– И что он сказал в ответ? – следует вопрос Ефимова.

– Он, сказал: конечно, расстрелять, у вас ведь тока нету.

– А почему он так сказал, он что, не понял француза? – удивляется Ефимов.

– Конечно, не понял, Коля, конечно, иначе он так бы не сказал, – говорю я и ухожу, чтобы Ефимов не задал мне еще какой-нибудь вопрос, на который у меня уже не будет сил ответить.

Расим

Войдя в свой номер, Расим закрыл дверь, разделся, принял душ, приготовил одежду для вечернего выхода «в свет», бухнулся на постель и укрылся простынею.

Он хотел заставить свой мозг просчитать варианты сегодняшнего вечера, но в голове был такой сумбур, что он отказался от этой затеи и просто закрыл глаза и расслабился.

Звонок телефона разбудил его. Было около восьми часов вечера. Расим дотянулся рукой до телефона и снял трубку. Звонил Фарук.

– Выходи в холл, – сказал он, – я жду тебя там.

Расим вскочил и почему-то порадовался, что смог заснуть и не дергался, обдумывая предстоящую встречу. Он сполоснул лицо, наскоро почистил зубы, оделся и вышел в коридор. Затем спустился на лифте в холл, где увидел Фарука, который почему-то нервничал.

– Что случилось? – спросил его Расим.

– Мы опаздываем, – ответил Фарук, – идем быстрее.

Они спустились в цокольный этаж, зашли в некое заведение, в котором в отличие от большого ресторана отеля был маленьких ресторанчик, и прошли в загородку, которая отделяла сидящих в ней от общего зала, но позволяла видеть все, что в этом зале делается.

Столик в «загородке» был сервирован на троих.

– Ну вот, – сказал Расим, – а ты нервничал. Эрдемира еще нет.

– А ты хотел, чтобы он ждал нас здесь? – произнес Фарук. – Нет, брат, это не у вас в России. У нас в Каморкане не босс ждет подчиненных, а подчиненные ждут босса.

«Ни хрена себе, – подумал Расим, – я уже стал подчиненным Эрдемира… Впрочем, возможно, речь идет не обо мне».

Эрдемир появился через четверть часа. Он по-хозяйски вошел в «загородку», кивнул присутствующим и о чем-то спросил Фарука.

Тот ответил ему, явно смутившись.

В это время появился толстый официант и принес меню в кожаных корочках. Но Эрдемир что-то сказал Фаруку, и тот начал говорить с официантом. Говорили они минуты две, а то и три. При этом и Эрдемир, и Расим не участвовали в разговоре. Расим не понимал языка, а Эрдемиру, видимо, было не с руки опускаться до разговоров с официантом.

Записав все что нужно в маленькую книжечку, официант ушел, захватив с собой кожаные меню.

– А что подают в каморканских ресторанах? – спросил Расим Фарука.

– Почти то же самое, – ответил тот, – только приправы у нас более острые.

– Точно, – сказал вдруг Эрдемир по-русски. – Каморкана не такая большая страна, как Турция. И в ней климат более однороден. То есть там тепло на всей территории, тогда как в Турции есть регионы, где зимой столбик термометра опускается до отметки в тридцать градусов.

«Елы-палы, – подумал Расим, – вот еще один знаток русского языка. Причем он говорит по-русски почти без акцента, но газетным стилем. Видимо, много читает русских газет и автоматически повторяет речевые обороты, которые там встречаются».

– Как чувствует себя наш гость? – спросил Эрдемир, и так взглянул на Расима, что тот сразу понял свое несоответствие статусу гостя.

– Все… – ответил за Расима Фарук, но Эрдемир бросил на него быстрый и холодный взгляд, и он замолчал.

– Отдыхаем, отдыхаем, – ответил Расим. – Что еще остается делать гостю? Как мои дела? У меня есть надежда?

– Надежда вещь хорошая, – сказал Эрдемир. – Я задержался потому, что ждал результатов экспертизы.

– Какой? – не понял Расим.

– Химической, – ответил Эрдемир.

Расима как огнем обожгло. Он уже забыл, что четыре дня назад ему в полицейском участке срезали ногти.

– И что с результатами? – спросил он и поперхнулся.

– Они задерживаются, – ответил Эрдемир, – но это не повод огорчаться… Фарук не спросил вас, что бы вы хотели себе заказать, потому что мы хотим вас угостить национальными блюдами, правда, турецкими. Но я думаю, что придет время, и вы попробуете каморканских кушаний. А возможно, когда-нибудь мы попробуем и кушаний белорусских. Я полагаю, вы не откажете нам в любезности прокомментировать меню ваших ресторанов.

В это время появился официант, он принес белый напиток в высоких стеклянных стаканах.

– Айран, – сказал Эрдемир, – не только возбуждает аппетит, но и готовит желудки к перевариванию мяса, особенно приправленного острыми соусами.

Расим отхлебнул из стакана. Айран оказался чем-то вроде крепкого кефира.

– Мы не заказали ничего спиртного, – сказал Эрдемир, – ни в Каморкане, ни в Турции это не принято, но если гость выразит желание, мы тут же исправим свою ошибку.

– Нет, – сказал на это Расим, – я придерживаюсь правил страны пребывания. Вот когда вы попадете в Белоруссию…

Эрдемир и Фарук засмеялись.

В это время официант подал лепешки и зелень, затем принес ассорти из копченого мяса и рыбы.

– На горячее будет сложный кебаб, – сказал Фарук, увидев, что Расим осторожничает с едой. – У вас в Белоруссии, да и в России тоже, его называют люля-кебаб.

– В меня вряд ли влезет столько, – ответил Расим.

– Влезет, – сказал Фарук. – А если не влезет, то чаем утопчем.

Так за мелкими и ничего не значащими репликами прошел час.

Уже все загородки в ресторане были заняты, причем большинство посетителей, судя по физиономиям, было европейцами. И только в загородке напротив расположилась турецкая семья. Отец – ярко выраженный брюнет, его жена – женщина неопределенного возраста в хиджабе и маленький мальчишка лет шести-семи.

– Это курды, – пояснил Фарук, увидев интерес Расима к этой троице.

– Вы продолжаете изучать Ахундова? – вдруг спросил Расима Эрдемир.

– Нет, та конференция, на которой я познакомился с Фаруком, была последней. В аспирантуру я не поступил, а потом и от языкознания отошел.

– И чем вы сейчас занимаетесь? Бизнесом?

– Вряд ли это можно назвать бизнесом. Я работал в туристической фирме.

– Почему работал, вы оттуда уволились?

– Нет, но после того, как я задержусь в Турции, хозяин может меня уволить.

– Будем надеяться на лучшее, – сказал Эрдемир.

– Будем, – согласился Расим.

– Меня все же интересует, почему вы выбрали предметом своего исследования Ахундова?

– Наверное, потому, что поэты-материалисты в Советском союзе были более известны, чем все другие поэты.

– Да, да, – вмешался в разговор Фарук. – В СССР, например, был очень популярен Омар Хайям. Его даже считали первым персидским поэтом. Хотя в иерархии поэтов Персии у него далеко не первое место.

– Он тоже был материалистом? – спросил Эрдемир.

– Нет, – ответил Фарук, – он часто использовал образ и символ вина, и в СССР полагали, что он пьяница, а значит, свой человек, родственная душа.

– Родная душа, – автоматически поправил Фарука Расим.

Эрдемир посмотрел на Фарука так, как смотрит кот на прохожего, помешавшему ему ловить птичку.

– Вам рекомендовали его? – снова спросил он Расима.

– Нет, но объяснить это, скорее всего, можно тем, что Ахундов стоял ближе всех на полочке у научного руководителя. А студенты, как губки, вначале впитывают то, что им дают профессора.

– А потом?

– Потом, все зависит от студента и обстоятельств. Если бы я остался в аспирантуре, то, наверное, продолжил исследовать и Ахундова, и восточную литературу. Но судьба, да и все что произошло в СССР, привели меня на ниву туризма, – произнес Расим, удивляясь тому, что под влиянием общего стиля разговора сам перешел на газетные обороты.

Официант принес кебаб. Какое-то время все были заняты его поглощением.

– И вас устраивает ваше сегодняшнее положение? – спросил Эрдемир, справившись с содержимым своей тарелки.

– В каком смысле?

– В смысле того, что ты не стал профессором, уважаемым человеком, а вынужден работать в турфирме.

«Ага, ему надоел этикет, и он перешел на “ты”», – подумал Расим, а вслух произнес:

– Знаете, в начале девяностых у нас кардинально сменились социальные ориентиры. И профессор в отличие от Каморканы, а может и Турции, у нас не столь уважаемый человек. В Минске часто рассказывают анекдот о том, как один старичок попал в вытрезвитель…

Эрдемир бросил удивленный взгляд на Фарука, тот быстро нашелся и пояснил: в полицию нравов.

– Так вот, – продолжил Расим, – ведут старичка в это заведение, а он кричит: «Козлы, вы знаете, кто я такой? Я мясник с центрального рынка!» Утром приходит его жена. И ей говорят: «Забирай своего мясника». А она отвечает: «Да не мясник он, не мясник. Он – профессор из университета. Но как выпьет, так у него мания величия проявляется».

Обычного в таких случаях взрыва смеха, который был бы в Минске, Расим не услышал и еще раз убедился в том, что выросшие в разных культурах люди воспринимают только то, что могут понять. А точнее то, что может огорчить их или порадовать. Рассказанное Расимом не относилось ни к первому, ни ко второму.

Эрдемир, сознавая, что не понял смысла анекдота, закашлялся, а потом произнес:

– Значит, своим положением ты доволен?

– Я никогда не жалуюсь на жизнь, – сказал Расим, его стали раздражать попытки собеседников пожалеть его.

– Ну что ж, правильно, – сказал Эрдемир, – не нам вмешиваться в судьбу, на все воля Аллаха.