Текст книги "Белая эмиграция в Китае и Монголии"

– Ваше превосходительство, я больше не могу, и, если мне прикажут еще идти дальше пешком, – я застрелюсь.

Барон отправил Аихачева в обоз, а полк здесь же расформировал, влив его в Татарский полк. Дивизия двигалась, и в это время в нее прискакал хорунжий Немчинов. Из Урги он прямо явился к барону и доложил ему:

– Ваше превосходительство, я приехал, чтобы убить вас. Меня послали для этой цели китайцы. Делайте со мной что хотите, но вот вам цианистый калий и деньги – две тысячи, которые дали мне китайцы как задаток.

Барон остался спокоен. Взял цианистый калий, деньги вернул Немчинову и приказал ему оставаться при нем. Унгерн задал ряд вопросов прибежавшему о положении в Урге, и последний рассказал ему, что этот красный город, в отношении русских, управляется красной управой, во главе которой стоят коммунисты: священник Парников, как председатель, и его заместитель еврей Шейнеман. Русские офицеры, их жены и дети, по ходатайству и сношениям с китайской военной властью, все заключены в тюрьму и находятся в ужасных условиях. Тюрьма не только не отапливается, но стоит вся с выбитыми окнами, и те лохмотья, которые имеют арестанты, служат им даже не подстилкой или покрывалом, а для затыкания окон от мороза и ледяного ветра. Особенно страдают женщины и ни в чем не повинные дети, а когда один из них застыл от стужи и голода, тюремная администрация выбросила его трупик за тюрьму, и мертвого ребенка съели собаки. Кроме этого, китайские заставы ловят бегущих из Урянхайского края офицеров – одиночек и семейных – и передают их в Ургу. О задержанных запрашивается красная управа, которая, узнав, что это офицеры или офицерские семьи, уведомляет китайские власти, что лучшее место для этих людей – китайская тюрьма. Китайцы бросают несчастных туда, куда рекомендуют русские коммунисты. Когда барон выслушал этот рассказ, он весь побелел от гнева и резко сказал присутствующим старшим офицерам:

– Я не делю людей по национальностям. Все – люди, но здесь я поступлю по-другому. Если еврей жестоко и трусливо, как подлая гиена, издевается над беззащитными русскими офицерами, их женами и детьми, я приказываю: при взятии Урги все евреи должны быть уничтожены – вырезаны. Это им заслуженная месть за то, что не скрутили рук своей гадине. Кровь за кровь!

Подходили к Урге. Азиатская дивизия шла в составе тысячи человек, включая сюда обозных, интендантских и прочих мертвых бойцов. Барон окружил Ургу мелкими частями со всех сторон, для чего разослал сотни, а при себе, в главных силах, оставил: бурятский дивизион, татарскую сотню, русскую сотню, два орудия и несколько пулеметов. Этими силами повели наступление на Ургу со стороны Калганского тракта. Наступали весело и быстро. В одно мгновение сбили китайцев с первых позиций и двинулись на верхний и нижний Мадачан. Здесь китайцы жестоко сопротивлялись два часа, но были разбиты и бежали, оставив массу винтовок и маузеров. У унгерновцев были раненые. Наступление не прерывалось, и 1 февраля 1921 г. все командные высоты над Ургой были взяты. Отряд расположился на священной горе Богдо-Ул. Верстах в четырех была Урга. Барон смотрел на этот знаменитый город, который он решил взять.

В этот момент на взмыленном коне подскакал тибетец и передал Унгерну донесение от хорунжего Тубанова. Тот коротко писал: «Я выкрал Богдо-Гыгена из дворца и увез на Богдо-Ул». Барон загорелся от радости и крикнул:

– Теперь Урга наша!

Оказывается, что тибетцы открыто подошли ко дворцу Богдо, находящемуся у подножия священной горы, лихим налетом, с дикими криками напали на тысячную китайскую охрану и, пока китайцы в панике метались по дворцу, дикие всадники ворвались в последний, нашли там «живого бога», вытащили его наружу, положили через седло и ускакали. Налет был лихой, а то обстоятельство, что «живой бог» был спасен из китайского плена и находился при дивизии, имело громадное значение. Скоро весть об освобождении Богдо-Гыгена обошла все части, и на священной горе послышались раскаты русского могучего «Ура!».

Наступил новый день. Барон вызвал поручика Тастухина и приказал ему зажечь в створе Богдо-Ула и радиостанции два громадных костра. Вечером же было приказано всему отряду разжечь костры на горе из расчета один на трех. Этим обманывали китайцев. А в 12 часов ночи весь отряд, держа направление по огненному створу, пошел в сторону радиостанции на горе Мафуска, обошел ее справа, спешился и быстро двинулся в наступление на гору и на китайские казармы.

Первые китайские части были моментально сбиты. Через высокую стену казарм перелезли два всадника, отогнали караул, открыли ворота, и унгерновцы с бешеным «Ура!» ворвались в китайский гарнизон. Там стояло восемь рот, которые попытались было сопротивляться, но от неожиданности и растерянности не выдержали и бросились в сторону Маймачена. На рассвете унгерновцы повели наступление на Маймачен, но были встречены адским огнем и отошли. Барон стал проводить другой план. Две сотни он отправил в лоб, а остальные в конном строю бросились во главе с генералом Резухиным к южным маймаченским воротам, ворвались в город и здесь, пройдя сажен двести, изо всех домов, с крыш и из переулков были осыпаны градом путь и забросаны ручными гранатами. Генерал Резухин спешился и начал уличный бой. Бой самый жестокий и самый упорный. Засевших в кумирнях и домах китайцев забрасывали гранатами или поджигали, так как дрались китайцы ожесточенно. Сам знаменитый Го Сунлин успел бежать на автомобиле и прорвался в Калган. Штаб его остался, засел в доме и в течение нескольких часов засыпал пулями смежные улицы. Наконец дом подожгли, а китайский штаб полностью перестреляли.

Пока в Маймачене шел уличный бой, сотни Архипова и Хоботова ворвались в Ургу и освободили тюрьму – главная цель похода на этот город. Освобожденные были найдены в жутком положении. Тюрьма не отапливалась, окна в ней были выбиты, и русские женщины, дети и офицеры были найдены в полузамерзшем состоянии. Они были на грани смерти и, когда узнали о свободе, плакали, смеялись и целовали Хоботову ноги.

Китайский гарнизон Маймачена и Урги состоял из восьми тысяч, войска были прекрасно вооружены.

К вечеру 3 февраля 1921 г. Маймачен и Урга были совершенно очищены от китайцев. Урга была взята.

* * *

Приказ барона Унгерна был строг и точен: «За мародерство, за насилие над жителями – смертная казнь». В отношении же коммунистов и евреев барон приказал их вешать, а имущество, оставляя себе, треть сдавать в казну.

Коммунисты были уничтожены все, но несколько евреев барон помиловал. В их числе был некий Вульфович, монгольский переводчик Унгерна, которому при поимке разрубили руку, но он остался жив, а двух всадников, его ловивших, выпороли.

Более жестоко было поступлено с бурятом-урядником. Он в одной из китайских лавок взял кусок синей далимбы ценностью в 80 центов. Барону донесли об этом, и он приказал его повесить. Труп бурята долгое время висел на воротах главной кумирни Маймачена, покачивался, и его страшное лицо и кусок взятой далимбы под мышкой долго наводили на всех жуткий страх, зато мародерство было сразу же прекращено.

Прошло дня три, и барон отдал приказ всем русским явиться для регистрации в комендантское управление. Явилось очень мало, тогда Унгерн нервно покрутил свой ус, и на следующий день по всему городу были расклеены объявления: «Всем мужчинам явиться на городскую площадь 8-го февраля в 12 часов дня. Не исполнившие этого будут повешены. Барон Унгерн».

Коротко и более чем ясно. Явилось более 150 русских, которые немедленно были распределены по частям. Генералам же Комаровскому и Никитину, оказавшимся в Урге, барон приказал немедленно выехать из города. «Это совершенно бесполезные и ни к чему не пригодные люди», – сказал он.

После того как китайцы наглядно убедились, что с приходом унгерновцев не только порядок был не нарушен, а восстановлен ими до идеальной высоты и что тяжелые налоги китайской власти частью совершенно уничтожены и частью снижены наполовину, а городская жизнь потекла по нормальному мирному руслу, китайское коммерческое общество решило отблагодарить барона Унгерна пышным банкетом. Но барон никогда не бывал на банкетах и других торжествах, связанных с его именем, а потому отказался и от этого китайского чествования. На банкете китайцы говорили благодарственные речи и называли барона Унгерна своим спасителем и защитником от произвола китайских властей.

После проведения мобилизации Унгерн получил сведения, что из Калгана двигается в Ургу большой караван верблюдов с подарками к новому китайскому году для ургинского китайского гарнизона. Караван идет под охраной отряда в 300 человек. Барон взял с собой небольшую часть и немедленно поехал навстречу. Караван был уже в 20 верстах от города. Китайцы вступили в бой и дрались свирепо. Барон наблюдал за разыгрывающимся боем и приказала есаулу М. ехать целиной к бурятской части и приказать ей идти в атаку. Посланный завяз в глубоком снегу и только через два часа добрался до бурят, которые уже, без приказа, атаковали китайцев. Есаул отдыхал у коноводов, когда к нему подъехал генерал Резухин, сказал, что уезжает в Ургу, и шажком поехал в указанном направлении. М. ничего не понял, а через полчаса к нему подъехал артиллерийский офицер, который объяснил, что Резухин ранен и отрядом командует подъесаул Парыгин. А через десять минут туда же прискакал барон, крикнул:

– Где Резухин? – и, получив ответ, что ранен, спросил: – Куда ранен?

– Не могу знать, Ваше превосходительство.

– Ты вечно ничего не знаешь! – заорал барон и со всего размаха ударил своего адъютанта ташуром по голове.

Тот упал и долго лежал без чувств, а когда пришел в сознание, то слышит, что барон возится с ним и бормочет:

– Черт, неужели я убил его?

Адъютант встал и, покачиваясь, пошел с бароном на позицию.

– Ты куда? – заорал барон. – Хочешь, чтобы тебя убили? Марш назад!

Вот и разберись. Только что сам едва не убил, а теперь тревожится, чтобы не убили.

Караван попал в руки унгерновцев. С грузом до шампанского и шелка включительно.

Унгерн спешно усиливал свою Азиатскую конную дивизию. Было сформировано четыре полка, командирами которых были назначены произведенные в есаулы: 1-м Татарским – Парыгин, 2-м Хоботов, 3-м чиновник Яньков и 4-м Монгольским войсковой старшина Архипов.

Урга уже начинала жить в нормальной и спокойной обстановке. Жителям барон шел навстречу; магазины, лавки торговали бойко, из Монголии шли непрерывной цепью торговые караваны, и ургинские базары шумели. Панические настроения Унгерн ликвидировал вначале, когда расстрелял подполковника Дроздова, распространявшего тревожные слухи. Больше никто не решался сомневаться в устойчивости ургинской жизни.

Штаб начал подыскивать для Унгерна помещение, и скоро есаул М. и корнет Смиренский нашли роскошно обставленный дом богатого еврея. Барон пришел посмотреть. Остался доволен, но, когда узнал, что квартира еврейская, пришел в бешенство и в соседнем дворе приказал поставить себе юрту. А вечером посадил адъютанта за машинку и продиктовал приказ: «Глупее людей, сидящих в моем штабе, нет. Не давать им продуктов в течение трех дней».

Жизнь в Урге восстанавливалась. Полицмейстером и комендантом Урги был назначен знаменитый подполковник А. Сипайлов, о деятельности которого будет разговор впереди. Комендантом Маймачена был назначен прапорщик Степаненко, бывший жандармский унтер-офицер. Есаул М. был назначен в помощь Сипайлову.

Дивизия отдыхала, а интендантство в специально устроенных мастерских спешно шило для всех из синей чесучи тырмыки, унты, офицерам сапоги, всем кожаное обмундирование. Барон был тих, доволен, и дивизия стала понемногу забывать о страшных днях порок и других жестоких наказаниях. Но дивизия была составлена из людей, прошедших «огонь, воду, медные трубы и волчьи зубы», и без наказаний жить не могла. Барон провинившихся офицеров и солдат садил на крыши домов. Любопытную картину представляла в то время Урга. В районах расположения воинских частей, тут и там, по крышам разгуливали, сидели и стояли офицеры. Некоторые просидели на крышах по месяцу, а знаменитый хорунжий Тубанов, командир Тибетской сотни, после своего подвига окончательно распоясавшийся, влез на крышу, просидел там неделю и… снова стал человеком.

В это время Унгерн вел переговоры с монгольскими князьями. Вскоре он выпустил политический приказ № 15. В нем точно говорилось: «С моей Азиатской конной дивизией иду на жестокую и беспощадную борьбу с красными под знаменем: За Царя Михаила Александровича». В этом духе он подготовлял дивизию к выступлению, но свое интендантство, которое органически не терпел, не забывал, и в приказе было сказано: «Стыдно офицерам сидеть в обозах, нестроевых и комендантских командах, в интендантстве и пр. подобных учреждениях, а потому, чтобы отличить доблестных воинов от этих людей, всем тыловым чинам приказываю надеть погоны поперек плеча».

Этот знаменательный приказ произвел бурю. Многие интендантские чины немедленно же подали рапорта об откомандировании в строй, и отдельным из них Унгерн наложил резолюцию: «Разрешаю погоны носить продольные».

Добрался Унгерн и до Ургинской управы, которая была большевистского толка и которую освобожденные из тюрьмы офицеры и их семьи считали прямым виновником их мук и страданий.

Произведя расследование, барон приказал весь состав городской управы расстрелять, успел бежать только товарищ председателя управы еврей Шейнеман, председатель же управы священник Парников не избег общей участи. На допросе священнику был задан вопрос: «Как вы, служитель Бога, работаете с безбожниками и преступниками?» На это арестованный коротко, но твердо ответил: «Я был служитель культа, который сейчас уже умер, а потому и работал с большевиками». Расстрел был произведен за городом.

* * *

Урга пышно и торжественно готовилась ко дню коронации Богдо-Гыгена, освобожденного от китайцев. Для монгол это событие имело значение не меньшее, чем для русских коронация Императора. В Ургу съехались все монгольские князья; город заполнила многоликая и красочная монгольская масса, прискакавшая на своих степняках даже из далеких и глухих углов Монголии. Коронация была назначена в конце февраля месяца. Накануне ее Азиатской конной дивизии был дан приказ: «В 3 часа ночи поседлаться, надеть новую форму, быть при оружии, при оркестре музыки и выступить из Маймачена в Ургу, где построиться шпалерами от дворца Богдо до главной кумирни».

По левой стороне улицы выстроились части дивизии, по правой – монгольские и бурятские войска. Простояли в томительном ожидании три часа и до 10 часов утра были распущены. Монгольские ламы решили, что в эти часы коронация состояться не может, так как боги против этого и Богдо за ослушание грозит несчастье. Аамы сидели во дворце и ворожили, и только в 10 часов утра из дворца показались конные вестники. Одетые в парчовые красочные костюмы, с трубами, из которых раздавались резкие звуки, вестники давали знать, что Богдо скоро будет. Войска замерли, а тысячи народа превратились в каменные изваяния. За вестниками показалась пышная по яркости красок процессия, за которой храпящие лошади везли колесницу-треугольник из огромных бревен. В середине колесницы стояла высокая мачта с колоссальным по размерам монгольским флагом, отблескивающим своими золотыми нитками. Над замершей площадью раздалась громкая команда: «Азиатская дивизия, смирно, равнение направо, господа офицеры!»

В золотой коляске ехал на коронацию Богдо. Он был в золотой парче с темными очками на глазах. Музыка заиграла «встречу», монгольские дудки подхватили, плача, рыдая, злясь и торжествуя. Они отгоняли от Богдо злых духов. Вокруг золотой коляски скакали монгольские князья в пышных восточных одеждах, с конусообразными шапочками, украшенными перьями на головах, конусы шапочек были из драгоценных камней – по рангу владельцев. Барон и генерал Резухин присоединились к свите Богдо и уехали в кумирню на коронацию. Религиозная церемония в храме шла четыре часа; генерал Резухин вскоре вернулся и на эти часы распустил дивизию. Он был возведен в сан «гуна» – монгольского князя.

Офицеры разошлись по знакомым, и часть из них здорово хлебнула зелена вина по случаю торжественного дня. Генерал Резухин, недовольный тем, что Архипов и есаул М. не пригласили его в знакомый им дом, простоял на площади, а когда те вернулись и М. попросил у генерала не становиться в строй, так как сильно пьян, Резухин с усмешкой отказал.

Скоро раздалась команда – ехал Унгерн. Вид его был необычен. Барон был одет в монгольское княжеское платье, в шапочке с пером и сидел на прекрасном степняке, поводья у которого были желтые – знак высокого княжеского чина – всадника. Фигура Унгерна, так близко знакомая всем, всегда одетая в простую форму, сейчас напоминала разноцветного попугая и невольно вызывала у всех улыбку. Барон и сам был смущен непривычным нарядом, но старался не показать виду. Он скакал прямо к правому флангу, где был есаул М. Барону донесли, что есаул пьян. Подъехав к флангу, Унгерн спокойно соскочил с лошади, взял у командира полка толстый ташур и подошел к своему адъютанту. Дивизия замерла, ожидая расправы. Барон резко спросил: «Ты пьян?» – «Никак нет, ваше превосходительство, только рюмочку перед обедом выпил!» – с побелевшими губами ответил адъютант. «Ну, то-то», – задумчиво произнес барон и пошел вдоль фронта. Бедный есаул, ожидавший крутой расправы, был настолько ошеломлен необычно ласковым обращением барона, что у него от умиления за бароновскую доброту на глазах показались слезы.

Прошло полчаса, и послышалась громкая бароновская команда: «По местам смирно. Слушай на кра-ул!» Снова заиграла музыка, и между шпалерами войск и тысяч народа проехал Богдо-Гыген, коронованный в неограниченные повелители Монголии. Все монголы и буряты встали на правое колено, русские взяли «на караул», и громкое «Ура!» покрыло своим гулом городскую площадь и окрестности. Во дворце начался пышный праздник.

Все офицеры Азиатской дивизии были возведены за взятие Урги в ранги монгольских чиновников от 1-го до 6-го класса. Празднование коронации продолжалось несколько дней. Монголы торжествовали – они имели теперь своего Императора.

* * *

В один ясный и солнечный майский день во всех полках Азиатской дивизии нежно запели военные трубы: «Всадники, други, в поход собирайся…»

Барон Унгерн решил кончить мирное житье в Урге и начать боевую жизнь – сломить красных или сломить голову себе. Ко дню выступления все чины дивизии были заново прекрасно обмундированы, снаряжение пригнано, кони выкормлены и выстояны, артиллерия подобрана, обоз отобран и рассчитан на дальний путь, калечь оставлена и всадники вымуштрованы. Утром вся дивизия выстроилась на площади; священник отслужил напутственный молебен. Раздалась команда: «По коням!» Азиатская дивизия выступила на Троицкосавск, справа рядами. Она представляла красочное и нигде не виданное зрелище. Все всадники и офицеры были одеты в шелковые темно-синие монгольские тырлыки, в шелковых фуражках, при шашках, винтовках и ташурах. Ташуры – особые бамбуковые палки, каждый упирал одним концом в стремя, а на другом конце лежала рука. На плечах ярко выделялись погоны, украшенные трафаретами из чистого серебра: двуглавый орел, а под ним номер полка. За плечами развевались шелковые разноцветные башлыки: зеленый у татарской сотни, желтый у забайкальской, ярко-алый у бароновского штаба и др. Дивизия потянулась по городским улицам и вышла за город на Троицкосавскую дорогу. Гремел прекрасный оркестр под управлением капельмейстера И.Д. Чижова, игравший марши, а когда музыка умолкала, лилась подголосная, заунывная, как степь, казачья песня, то лихая, то остро-печальная. На улицы высыпали все горожане, которые уже свыклись с унгерновцами, а у ворот домов грудились женщины и девушки, махали платочками и многие, многие плакали. Не один всадник смахивал стыдливую слезу со щеки, ибо жизнь брала свое, и за время стоянки много драм, романов и трагедий произошло в сердцах унгерновцев и ургинок. Уходили в неизвестную даль, шли на неведомое, и мало кто надеялся вернуться из унгерновского похода.

Барон сиял. Он был весел и, сопровождаемый штабом, сам красочно по-азиатски одетый, громко бросил горожанам: «Не поминайте, господа, лихом, прощайте!» Широким наметом он проскакал вдоль медленно плывущей и покачивающейся дивизии, коротко бросая: «Здорово Татарский, здорово Забайкальцы, здорово Монгольский…» – «Здравия желаем, Ваше превосходительство!!!» – неслось дружное в ответ.

В Урге остался лишь Сипайлов со своей опричниной, чины комендантской команды и полковник Аихачев с монгольским военным училищем.

Шли до 4 часов. В это время дивизию на автомобиле нагнал сотник А. К. Еремеев – старый адъютант барона, оставшийся еще в Даурии и теперь неизвестно откуда появившийся. Он вошел в раскрытую палатку Унгерна и больше часа, не отрывая руку от козырька, о чем-то докладывал начальнику дивизии. Дивизия переговаривалась: «Зачем приехал Еремеев, долго ли пробудет? Что с ним сделает барон?» Еремеев много зла причинил унгерновцам еще в Даурии и в Хайларе, и они его ненавидели. Наконец Еремеев вышел из палатки и покатил обратно. За ним посыпалась густая брань и далекие пожелания унгерновцев. Они с ним прощались навсегда.

Дивизия шла, но связь с Ургой все еще не хотела порываться. На следующий день дивизию нагнал на автомобиле Сипайлов с несколькими своими приближенными. Черная тень «Макарки-душегуба» все еще не хотела расставаться с дивизией, и у многих тяжело стало на душе. Сипайлов пробыл с полчаса. О чем-то доложил барону и умчался назад. «Макаркин» след скоро отыскался. В дивизии от сипайловского шофера уже узнали, что накануне он задушил полковника Лихачева за то, что последний якобы напился пьян и зарубил шашкой собаку. Это была официальная причина – для Унгерна, а действительная – Сипайлов свел с Лихачевым старые счеты. Узнали и дальше, что «Макарка-душегуб» приезжал с докладом, что он обнаружил преступление Архипова. Якобы Архипов скрыл золото и серебро: серебра 1 пуд 15 фунтов, а золота 1 пуд и оставил их в Урге у приятеля. Сипайлов этим свел счет за сестру Архипова. В это время Архипов был помощником командира 1-го конного полка у войскового старшины Парыгина. Несчастный не знал о своем близком и страшном конце и спокойно ехал с полком. Дивизия стала на ночевку. Архипов прислал к есаулу М. записку: «Приходи. Есть хорошая закуска и хороший коньяк». Архипов помещался вместе с Парыгиным, и когда М. вошел в палатку, то нашел там полный кавардак. Все было перевернуто вверх дном, закуски лежали на земле; Архипова не было. Предчувствуя недоброе, М. бросился искать его, и скоро ближайшие казаки рассказали ему, что в палатку вскочили Бурдуковский с помощником, связали Архипова и увели в ближайший лесок. Есаул М. бросился туда… Лес зловеще шумел. О чем-то негодующе торопливо говорили его листья, а на одной высокой осине, густо озаренной багровыми лучами солнца, медленно качался труп войскового старшины Архипова. На плечах его тускло поблескивали серебряные погоны… Глаза его были страшно выкачены наружу, и чернел далеко высунутый язык… Жуткое зрелище! М. схватился за голову и бросился бежать от страшного места. Через час вся дивизия уже знала о страшной кончине Архипова и глухо негодовала. Войсковой старшина Архипов считался одним из лучших офицеров, которого казаки считали старшим братом. Сипайлов был уже далеко.

* * *

Дивизия шла на Троицкосавск, куда 4 июля должен был с левой стороны Селенги подойти с бригадой генерал Резухин, чтобы общими силами сбить красных с этого крупного стратегического пункта. Резухин вышел из Урги ранее дивизии на несколько дней. Дивизия шла переменным аллюром, а в авангарде шел монгольский дивизион Най-дин-гуна. Этот молодой монгольский начальник принес первое несчастье. Он, без приказа Унгерна, решил молодецким налетом сбить красных и захватить Троицкосавск, бросился в атаку, потерял массу убитых и раненых и был отброшен с троицкосавских сопок.

Была ночь темная, дождливая и ветреная. Дивизия не могла разжечь костров, мокла и дрожала от холода. Барон уже получил вести о поражении монгол и ходил по лагерю злой, как потревоженный сатана. В лагерь прискакали раненые монголы, и один из них случайно попался на глаза Унгерну.

– Ты чего? – спросил барон.

– Та ваше превосходительство, та я это ранен.

– Ну, так иди к доктору.

– Та это он не хочет меня перевязку делать.

– Что?!! – заорал барон. – Доктора Клингеберга ко мне! – пустил он по лагерю.

Прекрасный хирург и дивный администратор доктор Клингеберг, создавший в Урге образцовый госпиталь, доктор, у которого за это время не было ни одной смерти, доктор, относившийся к своим обязанностям идеально честно, подошел к барону.

– Ты, мерзавец, почему не лечишь раненых?! – закричал Унгерн и, не прослушав объяснений, ударил ташуром по голове бедного доктора.

Доктор упал. Тогда барон стал бить его ногами и ташуром, пока несчастный не впал в бессознательное состояние. Унгерн быстро ушел в палатку, а Клингеберга унесли на перевязочный пункт. Дивизия мрачно молчала, но о состоянии доктора в эту ночь никто не говорил. Только наутро к Унгерну пришла сестра милосердия и сказала:

– Разрешите эвакуировать доктора?

– Почему? – резко спросил барон.

– Вы ему вчера переломили ногу, и его положение очень серьезно, – со страхом объяснила сестра.

– Хорошо. Отправьте его в Ургу и сами поезжайте с ним, – коротко бросил Унгерн.

И вот, вследствие бессмысленной лжи монгола и полного нежелания начальника дивизии разобраться в том, что он ему сболтнул, унгерновцы остались совершенно без медицинской помощи. А впереди надвигались крупные события.

* * *

Шел беспрерывно дождь, дул страшной силы ветер, дорога превратилась в жидкое и вязкое месиво, и дивизия не успела подойти к Троицкосавску к назначенному сроку – 4 июня. Барон подошел к городу только 6 июня, но генерал Резухин выполнил приказ. Он подошел в срок, повел атаку, но, так как имел слишком небольшие силы, успеха не имел и отошел.

Азиатская дивизия подошла к Троицкосавску и сразу же начала бой. Красные укрепились вокруг города на сопках и встретили унгерновцев бешеным огнем. Но унгерновцы шли и шли, а впереди их, там и тут, показывался барон Унгерн с ташуром. При его появлении бешеное «Ура!» неслось с предгорий, сотни Азиатской дивизии быстро поднимались на горные хребты и гнали красных, как стадо, в лощину. К одиннадцати вечера все сопки были в руках унгерновцев, но огонь не прекращался. Там и тут красные пытались переходить в контратаку, но успеха не имели.

Внизу горел огнями заманчивый Троицкосавск. Дивизия, оставив на сопках заставы, отошла в лощину. И отдыхала ровно сутки. Поздним вечером красные повели снова наступление и сбили унгерновское сторожевое охранение с одной из сопок. Нужно было восстанавливать положение, и барон приказал всем спешиться, оставить лошадей, артиллерию и обозы в лощине, построил дивизию, встал впереди ее с ташуром и пошел в контратаку. Зачмокали пули, затрещали красные пулеметы, но унгерновцы, во главе с бароном, с бешеным «Ура!» быстро достигли вершины и сбили красных. Те побежали, но не в направлении города, а в сторону от него.

Было 4 часа ночи. В темной мгле лощины, где лежал Троицкосавск, кое-где изредка вспыхивали огоньки, и все ждали, что Унгерн прикажет продолжать наступление на город и освободит тамошнее население от красного ига. Нервы у всех были приподняты, в душе каждого ликовала буйная радость, и никто не чувствовал усталости. Но барон в первый раз пожалел своих соратников и приказал сойти с сопок, вернуться в исходное положение, в лощину, в узкую щель, и ложиться спать. На горах был оставлен с китайским дивизионом Парыгин. Это погубило все, это привело к жестокому разгрому Азиатской дивизии.

Было 5 часов утра 8 июня 1921 г. Большая часть унгерновцев уже спала, некоторые укладывались на землю, остальные сидели, курили и делились впечатлениями боевого дня. Часть красных, бросившаяся от города в сторону, наткнулась на китайцев, крикнула «Ура!», и китайцы в панике побежали с гор. В один момент красные были уже на вершине, поставили пулеметы и открыли ураганный огонь по узкому ущелью. Пули сыпались как дождь, рыли землю, с жалобным визгом рикошетировали от камней, и их зловещее завывание дополняли разрывы гранат. Гранатами красные забрасывали ущелье. Унгерновцы не ожидали нападения. Они лежали на земле вповалку, кто где и как повалился спать, части были не собраны, огонь был внезапный, и среди них началась паника. Люди, которые видели многое, прошли огненное горнило германской и Гражданской войн, окончательно растерялись и стали бросаться из стороны в сторону. Паника становилась стихийной. Везде сыпался свинцовый град, яростно и жалостно ржали лошади, свистели осколки, и в предутренней мгле место узкого горного ущелья казалось адом. Все бежали, не отдавая себе отчета куда, и, когда есаул М. проскакивал мимо палатки Унгерна, он мельком успел заметить, что в ней на земле лежали груды серебра. Барон собирался передать наградные деньги приехавшим из Монголии князьям. Барона в палатке не было.

Выход из ущелья, яростно посыпаемый ружейным огнем, представлял собой кашу людей, дико вздымающихся на дыбы лошадей, перевернутых орудий, повозок, разбросанных лопат и дико орущих верблюдов… Унгерновцы проскакали проход и уходили в сторону Урги. Вместо ожидаемой победы и занятия Троицкосавска полный разгром, полный крах начатого наступления. Все бежали и только после, через несколько верст, военным или степным инстинктом, сгруппировались в три беспорядочные кучи и… начали отступать. С одной группой шел Унгерн, с другой Парыгин, с третьей Марков – командир 4-го полка. Каждая группа ничего не знала о существовании остальных и шла по воле стихии, руководствуясь не определенным направлением, а темным инстинктом людей, потерпевших крушение. Шли как бы в направлении на Ургу. Красные быстро учли свою победу и еще быстрее заходили в тыл, резали дорогу отступавшим. В каждой деревушке, из каждого леска унгерновцев встречали оружейные залпы и пулеметный огонь. Отступавшие как безумные кидались врассыпную, потом как-то прорывались, снова сходились в группу и снова быстро уходили от места неожиданной бойни. Шли без всякого строя и без определенных начальников, как говорится, «справа по кучам». К марковскому отряду неведомыми путями присоединилась повозка с малым денежным ящиком, и все злились на эту обузу, которую боялись бросить и которую нужно было везти с собою. В горном ущелье дивизия оставила четыре орудия, весь обоз, всех верблюдов и дивизионную икону, которую возили в экипаже тройкой лошадей. Разгром был полный; впереди была неизвестность.