Текст книги "Сталин, Александров и Краснознаменный ансамбль"

Поколение Первой мировой и Гражданской войн не могло воспринимать происходящее на сцене главного театра страны иначе, как сказку, поскольку в стране царила разруха, а в столице творческая интеллигенция постоянно опаздывала на «службу» (по большей части бесцельную) в «советские учреждения», стоя в бесконечных очередях, – «за молоком на Кудринской, за воблой на Поварской, за конопляным [маслом] на Арбате»⁵¹.

Борису Александрову, обладателю красивого альта и абсолютного слуха, посчастливилось в составе детского хора Большого театра принимать участие в спектаклях, в которых блистали такие выдающиеся певцы, как Ф.И. Шаляпин, А.В. Нежданова, Н.А. Обухова, Г.С. Пирогов, В.Р. Петров, Л.В. Собинов⁵². Практически ни одни русские мемуары той эпохи не обходятся без упоминаний о феноменальном самородке – Ф.И. Шаляпине. Из книги Б. Александрова: «Еще более яркие впечатления связаны с оперой “Борис Годунов” М.П. Мусоргского. Могучая музыка и главный герой оперы – царь Борис, которого тогда чаще других пел Фёдор Иванович Шаляпин. Вот он стоит, величественный и красивый. Нам казалось, что он отрешен от всего, что происходит за кулисами, лишь музыка привлекает его внимание. К Шаляпину в театре было особое отношение. Его любили все – от ведущих солистов до рабочих сцены. Проходя за кулисы, он здоровался, спрашивал, как здоровье, как домашние. В спектаклях, где он участвовал, всегда ощущалась какая-то взволнованность, праздничность»⁵³.

Как и отец, Борис Александров выступал во многих творческих ипостасях. В частности, он записался на отделение изобразительного искусства Пречистенских рабочих художественных курсов: «Сдал экзамены, прошел. Занятия проводились опытными художниками, и я усиленно начал учиться рисовать. Писал картины, лепил. Вскоре мои работы стали отмечаться, а скульптура – портрет старика – была даже послана на выставку. Но самым неожиданным оказалось то, что всем курсантам (так в тексте. – С.В.) выдавался продуктовый паек – горбуха хлеба, хвост селедки и два кусочка сахара. Это было счастьем»⁵⁴. Талантливый человек, как известно, талантлив во всем (или почти во всем). «Увлечение живописью не прошло, пустив глубокие корни. И я всю жизнь в отпускные месяцы продолжаю рисовать, лепить, очень серьезно интересуюсь, знаю и люблю изобразительное искусство, собираю картины»⁵⁵. Последнее принесло семье Александровых одно горе, но об этом речь впереди.

Занятия в хоре Большого театра и в художественном училище не освобождали Бориса от занятий музыкой – за этим пристально следил отец. Из книги «Песня зовет»: «Мне посчастливилось в Москве попасть к замечательному педагогу, ученице Сергея Ивановича Танеева Софье Ивановне Богомоловой, человеку доброму, сердечному, но необыкновенно требовательному во всем, что касалось музыки»⁵⁶. С.Т. Богомолова «открыла» Борису Александрову «истинную красоту фортепьянного искусства»⁵⁷. В ее доме «стояло два рояля. Один из них всегда был закрыт чехлом. Позже узнал, что это инструмент Сергея Васильевича Рахманинова, с которым Софья Ивановна была знакома и дружна. “Рояль Серёженьки”, – говорила Богомолова и разрешала играть на нем лишь в праздничные дни, особенно в день своих именин. Игра на рояле Рахманинова почиталась для нас чем-то священным, и добиваться этой чести приходилось упорным трудом. Не всегда, к своему теперешнему огорчению, я был добросовестным учеником. В те дни, когда нетвердо выучивал программу, бросался на хозяйственные дела в доме учительницы: колол и носил дрова, топил печь, выполнял мелкие поручения»⁵⁸. Словом, заглаживал вину как мог. Помимо всего прочего, С.Т. Богомолова «тактично и умело»⁵⁹ познакомила Б.А. Александрова с особенностями столичной жизни.

Одновременно Б.А. Александров начал заниматься на фортепианном отделении Мерзляковского музыкального училища, затем в Музыкальном техникуме им. А.Н. Скрябина⁶⁰.

У него завязались дружеские отношения со многими студентами, и прежде всего – с Дмитрием Кабалевским, который, «когда отсутствовали педагоги», случалось, сам проводил «занятия, толково объясняя непонятное […] из области теории музыки, гармонии, музыкальной литературы»⁶¹.

Дружба оказалась весьма плодотворной. Во-первых, два будущих композитора в четыре руки играли многие музыкальные произведения – к примеру, Брамса. Во-вторых, в рамках дружеского соревнования оба они приобрели первые навыки композиторской работы: «решили, соревнуясь, написать по фортепианному концерту»⁶². Сам же он «взял за образец музыкальной формы один из концертов Бетховена»⁶³. Услышав игру сына, А.В. Александров поинтересовался, что исполняет Борис, но, получив ответ, что это его музыка, в восторг не пришел, «а еще раз напомнил, что главное – учеба и выполнение заданий»⁶⁴.

Теплые отношения с Д.Б. Кабалевским Борис Александров поддерживал на всем протяжении их жизни. В РГАЛИ отложился ряд поздравительных телеграмм Бориса Александровича «Дорогому Мите»⁶⁵ и (полушутливо) «Дорогому Дмитрию Борисовичу»⁶⁶ и личные письма, три из которых приведем целиком:

«Дорогой Митя!

Сегодня, в день твоего юбилея, мне хочется от всей души, от всего сердца горячо поздравить тебя, пожелать доброго здоровья и успехов в работе.

Вспоминаю нашу молодость, Консерваторию, хождение на концерты, нашу игру в четыре руки и многое другое, что связано с днями юности.

Бесконечно рад тому, что ты стал большим музыкантом, общественным деятелем, что твоя кипучая творческая жизнь продолжает бить ключом и приносит людям большую радость.

Крепко обнимаю.

Твой Борис Александров.

P.S. Вместе со мной тебя поздравляет моя жинка и наша внучка Лера, которая будет петь сегодня в детском хоре».

РГАЛИ. Ф. 2017. Оп. 2. Д. 242. Л. 8.

Автограф синими чернилами.

«Дорогой Митя!

Я был бы очень счастлив, если бы ты с супругой смог приехать ко мне в понедельник 11 октября к 7 часам вечера, чтобы в семейной обстановке отметить бокалом доброго вина мое 60‑летие.

С уважением,

твой Б. Александров».

РГАЛИ. Ф. 2017. Оп. 2. Д. 242. Л. 9.

Автограф синими чернилами.

«Дорогой Митя!

Поздравляю тебя и семью с праздником 50‑летия Великого Октября.

Желаю здоровья, счастья, многих лет жизни и новых творческих побед!

Обнимаю!

Твой старинный дружище!

Б. Александров».

РГАЛИ. Ф. 2017. Оп. 2. Д. 242. Л. 10.

Автограф черными чернилами.

В школьные годы началась подработка Бориса Александрова в клубе типографии «Искра революции», длившаяся и в период его консерваторской учебы. В клубе будущий композитор занимался музыкальным сопровождением немых фильмов, проще говоря, был тапером: «…с товарищами мы организовали драматический кружок, участвовали в программах “Синей блузы”. Рабочие запросто бывали у нас дома и нередко просили поиграть на собрании или вечере. Обычно приходил рабочий Артамонов и, бася, говорил: “Ну, Александров, уважь людей, поиграй…”»⁶⁷

12 июня 1924 г. Борис Александров получил выпускное свидетельство об окончании 18‑й школы 2‑й ступени в Большом Кисловском переулке, куда перевелся годом ранее⁶⁸. Из всех педагогов Александрову-младшему (что вполне естественно, учитывая его вечную занятость) запомнилась лишь одна учительница – и то по причине отличных от советских стандартов облика и манер: «До революции в этом здании был женский пансион, директриса которого, бывшая смолянка (выпускница Смольного института благородных девиц. – С.В.) осталась работать в советской школе и преподавала французский язык. Ходила по школе строгая и требовательная, с лорнетом на цепочке, а в специальном карманчике у нее был флакон с каплями и нюхательной солью. Когда ученики отвечали плохо, она доставала флакончик и нервно нюхала его, горько печалясь о нашем несовершенном произношении. Не раз и мне в ответ на бесхитростный “нузавон” говорила: “Ну как же вы, Александров, такое произношение!”»⁶⁹

Из школьного прошлого запечатлелся и эпизод организации драмкружка. На поставленный ребятами спектакль удалось пригласить руководителя театральной студии, актера и режиссера Ю.А. Завадского. Впрочем, визитом будущего мэтра история кружка, как видно, и завершилась. Завадский коротко отметил, что «не почувствовал» в их инсценировке «Звезды» В.В. Вересаева «атмосферы подлинного искусства»⁷⁰. Равнодушию удивляться не приходится: в скором прощании с незрелыми постановками и не вполне, по их мнению, способными актерами тон задавали К.С. Станиславский и Вл. И. Немирович-Данченко⁷¹.

По воспоминаниям Бориса Александровича, его отец «как правило […] сочинял [музыку] без ф[ортепья]но. Сначала набрасывал эскизы, затем садился за ф[ортепья]но – проигрывал, импровизировал, а затем начисто переписывал. Композиторская техника, а особенно хоровая, у него была на большой высоте. Я не знаю ни одного хорового произведения А[лександра] В[асильевича], чтобы хор плохо звучал и было бы неудобно петь. Мне пришлось много заниматься у отца. Одно лето (1922 г. – С.В.) он готовил меня и еще дирижера Тимофеева (ныне – проф[ессора] М[осковской] г[осударственной] к[онсерватории]) в консерваторию. Доставалось нам обоим здорово. Но зато основы настолько были крепкие, что до сего времени весь курс гармонии я помню наизусть»⁷².

Естественно, в консерваторию сына привел А.В. Александров, хотя по тогдашней традиции ни на кого не давил, и своим относительным успехом Борис был обязан самому себе, чувству юмора директора да погодным условиям: «Незадолго до летних каникул 1923 г. отец решил показать мои сочинения профессорам [Московской] консерватории и ее директору Александру Борисовичу Гольденвейзеру. […] В просторном кабинете директора уже собралось несколько человек, и, когда мы вошли, присутствующие обернулись. Вдруг за большими окнами раздался оглушительный треск, загрохотал гром, и невиданная гроза разразилась над Москвой. Все бросились к окнам. Потоки воды обрушились на город. Сразу же образовались огромные лужи, а из улицы напротив хлынула настоящая река, неся на поверхности различные предметы, ящики и даже бочку. В ту же минуту Гольденвейзер, ни слова не говоря, сел за рояль и начал играть знаменитый эпизод из оперы “Сказка о царе Салтане” Римского-Корсакова – “Бочка по морю плывет”. Это было так неожиданно и остроумно, что присутствующие заулыбались, оживились. В такой обстановке мне было легче сосредоточиться и проиграть свои произведения. Мнение комиссии было следующим: по сочинению может поступать в консерваторию, а по фортепиано надо тщательнее подготовиться. На том и порешили, хотя отец остался недоволен моей игрой и тем, что учеба на фортепианном факультете на время откладывалась»⁷³. На лето 1923 г. А.В. Александров, дабы сын не терял профессиональные навыки, устроил его в вокальный квартет братьев Ширяевых, с которым сам он занимался постановкой голоса и ансамблем. В обязанности Бориса входил аккомпанемент на фортепиано⁷⁴.

В Московской консерватории Бориса Александрова зачислили в класс профессора С.Н. Василенко, однако вследствие болезни последнего довольно быстро перевели в класс композитора Р.М. Глиэра. Рейнгольду Морицевичу Глиэру Борис Александров уделил значительное место в книге своих воспоминаний. Р.М. Глиэр вроде бы называл учеников «по имени-отчеству» («вроде бы» потому, что далее в прямой речи то и дело – фамилия); «стремился своим авторитетом не подавлять индивидуальных способностей ученика, но незаметно, день за днем обучал мастерству на примерах творчества больших композиторов, на разборе отдельных произведений, на анализе какой-то части сонаты, симфонии, концерта: “А как это сделано у Моцарта, как у Бетховена, как у Скрябина?” Учил уму-разуму»⁷⁵; внушал, что «композитор должен свободно ориентироваться в музыке, помнить темы классических произведений, знать о них все – какая гармония, фактура, принципы развития»⁷⁶, дабы, опираясь на опыт «мастеров прошлого и лучшие сочинения современников», следовать «дальше»⁷⁷; требовал «не только добросовестной работы в классе по […] заданиям, дома по композиции, но и того, чтобы» студенты «постоянно ходили на концерты, в театры, на выставки», т. е. «духовно обогащались», разъясняя: «Знакомство с другими искусствами рождает массу идей. Советую на музыкальные спектакли и симфонические концерты непременно ходить с партитурой»⁷⁸. Аналог последнего требования предъявлялся (и предъявляется) к будущим артистам и театральным, в том числе музыкальным, критикам: для цельности и устойчивости восприятия извольте прочесть пьесу, постановку которой собираетесь посетить⁷⁹.

Когда Борис Александров, увлеченный А. Шёнбергом, экспериментами И.Ф. Стравинского и особенно А.Н. Скрябина, от которого будущий композитор был без ума, принес Р.М. Глиэру ряд своих опусов в стиле последнего, профессор, дождавшись начала занятия, напомнил студентам: «Когда вы испытываете во время сочинения [чувство], что кто-то из композиторов своим творчеством сильно влечет вас, оказывая влияние и на вашу музыку, поиграйте Баха, и все забудется»⁸⁰.

Отдельно следует сказать об увлечении молодого Бориса Александрова творчеством С.С. Прокофьева: много позднее, в 1943 г., Александров рассказал гениальному композитору «об увлечении в студенческие годы его фортепианным творчеством и о трудностях преодоления технических пассажей в его Третьем концерте для фортепиано с оркестром. “О, это так просто”, – сказал Прокофьев и, подойдя к роялю, сыграл упоминаемый эпизод. Увидев, как он играет, увидев его руки, я понял: то, что ему удавалось легко и просто, другим, возможно, было не под силу»⁸¹.

В своих воспоминаниях, рассказывая о создании позднее оратории, «составляющей в издании 200 страниц музыкального текста», Б.А. Александров подчеркнул: «если бы не школа Глиэра и не фундаментальная консерваторская подготовка», он бы «не смог написать произведение, равное по объему опере»⁸².

Большую роль в консерваторской подготовке Б.А. Александрова сыграл его отец. Ученик Бориса Александрова К.Б. Птица вспоминал в 1985 г. «…один небольшой эпизод из встреч с Борисом Александровичем, во время которого на миг сверкнула выдающаяся “александровская” музыкальность. Как-то раз, когда я собирал материал и готовил к печати очерк об А.В. Александрове, Борис Александрович был у нас на дирижерско-хоровой кафедре председателем Государственной экзаменационной комиссии. Во время одного из перерывов заговорили об искусстве преподавания А.В. Александровым специального сольфеджио. Высказывали сожаление о том, что утрачены интереснейшие музыкальные диктанты – своеобразные художественные импровизации, которые Александр Васильевич сочинял перед уроком и забывал записывать. Борис Александрович оживленно вспоминал эти уроки, которые помнил по годам своего студенчества. Затем, незадолго до окончания перерыва, ушел в сторону. А когда комиссия вновь усаживалась за экзаменационный стол, он протянул мне листок бумаги, разлинованный и исписанный его рукой нотами, и сказал: “Вот, посмотри, я сейчас вспомнил два диктанта моего отца, которые мы писали у него на композиторском факультете”. Это были действительно великолепные образцы трехголосного полифонического диктанта, которые вовсе не легко было записать, а уж тем более удержать в памяти не один десяток лет»⁸³.

По воспоминаниям самого Б.А. Александрова, «в консерватории мы занимались у него [у отца] по классу специального сольфеджио. Это был для нас очень интересный урок. Отец планировал на ф[ортепья]но задачи двух-, трех-, четырехголосные, а то и просто фортепьянную прелюдию, и мы записывали ее. Учениками на этих уроках я помню: Шебалина, Хачатуряна, Иванова-Радкевича, Белого, покойного Давиденко и многих других. Музыкальная память у А[лександра] В[асильевича] была колоссальная. Помню, на вступительном экзамене на композиторский факультет отец играл модуляционные задачи текстов в 20–30, сочиненные им здесь же, и в точности до одной нотки их воспроизводил и удивлял не только нас, но и приемную комиссию. Таких задач иногда было до 50»⁸⁴.

Об А.И. Хачатуряне следует сказать особо: в консерватории началась их дружба, которую оба эти человека пронесли сквозь всю свою жизнь: «…встреча с композитором Арамом Ильичом Хачатуряном и его женой, талантливым композитором Ниной Макаровой, – это ли не удача в жизни?

С Хачатуряном я был знаком еще с консерваторских лет. Он учился вместе с моим братом Александром и часто бывал у нас дома. Мы нередко играли в четыре руки. Уже тогда самобытная одаренность молодого музыканта ярко заявила о себе. Его сочинения поражали взрывом эмоций, ритмической свободой, сочетанием романтики восточных образов с высокой техникой классического плана.

Арам Ильич постоянно был одержим новыми сочинениями, и эта уверенность сообщалась и его собеседникам. Порой казалось, что он не мог сам для себя решить какого-нибудь творческого вопроса и тогда за советом обращался к друзьям, на самом деле лишь проверяя себя. Так, однажды он спросил меня, что лучше: написать музыку к фильму или концерт для фортепиано с оркестром? Что я мог ответить? Обычно трудно решить подобную проблему. Киномузыка подразумевает вполне определенную будущность твоего творческого детища, а концерт? Никто наверняка не знает, найдутся ли для него исполнители… Через некоторое время встречаю Хачатуряна и спрашиваю:

– Как с киномузыкой, решил?

– Решил, решил, – улыбается он, – буду писать концерт.

И он тогда написал великолепный концерт, посвятив его первому исполнителю – замечательному музыканту Льву Николаевичу Оборину.

Помню, приехали мы из-за рубежа. Арам Ильич пришел ко мне домой. Разговорились, [а] он и спрашивает:

– А как там, в Париже, не исполняется ли моя музыка, не слышал?

– Как же, – отвечаю, правда, не очень тактично, – отовсюду несется твой “Танец с саблями” из балета “Гаянэ”. Его играют во всех ресторанах и кафе, но иногда и в концертах.

– Ой, кошмар, кошмар! – схватился за голову Хачатурян, повторяя свое любимое выражение. – Вот уж никогда не думал, что в кафе и ресторанах будет звучать моя музыка.

Но добродушно рассмеялся. Видно было, что это известие не очень его огорчило»⁸⁵.

Над профессорским «сынком» Б.А. Александровым однажды вволю поиздевались сокурсники. «Собираясь на занятия», он «старательно одевался, даже носил совсем не модный, а напротив, всячески порицаемый галстук»⁸⁶. «Такая аккуратность была истолкована студенческой общественностью самым неожиданным образом, – поделился в своих воспоминаниях Б.А. Александров. – Придя однажды в консерваторию, [я] увидел в стенгазете карикатуру на себя и [прочел] четверостишие:

 
Унаследовав от папаши
Композиторский талант,
Про заводы и про пашни
Пишет кабинетный франт.
 

Галстук пришлось снять, но педантичность в отношении одежды так и осталась навсегда»⁸⁷. Аккуратность стала одной из главных черт его характера, и впоследствии в военной среде Александров не считался посторонним.

В 1925 г. в студенческой жизни Б.А. Александрова произошло «большое событие: группа молодых композиторов, возглавляемая Александром Давиденко, организовала Производственный коллектив студентов»⁸⁸ с говорящей аббревиатурой «ПРОКОЛЛ». Целью ставилось ни больше ни меньше как «просвещение народа, приобщение масс к вдохновенным образам музыкального искусства». Однако в качестве первого средства предполагался «в новых произведениях, в новых пролетарских песнях суровый и упрощенный музыкальный язык»⁸⁹, что было не совсем оправдано. В стремлении приблизить язык к народным массам проколловцы «лишали его яркого мелодического анализа»⁹⁰. Песни, сонаты, симфонии и другие музыкальные сочинения участников объединения получались идеологически выдержанные, но «выхолощенные, лишенные мелодической души»⁹¹, сродни пьесам А.В. Луначарского, ни одна из которых не пережила первого советского наркома по просвещению. При этом преданный революционной теме основатель проколловцев Александр Давиденко сумел создать, по оценке Бориса Александрова, «замечательные хоровые поэмы “Улица волнуется” и “На десятой версте”, а также талантливые массовые песни “Первая Конная” и “Конная Буденного” – обе на стихи Н. Асеева»⁹². Д.Д. Шостакович говорил о рано ушедшем из жизни композиторе: «Давиденко был новатор. Объектом его художественного внимания была новая жизнь, новые люди. Для музыкального воплощения этого нового должны были быть найдены новые средства. И пока он жил и писал, он неустанно искал»⁹³.

В студенческие годы Борис Александров написал несколько фортепианных пьес, две из которых, посвященные Р.М. Глиэру, были изданы в 1926 г.⁹⁴ Александров-младший принял участие в конкурсе, посвященном памяти В.И. Ленина, и получил 2‑ю премию⁹⁵. Но главное внимание композитор уделил Первой симфонии и Концерту для фортепиано с оркестром. Этими крупными произведениями он, собственно, и закончил обучение в Московской государственной консерватории: сочинения были исполнены в четырехручном переложении на государственном выпускном экзамене. Присутствовали: Р.М. Глиэр, А.В. Александров, Н.Я. Мясковский, А.Н. Александров и другие профессора. Старейший из них, Г.Э. Конюс, констатировал творческий рост Б.А. Александрова, о чем последний вспоминал с большой гордостью⁹⁶.

А.Н. Пахмутова отметила в кратком биографическом очерке 1985 г.: «Композитор Б. Александров впитал в себя все лучшее, что могли дать ему учителя» – Р.М. Глиэр и А.В. Александров, причем «в синтезе разных стилей – строго классического, глиэровского, и размашистого, пронизанного русскими интонациями, отцовского, зарождался его особый композиторский стиль. Музыку Бориса Александрова не спутаешь ни с чьей другой: яркая мелодическая основа, широкая распевность, отточенность формы, народная песенность, живущая в его душе с младенчества»⁹⁷.

Свежеиспеченный композитор получил следующий документ:

«№ 1662 9 февраля 1930 г.

СВИДЕТЕЛЬСТВО

Выдано настоящее свидетельство гр[аждани]ну Александрову Борису Александровичу, родившемуся в 1905 г. в Бологое Новгородской губ[ернии], в том, что, поступив в 1924 г. в Московскую государственную консерваторию, он в 1929 г. окончил в ней научно-композиторский факультет, композиторское отделение по классу проф. Р.М. Глиэра.

За время пребывания в консерватории (вузе) им были прослушаны нижеследующие основные и специальные курсы и выполнены практические занятия по следующим дисциплинам.

Основные курсы: “Политэкономия”, “Гос[ударственное] и хоз[яйственное] право СССР”, “Исторический материализм”, “Основы ленинизма”, “Профдвижение”, “Современная литература”, “Социология искусства”, “Акустика”, “История музыки”, “Народное музык[альное] творчество”, “Принципы худож[ественного] оформления”, “Общий курс по ф[орте]п[ьяно]”.

Специальные курсы: “Сочинение”, “Гармония”, “Полифония”, “Современные достижения в области гармонии и контрапункта”, “Инструментовка”, “Чтение партитур”.

Производственную практику гр-н Александров Б.А. проходил в студенческом композиторском производственном коллективе.

Ректор МГК Пшибышевский

Секретарь правления Епифанова».

ЦГА Москвы. Ф. Л-225. Оп. 1. Д. 108. Л. 43.

Подлинник – машинописный текст на бланке Московской государственной консерватории с автографами фиолетовыми чернилами и печатью «Российская Социалист[ическая] Федерат[ивная] Совет[ская] Республика.

Московская государственная консерватория.

Высшее музыкальное образование было получено. Впереди были годы напряженной работы.