Текст книги "Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941–1942 гг."

1

Самыми характерными приметами распада нравственных норм в «смертное время» являлись обман, воровство, грабеж и мародерство. Чаще всего обманывали на импровизированных рынках[156]156
  Интервью с А. Н. Цамутали // Нестор. 2003. № 6. С. 263; Жилинский И. И. Блокадный дневник // Вопросы истории. 1996. № 5–6. С. 18 (запись 30 декабря 1941 г.).


[Закрыть]. Схема обмана была традиционной: предлагались на продажу или обмен суррогаты, по внешнему виду похожие на натуральные продукты. Так, вместо конфет могли продать мастику, вместо масла олифу, вместо манной крупы – «состав, из которого делался клей»; «химический продукт», по выражению одного из блокадников, был, собственно, главным объектом этих мошеннических операций[157]157
  Интервью с С. П. Сухоруковой // Нестор. 2003. № 6. С. 177; Ковальчук В. М. 900 дней блокады. С. 74; Стругацкий А. Дневник. С. 34 (Запись 27 декабря 1941 г.).


[Закрыть]. Впрочем, варианты могли быть самыми неожиданными – о них сообщалось даже в сводке германской службы СД, составленной весной 1942 г.[158]158
  Выдержка из доклада СД об обстановке весной 1942 года // Звезда. 2005. № 9. С. 182.


[Закрыть]

Были и более запутанные и драматические истории. В. Инбер рассказывала, как одна «аферистка», выследив мать и дочь в очереди, познакомилась с ними, «втерлась в доверие» и обещала устроить дочь судомойкой в военном госпитале: «Взяла у девочки обе карточки, ее и матери, за весь месяц и сорок пять рублей денег, взятые матерью у кого-то взаймы. Все это якобы для выкупа продуктов. И тут же в темноте исчезла»[159]159
  Инбер В. Почти три года. С. 191 (Дневниковая запись 3 февраля 1942 г.).


[Закрыть]. Это, видимо, было последнее, что они имели[160]160
  «Мать раздирающим… голосом все повторяла: „Люля, Люля, что ты со мной сделала! Ты меня живую в гроб уложила!“ А Люля, судорожно прижимая муфточку к груди, глядя в одну точку, шептала: „Какая ночь предстоит.“» (Там же).


[Закрыть], и «аферистка», выманивая и жалкие по тогдашним рыночным меркам 45 рублей, несомненно знала об этом.

Существовали и более «легальные» приемы обмана, например, обвешивание в булочных и магазинах. Продавцам быстрее удавалось обмануть покупателей, когда хлеб выдавался сразу по нескольким карточкам и хищение его было не так заметно[161]161
  См.: Змитриченко А. О. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 93.


[Закрыть]. В. Базанова, не раз обличавшая в своем дневнике махинации продавцов[162]162
  Базанова В. Вчера было девять тревог… С. 128 (Дневниковая запись 5 ноября 1941 г.).


[Закрыть], подчеркивала, что и ее домработницу, получавшую в день 125 г хлеба, «все время обвешивают грамм на 40, а то и на 80»[163]163
  Там же. С. 129 (Дневниковая запись 8 декабря 1941 г.); о фактах обвешивания покупателей и последующем обмене похищенного хлеба на антикварные вещи см.: Павлов Д. В. Ленинград в блокаде. Л. 1985. С. 174. В информационной справке, составленной Приморским РК ВЛКСМ, отмечалось, что комсомольские контрольные посты обнаружили «ряд недовесов 5-10 гр. в магазинах № 6, 50, 56» (Информация Приморского РК ВЛКСМ Ленинградскому ГК ВЛКСМ. 15 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф.К-118.0п. 1.Д.78.Л. 5).


[Закрыть] – она обычно выкупала хлеб для всей семьи[164]164
  Ср. с записью в дневнике И. И. Жилинского: «В магазине нас… 2-й раз обвесили на хлебе: первый раз меня на 102 гр, а теперь Олю на 133 гр.» (Жилинский И. И. Блокадный дневник // Вопросы истории. 1996. № 5–6. С. 27 (Запись 16 января 1942 г.); см. также запись 18 января 1942 г. (Там же. № 7. С. 7).


[Закрыть]. Помимо этого, продавцам удавалось и незаметно, пользуясь слабой освещенностью магазинов и полуобморочным состоянием многих блокадников, отрывать из «карточек» при передаче хлеба большее количество талонов, чем это полагалось. Поймать в таком случае за руку их было сложно[165]165
  См. дневник А. И. Винокурова: «Нередко какая-нибудь женщина целый час стоит в очереди и, передав продавцу карточку, узнает, что продовольствие по ней… получено. Обычно в таких случаях начинается плач или поднимается крепкая ругань, сопровождаемая взаимными оскорблениями… Продавщица стремится уверить, что талоны израсходованы покупательницей или ее родственницей в какой-нибудь столовой» (Блокадный дневник А. И. Винокурова. С. 254 (Запись 17 марта 1942 г.)).


[Закрыть].

В чем-то схожими были манипуляции с «карточками» в больницах и госпиталях. Они обнаруживают столь же простую схему обмана. Так, В. В. Враская, забрав дочь из больницы «в самом заморенном виде» 6 ноября 1941 г., увидела, что из ее «карточки» (она сдавала ее врачам, пока ребенок лечился) вырвали «праздничный» талон для детей за 7 ноября. В. В. Враская добилась справедливости, только дойдя до главного врача[166]166
  Враская В. Б. Воспоминания о быте гражданском в военное время: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 17. См. также воспоминания М. Н. Фетинг о том, как жил ее ребенок в детском саду: «Когда мой сын заболел, его положили в изолятор, в котором полагалось усиленное питание… Когда я его навестила через несколько дней, я увидела, что он не стоит… очень слаб. Я его спросила, что он кушал. Он ответил, что ему и другим детям в изоляторе доктор не разрешил давать еды. Я поняла, что… их паек съедала медицинская сестра!» (Воспоминания Марии Николаевны Фетинг о войне и блокаде Ленинграда // Испытание. С. 125).


[Закрыть]. Вообще воровство в больничных учреждениях, видимо, было явлением распространенным. Недаром так сильно желали устроиться в них на любую должность и даже не скрывали тех перспектив, которые это сулит в будущем. Во время проверки в феврале 1943 г. выяснилось, что в больницах им. Нахимсона и К. Либкнехта ежедневно «столуются» 6–8 медицинских работников. Схема махинаций была немудреной: своих «карточек» они не сдавали в столовую, а питались за счет больных[167]167
  Ленинград в осаде. Сборник документов о героической обороне Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. 1941–1944. СПб., 1995. С. 253.


[Закрыть]. Стоит предположить, что этот обычай возник не в феврале 1943 г., а ранее. Акты проверки госпиталя № 109 показали, что речь идет не о крохах хлеба и остатках с тарелок. Больные недополучили в декабре 1942 г. 22,7 % жиров, 49 % картофельной смеси, 9 % овощей, 50 % чая[168]168
  Там же.


[Закрыть].

Пытались «объедать» даже детей в ДПР и детдомах, хотя, возможно, такие случаи являлись единичными. Прямых свидетельств почти нет, а косвенные (они имеются, хотя их тоже немного)[169]169
  См. дневник Л. К. Заболотской: «Зина и Маруся (когда Маруся работала поваром в детдоме) приобрели много хороших вещей за хлеб, например, ручные часы за 1 кг хлеба» (Заболотская Л. К. Дневник // Человек в блокаде. С. 131).


[Закрыть] требуют особо осторожного подхода и ряда оговорок. Контроль здесь, очевидно, был более строгим. Как вспоминал Л. Ратнер, достаточно было детям поднять крик, увидев, как «старуха-воспитательница» для себя «с быстротой фокусника стала ложкой сбрасывать что-то с каждой тарелки»[170]170
  Ратнер Л. Вы живы в памяти моей. Воспоминания блокадного мальчика // Нева. 2002. № 9. С. 149.


[Закрыть] – как ее уволили: быстро, без шума, без угроз отдать под трибунал и публикаций в газете о расстреле за воровство. В другом детдоме решили уволить воспитательницу, принятую на работу всего лишь три дня назад. До этого она, видимо, сильно голодала и не могла терпеть и поступать так, как иные опытные служащие детских домов: «…Разнося пищу детям, с подноса рукой взяла кашу и в углу ела»[171]171
  Миронова А. Н. Дневник. 3 марта 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 61. Л. 12.


[Закрыть]. Примечательно, что во всех этих случаях «разоблачителями» выступали сами дети.

Хищения же в общественных и ведомственных столовых стали притчей во языцех[172]172
  Как подчеркивалось в информационной сводке оргинструкторского отдела Ленинградского горкома ВКП(б) 26 марта 1942 г., нарушения, в частности, были отмечены в столовой фабрики им. К. Цеткин («обманывались столующиеся, были случаи воровства») и столовой № 12 Кировского района («нередки случаи недовеса первых и вторых блюд»): ЦГАИПД СПб. Ф. 25. Оп. 2. Д. 4464. Л. 68.


[Закрыть]. С этим, похоже, отчасти примирились и руководители города. Говоря о том, что «в общественное питание идет столько народа работать, что отбоя нет», А. А. Кузнецов советовал воспользоваться этим, чтобы отбирать для работы здесь «самых лучших», не заметив, сколь двусмысленно обоснован этот призыв: «…Потому, что вопрос питания очень острый»[173]173
  Протокол заседания Бюро Ленинградского горкома ВКП(б) 10 апреля 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 25. Оп. 2. Д. 4464. Л. 11.


[Закрыть]. Даже в столовой Союза писателей и не в очень голодные времена (в сентябре 1941 г.) обнаружилась «панама», по выражению Э. Голлербаха: «Отпускалось по 100 г хлеба и мясные продукты без карточек, между тем столовая отбирала у обедающих хлебные и мясные талоны»[174]174
  Голлербах Э. Из дневника 1941 года // Голоса из блокады. С. 185. О случаях обворовывания посетителей в столовых имеются и другие свидетельства (Мансветова Н. В. Воспоминания о моей работе в годы войны // Отечественная история и историческая мысль в России XIX–XX веков. СПб., 2006. С. 557; Краков М. М. Дневник. 5 мая 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 53. Л. 21).


[Закрыть]. Воровали и в столовых для детей и подростков. В сентябре представители прокуратуры Ленинского района проверили бидоны с супом на кухне одной из школ. Выяснилось, что бидон с жидким супом был предназначен для детей, а с «обычным» супом – для преподавателей. В третьем бидоне был «суп как каша» – его владельцев найти не удалось[175]175
  Разумовский Л. Дети блокады. С. 15.


[Закрыть]. И в столовой, где обслуживались учащиеся 62-го ремесленного училища, был тоже отмечен «ряд фактов обмера, обвеса в хлебе»[176]176
  Информация Приморского РК ВЛКСМ Ленинградскому ГК ВЛКСМ. 15 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. К-118. Оп. 1. Д. 78. Л. 5.


[Закрыть].

Обмануть в столовых было тем легче, что инструкция, определявшая порядок и нормы выхода готовой пищи, являлась весьма сложной и запутанной. Техника воровства на кухнях в общих чертах была описана в цитировавшейся ранее докладной записке бригады по обследованию работы Главного управления ленинградских столовых и кафе: «Каша вязкой консистенции должна иметь привар 350, полужидкая – 510 %. Лишнее добавление воды, особенно при большой пропускной способности, проходит совершенно незаметно и позволяет работникам столовых, не обвешивая, оставлять себе продукты килограммами»[177]177
  900 героических дней. С. 267. «Многочисленные факты обвеса, повышения против стандарта влажности вторых блюд» отмечались и в постановлении Ленинградского горкома ВКП(б) 10 апреля 1942 г. (Протокол заседания Бюро Ленинградского горкома ВКП(б). 10 апреля 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 25. Оп. 2. Д. 4464. Л. 35). См. также запись в дневнике М. М. Кракова о выдаче блюд в столовой «повышенного питания»: «Сытно, питательно. Вкусно! Но крадут – 15–20 %» (Краков М. М. Дневник. 5 мая 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 53. Л. 21); сообщение председателя Выборгского райисполкома А. Я. Тихонова о посещении стационара: «Придешь, спросишь – как кормят? Отвечают: „Ничего, да мало дают. Обворовывают“ и начинают рассказывать, что обвешивают, не додают столько-то граммов… Давали масло, так просили, чтобы эти 10 гр. масла давали кусочком на хлеб… потому, что когда кладут это масло в каши, то обворовывают» (Стенограмма сообщения Тихонова А. Я.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. Оп. 1. Д. 123. Л. 28 об.).


[Закрыть]. Случаи обвешивания скрыть было труднее, но они также не являлись исключением – особенно в столовых школ и детсадов, не говоря уж о яслях. Официальные проверки, вероятно, обнаруживали лишь верхушку айсберга. Проводились они не каждый день, не всегда скрупулезно и далеко не во всех столовых. И, скажем прямо, бывало, что проверяющих кормили на тех же обследуемых ими кухнях. С этим злом бороться было тем сложнее, что многие, в том числе и люди, горячо протестовавшие против хищений, честные и порядочные, готовые помочь в беде другим, не всегда могли устоять перед соблазном получить лишнюю порцию еды. Один из них, например, пытался через знакомую работницу столовой приобрести съестное: «…Вчера было очень удачно. Я все же дипломат. Хотя не Литвинов, но…»[178]178
  ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 59. Л. 13 об.


[Закрыть]. Другую блокадницу назначили заведующей стационаром, где питались «дистрофики»: «Может быть, что-нибудь выйдет в части подкормления», – записывает она в дневнике[179]179
  Цит. по: Будни подвига. С. 54.


[Закрыть]. В семье педагогов решали, как устраиваться здесь получше: «План был такой. Мама, например, устроится, может быть, работать в детдом»[180]180
  Дневник Миши Тихомирова. С. 57 (Запись 23 марта 1942 г.).


[Закрыть]. И так было везде. Почти каждый был хотя бы однажды кем-то облагодетельствован – военнослужащими, работниками столовых, госпиталей, больниц, партийных и комсомольских комитетов и государственных органов, детских учреждений, складов, пекарней, булочных, кондитерских и табачных фабрик. Брали, не спрашивая себя, откуда это взялось – то оправдываясь, что еда нужна для детей и истощенных родных, а то и без всяких извинений, потому что не могли дальше терпеть голод.

2

Еще одним признаком распада являлись грабежи квартир. Это облегчалось тем, что многие из них пустовали – их хозяева либо эвакуировались, либо все погибли. Грабежи, по свидетельству З. С. Лившица, приняли «чудовищные размеры».

Грабили не только чужие квартиры. Случаи воровства отмечались и в общежитиях, институтах; один из рабочих, убиравших бомбоубежище, украл из находившегося там сейфа даже «неприкосновенный запас» детского сада – галеты[181]181
  Торышина Т. Ради жизни // Нева. 1999. № 1. С. 192; Зеленская И. Д. Дневник. 18 ноября 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 33 об.; Якушев В. И. Из воспоминаний о жизни в блокадном Ленинграде // Краеведческие записки. Исследования и материалы. Вып. 7. СПб., 2000. С. 295.


[Закрыть]. О. Гречина вспоминала, как врач, выписывая рецепт для больной матери в соседней комнате, унес оттуда почти все леденцы[182]182
  Гречина О. Спасаюсь спасая. С. 234.


[Закрыть]. Перечень похищенного имущества нередко определялся нищенским блокадным бытом. Воровали, конечно, и ценные вещи, и одежду, но чаще всего дрова[183]183
  Хрусталева Н. Воспоминания о четырехлетней девочке//Нева. 1999. № 1. С. 205; Зеленская И. Д. Дневник. 23 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 56 об.; Кондакова Е. А. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 124; Лившиц З. С. Дневник. Цит. по: Будни подвига. С. 54 (Запись 22 марта 1942 г.). Одна из блокадниц рассказывала, как оберегала дрова, вынесенные из подвала: «Я побежала во двор, опасаясь, что на наши дрова найдутся желающие… Перетаскивать поленья по одному означало на какое-то время потерять остальные из виду. Оставалась одна возможность – передвигать всю кучу, перекатывая поленья» (Максимова Т. Воспоминания о ленинградской блокаде. С. 43).


[Закрыть]. Расхищали и личные библиотеки, иногда прямо на развалинах разбомбленных домов[184]184
  См. материалы архивных документов о приобретении ГПБ бесхозных библиотек (Публичная библиотека в годы войны. С. 289, 298, 300, 303, 307); письмо Н. К. Чуковского К. И. Чуковскому. 3 апреля 1942 г. (Чуковский Н. О том, что видел. М., 2005. С. 606).


[Закрыть] – и не только для растопки печей, но также из-за возможности выгодно сбыть книги: спрос на них не исчезал даже во время блокады. Во время пожара в Гостином дворе задержали несколько десятков человек, у них отобрали одеколон, мыло, зубной порошок[185]185
  Стенограмма сообщения Короткова В. В.: НИА СПбИИ рАН. Ф. 332. ОП.1.Д.69.Л. 20.


[Закрыть]. Воровали и те, кого посылали разбирать завалы, в частности «ремесленники». «После этих раскопок один мальчик притащил галоши», – сообщил замполит школы ФЗО В. П. Былинский[186]186
  Стенограмма сообщения Былинского В. П.: Там же. Д. 22. Л.)5.


[Закрыть]. Это происходило у всех на виду – что же говорить о тех случаях, когда не удавалось проследить за каждым.

Расхитителями чужого имущества нередко считали управдомов (управхозов), дворников и соседей, и для этого имелись основания[187]187
  На это обращал внимание, пользуясь данными статистических сводок, начальник Управления милиции г. Ленинграда Е. С. Грушко (Стенограмма сообщения Грушко Е. С: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. Оп. 1. Д. 34. Л. 9).


[Закрыть]. Обычно такие действия совершались осторожно. Управдомы и дворники опечатывали квартиры не только эвакуированных (и здесь было чем поживиться)[188]188
  См. воспоминания В. Г. Левиной: «Наша тетка, потерявшая площадь в нашей квартире и поселившаяся временно у нашей дворничихи, увидела у нее наши вещи» (Левина В. Г. Я помню… Заметки ленинградки. СПб., 2007. С. 91).


[Закрыть], но и умерших – а вот в этих случаях можно было даже обогатиться. В. М. Глинка с присущей ему пластичностью рассказал об одном из таких управдомов: «Как-то, когда мне случилось быть свидетелем того, что она выносит из соседней, вымершей начисто квартиры чемоданы и узел, она бросила мне, очевидно, на всякий случай: „В кладовую несу, чтобы в собес сдать“. Квартиру опечатали. Ни о каком собесе тогда и речи быть не могло»[189]189
  Глинка В. М. Блокада // Звезда. 2005. № 1. С. 183. О краже дворниками вещей в опустевших квартирах см.: Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 456.


[Закрыть]. Иногда, когда скрыть хищения в чужих квартирах было трудно, управдомы делились частью присвоенного имущества с другими жильцами, – тем больше была уверенность, что последние не скажут об этом властям[190]190
  См.: Память о блокаде. С. 110.


[Закрыть]. Возможен был и другой вариант: соседи, обворовывавшие чужие квартиры, действовали при попустительстве, едва ли бескорыстном, управдомов[191]191
  См. комментарий З. С. Лившица, узнавшего о том, что соседи взламывают и обворовывают квартиры: «Все это происходит на глазах у управдомов, у которых рыльце солидно в пушку» (Лившиц З. С. Дневник. С. 54).


[Закрыть].

Еще одним источником наживы стало утаивание управдомами и дворниками сведений о смерти или эвакуации квартирантов. Это давало возможность получать по их «карточкам» продукты для себя. Пользовались и «карточками» тех жильцов, которые, опасаясь наказаний, возвращали их сразу, как только наступала смерть их родных. Иногда управдомы, сговорившись с дворниками, даже получали «карточки» на вымышленных лиц[192]192
  Павлов Д. В. Ленинград в блокаде. С. 207; Аверкиев И. А. [Стенографическая запись воспоминаний] // Оборона Ленинграда. С. 489; Интервью с С. П. Сухоруковой. С. 178; Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 482, 484.


[Закрыть].

3

Пожалуй, самым страшным по своим последствиям правонарушением во время блокады являлась кража продовольственных «карточек». Их замена на новые была обставлена громоздкими бюрократическими ритуалами, участвовать в которых истощенные люди часто не могли. Она сопровождалась унизительной проверкой и осуществлялась крайне медленно; о равноценной компенсации за утраченные «карточки» не было и речи. До выдачи новых документов редко кто доживал, если не было возможности еще где-то подкормиться.

Часто «карточки» воровали, пользуясь скоплением горожан – обычно в булочных, магазинах, лавках[193]193
  Н. П. Заветновская – Т. В. Заветновской. 31 декабря 1941 г.: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 32 об.; Воспоминания Травкиной Зои Сергеевны о блокадном Ленинграде: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. Оп. 1. Д. 149. Л. 3; Воспоминания о блокаде Ленинграда Александры Ивановны Узиковой (Костиной) // Испытание. С. 31; Н. С. Блинова – В. X. Вайнштейну: ОПИ НГМ. Р-20. Оп. 2. Д. 156. Л. 2.


[Закрыть]. У некоторых похищали «карточки» не один раз[194]194
  Ригина Т. Д. Карельское студенческое братство // Откуда берется мужество. С. 38.


[Закрыть] – возможно, высматривали в толпе наиболее изможденных, еле передвигавшихся людей. У одного из блокадников даже украли карточки, когда он упал в булочной в обморок[195]195
  Глазомицкая Е. М. Дневник секретаря парткома фабрики «Рабочий». Цит. по: Бочавер М. А. Это – было: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 7. Л. 92.


[Закрыть]. При этом иногда действовали очень дерзко – как вспоминал Е. С. Коц, «вытаскивали чуть ли не на глазах… все карточки, мои, мамины… все столовые талоны»[196]196
  Коц Е. С. Эпизоды, встречи, человеческие судьбы // Публичная библиотека в годы войны. С. 191.


[Закрыть]. Воровали и продукты, особенно в трамваях, а также во время эвакуации, при посадке в вагон, когда в страшной давке нельзя было усмотреть за всей поклажей, вывозимой из дома[197]197
  См.: Ильина И. От блокады до победы. С. 183; Терентьеев-Катанский А. Неразорвавшийся снаряд // Нева. 2001. № 1 С. 216; Котов С. Детские дома блокадного Ленинграда. СПб., 2002. С. 170; Грязное Ф. А. Дневник. С. 119 (Запись 24 ноября 1941 г.); Грязное А. А. Дневник. С. 55, 68 (Записи 2,17 декабря 1941 г.).


[Закрыть].

Признаком распада нравственных норм в «смертное время» стали нападения на обессиленных людей: у них отнимали и «карточки», и продукты[198]198
  См. записи в дневнике Н. П. Горшкова 5 января 1942 г. («грабители, пользуясь тьмою, вырывали хлеб из рук выходящих из булочной и скрывались в темноте») и 12 января 1942 г. («Все чаще случаи бандитизма – отнимают из рук хлебные и продуктовые карточки… пакеты у выходящих из булочных и магазинов») (Блокадный дневник Н. П. Горшкова. С. 55, 62). «Тьмой», по свидетельству Д. С. Лихачева, пользовались и грабители в столовой: «Коптилку внезапно тушили и воры хватали со стола… талончики и карточки» (Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 470); см. также: Кросс Б. Б. Воспоминания о Вове. История моей жизни. СПб., 2008. С. 50; Воспоминания о блокаде Ленинграда Александры Ивановны Узиковой (Костиной) //Испытание. С. 33; Загорская А. П. Дневник. 23 марта 1942 г.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. Оп. 1. Д. 47. Л. 33.


[Закрыть]. Чаще всего это происходило в булочных и магазинах[199]199
  По свидетельству М. С. Коноплевой, «хулиганство дошло до того, что в булочные присылают вооруженную охрану» (Коноплева М. С. В блокированном Ленинграде. Дневник. 16 января 1942 г.: ОР РНБ. Ф. 368. Д. 2. Л. 4). Такие случаи, видимо, были редки – о них молчат другие блокадники. Примечательно, что охрану в той булочной, где получала хлеб М. С. Коноплева, сняли на следующий день – «охранниками» была похищена буханка хлеба (Там же.).


[Закрыть], когда видели, что покупатель замешкался, перекладывая продукты с прилавка в сумку или пакеты, а «карточки» в карманы и рукавицы. Нападали грабители на людей и рядом с магазинами. Нередко голодные горожане выходили оттуда с хлебом в руке, отщипывая от него маленькие кусочки, и были поглощены только этим, не обращая внимания на возможные угрозы. Часто отнимали «довесок» к хлебу – его удавалось быстрее съесть[200]200
  См.: Давидсон А. Б. Первая блокадная зима. Воспоминания//Отечественная история и историческая мысль в России XIX–XX веков. СПб., 2006. С. 544; Воробьева Л. И. Лунные ночи войны // Откуда берется мужество. С. 77; Жилинский И. И. Блокадный дневник // Вопросы истории. 1996. № 5–6. С. 26 (Запись 16 января 1942 г.)


[Закрыть]. Жертвами нападений являлись и дети. У них легче было отнять продукты[201]201
  «Сегодня говорили о многих случаях кражи продуктовых и хлебных карточек у женщин и, в особенности, у малолетних, посланных матерями в булочную или магазин» (Блокадный дневник Н. П. Горшкова. С. 72 (Запись 4 февраля 1942 г.); «Сегодня на Знаменской улице… молодая женщина вырвала хлеб из рук мальчика лет десяти, который только что получил его в… булочной. Женщину задержали. Она мотивировала свой поступок необходимостью накормить своих голодных детей» (Блокадный дневник А. И. Винокурова. С. 247 (Запись 8 февраля 1942 г.)). К. А. Каратаева вспоминала, как в магазин она ходила вместе с сестрой, поскольку «хлеб могли вырвать мальчишки» (Каратаева К. А. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 110); см. также: Лисовская В. М. [Запись воспоминаний] // Там же. С. 156.


[Закрыть].

Грабили иногда столь ловко и профессионально, похитители так внезапно появлялись и быстро исчезали, что можно усомниться, все ли из них являлись «дистрофиками». Отчасти это относится и к массовым грабежам. Какой-то элемент организации, пусть и примитивной, здесь, конечно, отрицать нельзя. Нужно было хотя бы на время сплотить разношерстную толпу, направить ее действия в определенное русло, придать им необходимую жесткость и смелость.

«На нашей машине в 6 часов утра вывозили хлеб с хлебозавода. При выезде из ворот в кузов машины прыгнуло пять человек… Григорьев [шофер. – С. Я.] остановил машину и, как он рассказывает, точно из-под земли выросла толпа человек в пятьдесят, которая набросилась на хлеб… Успели растащить около 100 кг хлеба», – записывала в дневнике 20 января 1942 г. И. Д. Зеленская[202]202
  Зеленская И. Д. Дневник. 20 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 56.


[Закрыть]. По тому же весьма простому сценарию осуществлялись и другие массовые грабежи[203]203
  «За последние дни наблюдаются факты, когда отдельные граждане, собравшиеся группами, расхищают во время доставки его с хлебозаводов по булочным на санках и тележках» (Справка начальника городского управления милиции П. С. Попкову. 30 января 1942 г. // Ленинград в осаде. С. 420); «Вчера на Разъезжей ул. вечером в темноте с подводы на ходу было расхищено несколько ящиков с буханками хлеба нападавшими подростками, женщинами и мужчинами» (Блокадный дневник Н. П. Горшкова. С. 60 (Запись 15 января 1942 г.). См. также Левина Э. Г. Дневник. С. 150 (Запись 27 января 1942 г.).


[Закрыть]. Вряд ли шофер мог скрупулезно пересчитать такое количество грабителей (да и не имел он для этого времени) и не исключено, что от него ждали соответствующих оправданий – но слаженность действий нападавших была налицо. Обычно же в коллективных ограблениях всегда проступают черты стихийных импровизаций. И не случайно почти все грабежи произошли в январе 1942 г., особенно в третьей его декаде, тогда из-за аварий на трубопроводах (что, кстати, можно было предугадать) прекратилась подача воды на хлебозаводы и они остановились. Попрятавшиеся куда-то в эти дни (27–29 января 1942 г.) «ответственные работники» занимались спасением горожан лишь в той мере, чтобы не выглядело предельно наглым их бездействие во время беспримерной эпидемии массовых смертей.

«Часть хлеба потоптана ногами» – это случилось при разгроме «толпой народа» магазина № 8 Приморского райпищеторга (РПТ)[204]204
  Докладная записка начальника управления продорганами Ленинграда П. С. Попкову. 15 января 1942 г. // Ленинград в осаде. С. 419.


[Закрыть]. Тогда похитили 50 кг хлеба; было арестовано 24 человека[205]205
  Докладная записка начальника управления продорганами Ленинграда П. С. Попкову. 15 января 1942 г. // Ленинград в осаде. С. 419.


[Закрыть]. Где уж тут говорить об «организации» – этот «потоптанный» хлеб лучше прочих свидетельств воссоздает картину беспорядочного, эмоционального и импульсивного движения доведенных до отчаяния в бесконечных очередях голодных людей, возможно впервые за несколько месяцев державших в руках целую буханку хлеба. В разгромах магазинов № 97 Красногвардейского РПТ и № 12 Ленинского РПТ в январе 1942 г. стихийность заметна в самой последовательности действий разъяренной толпы – сломали прилавок, бросали кирпичи, ворвались в кладовую[206]206
  Там же. См. воспоминания инженера В. И. Якушева о событиях конца января 1942 г.: «Незадолго до окончания рабочего дня привезли хлеб. Хватило не всем… Не получившие хлеба начали погром в булочной» (Якушев В. И. Из воспоминаний о жизни в блокадном Ленинграде. С. 295).


[Закрыть]. Это не те грабители, которые нападали на машины и в мгновение ока исчезали в темноте. Это те, кто, отстояв несколько часов в очереди на лютом морозе, возмущались, увидев пустой магазин, те, кто требовал выхода заведующих в зал и гневно реагировал на их объяснения, кто хотел проверить, не лгут ли они, и взламывал подсобные помещения, ища в них хлеб[207]207
  Такие случаи были редкими, но отрицать их нельзя. В. Шулькин утверждал, что «не видел ни сам и ни разу не слышал о нападениях на продавцов» (Шулькин В. Воспоминания баловня судьбы. С. 152–153), но прочитать об этом можно было в «Ленинградской правде» в январе 1942 г. В сообщении «В военном трибунале» говорилось о расстрелах нескольких человек за нападение на продуктовые магазины (отклики блокадников на эту публикацию см.: Блокадный дневник Н. П. Горшкова. С. 59 (Запись 14 января 1942 г.); Ходорков Л. А. Материалы блокадных записей. 17 января 1942 г.: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1-р. Д. 140. Л. 14). О погромах в булочных см. также: Стенограмма сообщения Туркова И. В.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. Оп. 1.Д. 128. Л. 7 об.


[Закрыть].

4

Не составляло особого труда вглядеться и в лица многих из тех, кто нападал на покупателей в булочных и магазинах. Истощенные, они не могли далеко уйти. Обычно это были дети и подростки[208]208
  См. информационную сводку оргинструкторского отдела ГК ВКП(б) А. А. Жданову 4 января 1942 г.: «Особенно тяжелое положение оставшихся без родителей 14–15 летних подростков. В детские дома их не принимают. Дети толпятся около магазинов и булочных, вырывают хлеб и продукты из рук покупателей» (Ленинград в осаде. С. 414).


[Закрыть]. Их родные или погибли, или не могли заботиться о них – а паек хлеба для детей и иждивенцев означал медленную смерть, если не было возможности что-то продать, обменять или выпросить. Они никому не были нужны. У них не имелось иного пути, как идти к булочным и магазинам. Кто-то просил милостыню, кто-то, отчаявшись ее получить и не имея сил больше терпеть, нападал на таких же истощенных прохожих.

Уйти, отняв хлеб, удавалось не всем. «Оба они бежали на ватных ногах» – такими увидел «парнишку лет пятнадцати» и ограбленную им пожилую женщину Л. Разумовский[209]209
  Разумовский Л. Дети блокады. С. 40.


[Закрыть]. Свидетельницей другой сцены стала В. Б. Враская: «Я шла по Литейному и увидела, что… молодой парень выхватил у женщины кусок хлеба, который та несла в руке»[210]210
  Враская В. Б. Воспоминания о быте гражданском в военное время: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 26.


[Закрыть]. В. Б. Враская заметила, как он торопился его съесть, поскольку «от побоев уйти он не был в состоянии»[211]211
  Там же.


[Закрыть].

Отнятый хлеб обычно съедали сразу[212]212
  Интервью с А. Г. Усановой // Нестор. 2003. № 6. С. 251; Акромов Д. П. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 8; А. И. Винокуров рассказывал о пятнадцатилетнем мальчике, отнявшем хлеб и задержанном прохожими: «Ухитрился его съесть в то время, когда его вели к милиционеру» (Блокадный дневник. А. И. Винокурова. С. 243–244).


[Закрыть]. Б. Капранов писал в дневнике в декабре 1941 г. о девушке, выхватившей хлеб в магазине: «…Стала в углу жадно есть. Продавщица ее стала ругать и бить. Но она только и отвечала: «Я голодна, я хочу есть»»[213]213
  Капранов Б. Дневник. С. 42 (Запись 15 декабря 1941 г.).


[Закрыть]. Другие очевидцы расправ никаких оправданий похитивших продукты не приводят. В жуткой сцене, когда кусок хлеба пытались вырвать из окровавленного рта, им было не до слов. Ни объяснений, ни извинений: крики ограбленных, плач избиваемых. «Мальчишки, особенно страдавшие от голода… бросались на хлеб и сразу начинали его есть. Они не пытались убежать: только бы съесть побольше, пока не отняли. Они заранее поднимали воротники, ожидая побоев, ложились на хлеб и ели, ели, ели», – вспоминал Д. С. Лихачев»[214]214
  Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 471. Ср. с записками В. Петерсона: «Однажды я видел, как на улице около нашего дома били парня. Он выхватил из рук женщины, выходившей из булочной, пайку хлеба и упал на снег. Усталые, обессиленные люди пинали его ногами, а он лежал ничком в снегу и жевал, жевал, жевал.» (Петерсон В. «Скорей бы было тепло». Воспоминания о первой блокадной зиме // Нева. 2001. № 1. С. 172).


[Закрыть]. Таких свидетельств много, и не только о подростках, но и людях разного возраста[215]215
  Приведем некоторые из них: «Булочная. Женщина получила 200 грамм хлеба. Отходит от прилавка. Истощенный мужчина лет 35 вырывает хлеб. Отвернулся в сторону. Согнулся, жадно поедает хлеб. Его бьют. Он молчит и продолжает жевать.» (Ходорков Л. А. Материалы блокадных записей. 12 января 1942 г.: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1-р. Д. 140. Л. 13); «Один раз на раздаче хлеба мужчина прямо с весов схватил хлеб и начал его есть, его женщины били, а он закрылся руками и ел» (Лисовская В. М. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 156–157); «Продавщица подает полбуханку хлеба с довеском и вдруг из-за нашей спины протягивается рука и хватает наш хлеб! Мы рыдаем, вся очередь набрасывается на парнишку… Очередь его бьет, но он, не обращая на это внимания, продолжает жевать хлеб» (Гусарова М. А. Мы не падали духом // Откуда берется мужество. С. 96). «Я сам видел, как в магазине… у одной получившей от продавщицы хлеб… молодой приличный человек схватил довесок и тут же его… стал жевать; женщина его начала бить, он согнулся, продолжая молча жевать…» (Жилинский И. И. Блокадный дневник // Вопросы истории. 1996. № 5–6. С. 26 (Запись 16 января 1942 г.). См. также: Стенограмма сообщения Скворцова М. И.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. Оп. 1. Д. 110. Л. 12; Лившиц З. С. Дневник. С. 174; Интервью с Л. П. Власовой // Нестор. 2003. № 6. С. 81.


[Закрыть].

Вот обычная сцена. Кто-то замешкался, получая паек. Рядом стояла «щупленькая и изможденная» 12-летняя девочка. Она «буквально коршуном подлетела к прилавку, схватила хлеб… и моментально выскочила на улицу… Девочка, как клещами, вцепилась в хлеб, на ходу отрывая куски и, не жуя их, глотала. С нее сорвали платок, били ее с остервенением, чем попало»[216]216
  Игнатович З. А. Очерки о блокаде Ленинграда: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 26. Л. 29.


[Закрыть].

Хлеб был съеден весь, неостановимо, с лихорадочной быстротой. Похоже, она даже не чувствовала побоев[217]217
  «Девочка же не обращала никакого внимания на побои и собравшуюся толпу» (Там же. Л. 29–30).


[Закрыть] – лишь бы не отняли, лишь бы удалось отщипнуть одну, вторую крошку… Вероятно, боль, стыд от унижения, страх побоев пришли позднее, когда на миг ослабело это жуткое, давящее чувство голода: «Девочка каким-то маленьким комочком повалилась на мокрую мостовую и безутешно заплакала»[218]218
  Там же. Л. 30. Ср. с рассказом блокадницы о мальчике, с которым она училась в школе: «Он и не убегал даже. Упал возле стены на корточки и есть, и ест…. Вся очередь набросилась. Продавщица рассказывала – крючком он согнулся. Голову в плечи втянул, буханка между коленками зажата. Его бьют, а он и ударов не слышит – ест. Почти всю буханку сжевать успел» (Суслов В. 50 рассказов о блокаде. СПб., 1994. С. 86).


[Закрыть]. Так, свернувшись «комочком», было легче сносить новые удары. Так, слезами, можно было вызвать жалость у избивавших ее.

«Толпа разошлась». – Этот последний эпизод сцены передан сухо, отрывисто, словно все совершалось молча. Может, кто-то здесь и ощутил раскаяние и стыд – нашлись ведь в толпе те, кто пытался пресечь «бесполезное и безобразное избиение»[219]219
  Игнатович З. А. Очерки о блокаде Ленинграда. Л. 30.


[Закрыть]. О случаях самосудов с летальным исходом сведений нет. Порядок восстанавливался быстро, и, когда это было возможно, похитителей передавали милиции[220]220
  Капранов Б. Дневник. С. 42 (Запись 15 декабря 1941 г.); Лившиц З. С. Дневник. С. 174; Блокадный дневник А. И. Винокурова. С. 244 (Запись 25 января 1942 г.)


[Закрыть]. Избиение не являлось каким-то актом методично осуществляемой мести. Хотели только вернуть себе часть вырванного хлеба, не разбирая при этом средств и не держась цивилизованных приемов[221]221
  См. рассказ А. Г. Усановой о том, как у ее матери вырвали хлеб «ремесленники»: «Мама по горбушке стучит: „Отдай хлеб“. Он говорит: „А я съел“» (Интервью с А. Г. Усановой. С. 251).


[Закрыть]. Ставкой была жизнь. Действуя иначе, рисковали остаться без крошки и такого хлеба – окровавленного сырого месива. Убегавшего с чужим хлебом подростка женщины из стоявшей рядом очереди за молоком избивали бидонами[222]222
  Зеленская И. Д. Дневник. 15 декабря 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 43.


[Закрыть] – в хаосе драки брались за все, что подвернулось под руку.

Но и здесь мы видим тех, кто пытался защитить избитых. Они, услышав крик: «Бейте, чтобы он в следующий раз так не делал», просили: «Не бейте»[223]223
  Интервью с Л. П. Власовой. С. 81.


[Закрыть]. Может быть, их и не было много, но требовалась смелость, чтобы заступиться, да еще когда рядом плачет ограбленная женщина. Вот еще одно свидетельство, ценное тем, что принадлежало блокаднице, у которой мальчик вырвал ее паек. Она побежала за ним вместе с милиционером и заметила, где мальчик спрятался и как, плача, ел ее хлеб. Она пожалела его – толкнула за дверь. Он, ожидавший, возможно, худшего, даже укусил ее. Милиционер ушел, а мальчик, увидев, как женщина плачет, вернул ей хлеб[224]224
  Красюкова З. В. Из дневника памяти // Ленинградская наука в годы Великой отечественной войны. СПб., 1995. С. 102–103.


[Закрыть].

На первый взгляд этот рассказ может показаться даже приукрашенным и отражающим нормы этики более позднего времени. Но приведенные в нем подробности события, не нужные в том случае, если бы идеализировали себя, побуждают отнестись к нему с должным доверием. Чувство сострадания в позднейших рассказах о блокаде, вероятно, проступало более рельефно – это заметно при сравнении с дневниками военных лет. Но даже допуская и поправку на время, стоит предположить, что этот след милосердия остался в памяти людей не случайно. Обратим внимание на использование в мемуарах Д. С. Лихачева и В. Петерсона в одном предложении трех одинаковых слов при описании избиения: «ели, ели, ели», «жевал, жевал, жевал». Это признак особого переживания человеческой трагедии, для того чтобы передать эмоциональное напряжение, – одного слова кажется мало. И не могли помочь, и не могли смотреть, и не могли оправдать случившееся: «Как бедную… девушку били за хлеб… Мне было… жалко, я не знала, как мне помочь ей. Бьют, отняла у кого-то хлебушек то… Ее бьют! Ногами, я не могла смотреть! Она не выпустила… хлеб, пока не съела, как бы ее не били»[225]225
  Интервью с М. В. Васильевой // Нестор. 2003. № 6. С. 62.


[Закрыть].

5

И все-таки в рассказах об избиении тех, кто отнимал хлеб, мало сочувствия. Они обычно сдержанны, хотя редко кто из очевидцев расправ не обращал внимания на истощенность доведенных до отчаяния людей. Последних можно понять, но каково было их жертвам. И у них оставались такие же изможденные, все время просившие есть дети, не имевшие сил встать с постелей их родные и близкие. Возьмите любой блокадный дневник и увидите, с каким нетерпением ждали возвращения из булочных с хлебом. Рассчитывали, на сколько маленьких частей его надо поделить, чтобы дожить до следующего дня, как добавить к нему «черной хряпки», студня из клея и из ремней и сделать их сытнее, как обменять кусок хлеба на витамины для опухших, беззубых от цинги людей, как с выгодой отдать его за крохотную порцию масла или стакан молока для угасающего ребенка.

М. Пелевин вспоминал о семье Клеваничевых. Никто в ней не получал больше 125 г, кроме старшей сестры Аллы, которая, чем могла, поддерживала своих маленьких сестер. И те оживали, если видели, что она идет в булочную: «Когда Алла встает, то даже еле слышные ее шаги не оставляют никого в покое. Все просыпаются и молча провожают ее в путь. Вот дверь за ней закрывается и наступает напряженное ожидание»[226]226
  Пелевин М. П. Повесть блокадных дней.: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 36. Л.30–31.


[Закрыть].

Вырвут у нее хлеб – и куда ей идти, кого просить, что говорить тем, кто доверил ей «карточки», как утешить истощенных плачущих детей? «Дай, дай, дай!» – этот крик голодной больной девочки, ожидавшей, когда принесут ей детсадовский паек, запомнился одной из блокадниц на всю жизнь. «И такие страшные глаза у нее были» – выжить девочке не удалось[227]227
  Интервью с Г. Н. Игнатовой // Человек в блокаде. С. 243.


[Закрыть].

6

Еще одна скорбная деталь блокадного быта, мимо которой нельзя пройти, – мародерство. Мародерство даже на центральных городских улицах, а не только в глухих дворах, стало частью блокадной повседневности. «…Стаскивают с покойников шапки, сапоги, выворачивают карманы, воруют карточки продуктовые и все имеющиеся ценности», – этот фрагмент письма В. А. Заветновского дочери содержит с исчерпывающей полнотой перечень обычных тогда мародерских действий[228]228
  В. А. Заветновский – Т. В. Заветновской. 5 февраля 1942 г.: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 3 об. Ср. с воспоминаниями А. В. Смородиновой: «Если человек терял сознание, помощь ему не оказывали (как правило, это было… бесполезно), а хлеб забирали себе» (Смородинова А. В. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 221).


[Закрыть].

Ценнее всего были в это время продовольственные «карточки». Очевидцы тех дней не раз обращали внимание на неестественно разведенные и сведенные руки умерших. Возможно, рылись в одежде еще живых людей, тела которых позднее окоченели от мороза. Г. Кулагин увидел, что даже на сборном заводском пункте, куда приносили мертвых, у них были заломлены руки и выворочены карманы[229]229
  Кулагин Г. Дневник и память. С. 161.


[Закрыть].

«Почти все разуты», – такой деталью заканчивает он свое описание[230]230
  Там же.


[Закрыть]; ее отмечают и другие блокадники[231]231
  «Утром, на Пролеткульта, 9 – неуб[ранный] труп с голыми ногами» (Люблинский В. С. Бытовые истории уточнения картин блокады // В память ушедших и во славу живущих. Письма читателей с фронта. Дневники и воспоминания сотрудников Публичной библиотеки. СПб., 1995. С. 160 (Дневниковая запись 14 февраля 1942 г.); «На углу Серпуховской молодая женщина с голыми ногами» (Никольская В. Н. В очередях: ОР РНБ. Ф. 1037. Д. 907. Л. 10); «У нашего дома, у забора, лежит мертвая старуха, ноги босые» (Там же. С. 12). См. также: Михайлов Б. На дне войны и блокады. С. 54.


[Закрыть]. Снимали обычно валенки, шапки и пальто – для тех, кто месяцами жил в промерзших домах, они имели большую ценность[232]232
  А. И. Винокуров говорит об этом без всяких оговорок (см. Блокадный дневник А. И. Винокурова. С. 250 (Запись 28 февраля 1942 г.)). См. также запись в дневнике М. Тихомирова 8 января 1942 г.: «..Трупы, просто лежащие на улицах, не редкость. Они обычно без шапок и обуви» (Дневник Миши Тихомирова. С. 22).


[Закрыть]. Весной 1942 г., когда валенками стали реже пользоваться, брали и туфли[233]233
  См. запись в дневнике Л. А. Ходоркова 28 мая 1942 г.: «Труп женщины, кто-то успел снять туфли…» (РДФ ГММОБЛ. Оп. 1-р. Д. 140. Л. 24).


[Закрыть]. Снимали с мертвых и одежду, причем сообщавший об этом Б. Михайлов отметил, что воровали и те покрывала, в которых покойников выносили (вернее, выбрасывали) на улицу[234]234
  Михайлов Б. На дне войны и блокады. С. 50, 56; см. также Краков М. М. Дневник. 29 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 53. Л. 10.


[Закрыть].

И этим занимались не только тайком, ночью, под покровом темноты. Начальник штаба МПВО Куйбышевского района М. Г. Александров рассказывал, что возле морга лежало много тряпок, одеял, простыней – их заставляли снимать с трупов перед отправкой на кладбище. Он был потрясен тем, что «среди этих тряпок бродило несколько человек, которые выбирали себе более или менее пригодные тряпки»[235]235
  Стенограмма сообщения Александрова М. Г.: НИА СПбИИ РАН. Ф.332.0П.1.Д.2.Л.38.


[Закрыть]. Такое зрелище становилось привычным и, возможно, способствовало притуплению чувства брезгливости; голод и холод довершили дело. Говоря о «разувании» трупов, О. Гречина подчеркивала, что «никто не воспринимал это как мародерство и даже как-то одобряли смелость тех, кто может не дать добру пропасть»[236]236
  Гречина О. Спасаюсь спасая. С. 250.


[Закрыть]. Ее слова трудно подтвердить другими свидетельствами, но, скажем прямо, едва ли мародерство приобрело бы такой размах, если бы все относились к нему с неприязнью. И заметим, умерших людей обворовывали не только на улицах или в эвакопункте[237]237
  О таком случае рассказывал начальник эвакопункта Борисова Грива Л. С. Левин (Стенограмма сообщения Левина Л. С: НИА СПбИИ РАН. Ф.332.0П.1.Д.77.Л.8).


[Закрыть], но часто и на предприятиях, где, казалось, контроль за порядком был строже[238]238
  На заводе им. А. А. Жданова морг, где складывали трупы умерших рабочих, охранялся, поскольку «туда забирались живые люди и снимали с мертвых сапоги, одежду, что можно было» (Сеничев П. И. Ленинградский судостроительный завод им. А. А. Жданова в 1941–1943 гг. С. 163).


[Закрыть].

Примечательнее всего быстрота, с которой нередко действовали мародеры. «Однажды я заняла очередь за хлебом, его долго не везли и я ходила домой греться. Возле тропинки лежала мертвая женщина, вначале она была полностью одета – теплый платок, пальто, валенки, но по мере моего хождения туда и обратно ее постепенно раздевали. Сначала сняли валенки, потом пальто и юбку», – вспоминала М. И. Воробьева[239]239
  ВоробьеваЛ. И. Лунные ночи войны // Откуда берется мужество. С. 77.


[Закрыть]. О таком же случае говорит и М. Н. Котлярова[240]240
  «По пути прямо на улице лежали умершие – они были одетые, на обратном пути —…без шуб, без валенок» (Котлярова М. Н. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 127).


[Закрыть]. В различных районах, на разных улицах – один и тот же лейтмотив действий. Это определенно указывает на их неслучайность, хотя мы и лишены возможности оценить их масштаб. «Под воротами мертвая женщина, босая – утром она лежала в валенках», – записывает в дневнике 23 февраля 1942 г. Э. Г. Левина[241]241
  Левина Э. Г. Дневник. С. 158 (Запись 23 февраля 1942 г.).


[Закрыть]. А. М. Миронова, идя в ГорОНО, увидела тела двух молодых женщин, погибших во время обстрела. Возвращаясь через два часа, она заметила, что с них «сняли сапоги и пальто»[242]242
  Миронова А. Н. Дневник. 23 марта 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 69. Л. 14.


[Закрыть]. Об этом же свидетельствуют воспоминания секретаря парторганизации завода им. Сталина А. В. Смоловика: «Идешь в партком, смотришь, труп лежит. Позвонишь старику… он был у нас на заводе главным по уборке трупов. Пока тот подойдет, смотришь, труп… раздет – снята обувь и верхнее платье»[243]243
  Стенограмма сообщения Смоловика А. В.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. Оп. 1.Д. 113. Л. 14.


[Закрыть].

Какая-то не знающая осечки готовность без промедления, не стесняясь ничем, начать грабежи, говорит о многом. Сомнительно, чтобы этим занимался один и тот же человек, кем-то спугнутый и затаившийся – при любых обстоятельствах он бы управился быстрее. Чем больше одежды снимали с умершего, тем быстрее преодолевали и моральные запреты, и осознавали безнаказанность и обыденность совершаемого поступка. Может, кому-то трудно было оказаться здесь первым, но не исключено, что ставшее предельно открытым зрелище неостановимого мародерства делало участие в нем приемлемым и менее отталкивающим.

Кем были мародеры, выяснить сложно. Их редко удавалось поймать. Говорили иногда о группах «ремесленников» и этому отчасти можно верить, зная, как они жили и как шли, не стыдясь, на все, чтобы устоять[244]244
  См. сообщение заместителя директора завода им. Молотова Г. Я. Соколова: «Мы получили сведения, что 11 человек ремесленников нашего завода превратились в беспризорников: они не ночуют… в общежитии, ходят по столовым, воруют карточки у больных, по улицам ищут покойников, обыскивают их, забирают деньги и карточки, снимают сапоги…Они были грязные, имели массу насекомых, рваные, распухшие. Когда мы их поймали, они были совсем голодны и стали просить хлеба» (НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. Оп. 1. Д. 117. Л. 4 об.).


[Закрыть]. И. И. Жилинский обратил внимание на то, что дворники, сгоняя с крылец домов прохожих (их «отдых» часто кончался смертью и приходилось их хоронить), иначе относились к тем, кто был лучше одет: «Даже предлагают присесть на табурет»[245]245
  Жилинский И. И. Блокадный дневник // Вопросы истории. 1996. № 8. С. 3 (Запись 30 января 1942 г.).


[Закрыть]. И это, по его мнению, не случайно: «Ведь потом он его и разденет». Свидетелем таких сцен он не был (прямо об этом не пишет) и, возможно, это лишь его предположение, поскольку он видел, как «из морга на кладбище увозят голышами»[246]246
  Там же.


[Закрыть]. Но сам рассказ характерен, учитывая репутацию дворников. Они нередко обменивали и продавали явно чужие вещи. Мало кто знал, сняли ли их с мертвых или вынесли из квартир, откуда уехали эвакуированные и где погибли их жильцы – но все знали, что дворники обязаны были убирать трупы.

Не всегда ясно, обворовывали ли людей умерших или еще находившихся в состоянии агонии, и быть может даже кратковременного голодного обморока. Мародеры, опасаясь быть застигнутыми врасплох, едва ли имели время, чтобы понять, скончался ли упавший человек. Да и вряд ли это могло кого-то остановить, все требовалось делать быстро. В. М. Глинка откровенно в своих записках рассказал о том, чему был свидетелем, идя по Арсенальной набережной в декабре 1941 г. Он увидел, что шедший впереди него мужчина упал и не делал никаких движений. «А другой, встречный, остановился около упавшего, опустился на колени, стал расстегивать у лежавшего пуговицы на пальто и полез рукой за борт. Умиравший слабыми толчками отталкивал руки грабителя»[247]247
  Глинка В. М. Блокада. С. 178.


[Закрыть].

В. М. Глинку опередил шедший позади него красноармеец, отбросив мародера. Грабитель и его жертва лежали на снегу, еле шевелясь. Когда через «двадцать шагов» В. М. Глинка обернулся, он увидел, как мародер, словно паук, «опять навалился на умиравшего и роется в его карманах»[248]248
  Глинка В. М. Блокада. С. 178–179; ср. с записками А. А. Аскназий: «…Встречались лихие люди, способные отнять у ослабевшего человека карточку или кусочек хлеба или теплую шапку» (Аскназий А. А. О детях в блокированном Ленинграде: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 13).


[Закрыть].

Незаметнее всего было грабить на кладбищах, но до них не всякий, решившийся на мародерство, мог дойти. «Кладбища превратились в многотысячную свалку трупов… Все они ограблены», – записала в дневнике 1 марта 1942 г. И. Д. Зеленская[249]249
  Зеленская И. Д. Дневник. 1 марта 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 65 об.


[Закрыть], но, вероятно, ей трудно было удержаться от гиперболичности, вызванной сильным эмоциональным потрясением. Едва ли на каждый из этих тысяч трупов ей удалось взглянуть, хотя заметим, что граничившее с цинизмом неуважение к телам погибших вполне могло создать впечатление о процветавшем тут воровстве. Не исключено, что грабили и члены похоронных команд, ко всему быстро привыкавшие. По единичным свидетельствам трудно, правда, понять, считали ли они это мародерством или подготовкой трупов к захоронению. Обобрать трупы и им удавалось не всегда. На кладбищах работали сотни людей разных возрастов и профессий, их действия контролировали – о коллективном сговоре не могло быть и речи. Вероятнее всего, в большинстве случаев грабеж начинался еще до отправки покойных на кладбище. Условия для этого имелись: не охранялись даже места их массовых скоплений в черте города.

Изучая причины мародерства, всегда отмечаешь одно обстоятельство: грабеж мертвых не объяснить только борьбой за выживание. О продовольственных «карточках» и деньгах нет смысла спорить, – но так уж ли необходимы были пелены и одеяла с умерших? Что-то, конечно, несли на рынки для обмена – но много ли хлеба можно было по тогдашней блокадной шкале выменять на чулки? Возникает ощущение, что все это обусловлено не столько военным, сколько довоенным бытом. Есть свидетельства о том, как блокадники буквально со стоном решались нести одежду на продажу, как вспоминали при этом, сколько времени копили деньги на пальто или платье и как трудно это далось. Это чувство прошлой нищеты никуда не ушло. Не всякий (далеко не всякий!) мог снять платок с умершей – но соблазн был, он имел оправдание, и отрицать его бесполезно, особенно если учесть, сколь слабой являлась охрана правопорядка в «смертное время». И аргументы находили быстрее и легче, и на других, столь же озабоченных выживанием и часто не разбиравших средств, можно было не всегда оглядываться.

В грабежах, воровстве, обмане и мародерстве, являвшихся обычными признаками распада человеческой этики, принимали участие далеко не все горожане – а если быть точнее и принять во внимание совокупность не только прямых, но и косвенных свидетельств, то лишь малая их часть. Сами эти действия не являлись чем-то новым и не вызваны только лишь кошмарным блокадным бытом. Правонарушения подобного рода (разве что за исключением мародерства и грабежа хлебных подвод) были повседневностью и в довоенном и в послевоенном Ленинграде. В мирное время корысть и жадность удавалось подавить угрозами и репрессиями, а что можно было противопоставить стремлению блокадников избежать смерти? Страх наказания той же смертью? Верили, что может быть все сойдет с рук, если оказаться сильнее и проворнее своей жертвы, но точно знали, что умрут, не найдя иных источников пропитания, кроме кладбищенских пайков.