Текст книги "Свидетелей не оставлять"

– Молчи. Сиди тихо, – послышался надтреснутый голос. Глен почувствовал, как его шеи коснулось острое лезвие. – А то мне захочется надавить сильнее…

* * *

Глядя на собеседников, Кот пытался понять, что их принесло сюда, не является ли это хитрым ходом…

Кот был умен, проницателен и умел мыслить стратегически. Он пользовался уважением, но никогда не пытался взлететь слишком высоко, предпочитая удобные вторые роли. Раньше он имел доходную специальность – кидала. Обманывал людей при продаже и покупке автомашин, при сделках с чеками Внешпосылторга. Иногда сидел, выходил и принимался за старое. Когда пришла эпоха рэкета, он принял участие в создании первой серьезной организации, был правой рукой Батыя. Когда их прижал уголовный розыск, они спровоцировали в городе массовые беспорядки, власти ввели внутренние войска… На этом ребятки и сломали себе шею. Да еще схлестнулись с отпетым волком-одиночкой Академиком, который в качестве последнего аргумента в споре просто ухлопал Батыя и сам погиб в перестрелке с милицией.

Вообще авторитетам в городе не везет. Пару лет назад подполковник Крымов из областного угрозыска пристрелил другого крупного авторитета по кличке Важный. И ничего ему – работает начальником отдела в РУОПе… После истории с Батыем Коту дали статью за ношение огнестрельного оружия – больше ничего не смогли доказать, поскольку сам он предпочитал ничего не организовывать, а выступать в роли советчика. Он вышел через два года и понял, что все их перестрелки, разборки были просто детской игрой в войну по сравнению с тем, что творится сейчас. Бесконечная дележка, взлетающие на воздух автомашины, стрекот автоматных очередей, и – трупы, трупы, трупы. Все посходили с ума.

Положенцем, назначенным в город московскими авторитетами, был старый приятель Кота Дубровник. Кот и у него стал правой рукой, главным визирем. Жил вполне прилично, если не считать, что время от времени приходилось встревать в очередную кровавую разборку, которая превращала жизнь в ад.

Сейчас, похоже, может начаться очередное кровавое противостояние. Значит, надо будет залечь на дно, каждую ночь менять лежбище, не ступать и шагу без телохранителей и ждать, когда в окно влетит граната, или в квартиру ворвутся киллеры, или в тебя вопьется пуля, выпущенная снайпером. И узнавать о потерях. Некоторые не выдерживают такой жизни. Кот недавно получил письмо от своего приятеля, банкира крупной московской группировки. «Тебе хорошо жить в провинции – тихо, спокойно. У нас же тут тьму наших ребят извели. На одни похороны сорок тысяч долларов пришлось выделить. Эту войну мы выиграли, но, знаешь, иногда я думаю, а на черта мне все эти машины, девки, деньги? Послать бы все куда подальше, но для нас это исключено». Кот хорошо знал этого человека, он меньше всего походил на слабака и все-таки сломался.

Сейчас, глядя на Ашота Пазаряна и Анвара Джавадова, Кот старался понять, искренно их возмущение или они хотят подготовить себе позиции и развязать войну.

Встреча проходила в фешенебельном ресторане «Синий гусь», облюбованном коммерческой, административной и воровской элитой города. Здесь хороший оркестр играл классическую музыку, выступали известные артисты, в том числе народные и заслуженные, приезжавшие в город на гастроли звезды… Здесь даже был свой кордебалет. Но люди в большинстве посещали этот ресторан не ради наслаждения искусством. Здесь заключались сделки, обговаривались суммы взяток, завязывались полезные знакомства. Кроме того, сюда ходили других посмотреть и себя показать, поэтому завсегдатаи из кожи вон лезли, чтобы выставиться друг перед другом сверхдорогими нарядами, драгоценностями, машинами или таким застольем, какое могло поразить и видавших виды. Переплюнула всех молодая, взбалмошная, стервозного вида бабенка – жена главы областной администрации. Она заявилась в таких бриллиантах, за которые еще лет пятнадцать назад ее мужа сразу бы расстреляли без особых хлопот по статье о взятках в особо крупных размерах. Сын его учился в престижном американском колледже, куда отдавали своих детей только миллионеры. Сам городской голова просто горел на работе, напряженно размышляя, какие бы еще городские богатства загнать и что бы еще приватизировать. Вместе с местными и заезжими бизнесменами центр города они худо-бедно освоили, не позабыли и предприятия местной промышленности. Но когда подобрались к нефтеперерабатывающему заводу – самому лакомому, пожалуй, куску в области, – тут им так дали по рукам, что надолго отбили желание даже произносить слово «нефть». У этого корыта стояли такие люди, перед которыми глава администрации был просто мальчишкой, ворующим яблоки на чужом участке.

Место это было спокойное. Порядок в зале, сохранность автомашин на стоянке обеспечивала служба безопасности, состоящая в основном из бывших сотрудников милиции. Народ вел себя здесь более-менее прилично, скандалы возникали лишь изредка и гасились в зародыше. Последний дебош учинил начальник управления Госкомимущества, который, нарезавшись до зеленых чертей и окуная в бассейн с золотыми рыбками голову своего не более трезвого заместителя, истошно орал:

– Десять штук баксов за универмаг замылил, сволочь!

Дубровник и Кот были здесь дорогими гостями. Даже слишком дорогими – хозяин заведения платил им часть доходов. Ведь какие бы большие начальники у тебя ни гуляли, с какими бы милицейскими шишками ты ни здоровался за руку, они не защитят тебя от гранаты, брошенной к тебе в кабинет, не отвадят диких рэкетиров. Бандитам надо платить.

Оркестр еще не приступил к работе, в зале почти никого не было – лишь несколько заезжих бизнесменов, привыкших завтракать, обедать и ужинать только в роскошных кабаках. Медведь с гостями устроился в отдельном, обставленном мягкой мебелью, с телевизором и видеомагнитофоном кабинете. На столе стояли легкие закуски, шампиньоны в сметане, запеченная осетрина – фирменное блюдо «Синего гуся», несколько бутылок.

Джавадов и Пазарян были в дурном расположении духа и при всей их восточной вежливости выглядели весьма воинственно. Суть их претензий сводилась к следующему. В последнее время на рынке позабыли о былом спокойствии. Стали происходить неприятные вещи. Например, на Тофика и Яхшара напали в номере гостиницы, когда при них была выручка за рефрижератор фруктов, – заявились в номер семь человек, избили. Кто-то сдал милиции Джамала Магомаева, привезшего из дома два автомата. Азербайджанцев стали ловить около рынка и избивать. Наконец, вчера молодчики на машинах без номеров подкатили к рынку и учинили настоящий разгром – переворачивали лотки, били железными прутьями торговцев, несколько раз выстрелили вверх.

– Медведь, у нас договор, мы деньги платим. И пока что с выплатами не задерживали, – сказал Джавадов.

– Разве это деньги? – вздохнул Кот.

– Для вас, может, и не деньги, а мы люди небогатые, нам родных надо поддерживать, нашему государству на войну отстегивать. Тяжелые времена… – запричитал Джавадов.

– Верю, – кивнул Медведь. – Единственное, чего не понимаю, при чем здесь мы.

– Извини, Медведь, не сочти за невежливость, но мои аскеры на твоих грешат.

– Почему?

– А кто еще так круто забирать будет? Кроме того, несколько дней назад молодой парень учинил на рынке хулиганство, людей наших бил, лоток перевернул. Мы спросили – зачем, молодой, красивый, так плохо ведешь? А он говорит – я Медведя друг, не такой разбор еще вам устрою.

– Ничего себе, – присвистнул Медведь. – Он назвался?

– Паспорт записали. Семен Глинский.

– Глен, – покачал головой Кот. – Вот обнаглел.

– Непорядок это. Договор надо соблюдать. – Джавадов взял со стола бутерброд с осетриной и откусил кусок.

– Кот, пошли перекурим, – предложил Дубровник.

– Пошли.

Они спустились в зал и уселись за свободный столик. Тут же подскочил услужливо кланяющийся официант:

– Что желаете-с?

– Ничего, сынок. – Медведь отослал его взмахом руки. – Слушай, Кот, нам конфликты с азербайджанцами нужны?

– Пожалуй, нет.

– Совсем не нужны. Меня вполне устраивает договор. Деньги они платят приличные. Ставить рынок на уши нам резона нет.

– Мы и не ставим.

– Но кто-то ставит. Интересно, кто?

– А чего тут гадать? Кувалда. Он давно свой жадный глаз на рынок положил. Давно разговоры шли, что он собирается наезд на него устроить. Вот и устроил вчера.

– И даже не спросил.

– А чего ему спрашивать? Он совсем неуправляемым становится. Купил пять автоматов Калашникова, импортные радиостанции, разбил свои бригады на экипажи. Боевиков насмотрелся.

– А Глен что, с ним спелся?

– Может, и спелся. Эти два психа друг дружке понравятся.

– Что делать будем? – спросил Медведь.

– Надо Кувалду к порядку призывать, пока он совсем от рук не отбился. Скоро он в общак платить перестанет. А потом нам кровь пустит.

– Приструним. Только сил маловато.

– Может, с Анваром договоримся?

– Чтобы шелест у братвы пошел, что мы черным продались?

– Братва знает, что Кувалда отмороженный. Если мы его даже вглухую уделаем, все только спасибо скажут.

Кот с Медведем вернулись в кабинет.

– Ну как, покурили? – спросил Анвар Джавадов.

– Покурили. – Медведь грузно уселся на диван, который заскрипел под его тяжестью. – По коньячку?

Разлили по рюмкам «Ахтамар». Выпили.

– Значит, так, – рубанул Медведь. – Мы в этих делах не подвязаны.

– Я рад, – саркастически усмехнулся Пазарян.

– Повторяю, это не мы. Кувалда со своими ребятишками шалит. Знаете такого?

– Вот шакалья душа! – ахнул Анвар.

– Мы ему посылаем весточку с подарком. Назначаем штраф в пятнадцать тысяч за ущерб, пять наши – за помощь. Деньги невелики, но на большее буча на рынке не тянет.

– А что Тофика ограбили и Магомаева с автоматами милиции сдали?! – горячился Анвар.

– Это еще вопрос – есть ли тут Кувалды вина. Если узнаем – отдельный разговор будет.

– Ладно, годится, – вздохнул Анвар. – А если он не согласится деньги отдать? Он упрямый, как осел моего дедушки.

– Тогда забиваем ему стрелку. Разборы будут. Тебе, Анвар, придется своих людей подключить.

– Будем вместе? – недоверчиво произнес Анвар.

– Вместе.

– Мы люди мирные. Но если с твоими парнями – так и городскую милицию возьмем.

– За дружбу! – Кот поднял рюмку с коньяком.

– За долгую дружбу, – добавил Анвар.

…В пять утра во дворе дома по улице Машиностроителей ухнул взрыв, от которого повылетали стекла в окнах двух нижних этажей. Время было раннее, поэтому никто из людей не пострадал. Зато синяя автомашина «Ауди», принадлежавшая серебряному призеру Европы по боксу Анатолию Куванову, превратилась в груду металлолома.

В семь утра позвонил Медведь, выразил сочувствие в связи с потерей ценного имущества и намекнул на убытки, причиненные подопечными Куванова азербайджанцам. Пятнадцать тысяч за возмещение ущерба – сумма не такая большая, чтобы из-за нее огород городить. Кувалда в бешенстве заорал, что ничего платить не собирается. Тогда Медведь намекнул, что его братва совершенно неожиданно спелась с черными и он едва удерживает их от суда Линча. Военное соглашение с кавказцами было совершеннейшим свинством. Но Кувалда понимал, что, если дойдет до дела, он не сможет противостоять такому блоку. Кроме того, в его планы пока не входило рвать отношения с положенцем. И Кувалде ничего не оставалось, как уверить в том, что деньги он отдаст, и поразмыслить о том, где достать новую машину. Ничего, и с Медведем, и с черными он посчитается потом. Будет еще и на его улице праздник, а на их – похороны. Доходили слухи, что акции Медведя в Москве в ближайшее время могут резко покатиться вниз. В один прекрасный день он, Кувалда, наберется сил и прихлопнет его как муху. И никто слова не скажет.

…Червяк и Сержант терпеливо дождались Глена у его гаража и доставили к Медведю.

– На тебя жалуются, Глен, – сказал Медведь холодно.

Глен зябко передернул плечами. Откуда они могли так быстро узнать, что он взял квартиру Амперяна? Хотя, может, его притащили сюда по какому-нибудь другому поводу.

– Кто жалуется?

– Чернота.

Значит, все-таки Амперян… А в конце концов, ну и что? Где это видано, чтобы положенец запрещал братве работать? А деньги в общак сдать – пожалуйста. Правда, что ребенка зажигалкой жгли – это перехлест, но кто сейчас на такие мелочи смотрит? Сегодня не карманники на зоне в почете, а мокрушники.

– На что жалуются?

– Кто тебя надоумил устроить дебош на городском рынке?

– На рынке дебош? Кто надоумил? – удивился Глен.

– Не бойся, ничего тебе не будет, – почти ласково произнес Кот. – Скажи, это тебя Кувалда надоумил?

– При чем здесь Кувалда?

Кот с Медведем переглянулись. Кот пожал плечами. Похоже было, Глен говорил правду.

– Значит, бакланишь в одиночку? – сказал Медведь. – Решил статью о хулиганстве освоить?

– При чем тут это? Чурка поганая нашу женщину оскорбила. Терпеть, что ли?

– Расскажи поподробнее.

Глен рассказал все, как было, умолчав лишь про Брендюгина и Барабанова.

– Совсем абреки охамели, – заключил он свой рассказ. – Что я, по жизни не прав, что ли?

– Может, и прав. Только зачем ты моим именем прикрываешься?

– Потому что они только тебя и боятся. Иначе забили бы до смерти. По полу бы размазали.

– Ты вообще чем сейчас занят?

– Воспоминаниями о доброте вашей душевной живу. Твоими стараниями меня теперь ни к одному делу не подпускают. Придется в другие края на работу подаваться.

– А чего ты хотел? Скажи еще спасибо.

– Спасибо, – произнес Глен с таким выражением лица, что наблюдательному Коту стало не по себе.

– Ты не слышал, кто хату Ашота Амперяна на Малой Кузнецкой сделал?

– Кто это такой? – Глен старался, чтобы голос его не подвел.

– Фирмач-армянин. Под моим крылышком.

– Понятия не имею.

– Узнаешь – свистни. В долгу не останусь. – Медведь помолчал. – И запомни: еще раз моим именем прикроешься – костей не соберешь. Понял?

– Чего тут не понять.

Когда Глен ушел, Кот сказал:

– У этой ящерицы что-то на уме. Мы с ним еще нахлебаемся. Пришить бы его – намного спокойнее будет.

– Пока не за что, – возразил Медведь. – По тому долгу он заплатил. Мы же не можем беспредел разводить. Кроме того, кому он нужен, если не при делах. Вон с Кувалдой проблемы так проблемы.

– Надо было Глена мочить. Хотя, может быть, еще все впереди, – твердил свое Кот.

У него были нехорошие предчувствия касательно Глена, но он никак не мог облечь их в слова, понять, что же его смущает. Он всерьез начинал подумывать о том, как бы сделать так, чтобы Глен исчез с этого света…

Глен же, сидя в машине, думал о том, как хорошо смотрелся бы этот зоопарк – Кот и Медведь – в гробу.

Приехав домой, Глен снял трубку и набрал номер с визитной карточки, которую дал Альтшуллер. Ему ответил хорошо поставленный голос.

– Слушаю вас.

– Мне, пожалуйста, Николая Геннадиевича Слепцова.

– Я к вашим услугам.

– Мне дал ваш телефон Яков Моисеевич. Это Семен Глинский.

– Он говорил мне о вас. Хотелось бы встретиться.

– Когда, где?

– Сейчас подумаем…

* * *

Дом был стар и казался живым. В поскрипывании рассохшихся досок чудилось старческое кряхтенье, в шорохе сквозняков – едва слышное дыхание. Хозяйка дома тоже была стара. Она понимала, что дом, срубленный еще в начале века ее дедом, ненадолго переживет ее. Умирала и деревня. Она стояла посреди болот, вдали от шоссейных дорог, и поэтому не слишком интересовала горожан, которые в последнее время ринулись на сельские просторы.

В деревне оставались лишь четыре дома с древними старухами, существование которых поддерживали изредка наезжавшая автолавка да тракторист Колька, работающий в колхозе и привозивший оттуда периодически хлеб, масло, сахар, чай. Остальные дома уже умерли. Их почерневшие, покрытые мхом трухлявые скелеты тлели и рассыпались от дождей, ветра. Оконные проемы чернели пустыми глазницами черепов.

Ночь – тяжелое время для стариков, будь то люди или дома. Именно тогда понимаешь, что жизнь, казавшаяся в молодости бесконечной, пролетела как сон. Что настоящее уныло и полно боли. А будущее? Сколько его осталось, этого будущего?

Ночь выдалась тихой, тонкий серп луны висел на звездном небе, почти не давая света. Тетя Дуся не могла заснуть уже которую ночь и думала, что зажилась на этом свете. Она устала, но ей все-таки хотелось еще пожить. Ее не держала жизнь. Но пугала смерть. Что за ее порогом? Как рассудит господь? Как воздаст за добродетели и за грехи ее? А были и добродетели, и грехи, как и у всех людей.

Полусон-полубессонница, возникающие в сознании образы людей, которых она знала когда-то. Муж, не вернувшийся с Великой Отечественной. Сын Сева, оставшийся лежать где-то в горах Афганистана. Четверо сынов, поселившихся в разных городах, – она их почти не видела в последние годы.

Собачий лай, шум мотора, хлопанье дверей. Тетя Дуся давно балансировала на грани яви и сна и не всегда могла отличить одно от другого. Наконец она поняла, что стук распахиваемой двери, грубые мужские голоса – это наяву.

О большом мире, о том, что в нем творится, тетя Дуся имела самое общее представление. Знала, что на русскую землю пришла беда, слышала, что люди посходили с ума, стали злыми и творят страшные дела. Теперь этот безжалостный, стальной мир, похоже, ворвался и в ее мирок…

Луч фонаря высветил стол, покрытый потертой клеенкой, на которой стоял закопченный чугунок и лежала алюминиевая ложка. Ящики большого рассохшегося буфета были без ручек. Хозяйка дома съежилась на лежанке под засаленным лоскутным одеялом.

Их было четверо из того, другого мира – молодых, уверенных в себе, принесших в затхлую атмосферу избы запах кожаных курток, табака и бензина. Казалось, с их приходом изба наполнилась осязаемой, плотной, упругой энергией.

То были Глен, Гусявин, Брендюгин и Снайпер. Быстренько оглядевшись, Гусявин заявил, что пойдет сторожить на улицу, хотя повод был смехотворный – стоять на стреме в такой глуши… Просто ему не хотелось присутствовать при всем.

– Чего, кочерга, дверь не закрываешь? Не боишься? – крикнул в сторону лежанки Глен.

Хозяйка беспокойно зашевелилась, из-под одеяла выглядывало морщинистое лицо с мутными старушечьими глазами.

– Ха, таращится. Эта мумия еще живая.

– Да оставь ты ее в покое, – сказал Брендюгин.

– Лежи, не дергайся, мумия. – Глен начал упаковывать в припасенные тряпки иконы. Их было три. «Божья матерь, утоли моя печали», «Святой Николай Мирликийский». И третья, самая дорогая, шестнадцатый век, на нее и был заказ, – «Спас в Силах». Глен смахнул лампаду, она со звоном разбилась.

– Черт его разберет, – пожал плечами Глен, – чем хуже и чернее, тем дороже стоит.

– Потому что древнее, – сказал Брендюгин.

– Хренотень какая-то. – Глен сложил иконы в сумку и бросил ему: – Посмотри, может, в комоде деньги есть.

Брендюгин начал осматривать комод, аккуратно перекладывая вещи.

– Чего возишься? – Глен начал выдергивать ящики и бросать вещи на пол. Из жестяной коробки вывалились деньги – пять тысяч рубликов.

– Может, оставим деньги? – с сомнением произнес Брендюгин.

– Зачем они этой калоше? Быстрее сдохнет – государству облегчение.

– Сынки, – подала голос старушка, – «Божью матерь» хоть оставьте. Домовая же икона. Всегда в нашем доме была. На что она вам?

– Молчи, кляча. – Глен пнул ногой старуху и, подавив желание ударить еще раз, отошел в сторону. – А может, подушку ей на голову? Береженого бог бережет.

– Не знаю, – пожал плечами Снайпер.

– Вы чего, сдурели?! – взвился Брендюгин.

– А чего? Срок что за убийство, что за разбой почти один, – сказал Глен. – Зато никто не опознает.

– Да кого она опознает – она же ничего не видит!

– Уговорил. Пошли, – махнул рукой Глен.

– Сынки, хоть деньги оставьте – пенсия не скоро.

Глен пнул ногой ящик комода, тот отлетел к ножке стола.

– Сынки, – прошептала тетя Дуся, – суп не опрокиньте. Мне больше нечего есть, умру с голоду.

– Ну и подыхай! – Глен смахнул со стола котелок, и тот покатился по полу, расплескивая содержимое.

Когда незваные гости ушли, Евдокия Евлампиевна Коровьева еле-еле поднялась – болел зашибленный бок, – прошаркала к середине комнаты, нащупала на комоде свечку в консервной банке, зажгла ее и поставила на стол. Подслеповатые глаза смотрели в красный угол, где больше не было ни икон, ни лампадки, только рассохшаяся угловая полочка с красной пасхальной свечкой и выцветшим бумажным цветком.

Старушка медленно перекрестилась, неслышно, одними губами шепча слова молитвы. «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его». По морщинистой коже медленно стекла слеза.

На губах Глена застыла кривая улыбка. Его радовала удача. Но где-то внутри его начинала раскручиваться сжатая пружина. Хотелось чего-то большего, настоящей опасности, риска… Глен сильнее вдавил педаль газа, и машина резко увеличила скорость.

– Осторожнее, ездюк! – испуганно крикнул Гусявин. – В кювет загремим.

– Не бойся.

– Да уж, не бойся. На такого ездюка сядешь – к ездецу приедешь!

Все оказалось даже проще, чем говорил Николай Геннадиевич Слепцов. Это был человек профессорской внешности, живший в роскошной трехкомнатной, сверху донизу забитой антикварным барахлом квартире. Множество запоров, стальная дверь, все виды сигнализации – хозяин заботился о своем добре. С Гленом, которому два раза довелось побывать у него на квартире, он разговаривал, не подпуская его на близкое расстояние и держа руку в кармане халата. Там наверняка был пистолет – какой-нибудь «браунинг», такой же изящный, как и все на этой хате.

Слепцов был большим специалистом по «антикам», особенно по иконам. Долгие годы он колесил по деревням, выменивая на продукты и безделушки, скупая за бесценок уникальные вещи.

– За рубеж ушло уже около восьмидесяти процентов икон, – просвещал он Глена. – Особенно хорошо дела обстояли в начале девяностых. Тогда был бум на русские иконы, их брали с ходу. Сегодня рынок в Штатах и Западной Европе практически заполнен, и спрос резко упал – конечно, речь о ширпотребовских «деревяшках», истинных ценностей это не касается. Зато резко растет спрос в странах Юго-Восточной Азии, в Африке, платят там точно такими же долларами и не меньше, чем в Голландии. Вывезли у нас пока что, к счастью, далеко не все. Немало «деревяшек» осталось в исконно иконописных районах, в старообрядческих краях. А помимо икон – книги, утварь. Есть, с чем работать. Надо только знать, где взять.

Слепцов знал. Он имел длинный список вещей, находящихся, по его мнению, в недостойных руках. Речь шла только об уникальных предметах, на дешевки он не разменивался, их пусть ворует шпана и продает на толкучках. Глен предполагал, что бригада, работавшая раньше на Слепцова, засыпалась и теперь ему нужны были новые люди.

Глену идея пришлась по душе. Бизнес на «деревяшках» процветал. В свое время с Гленом сидели несколько человек, погоревших на нем. Это были неудачники, работавшие наобум, не имеющие приличных каналов сбыта. Все засыпались по глупости и по жадности, как Саня Парфенов, который с подельниками чуть ли не ежедневно выезжал на машине «бомбить» один и тот же район, деревню за деревней. Естественно, вскоре его взяли. Сидели, правда, и люди, действовавшие куда умнее. Леха Рубан ходил по деревням и брал у старушек иконы якобы на реставрацию. Попался случайно, после того как «отреставрировал» более сотни икон.

– Все же зря пенсию взяли, – мрачно произнес Брендюгин.

– Да иди ты к е… матери! – отмахнулся Глен. – Пусть спасибо скажет, что жива осталась, клюшка старая.

Гусявин на заднем сиденье поежился. Ему, как и Брендюгину, все это переставало нравиться.

Начало было положено хорошее. Но планы у Глена простирались в опасную даль. Два дня назад он обсуждал их со Снайпером, который оказался на редкость понятливым и полезным членом бригады.

– Надо в люди выходить, авторитет зарабатывать. Мы что, не можем всякую шантрапу на уши поставить и заявить о себе? Можем. Только с ржавым обрезом много не навоюешь.

– Стволы нужны? Были бы деньги. Есть кое-какие возможности, – с готовностью отозвался Снайпер.

Три недели назад Снайпер встретил в городе прапорщика Курдыбина, того самого, из-за которого он сбежал из части. Прапорщик после Чечни служил в Грузии. Когда военную базу оттуда вывели, Курдыбина отправили в этот город. Теперь он голоден, беспризорен, скитался по съемным углам и мечтал об одном – заработать деньги и купить квартиру. Для этого он был готов на что угодно. А был он начальником оружейного склада.

* * *

Карина являла собой типичную представительницу своего поколения. Она любила «Сникерсы», «Амаретто», телесериал «Не родись красивой», а также просмотрела все фильмы с Сильвестром Сталлоне, которого считала образцом мужчины. Изредка она читала книжки – в основном тонкие покетбуки из серии «Любовный роман» – и с готовностью проливала слезы над судьбами героинь. Любила они и походы в рестораны, и веселые вечеринки, и, главное, мужчин. Невинность она потеряла в четырнадцать лет с соседом по лестничной площадке, который учился в ее школе на класс старше. Сперва у нее были мальчики с ее двора и школы, с которыми она уединялась на чердаках и в подвалах. Потом настал черед солидных мужчин с машинами, квартирами и обручальными кольцами на пальцах. Свою девичью честь Карина особенно не берегла и не видела ничего плохого, чтобы отдаться преподавателю за зачет по какому-нибудь нудному предмету, который ей совершенно не хотелось учить.

Некоторые подружки рано поняли, какую ценность представляет молодое женское тело, и с его помощью стали решать свои материальные и бытовые проблемы. Многие пошли на панель и устроились прекрасно. Например, Таня Полунина за два года купила машину и водительское удостоверение, снимала неплохую квартиру и в ус не дула. Нина Остроухова отхватила такую шубу – сдохнуть можно! На эту работу приглашали и Карину, но она отказалась. Ведь, помимо выполнения основных обязанностей, надо было бесплатно спать с Насруллой, который держал весь «курятник», а также с его многочисленными земляками. Клиентов еще можно терпеть – они за это деньги платят. Но грязную и потную обезьяну Насруллу – не приведи господь!..

Мать у Карины тоже любила «Сникерсы», мыльные оперы и мужчин. Но ей почему-то не нравилось, что все это любит дочка. Особенно что касалось мужчин. В доме постоянно шла грызня. Наиболее обострились отношения после того, как очередной материн любовник затащил Карину в постель и это обнаружилось. Карина давно хотела уйти из дома, но идти было некуда. Замуж она выходить не собиралась. На горизонте не появлялось ни богатого иностранца, ни русского креза с сундуками, полными золота. Выскакивать же за какого-нибудь сопляка, обслуживать и кормить его – не по ней. Однажды Карина встретила Глена, и жизнь ее резко изменилась.

– Я его люблю, – сказала Карина своим подружкам, только что отработавшим смену в своей фирме «Дитя ночи».

– Чокнутая, – устало сказала Татьяна Полунина.

– Он мне квартиру снял. Обещал, если дела пойдут, песцовую шубу подарить.

– Песцовую? Здорово! – Эта новость заинтересовала Нину Остроухову.

– А как у него с этим делом? – спросила Таня.

– Тут все в порядке.

– Это главное. – Татьяна томно потянулась. – Если с этим все нормально, то мужику можно даже безденежье простить.

– Нет, деньги для мужика главное, – возразила Нина. – А с железной арматурой ты всегда найдешь.

– Карина, что с губой?

– Да так, распухла.

– А-а, – с пониманием протянула Татьяна. Уж она-то знала, каким образом так распухают губы: когда по ним бьют кулаком. Некоторые клиенты, особенно при групповухе, заводятся, когда делают больно женщине. У нее недавно в гостинице «Спорт» было трое таких чеченцев – все лицо разбили, грудь сигаретой прижгли. Правда, заплатили очень хорошо. Они провернули какое-то дело в банке и были при больших деньгах. После губы у нее распухли точь-в-точь как сейчас у Карины.

Татьяна видела Глена пару раз. Она часто сталкивалась с людьми, проведшими не один год за колючей проволокой. В Глене не было их нарочитого куража, показной крутости, он мог быть обходительным, вежливым, неглупым собеседником. Но в нем было нечто худшее. У этого человека холодная кровь, он будто сделан из другого теста. Татьяна прекрасно понимала, что у подруги с ним будут большие проблемы, но говорить об этом смысла не имело – все равно никто к тебе не прислушается, да еще и обидится.

Проблемы у Карины уже начались. И она никак не могла понять, что со временем их количество будет не уменьшаться, а возрастать. Когда Глен ударил ее в первый раз, это была катастрофа. Как так? Ладонью с размаху по щеке! Где мои вещи? Немедленно ухожу!.. Не ушла. Вторую трепку она восприняла менее болезненно. А потом привыкла получать пощечины.

Карина видела разного Глена. То он был зол и холоден, то наоборот – предупредителен и ласков. То он умело доводил ее жестокими циничными словами до слез, то несколько дней подряд делал комплименты и таскал по ресторанам. Карина считала, что Глен немного вспыльчив, эмоционален. Глен же просто играл с ней, ему нравилось порабощать ее, мять как глину. Он плел не особенно сложный узор взаимоотношений, как дрессировщик, пользуясь то хлыстом, то сахаром. Он тешил свое эго.

То, что Глен раньше сидел, Карину не смущало. Бывали у нее и прежде татуированные парни – ребята как ребята, только по сравнению с другими более необузданные. Довольно быстро она поняла, что Глен продолжает заниматься какими-то темными делишками. Когда собирались его приятели, время от времени слышались слова «грабануть», «толкнуть товар». Карине это было неприятно. Иногда ей приходили в голову мысли, что Глен может быть гораздо хуже, чем бывал с ней даже в самые неприятные моменты. И тогда она начинала жалеть, что не осталась дома, пусть с вечно недовольной матерью, что не предпочла Глену какую-то случайную связь.

– Вчера трех фраеров грабанули. Надо было мочить, да рук не захотелось марать, – заявил он однажды.

В другой раз он пришел поздно вечером домой, плюхнулся в кресло, усадил Карину рядом с собой и вытащил из портфеля пистолет. Такие штуки Карина раньше видела только в кино. От пистолета исходила нешуточная угроза. Как и от самого Глена в этот момент.

– Нужно всего лишь небольшое движение пальца – и в человеке аккуратная дырка. Это может сделать и ребенок.

Он приблизил пистолет к лицу Карины, и палец его задрожал на спусковом крючке.

– Ты что?! Свихнулся?!

– Так и живем – шутки, юмор, веселье. – Глен вдавил спусковой крючок. Карина вскрикнула. Но выстрела, который должен был разнести ее грудь, не прозвучало.

– Дурочка, он на предохранителе, и затвор не взведен. Нужно сделать вот так.

Он передернул затвор и опять навел пистолет на побледневшую Карину. Потом засмеялся, вытащил обойму и положил пистолет в стол.