Текст книги "Калавай"

Калавай
Рассказы
Сергий Чернец

© Сергий Чернец, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1 Бабушки и внуки

Документальный рассказ (рабочее название)

Часть 1 Объяснение

В немецком языке есть буквы с двумя точками над ними. Точки называются – умляут. Есть «а» умляут и есть «у» с двумя точками, умляут. Звук «у» умляут изображает промежуточный звук между «у» и «ю», почти «ю», но не «ю».

Такие же буквы есть в языке одного из малых народов, живущего в лесах Предуралья, в лесах таёжных. И названия деревень и названия рек на их языке трудно произносимы, потому что согласные звуки тоже отличаются своеобразием, как в немецком языке. Например, «н» и «г» совмещаются и произносятся вместе, получается новый носовой звук, такой, что русскому человеку иили человеку другой национальности трудно произнести «нг», звук такой.

Например, слово означающее «любимый друг», (понятнее по английскому понятию – «бой френд»), звучит «танг» на языке того народа, – и последние две буквы произносятся одним звуком. Танг – мой друг, тангем – мои друзья.

Выучить местный язык можно легко, но вот определённые звуки, совмещенные буквы и буквы с точками произносить, научиться очень трудно, почти невозможно, поэтому чужого человека, человека другой нации узнавали все местные сразу.

Часть 2 Местность

Среди лесов, от подножия уральских гор растущих, через весь край земли протекает река «Элнэт» с быстрым течением, потому что течет река под большим уклоном к равнине Волги-матушки и впадает в нее. И по этой реке раньше сплавляли деловой лес плотами, хорошие кедры и строевые сосны.

Рядом с рекой была в лесах деревня – «Элнэттюр», вот тут это самое у с двумя точками. Элнэт – название реки, а «тюр» – это краешек, край, как край стола, край доски. Смысловой перевод слова «Элнэтюр» будет такое: на краю речки Элнэт. А в дальнейшем всё окружающее носило отпечаток этой деревни: например, лес окружающий назывался элнэтюр чодра, где «чодра» – лес.

Ниже по течению реки, на крутом берегу реки, на горе стояла деревня Ерюмбал – Ерумбал, (потому что «у» с точками значит «ю»), которую люди неместные называли и Ерымбал из-за трудности произношения. «Юмбал», вместо ю, звук «у» с точками, – означает «сверху». А «Ер» – значит река и вообще водное пространство, потому что и озёра называли «ер». Как раз напротив деревни Ерымбал было озеро Кугуер, где «кугу» означает – большое. Большое озеро в итоге.

А рядом с озером другая была деревня небольшая – Пюнчетюр, произносилось как «пюнчдедюр», буквы «ч» и «д» произносились вместе, особым звуком. В озеро Кугуер впадала речка маленькая, от нее деревня начиналась, поднимаясь на косогор. И эта же речка малютка вытекала из озера, петляя и неся свои воды через леса в реку Элнэт.

Деревня Пюнчедур (так произносимая) в переводе значила: пюнче – сосна, кедр, а «тюр» – как краешек полотна, как край подола платья, как край скатерти на столе. И получалось – край соснового лесного полотна, подразумевая, что сосновый лес за деревней огромный, как скатерть расстеленный по всей земле, и можно было пойти по нему до уральских гор и до самой Сибирской тайги, тут тайга и начиналась.

Чуть повыше по течению маленькой речки, метров 800, начиналась и другая деревня, под углом тянущаяся от реки на тот же косогор – Юрдур (юртюр). Юр – в переводе дождь, а тюр, как известно – край, и выходило край дождя. Видимо дожди всегда приходили с этой стороны.

Обе деревни Юрдур и Пюнчедур в середине соединялись длинной улицей, образующей треугольник – Изи урем (изи – маленькая, урем – улица). В треугольнике были огороды стыкуясь заборами – от Юрдурских домов и от Пюнчедурских.

Изи урем, как гипотенуза треугольника, была больше и длиннее чем деревня Пюнчедур, в два раза, а длиннее Юрдура ненамного на домов 5 – 6.

Теперь нужно описать расстояния и расположение всего этого, что мы только что узнали. Итак: течет река Элнет через дремучие леса. Среди лесов и заливных лугов – большая деревня Элнэтюр. А от нее в 10-ти километрах ниже по течению, на крутом берегу, на горе стоит деревня Ерымбал. От нее в 3-х километрах в стороне, на равнине, то есть надо спуститься с горы, находится большое озеро Кугуер. На другом берегу озера, у впадения маленькой речки в озеро, начинаются две деревни Пюнчедур и Юрдур, соединеные улицей Изиурем (ом).

От Пюнчедура до Ерымбала – 3 километра, учитывая подъем в гору, а минуя гору до Элнэтюра 12 километров.

И вокруг леса, леса и сосны, и везде леспромхозы и лесопитомники, Лес вырубают, и лес вновь сажают, везде в лесу делянки и посадки, где сосны растут рядами.

Часть 3 Люди

В деревне Пюнчедур, недалеко от начала её, через песчаное поле от реки, домов пять от края, в домах напротив, через дорогу, по которой по деревне ездили машины, пробившие колею в песке, – жили две пожилые местные женщины.

Одну, что в доме с правой стороны улицы, звали Андран-ватэ (ватэ – пожилая женщина). Другую, в доме с левой стороны – звали Миклай-кува (кува – переводится, как очень пожилая женщина, «старуха»).

И к ним приезжали внуки – уныка-шамыч (уныка – внук, шамыч – множество, буквально). Они обращались к взрослым женщинам по местному выражению: по имени с приставкой «ака». Ту, что называли Миклай-кува (то есть женщина Миклая) на самом деле звали Анай-ака. А у той, которую называли Андрон-вате (женщина, жена Андрона), было имя Салика-ака. «Акай» – так обращались к девушкам молодым, это обращение сокращались, убиралось и-краткое на конце и звучало благородное ака: например Вероника-ака или Светлана-ака, – получалось выражение, переводимое как Вероника-тетя, то есть тетя Вероника или тетя Светлана.

Внука у Миклай-кувы звали Изэрге – буквально маленький сын, «изи» – маленький, эрге – сын, на самом деле по-русски Сергей. А внука у Андрон-ватэ звали проще – Роман.

А кроме этих, в деревне жили другие люди, колхозники и обращались они уважительно к двум пожилым женщинам-пенсионеркам: Анай-ака и Салика-ака, потому что только между собой можно было говорить немного пренебрежительно – женщина Андрона, или Андрона жена – Андрон-ватэ, и старуха Миклая – Маклай-кува, тоже сказать было нехорошо.

Часть 4 События

К приезду внуков обе пенсионерки готовились заранее. И по утрам выходили они поговорить.

Ранним утром, когда солнце еще только высовывало свой сверкающий край из-за леса, деревенский люд выгонял коров на улицу. Пастух щелкал кнутом вначале деревни, и проходил по улице, прогоняя и собирая выгнанных коров в единое стадо на другом конце деревни, и затем гнал их на выпас, через лесные поляны, к дальним заливным лугам у выхода маленькой речки из озера Кугуер. Надо сказать, что в деревенское стадо, кроме коров выпускали и овец и коз, и за этим мелким скотом одному пастуху было не уследить. Поэтому подпасками ходили деревенские мальчишки и двое и, в некоторые года, трое. Их родители посылали: и заработок небольшой и при деле, вроде как, а не бегает бездельником 14—15 летним.

Над воротами и калиткой, на высоких квадратных столбах, оббитых досками, длинная крыша. Она была так высоко, что в ворота под ней мог проехать воз сена на телеге. Ворота были не новые, доски серые, и незаметны узоры, вырезанные на них сверху: большой круг, шар, посередине, разделяющийся пополам на обе створки ворот и еще маленькие шарики на обеих половинках ворот только и были видны. Присмотревшись можно было узнать большую виноградную ветвь, с кистями ягод, изображенную по верху ворот, вырезанную из досок. Это Андрон построил, в свое время, такие ворота с узорами. Он был известный плотник по деревне и украшал ворота и дома местных жителей. Вокруг окон добротного, из толстых бревен, дома Андрона резные наличники покрашенные синей краской радовали рисунком: и квадратики и ромбики в форме листьев на них вырезаны были рукой мастера. Окна многих домов в деревне были в его наличниках, которые делались по заказу жителей.

Андрон-ватэ открывала высокую калитку с резным верхом и выгоняла корову. Сама она становилась тут же на улице, опершись спиной о столб. А вслед за ней выходила собака и садилась у её ног, и выходила кошка и садилась рядом с собакой на задние лапы.

Пастух, прощелкав своим кнутом внизу деревни, громким звуком «выстрелов» сообщая о своем приходе, поднимался медленным шагом вслед за коровами, овцами и козами, которые выходили из ворот и калиток домов. И он каждый раз видел эту идиллическую картину: слева стояла у ворот «семья» Андрон-ватэ, а справа Миклай-кува со своей такой же семьей, провожавшие свою скотину.

Это надо было видеть: стоят две старушки, каждая у своих ворот, рядом у ног сидит собака, из стороны в сторону крутящая головой, а рядом с собакой кошка, также наблюдающая за идущей по дороге скотиной.

Миклай-кува провожала свою козу, коровы у нее не было. Анай-ака, прозванную как Миклай-кува, с которой первой поздоровался проходящий мимо пастух, он шел по ее стороне деревенской улицы, – на самом деле звали Анна Ивановна Марушева. Пастух с большим уважением, с поклоном головы даже, приветствовал Анну Ивановну: «Поро эр лийже Анай-ака!» («пусть будет утро добрым» означало это на местном языке: поро – доброе, эр – утро, лийже – пусть будет).

Была когда-то Анна Ивановна молодой, здоровой, красавицей, не как сейчас, старенькой сухопарой и сутулой, с длинными руками и седыми волосами, проглядывающими из под платка, сбитого на бок при хозяйственных работах. Она была учительницей начальных классов в трехлетней деревенской школе в соседнем селе Ерымбал, что в трех километрах на горе. А потом трехлетку закрыли, и она пошла работать в колхозную полеводческую бригаду. Но и там она стала бригадиром и получала награды за выращенные сверх урожаи свеклы и капусты, и её портрет красовался на доске почета перед правлением колхоза.

Пастух пожилой мужик, родившийся сразу после войны, застал Анну Ивановну учительницей, тогда все деревенские дети учились у нее, и знал её бригадиром-полеводом, когда работал под её командованием – возил на поля удобрения. Как и вся деревня, он уважал Анну Ивановну.

И, наоборот, с легкостью и улыбкой махнул он рукой в сторону Андрон-ватэ: «Салам, поро эр Андрон-ватэ!» – сказал пастух и прикрикнул на коров своим обычным: «Эй-эх! Пошел!». Сразу же, словно заразился веселием, он щелкнул кнутом, проделав эквилибристические движения: два шага вперед, с заносом рукой кнута впереди себя на дорогу, и, отступив на шаг назад, – резкое движение, дергание рукой в сторону, за спину. От чего длинная «веревка», прокинутая впереди дергалась в сторону, издав громкий звук «щелчка», в утреннем воздухе звучащего как выстрел.

Салика Эриковна Почмына – была типичной представительницей местной национальности женщиной, всю жизнь проработавшей в колхозе: и на фермах, в телятнике, и в полях, на прополке и уборке урожая. В молодости пухленькая круглолицая она была веселой заводилой и пела и плясала на всех национальных праздниках и, особенно на местных свадьбах, на которые ездила по всем близким деревням. И сегодня её считали «знатоком» знающим все обряды старины. У неё хранились свадебные одежды, и в клетях был сундук с манишками из серебряных монет, поясов с теми же монетами. Хранились цветастые платки и с вышивками сарафаны в шкафах стоящих в той же клети. Она, в свое время, была активисткой художественной самодеятельности при деревенском клубе и часть костюмов и украшений передали ей на хранение. Любое мероприятие, например, «праздник цветов», начала лета и цветения проводили каждый год в первое воскресение июня, а также свадьбы и другие мероприятия – все не обходились без участия Салика-ака. Она всё организовывала и сейчас, выглядя в свои пенсионные годы намного моложе своих лет. Она же, Салика-ака, одевала наряды девушкам и молодым женщинам к свадьбе: на грудь – манишку из монет, которые звенели во время танцев, и на голову особые кокошники, также украшенные монетами.

Она же была заводилой и запевалой на свадьбах, учила пляскам и танцам молодых, всегда сама удивительно живая и веселая. Её муж – Андрон, мастеровой колхозный плотник и кустарь-резчик, тоже всегда веселил народ. Но он на всех праздниках и свадьбах непременно напивался. Его часто находили «в канавах» и приносили домой, и помер он рано, сгорел от вина, от местного самогона: первач бывало, гнали под 70 градусов, – вот и не выдержал организм от постоянных пьянок. Так Салика Почмына овдовела, когда только вышла на пенсию. Две дочери её, к тому времени, уехали в город, там вышли замуж и обзавелись внуками, которые приезжали на лето в деревню.

У Анны Ивановны тоже была дочь, которая жила в городе. Дочка пошла по её пути и, окончив пединститут, работала в школе, завучем. Она привозила внука Изэрге (бабушка настояла, чтоб так назвали внука) к бабушке на всё лето. Муж Анны Ивановны был старше её намного, на 15 лет, и умер он своей смертью от старости. Он работал трактористом в колхозной МТС (машинно-тракторной станции). И хоронить деда приезжал семилетний внук, только пошедший в первый класс, зимой, в самом конце декабря. Тогда они встретили вместе Новый год: зять с дочкой и внук. Изэрге так просился, что родители оставили его на все зимние каникулы у бабушки.

Маленьким, он был в деревне только летом, а зима – среди леса и у речки, игры с местными ребятами, ему очень понравилась. Он ходил с ними кататься на деревянных самодельных дедовских санках. С крутого склона прямо на лед реки, по которому шустро и далеко катились разогнавшиеся санки. Со многими ребятами он подружился надолго. Изэрге полюбил деревню и деревенскую жизнь. Он уже не хотел ехать в пионерский лагерь, куда его один раз отправляли по путевке от профсоюза отец с матерью. И все другие годы он непременно ехал к бабушке в деревню на все летние месяцы каникул.

Обе пожилые женщины ждали внуков и, конечно, их разговор об этом и шел.

Часть 5 Разговор о внуках

Анна Ивановна и Салика Почмына подружились через внуков своих, которые по-детски были дружны.

И Рома и Изэрге были – «городские» и выделялись среди местных деревенских. Не только одеждой, а одеждой в первую очередь, например, в деревне никто из мальчишек не носил шорты, а у обоих «городских» на лето были шортики и не одни. Выделялись они и привычками и знаниями, например, телевизоров в деревне было немного, были, но не у всех, и мультики смотрели не все ребята деревенские, смотрели, но не все. А уж тем более, они не запоминали, не знали многие фразы и выражения героев мультфильмов. Это особенно было заметно, когда Рома и Изэрге переглядывались между собой, заговорщически, когда Изэрге, а он больше всего любил острить, произносил какую-нибудь мультфильмовскую фразу, сказанную героем мультфильма. Изэрге мог напевать песенку мышонка: «Какой чудесный день, какой чудесный пень, какой чудесный я и песенка моя!». Рома легко его понимал, и они прыгали вокруг большого пенька на ярком солнце летнего дня. А в грустный пасмурный день, когда они сидели у окна и смотрели на лужи и на ручей, текущий по улице от проливного летнего дождя, Изэрге говорил и рассказывал наизусть из мультфильма про Винни Пуха, про Ослика Иа: «старый ослик Иа стоял на берегу ручья и размышлял о странностях жизни: «Странное зрелище, душераздирающее зрелище, кошмар!» – и он говорил это, выделяя букву «р», подделывая голос. – «Ослик переходил на другую сторону ручья и вновь смотрел в воду: «С этой стороны, ничуть не лучше, чем с той! А все почему? И-и по какому случаю? И какой из этого следует вывод?».

Изэрге очень нравились эти слова и само рассуждение Ослика из мультфильма со скрытым юмором. У Изэрге была отличная память, и он очень любил читать книжки. Про Винни Пуха он именно прочитал. И в этом была заслуга его бабушки, бывшей учительницы начальных классов. Это она читала с ним книжки с самого раннего возраста, сначала читала бабушка вслух, пока он сам не научился читать в 4 годика. У них в доме стоял книжный шкаф, и было много книжек. Многие мультики показывали истории не так, как написано было в книжках. Про Винни Пуха, например, показывали Ослика стоящего у озерка, а в книжке написано было про ручей….

После обычных приветствий и расспросов о делах и о хозяйстве, обе пожилые подруги вошли в дом Анны Ивановны пить утренний чай и отведать блинов, которые уже успела испечь шустрая хозяйка. Салика Почмына часто гостила в доме Анны Ивановны, и пока они говорили о хозяйстве: «кур накормила, и даже кошке молока налила, как корову с утра подоила», – Салика-ака распоряжалась с чайником и чашками на столе: налила чай в бокалы. Пока, в это время, Анна Ивановна около печи возилась с блинами: перекладывала часть их из большой стопки на блюде, на другую большую тарелку, чтобы поставить на стол. Блины она в печи оставляла, чтобы не остыли. И сели они за стол и говорили о внуках, вспоминая, что с ними приключалось, какие огромные переживания они доставили бабушкам.

Наш человек начинает разговор о том, что к нему близко в данный момент. И общий разговор у нас не идет «по накатанной дорожке», а перескакивает «с пятого на десятое», не как школьное сочинение по плану. Всплывает в разговоре слово, фраза-выражение, и вместе с ним всплывает воспоминание. Так и разговаривали бабушки: то об одном, то о другом, – слово за слово цеплялось, – спонтанно.

– Нынче огурцов посадила больше, уж очень внук их любит – сказала Анна Ивановна.

– Да. И у меня есть две грядки длинные – отвечала Салика-ака, – Но рассада у меня заболела, – не вся прижилась, погибли некоторые при пересадке. —

– Не в тот день ты, наверное, садила. На растущую луну надо было садить, – отвечала Анна Ивановна и спросила, «важное» вспомнив, – а как болезнь-то у твоего Ромы-то? Эта «рожа» ведь может и повторяться, не сразу вытравишь её. И медицина лечит плохо: одни антибиотики только. —

– Ох, Анай-ака! Нечего на медицину надеяться. Мы же, – ты помнишь, как позвали Эрченей-кува-то к нам? Тогда в бане парили травами какими-то. Дурман травой что ли примочки делали. И отвары из трав я делала, знахарка мне давала, – и Салика качала головой в чувствах, переживая за внука своего.

– Да уж. Эти национальные обряды ваши, что-то шептали – заговоры делали там, опасаюсь я, – аж плечами передернула Анна Ивановна, будто из-за внутренней брезгливости.

– Ничё-ничё! Они, обряды-то старинные. Я их сама знаю много. Но только не по лечению, а всё только про женитьбу, да, как мужика найти, гадалки разные. От матери знаю все. А эта Эрченей-кува (эр – утро, чен – истина, точно), муж у неё колдун Эрчен был, – Салика даже наклонилась и перешла на полушепот, понизив голос. – Она лечит всех давно, никто не знает, сколько ей лет, может, говорят, и лет 200 уже живет эта Эрчен-кува! —

– Да, ну! Скажут тоже… – отвечала Анна Ивановна.

– Да. Она и травы собирает по лесу, да по оврагам. Там, за лесом у нас, в Тымаш-нуре (по-смыслу – дальнее поле, нур – поле) источник есть, Васлий-памаш. И вода там лечебная, говорят. А к этой Эрченей-кувай все люди ходят, со всех деревень, со всякими болезнями. Одну девочку, вон, с Ерымбала носили. Девочки почему-то чаще болеют такой «рожей» -краснухой. Её полгода врачи в больнице лечили и уколы и всё ставили. А эта «краснуха» или «рожа» – по рукам да по ногам пошла, и в подмышки залезла. Девочка у них всё плакала да плакала, руки опустить не могла: подмышками всё покраснело да опухло, было! Мать-то и забрала её домой, чуть только полегчало в больнице. Так и принесли с поднятыми руками. Эрченей-кува компресы делала из прополиса и травы, с порошком, как мел такой. Это она из камней делает, около Васлий-памаша собирает мел тот. Вылечила ведь! И дней 10 не прошло! А уж язвы были, как чирьи! – рассказывала Салика.

– Да. Вот и у моего Изэрге чирьи были прошлый год. Купались они в августе, после Ильина-то дня, вот и выскочили на заднице ему! Как бы стал он в школе-то сидеть, за партой-то?! И я их протыкАла все, чтобы гной выпустить. Быстро они созрели. А он скрывал еще, не говорил, молчал, пока уж сидеть невмоготу стало. Я вот мазями, да йодом вокруг, мазала. И зажило, как на собаке! – вспомнила про своего внука Анна Ивановна.

– Да! Собака-то наша, Мухтар наш черный, тоже ждет видать! – за слово зацепилась Салика, – Он все лает на велосипед почтальона Андрашки нашего. Письмо привозил он, Андран-вачи наш (Андрей был почтальон деревенский, а «вачи» – так звали юношей, по смыслу переводится как брат: Андран-вачи получается – братец Андран, измененное от русского имени Андрей).

– Ага. Вот и мне Изэрге написал, что велосипед привезет на лето, по деревне кататься. Маленький ему купили – «школьник» такой, – сказала Анна Ивановна, услышав слово и вспомнив про письмо внука.

– Ой! Сам тебе пишет ещё? А мой-то не такой грамотный. Читать не любит. Ему на лето привозят даже учебники, чтобы готовился к школе, а он всё бегает. Не как у тебя: и читает и пишет письма! Такой умный растет! – похвалила Салика внука Анны Ивановны.

– Ладно уж, хвалить-то. Вон уже и солнце выше поднялось. Пойдем, что ли поливать грядки. Сорняков нынче мало. Сухо весь май было, вот и не взошли, – вставала из-за стола Анна Ивановна, отставив выпитую чашку, – Брось. Потом уберу! – сказала она Салике-акай, которая взялась отнести свою чашку с ложкой на кухню к умывальнику.

– Ничего-ничего! – Салика —ака все-таки отнесла чашку и поставила на столик на кухне, – У меня там низинка есть, там и сорняков хватает, несмотря на жару.

Так и поговорили ранним утречком две пожилые бабушки. Во дворе их ждали две собаки: рыжая с подпалинами, пушистая Кнопка Анны Ивановны и черная гладкошерстная Мухтар. Собаки сидели рядом высунув языки, каждая смотрела на свою хозяйку: они были дружны со щенков.