Текст книги "Калавай"

Часть 2. Сергей

Плотников Сергей Петрович, работал всю жизнь плотником, и объездил почти всю страну. И только под старость лет вернулся в свою провинцию, на родину, где нахлынули воспоминания. Родни у него почти не осталось, умерли его родители, а двоюродных и прочих тёток и дядек он совсем не знал. Знакома была ему, и часто вспоминалась деревня, где он провел свое детство. Туда он и решил поехать в первую очередь. Ибо детство нами вспоминается как пора благодатная и счастливая. Из всей жизни, счастливыми годами, так казалось Сергею, были именно детские годы.

Если рассматривать детство само по себе, едва ли найдем мы в мире существо более слабое и жалкое, чем ребенок, более зависимое от всего окружающего и столь сильно нуждающееся в жалости и заботе и покровительстве. Именно в детстве формируется разум и восприятие жизни человеком. Плотников Сергей Петрович воспитывался бабушкой. Она давала ему тот необходимый уровень знаний. Начальную школу он посещал в деревне, где бабушка его была учительницей. В город, к родителям, в среднюю школу, он пришел уже сформированным, его не коснулось авторитарное воспитание, какое давали в детсадовском возрасте.

Кстати о воспитании:

Из всех способностей человека, разум, представляющий собой, так сказать, объединение всех других его способностей, развивается труднее всего и позже всего. А мы пользуемся разумом в воспитании детей. Конечно, верх искусства воспитания – сделать человека разумным. Но воспитание, как и строительство дома, должно идти постепенно, кирпичик к кирпичику. Сразу использовать весь наш разум – это значит начинать с конца, из работы делать инструмент, нужный для этой работы. Мы говорим с детьми на непонятном для них языке и тем самым приучаем их отделываться пустыми словами, проверять всё, что им говорят, считать себя такими же умными, как и наставники-воспитатели, быть спорщиками и упрямцами. А если у нас не получается развивать ребенка так, как мы хотим, то используем страх и запреты вдобавок к доводам «разума». Вот такой небольшой пример наставничества, в котором можно свести почти все наши уроки, какие мы даем детям, наглядно показывает наши минусы:

Учитель: Этого нельзя делать.

Ребёнок: А почему нельзя делать?

Уч.: Потому что это плохой поступок.

Реб.: Плохой поступок! А что такое «плохой поступок»?

Уч.: Плохо поступать – значит делать то, что тебе запрещают.

Реб.: Что же плохого будет, если я сделаю то, что запрещают?

Уч.: Тебя накажут за непослушание.

Реб.: А я тихонько сделаю так, что никто не узнает об этом.

Уч.: За тобой следить будут.

Реб.: А я спрячусь.

Уч.: Тебя будут расспрашивать, где был и что делал.

Реб.: А я не скажу, а я обману, что ничего не делал.

Уч.: Врать нельзя, нельзя обманывать.

Реб.: Почему же нельзя обманывать?

Учитель: Потому что это плохой поступок.

И так во всем, в любом вопросе воспитания. Вот он неизбежный круг, который тут имеет один выход – физическая расправа: лишение сладостей, закрытие в комнате и постановка в угол. И ребенок слабым своим разумом перестает вас понимать. Распознавать добро и зло, иметь сознание долга нравственного – это не в силах ребенка. И человечество до сих пор не нашло ничего лучшего в воспитании, как насилие и угрозы, или, что еще хуже, лесть и обещания.

Кнут и пряник (!) – испокон века считались средствами воспитания. Это же относится не только к детям: так воспитывает власть, государство свой народ. Люди думают, что они взрослые и разумные, – но они, как дети, еще не достигшие развития разума своего. Люди погрязли в заурядном потоке жизни и застряли в той, по определению Гоголя, «тине мелочей», барахтаясь в которой перестают замечать, насколько нелепы и непрочны их страсти, как малы и ничтожны их идеалы и цели.

Прежде чем вспоминать, человек приходит в некую гармонию грусти. И зависит от настроения, какие ему приходят на ум воспоминания. А настроение зависит и от природы и от погоды. Когда на улице дождь и слякоть иили другая плохая погода – мы грустим и вспоминаем о плохом, а когда на улице солнышко и поют птицы – мы вспоминаем всегда о хорошем. Редко бывает наоборот! Это заметил и Плотников Сергей, когда приехал в районный поселок.

Часть 3. Приехал

На своем веку он видел немало деревень, площадей и мужиков, и всё, что теперь попадалось ему на глаза, совсем не интересовало его. Только что он приехал в райцентр, по короткой улице вышел на площадь около пруда. И тут заметил на пригорочке Церковь с куполами, которых лет 10 назад не было. Там был кинотеатр, клуб, насколько он знал. Времена сменились (бывший Храм был переделан в клуб во времена советской власти, а теперь отдан назад – церкви, и Храм восстановили) и эти купола ясно выделялись. Теперь уже и поселок-райцентр воспринимался немного по-другому. Слева от Храма, на склоне пригорка, виднелись панельные четырехэтажные многоквартирные дома. Поселок, из деревянного, превращался в городок. И улица оказалась заасфальтирована, – это та, по которой он в детстве ходил, которая вела к полю и дальше, через поле, в лес, а через лес дорога вела в родную его деревеньку.

Немного погодя он уже стоял в Церкви и, вдыхая запахи ладана и воска от сгоревших свечей, слушал, как пели на клиросе. Обедня уже близилась к концу. Сергей ничего не понимал в церковном пении и был равнодушен к нему; церковнославянский язык не разбирал: казалось, знакомые, русские слова поются, но смысл текстов не улавливался совсем. Он купил две свечки и, поставив одну за упокой, с другой в руках пробрался, между стоявших людей, ближе к иконостасу. Тут он увидел интересных людей. Впереди всех, по правую сторону от аналоя с праздничной иконой, стоял человек в черном, и до пола, халате. Это было похоже на монашескую рясу, но рукава были обычные, а не широченные, какие он видел у монахов в монастырях. С распущенными по плечам большими волосами, с бородкой, похожей на козлиную и с усами, – этот человек истово крестил себя и кланялся на каждый возглас диакона: «Господу, помолимся! Господи, помилуй!». А слева стояли женщины, в повязанных платках выглядевшие старомодно, из прошлого дореволюционного 19-го века.

Сергей подошел к аналою, тут же на подсвечник укрепил свою свечку и стал прикладываться к иконе. Он не спеша положил поклон и приложился губами и лбом. Когда из алтаря вышел священник с крестом и сказал короткую проповедь о проведенной службе, в честь святого, которого нынче поминает Церковь, все начали подходить и прикладываться ко кресту, попутно целуя его руку, державшую этот железный крест.

Обедня кончилась. Сергей не спеша вышел из Церкви и пошел бродить по площади. Пруд был устроен у источника, у родника. И к нему, к источнику, и подошел Сергей. Всё было вокруг благоустроено: сам родник обложен был белыми плоскими камнями, из камней сделана лестница-спуск. Вода вытекала по керамической трубе и текла по камням же в пруд. Тут же лежали несколько деревянных ковшей-черпалок. Вода была холодная, но вкуснейшая, минеральная.

Пока «суть (суета) да дело», вдруг, небо потемнело. За время, проведенное в Церкви, Сергей не заметил, как подобралась к поселку огромная туча, откуда-то с востока. Как раз в том направлении и двигался Сергей к лесу, через широкое поле, между колосящимся овсом.

Даль почернела заметно и уже часто, каждую минуту, мигала бледным светом молний, как будто огромный монстр подмигивал веками. Эта чернота, от своей тяжести, склонялась, нависала грузом над лесом.

«Гроза будет!» – досадовал Сергей, про себя.

– «Вот уж не везет, так не везет, можно было переждать где-то в поселке» – думал он, между тем, всё ускоряя шаги, спеша укрыться от дождя в лесу под деревьями.

Уже перед высокими соснами, на опушке, слева, – как будто кто-то чиркнул спичкой, – мелькнула светлая фосфоресцирующая полоска и потухла. Послышалось, как где-то не очень далеко кто-то прогремел, прошелся по железной крыше.

Вероятно, по крыше ходили босиком или в мягкой обуви, потому что железо громыхало глухо, с затуханием.

Войдя в лес, Сергей оглянулся, и, меж темнотой, накрывшей поле и еще светлым горизонтом, «мигнула» большая широкая молния, и так ярко, что осветила всё овсяное поле и часть поселка, над которым нависла чернота «монстра», пожирающего белооблачное небо. Эта страшная туча надвигалась не спеша, сплошной массой. На её краю висели большие черные лохмотья; они, давили друг друга, громоздились, закрывая горизонт и все небо, вскоре, стало черным.

Сергей стоял под большой елкой, которая могла широкими густыми лапами укрыть его от дождя. Дождь не заставил себя ждать. Явственно и уже не глухо проворчал гром, знаменуя, видимо, начало. Капли крупно отозвались, застучав по твердой дорожной пыли. Хор отдельных стуков капель слился в сплошной рокот и прямой и ровный водопад: «Льет, как из ведра» – подумалось сразу Сергею расхожее определение, и он прижался ближе к стволу разлапистой ели. Потому что, вдруг, рванул ветер, и с такой силой, что едва не выхватил у Сергея из рук его рюкзак, только что снятый с плеч.

Ветер, закрутившись с опушки леса, пронесся по овсяному полю и водные потоки дождя издавали шум горной реки, закручиваясь в такт с ветром. Водяные вихри прибивали и поднимали в поле овсяные колосья, в смерчах закручивая их. Но сквозь струи ливня уже не видно было поселка, не видно было ничего, кроме блеска молний. Сердито гремел гром, прокатываясь по небу, справа налево, потом назад и замирал в бушующем водопаде воды в середине поля.

Под елью немного начало капать, и Сергею капало за спину, на плечи, до озноба пробирая холодом. Некуда было теперь уж деваться. И он крутился вокруг ствола ели, выискивая местечко, где меньше льет.

Целый час, если не больше, продолжался дождь. И сидя под ёлкой, Сергей вспомнил раннее детство свое. Родители жили бедно на съемной квартире, а его увезли в деревню к бабушке и дедушке. И до самой школы он воспитывался среди деревенских мальчишек.

Часть 4. Дед, из воспоминаний

Вспомнилась большая берёза, растущая перед их большим домом. Как маленьким мальчиком сидел Серёжа на широкой лавке у большого окна и смотрел на струи дождя обмывающего листья дерева и стекающие по стеклу, крупные капли барабанили в окно. Вспомнился дом с высоким крыльцом с тремя большими ступеньками, на которое трудно было сбираться. А еще – высокий порог за входом в большую тяжелую дверь. От порога, за узким простенком, начиналась белая стена большой русской печки. По низу печной стены были квадратные отверстия, заткнутые тряпками, в них Серёжа прятал свои игрушки, оловянных солдатиков (их было всего два), катушку от ниток, спичечный коробок с жуком внутри…. Бабушка гремела за перегородкой, у жерла печки, переставляя посуду, приготавливая еду. В дом вошел дедушка с охапкой дров и прошел за перегородку, где с грохотом сложил дрова на железный лист, на полу, прибитый возле печки. Горел только подтопок, сама печь была прикрыта заслонкой. Шум дождя и треск горевших в печке дров не нарушал общей тишины дома, а дополнял его, и приятно было грустить «ни о чём». То лето вообще всё было мрачным, серым и дождливым, как помнил Серёжа.

– Ну! Что ты? Скучаешь? – потрепал его дед за волосы. И присев на лавку, от окна ближе к углу, в котором стояли иконы на полке закрытые занавеской, дедушка начал рассказывать о себе истории. Серёжа слушал, но перебивал рассказы дедушки вопросами: сто это такое? – услышав незнакомое слово, почему? – не понимая ход мыслей или понятие. В том своем дождливом детстве Серёжа узнал многое, почти всё, что потом ему пришлось подтвердить своей жизнью. Он узнал – что такое добро, и какое бывает зло и как поступать со всем этим, так как дед поступал и научил.

Живо вообразил он своего деда Николая Степановича, которой работал сторожем на колхозной конюшне на окраине деревни у самой речки и на работу ходил с ружьем двустволкой. Это был небольшого роста, тощенький, но необыкновенно подвижный старикашка, с вечно смеющимся лицом и пьяными бегающими глазами. Днем он всегда спал на большой кровати, напротив печи. А если просыпался, то балагурил и играл с Серёжей. Они вместе ходили в хлев. Там, в загоне, и кур кормил и гусей. А в самом хлеву убирал коровий навоз и закладывал сено, насыпал солому на пол. Для коровы, которая была весь день в деревенском стаде.

Вспомнился и приход пастухов в дом. Серёжа видел, как уважительно они относились к его деду, как и все деревенские люди. Каждый дом, по очереди, должен был кормить вечерами пастухов три дня подряд. И за все лето пастухи бывали во всех, во многих, домах по деревне. А кто не хотел привечать их, тот отдавал продуктами или деньгами. (На самом деле, – все было наоборот. Пастухам нужно было платить по 15 рублей с коровы, у кого-то было и две. Но денег в деревне не у всех хватало. Так у Серёжиной бабушки была колхозная пенсия 28 рублей с копейками. Поэтому составлялся список тех, кто не мог платить деньгами и они кормили пастухов, таким образом рассчитываясь.)

Пастухи, немолодые уже мужики, чинно садились за стол и разговаривали на «вы» с дедом, непременно «поминая» – «Николай Степанович». Дед же был рад их приходу, потому что бабушка вытаскивала большую бутыль – «четверть», в которой, меньше половины, была налита мутная жидкость – самогон. И тогда, выпив, дед рассказывал про то, как воевал: он получил награду «За взятие Кенигсберга», которую всегда вытаскивал из-под икон и хвалился. Там его ранило и контузило, танк его был подбит снарядом, угодившим в башню. О войне и то весело рассказывал дедушка, как помнил Сергей.

«Знаете, как я всё время ходил в телогрейке пропахшей мазутом и керосином-соляркой!? – рассказывал дед. —

«Но, вот ты знаешь, – обращался он к Серёже маленькому („ты знаешь, ты знаешь“ – иногда по два раза повторял дед присказку такую, припоминал Сергей). – Кашу надо кушать!» – это потому что Серёжа иногда отказывался есть кашу по утрам, упрямился.

«Вот я, тоже, не любил каши, гречку или овсянку…. А на фронте, – раз не поел, два не поел, а потом ел почти всю войну и до сих пор кушаю любую кашу!» – это из рассказов деда, что больше всего запомнил Сергей.

«Фронт наш, Северо Западный, был голодный фронт. Мы тогда окружили немцев под Кенигсбергом. Мы – то наступали, а то немцы опять пробивали коридор к своим. Эти бои «местного значения» шли постоянно, не прекращались. Партизаны рассказывали нам, что немцы по утрам пьют кофе и едят бутерброды: такой тонкий кусок хлеба и слой масла на нем…, а до войны мы и не знали, что такое бутерброд, из деревенских кто – вообще…. А нам привозили хлеб маленькие буханочки, меньше килограмма, грамм восемьсот. Зимой они были замерзшие, хоть топором руби. И отогревали их на костре. В покинутых разбитых деревнях мы находили спрятанное в земле и погребах зерно, пшеницу и овес, и варили его по целому котелку «на брата». Съедали даже недоваренную кашу: что не сварилось в котелке, доварится в желудке. Снабжение к нам опаздывало. Сотни машин, тысяча телег с лошадьми по жутким дорогам шли, по грязи. По топям-болотинам, по бревнам, уже измочаленным танками, трудно было.

А вот однажды разведчики принесли конину. После бомбежки около дороги лежала лошадь. У нее, замерзшей, они отрубили ноги. Варил мясо конину в ведрах комиссар из Казани, земляк-татарин. Конина кипела пеной с пузырями, которые блестели и переливались лиловым цветом, как пятна солярки в луже. Комиссар, зажмуриваясь, пробовал ложкой бульон. И глядя на наши хмурые лица, рассказывал нам о жеребятах, которых пас на родине под солнцем на шелковистой траве, и что у них вкусное мясо. Но мы видели – в ведре варилось черное мясо убитой лошади. Даже когда мясо сварилось, оно было всё из жил и неистребимо пахло лошадиным потом.

Трудное это дело – война. Страшно. Каждый день убитые…».

И дедушка наливал самогон, и пили – за мир во всем мире.

…После войны дед не мог уже долго работать трактористом в колхозе. Во время пахоты, после сытного обеда, который привозили прямо на полевой стан, у него прорвалась язва. Он схватился за живот, согнулся и упал. И его увезли в город, где сделали операцию. Потом он стал работать на МТС (машинно тракторной станции), ремонтировать трактора. Один раз ездил в санаторий по путевке от колхоза. Но почему-то быстро постарел.

И когда он провожал Серёжу в город к родителям (надо было уже в школу готовиться) – то Сергей помнил до сих пор его глаза – будто почувствовал тогда, что не увидит больше деда. Так и случилось. Быстро пролетел год в подготовительной группе детского сада, прошел год, когда Серёжа заканчивал первый класс, и они с родителями поехали на похороны дедушки.

Бабушка рассказывала, что когда получила от Сергея письмо, первое, написанное почерком из «правописания», с наклоном и крупно, – дед не верил, что это Серёжа написал, его внук.

Дед простудился и слег. Эта банальная простуда, может грипп, дала такие сложные осложнения, что дед, как бы частью, парализованный оказался. Он «ходил» под себя, не мог вставать быстро, чтоб дотянуться до горшка. Бабушка мучилась с ним всю зиму, стирая белье и ухаживая, чуть не с ложки кормила в постели, когда он постоянно проливал из тарелок, руки не слушались. По весне, на 9-е мая, приходили школьники, поздравили деда, как ветерана войны. Он плакал. А на другой день умер. Рано поутру бабушка пошла выпустить корову в стадо, первый раз после зимы, а придя домой «услышала» запах – «опять дед под себя «сходил». – Только тронула его, желая перевернуть, а он застывший уже. Это пока она во дворе по хозяйству возилась – куры, гуси, навоз в хлеву, корова – дед-то и умер и уже окоченел. – Так она рассказывала, помнил Сергей.

«Первый тракторист был на селе, – плакала бабушка после похорон. «Я тогда учительницей была, начальных классов, в нашей трехлетке-школе. Старшие ходили в район, в восьмилетку, за 8 километров…. И на фронт ушли оба сына вместе с ним, с Колей! Один он вернулся, танкист, сыновья в пехоте погибли в первые же месяцы войны».

Часть 5. В лесу

Между тем дождь закончился. И Сергею давно надо было вылезать из-под елки. Встав в полный рост, он размял ноги и прежде чем прошел по траве к лесной дорожной колее посмотрел на свое место, где скрывался от дождя. Под елкой валялись окурки, почти половину пачки сигарет выкурил он – окурки лежали кучкой у ствола ели. Плечи его намокли, озноб прошел по всему телу от прикосновения мокрой рубашки. Он быстрым шагом пошел по тропинке, которая шла рядом с колеёй дороги пробитой в земле колесами машин. Он шел в деревню. Шел на свою вторую «малую родину». Эти места ему были знакомы. И, казалось, никак не изменились с тех времен, когда он всё лето, все школьные каникулы проживал с бабушкой. Они вместе много раз ходили в район по этой лесной тропе. Он помнил, что за поворотом должен был быть овраг, где был мостик из бревен, который каждую весну затапливался водой, и вода текла до самой середины лета маленькой речкой, ручейком, потом пересыхала совсем, к осени. А вот и он этот мостик. Чудесным образом, мостик был такой же и весь вид оврага: этот крутоватый спуск и подъем и эти два бревна, будто возвращали Сергея в детство. Он даже обрадовался, воспоминания вновь нахлынули, это были счастливые дни детских лет. И Сергей уже не сомневался, – что детство – самая счастливая пора в жизни человека.

Воспоминания – это как встреча со старым знакомым. Память сохраняет всё хорошее, и даже серые камни, в прошлом бывшие неприглядными, через воспоминания кажутся такими милыми. Особенно детство всегда норовит вспомниться приятным, хотя, может быть, не всё было так уж хорошо, было даже плохо, в это плохое память добавляет «ложку мёда»: и солнечные дни и счастливые минуты.

Сергей вспомнил, как он перетаскивал свой небольшой детский велосипед через этот крутой овраг, в детстве было нелегко, а теперь он вспоминал с умилением.

Идти по лесу, от этого места до деревни, было еще далеко, километров 6, наверное, если в общем 8 километров до райцентра, учитывая поле, которое уже прошел Сергей. Это огромный, для семилетнего Серёжи, путь он проехал тогда, чтобы встретить родителей. Родители купили ему велосипед, когда он окончил первый класс на отлично. Велик привезли к бабушке. Велосипед «школьник» для тогдашних деревенских ребят был в диковинку и Серёжа стал уважаемым среди своих сверстников. Он давал прокатиться, а мог и не дать, если бы обиделся. Так у него в деревне «был-небыл» некий авторитет «городского», подразумевалось умного-крутого мальчишки.

Вдруг, как и тогда в детстве, он увидел выбежавшего на дорогу серого зайца. Заяц застыл на минуту впереди на тропинке, посмотрел, перебирая ушами, на Сергея и умчался обратно в лес. Это был такой своеобразный знак – привет из далекого прошлого.

А тогда, вспоминал Сергей, он уехал «без спроса» у бабушки. Родители написали письмо, что приедут на выходные, на субботу-воскресенье. И Серёжа собрался с утра, так как первый автобус приходит рано утром, как он знал. Пока бабушка была в хлеву, Серёжа взял велосипед и поехал через улицу, вокруг. Хотя дорога из леса выходила, как раз, к их огороду, засаженному картошкой, и можно было пройти прямо через огород.

Лес встретил Серёжу стрекотом сороки, щебетанием птиц и шумом естественной природы, где стрекот кузнечиков, дрожание листьев осины, легкий шум текущей воды в ручейке – всё сливалось в приятную гамму ласкающую слух и успокаивающую. Это удивительное свойство воздействия природы на человека – словно под крыло матери-птицы попадают её птенцы, так человек приходит «домой», к матери Природе.

Углубившись в лес, он попадал в заболоченный участок, и дорога тут была увлажнена, земля сырела от болотины с обеих сторон дороги. А поднявшись на лесной взгорок в сосняке, Серёжа увидел белок, и остановился посмотреть, как они снуют с земли на деревья. Тут же в солнечном редком сосняке, с высокими мачтовыми соснами, увидел Серёжа краснеющие ягоды брусники. Он стал их собирать и есть, и не сразу сообразил, что может опоздать на встречу родителей.

Махнув рукой на белок и на ягоды, он стал быстро перебирать педали велика. По накатанной песчаной колее дороги со скоростью он съехал с лесной возвышенности. А внизу его ждал сюрприз. Он не знал, что корни деревьев торчат поперек дороги, вылезая из земли. Пропрыгав на вылезших корнях, Серёжа «не справился с управлением», и, выехав на обочину на «скоростном спуске», свалился с велосипеда, «потерпел аварию» (Сергей вспоминал в мыслях с юмором и веселой улыбкой).

Коленка была ободрана в кровь, болело плечо с перепачканной землей рубашкой. Дальше Серёжа поехал спокойно, потихоньку. Вот тогда, на ровной лесной дороге, он и увидел большого, как тогда показалось, серого зайца. Сергей остановился, и они переглядывались долго, минуты две-три, пока заяц не фыркнул и пересек дорогу, скрываясь в лесу.

По знакомому, будто родному, лесу Сергей шел медленно. Воспоминания волнами наполняли его мысли: «Сколько много раз они ходили потом, в детстве, с бабушкой по этому лесу». И за ягодами: за брусникой, за черникой, на далекие вырубки-делянки и за малиной ходили.

А еще ходили за дровами, за «сушняком». У бабушки была тележка с большими колесами от настоящей телеги и с длинными палками спереди. Бабушка привязывала веревку к обоим палкам, перекидывала эту веревку через голову на шею, пропуская под мышки. И таким образом поднимая палки на веревочном хомуте, она тянула эту телегу в лес и обратно. Серёжа нес длинный багор: толстоватую палку с железным наконечником.

В лесу, этим багром бабушка зацепляла нижние сухие ветки сосен и резким движением вниз обламывала их. Потом они собирали сухие ветки и складывали их в целый воз. Так они заготавливали «сушняк» на растопку. Колхоз выделял и привозил бабушке дрова на зиму – сырые берёзовые чурки, целую машину, вываливали во дворе перед сараем. Отец приезжая на выходные колол дрова, а Серёжа помогал Маме и бабушке складывать поленницу у стены сарая. Хорошими дровами, поленьями, топили русскую печь зимой. А подтопок для приготовления пищи и летом и зимой топили теми сухими ветками, которые они ставили к стене сарая стоймя, под крышу, чтобы и места меньше занимали и не мокли под дождем.

«Какое было, всё-таки, хорошее время» – подумал Сергей. —

«Был в людях энтузиазм – все строили „развитой социализм“, когда обещали показать последнего преступника в 1980 году и последнего попа, в 1961 году в космос полетели люди!» – теперь это выглядело наивным. Вспоминается сериал «Следствие ведут знатоки» с его знаменитой песней: если кто-то, кое-где, у нас порой (иногда якобы) – честно жить не хочет. Но честно жили мало, потому что дефицит, и всё не покупали, а «доставали». И Райкин высмеивал «несунов», (воровали все и всё), но ничего не изменялось.

«В магазинах появлялся кукурузный хлеб (вкусный). Кукурузу, при Хрущеве, говорят, начали сеять по всей стране. Но были кукурузные палочки…» – размышлял Сергей.