Текст книги "Мир короля Карла I. Накануне Великого мятежа: Англия погружается в смуту. 1637–1641"

Уильям Ной умер в 1634 г., оставив в наследство финансистам свою систему налогообложения. Он говорил о себе скорее как о юристе, чем финансисте, и возможно, что если бы у короля был казначей, который совмещал бы в себе государственного деятеля и администратора, то все наработки Ноя могли бы лечь в фундамент эффективной политики. Найдись человек, который организовал бы и контролировал сбор налогов так, чтобы самые большие суммы поступали королю, и который держал бы коррупционеров двора в определенных границах, то он мог бы обеспечить королевскому правительству постоянный доход. Не было проблемы большей у Королевского совета, как отсутствие умного человека в казначействе.

Когда первый казначей короля Портлэнд, ловкач и бесчестный человек, умер в 1633 г., архиепископ Лод использовал все свое влияние, чтобы назначить на его место Вентворта, который обладал талантом государственного деятеля, был неподкупен и бесстрашен. Но тогда пострадали бы придворные, которые набивали свои карманы за счет короля, и потому они, зная об этом, объединились, чтобы воспрепятствовать его назначению. Король не хотел видеть ежедневно вокруг себя возмущенные и укоризненные лица, если бы назначение Вентворта казначеем состоялось. Вместо этого он послал его в Ирландию. Пусть все эти возмущенные лица, которые породили бы методы Вентворта, будут вне его поля зрения – в Дублине. Сначала король создал комиссию из нескольких советников, которая выполняла бы функции казначейства. В результате возникла путаница в делах и беспорядок, появились взяточничество и хищения. Затем король назначил на должность казначея епископа Лондонского. Уильям Джаксон был человеком честным и внимательным во всех делах, куда доходили его руки. Но, несмотря на все свои усилия, не мог пресечь коррупцию на корню, контролировать все проекты и лицензии, заниматься вопросами откупщиков и проводить продуманную революционную реформу. Он получил назначение потому, что был известен как человек, который не создает проблем.

Вентворт, так и не ставший казначеем, на что надеялся, решил улучшить положение дел с королевскими финансами с помощью тех средств, которые оставались в его распоряжении. Он решил превратить Ирландию в ценный источник доходов для королевской власти, чтобы добиться ее процветания и развития ее ресурсов. Этого можно было достичь путем поощрения ирландцев трудиться с большей самоотдачей, а также было необходимо пригласить в большом количестве трудолюбивых переселенцев. Вентворт выступил против попытки короля распространить соляную монополию на Ирландию, потому что это могло бы повредить ирландской торговле соленой рыбой. Он был против введения обременительных налогов на переселенцев, которые еще не обустроились на новом месте.

Ему приходилось бесконечно спорить с королем, ожидавшим быструю отдачу от сбора налогов и который ради получения наличных денег был готов даровать землю Ирландии первому встречному. Тем временем Вентворт занимался в Ирландии тем же самым, что и в Англии. Он лично взял на себя откуп основных налогов. Получая приличные доходы и полагая, что наместник короля в Ирландии должен поддерживать его достоинство, он покупал земли, строил охотничьи дома, давал замечательные представления в Дублинском замке, который значительно расширил и перестроил. Его враги – все те, кто не дождался от него пожалования новых земель и чьи доходы от налогов он значительно урезал, – открыто заявляли, что он стал «страшно богат». Они намекали королю, что Вентворт обогащает себя, а не корону. Но доходы короля в Ирландии росли год от года, а быстро развивавшаяся страна открывала еще более радужные перспективы для казначейства. Король доверял Вентворту, хотя ему не нравилась его черта характера раздражать людей. Вся неистовая энергия уроженца Йоркшира обратилась на Ирландию. Но не все были довольны. Уайтхолл и Сент-Джеймсский дворец заполнили придворные, чьи надежды на владение ирландскими землями оказались напрасными.

В то лето 1637 г. король и Вентворт в своей переписке наибольшее внимание уделяли плантации в Лондондерри. Двадцатью пятью годами раньше город Лондон подписал договор с короной с целью освоения района в Северной Ирландии в регионе Дерри. Вероятно, в текст вкрались ошибки, случайные или нет, неизвестно. Но площадь земельного участка, отошедшего Лондону, была около 400 тысяч акров, тогда как в документе было указано 40 тысяч акров. Король Иаков вскоре пожалел, что заключил договор. В результате проведенной инспекции выяснилось, что город не выполнил свои обязательства по договору. В начале 1635 г. дело было рассмотрено в Суде Звездной палаты, и городу было выдвинуто обвинение в умышленном пренебрежении своими обязательствами. Справедливость в каком-то роде восторжествовала, но с самого начала было понятно, что королевская власть намеревалась расторгнуть договор с городом и вернуть себе земли.

Следуя обычной процедуре, Звездная палата не только лишила город всех его земель, но и выписала ему штраф в 70 тысяч фунтов. Но город так просто не сдался и продолжил бороться, и после двух лет разбирательств штраф был снижен до 12 тысяч фунтов стерлингов.

Целью короля было создать для себя такую ресурсную базу, чтобы отпала необходимость в созыве парламента в Англии. Хотя публично он не заявлял об этом, это им явно подразумевалось, и об этом было хорошо известно иностранным послам, как и советникам короля, которые старались не упоминать даже о возможности существования в будущем парламента. Король понял, что патенты и штрафы не приводят к решению вопроса. Но чувствовал и, наверное, не без причины, что окончательное решение очень близко. Он настоял на обязательности «корабельных денег» и пошлины с веса, несмотря на первоначальный бурный отказ от этого парламента. В 1636 г. появилась новая Книга тарифов, в которой перечислялись все таможенные пошлины, существовавшие на тот момент в королевстве. Ее восприняли без ненужного шума. Король дерзко потребовал предоставить ему право решать самые сложные вопросы получения своих доходов, не обращаясь к помощи парламента.

Возрождение «корабельных денег», налога Елизаветинской эпохи, который шел на строительство флота, было воспринято спокойно. Налог касался прибрежных графств и морских портов, но король решил провести опасный эксперимент и взимать его и во внутренних областях страны. Это было явным новшеством, и, как он и ожидал, критики правительства начали говорить, что ему следовало сначала проконсультироваться с парламентом. Лорд Данби вручил королю письменный протест с требованием немедленно созвать заседание парламента. Король взял бумагу и начал читать, еще не зная, что в ней, а прочитав, побледнел и начал молча в гневе мерять шагами комнату. Всю следующую неделю часами напролет он просиживал в Совете, забыв об охоте. В результате политика по отношению к голландцам была ужесточена, и еще раз была подчеркнута необходимость соблюдать договор о ловле сельди. Вышло второе издание трактата Mare Clausum («Закрытое море») юриста Джона Селдена, в котором утверждалось, что Англия имеет исключительные права на омывавшие ее моря. Король надеялся вызвать им энтузиазм у народа и готовность платить «корабельные деньги» для строительства военно-морского флота, но трактат не встретил должного отклика. Английских моряков больше интересовало соперничество с Испанией и незавидная роль их страны в борьбе за колонии и дело протестантизма, чем какой-то диспут с голландцами-кальвинистами. Граф Уорвик во время одного из редких посещений двора сказал королю при всех, что не шевельнет пальцем, чтобы заставить своих арендаторов выплачивать «корабельные деньги» против их совести. Но если Карл созовет парламент, все его подданные будут готовы, даже будут стремиться отдать все, что король потребует, для войны с Испанией и Австрией в интересах курфюрста Пфальцского. Король слушал с отсутствующей улыбкой и ждал, пока Уорвик закончит речь. Затем, словно забыв обо всем, о чем тот говорил, сказал ему, что надеется, что граф послужит примером для всех и проявит готовность заплатить налог.

Точно таким же образом король задал решающий вопрос судьям. Во время национального бедствия и неизбежной опасности для страны, спросил он, может ли король потребовать, без лишних слов, финансовой и другой помощи от своих подданных? Все судьи, за исключением сэра Джорджа Кроука и сэра Ричарда Хаттона, согласились, что король имеет такое право. Оба судьи с противным мнением решили для себя, что они должны присоединиться к большинству, и подписали общее заявление. Король с этого времени считал, что существует единодушно принятое судебное решение в пользу налога «корабельные деньги».

Тем не менее, несмотря на решение судей, некоторые подданные отказывались платить налог. Иногда сопротивление принимало открытый характер: дело дошло до взаимных оскорблений и рукоприкладства между сквайром Томасом Картрайтом, владельцем поместья Эйнхо в Нортгемптоншире, и людьми шерифа. Наибольшее сопротивление оказывалось в тех районах, где было особенно сильно влияние оппозиционно настроенных пэров. Граф Уорвик заявил, что не может заставить своих людей платить, он даже пошел еще дальше, настоятельно призывая их не делать этого. Королю и его Совету было ясно, что те подданные, которые отказывались признавать налог, понимали, что их будут преследовать. Судебное преследование давало оппонентам короля и их юристам возможность обсудить публично, насколько правомочны действия короны. Наряду с дебатами в парламенте это было бы наиболее действенным способом подвергнуть критике политику королевской власти в целом.

Демонстративное неповиновение подданных не могло быть более терпимо, и, хотя король не хотел привлекать внимание к лорду Сэю, начиная против него судебное расследование, ему было необходимо найти эффективные средства борьбы со своими оппонентами. Летом 1637 г. в Казначейском суде начало рассматриваться дело «Король против Хэмпдена». Джон Хэмпден из Грейт-Миссендена графства Бакингемшир был одним из многих, кто отказывался платить «корабельные деньги» из принципа. Это был 43-летний импозантный умный мужчина, влиятельный землевладелец, акционер компаний «Провиденс» и «Нью-Ингленд», друг лордов Уорвиков, Брука и Сэя, и Джона Пима.

Английское правосудие, как всегда, действовало неспешно. Хэмпдена не вызывали в суд вплоть до мая 1637 г. по делу о неуплате налога на земли в Сток-Мандевилле. Принимая во внимание предварительные слушания и всевозможные отсрочки, было понятно, что дело не будет рассмотрено до Михайлова дня.

Летом 1637 г. у короля было много планов и нерешенных дел: дело Хэмпдена, реформа шотландской церкви, судебное дело против епископа Линкольна в Звездной палате, не говоря уже о Принне, Бертоне и Баствике, перестройка собора Святого Павла, строительство флота, осушение болот, открытие новых шахт в Уэльсе, дальнейшее развитие экономики Ирландии, приобретение новых картин для своей коллекции, выделение дополнительных земель для оленьего заповедника в Ричмонде. Хотя королевские заботы никуда не делись, Карл смотрел на будущее своих проектов с надеждой и уверенностью. Он был предельно искренен, когда в разговоре со своим племянником-курфюрстом отозвался о себе как «самом счастливом короле во всем христианском мире».

Его племяннику, которому, несмотря на его молодость, уже пришлось испытать разочарование, довелось много услышать и увидеть во время своего пребывания в Англии, чтобы он усомнился в суждении своего дяди. Чувство счастья, которым был полон король Карл, подобно расписанному потолку банкетного зала в Уайтхолле, не имело никакого отношения к политической реальности.

Часть вторая. Вызов, брошенный Шотландией. Июнь 1637 – июль 1639

Обязанность подданных – внимательно наблюдать за тем, каким образом осуществляются исключительные права короны. Власть короля – краеугольный камень в сложной конструкции правления, который, если однажды поколеблется, приведет к ее полному обрушению.

Томас Вентворт

Предоставьте Богу, благодаря которому король правит, явить Свою благую волю и власть.

Александр Хендерсон

Глава 1. Ковенант[3]3
  Ковенант – союзный договор английского парламента и шотландских пресвитерианцев. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Июнь 1637 – февраль 1638

Благоприятное решение в деле Хэмпдена и принятие нового молитвенника для Шотландии могли бы открыть перед королем путь в направлении двух его честолюбивых целей: финансовой независимости его власти и унификации богослужения в его английских и шотландских владениях. Тем временем Суд Звездной палаты жестоко расправился с тремя людьми, которые в своих проповедях и памфлетах обличали епископат и, в частности, епископа Рена. Принн, Бертон и Баствик были не столь заметными фигурами, но для короля было важно наказать их. «Намерение этих людей, – заявил Лод во время суда над ними, – было и остается подстрекать народ к мятежу. Едва ли встречались прежде большие сеятели раздора в государстве и церкви». Лорд главный судья Финч, основной столп судебной системы короля, так же как Лод – церкви, был полностью согласен с этой точкой зрения. Он убедил советников вынести чрезвычайно суровый приговор. Все три обвиняемых были должны заплатить штрафы, которые превышали стоимость всего, чем они владели; всем троим предстояло провести остаток своих дней в отдаленных областях королевства. Прежде чем исчезнуть навсегда из поля зрения общественности, они должны быть наказаны стоянием у позорного столба и отсечением ушей. Принна также должны были заклеймить.

30 июня 1637 г., в жаркий солнечный день, осужденных повели к месту казни на Пэлис-Ярд у Вестминстера. Сочувствующая толпа собралась наблюдать за казнью. Под ноги мученикам бросали ветки розмарина и пряные травы, им подносили кубки с вином и aquae vita[4]4
  Живая вода (лат.).


[Закрыть], чтобы они могли освежить свои силы. Когда их привязали к столбам, жена Бертона взобралась на скамью и поцеловала мужа. В толпе послышались одобрительные возгласы. На Бертоне был парадный камзол, он был в белых перчатках и держал в руке букетик цветов, на который присела пчела, что вдохновило его на краткую проповедь. Страдальцы стояли на своих громоздких «кафедрах» в течение двух часов под раскаленным солнцем, и у них было много времени для проповеди. Принн говорил громче и дольше всех. Когда палач приблизился, чтобы отсечь им уши, Баствик, который был врачом, достал хирургический нож и показал ему, как им пользоваться. С Принном палач обошелся сурово, потому что тот дал ему всего лишь полкроны, причем одними шестипенсовиками.

Толпа, подобно волне, прихлынула к жертвам; стремясь заполучить реликвию, люди окунали свои платки в пролитую ими кровь. Бертон, которому было за шестьдесят, потерял сознание из-за страшной духоты; врач из-за жуткой давки никак не мог пробиться к мученикам, чтобы обработать их раны. Принн, проявив удивительную силу духа, прочитал эпиграмму, в которой дал такое объяснение двум буквам-клеймам S. L. (Seditious Libeller – крамольный клеветник), которые были запечатлены на его лице: Stigmata Laudis – знак Лода. Кто-то в толпе прокричал, что вызвало всеобщее одобрение, что если бы эти трое были папистами, то им не причинили бы никакого вреда.

Когда архиепископу доложили об отношении горожан к произошедшей расправе, то к его обеспокоенности примешалось еще чувство тревоги. Он поделился своими мыслями с Вентвортом. Оба признали, что за всеобщей народной поддержкой фанатиков скрывается грозная сила. Подобные чувства испытывали не только лондонцы. На обратном пути в тюрьму мучеников сопровождала огромная толпа сочувствующих. Принна особенно тепло приветствовали в Честере; мэр устроил в его честь торжественный обед и подарил ему несколько портьер для его комнаты в замке Карнарвон, куда он был заключен. С достойной похвалы покорностью судьбе он обзавелся Библией на валлийском языке и начал его изучать.

Звездной палате предстояло рассмотреть еще одно очень важное дело, перед тем как уйти на летние каникулы. 15 июля 1637 г. противник Лода епископ Линкольна Уильямс был осужден за лжесвидетельство. Не вызывает сомнений вина Уильямса в этом чрезвычайно сложном и несчастном деле. Но его репутация посредника в спорных вопросах и оппонента Лода была хорошо всем известна. И народное мнение, что его преднамеренно оклеветали, было небеспочвенным. Его обвинение было средством, позволявшим покончить с епископом, что особенно приветствовали король и архиепископ.

Звездная палата и Высокая комиссия действовали рука об руку в этом важном судебном расследовании. Звездная палата приговорила Уильямса к уплате штрафа в 10 тысяч фунтов стерлингов, лишила его всех церковных доходов и заключила в Тауэр к радости короля, а Высокая комиссия лишила его епископского сана. Лжесвидетельство и подкуп были не теми правонарушениями, которые могли повлиять на высокое положение епископа в церкви. Он возглавлял диоцез Линкольна и был деканом Вестминстера. Лод питал надежду, что очерненный в глазах общества епископ будет униженно просить освободить его из Тауэра в обмен на отказ от церковных должностей и согласится стать во главе какого-нибудь небольшого отдаленного диоцеза Ирландии или Уэльса.

Джон Уильямс не был религиозным фанатиком, мучеником за веру, не был он и невинной жертвой правосудия; прежде всего он был политиком, обладавшим небывалым упорством. Он был убежден, что его суждение о церковных делах было верным, а Лод был не прав. У него не было никакого желания оставлять два ключевых поста в церкви только из-за обвинения в лжесвидетельстве. Лод взял на себя управление диоцезом Линкольна, но Уильямс отказывался подать в отставку, надеясь, что какое-либо непредвиденное обстоятельство сможет вернуть его к власти. Он выжидал, пока Лод потерпит поражение. Находясь под угрозой дальнейшего уголовного преследования, лишенный всех средств существования, вынужденный скудно питаться, и то всего лишь раз в день, он продолжал принимать за скудной трапезой желанных гостей. Тауэр не сломил его и не запугал.

Конец лета был отмечен еще одним событием. Генеральный прокурор Джон Бэнкс раздумывал над тем, что необходимо предпринять в отношении памфлета с вызывающим названием «Краткое послание о незаконном захвате прелатами духовной власти», который случайно попал в его руки вместе с письмом, предназначенным лично ему, и в котором говорилось, что можно только сожалеть, что такой «верующий и благочестивый джентльмен», как Бэнкс, встал на сторону гонителей. Сказать по правде, Бэнкс был одним из советников короля, обладавшим умеренными взглядами, и он не советовал Звездной палате начинать судебное расследование.

В судах наступило каникулярное затишье, король наслаждался своим любимым занятием – охотой в Отлэндсе, и вдруг в первую неделю августа 1637 г. из Эдинбурга пришли неприятные новости.

Совет короля в Шотландии назначил на 28 июля, в воскресенье, официальное принятие в качестве богослужебной Книги общих молитв. Торжественная служба должна была пройти в кафедральном соборе Сент-Джайлс. Едва настоятель собора доктор Ханна начал богослужение, собравшиеся в церкви прихожане подняли крик и начали бросать свои увесистые Библии и складные стулья в настоятеля и советников. Стражам порядка удалось вытеснить протестовавших верующих из собора, но огромная толпа на улице принялась стучать в двери и бросать камни в окна, и так продолжалось до конца службы. Подобные выступления состоялись и в других церквях, а днем банды на улицах Эдинбурга совершали нападения на сторонников короля, подвергая опасности их жизни.

Демонстрация силы была преднамеренной. За прошедшие три месяца настоятели церквей, джентри, горожане и лорды, все, кто выступал против принятия молитвенника, подробно обсудили, что им делать, когда настанет кризисный момент. Религиозный пыл населения был искренним, оставалось только возглавить его. Королевские советники, зная о решимости людей и серьезности их намерений, понимали, насколько велика опасность для королевской власти в Шотландии. Но также понимали, в каком опасном положении оказались сами. В итоге, хотя они и заявили, что бунтовщики виновны в измене и заслуживают смерти, но временно отказались от использования молитвенника и поменяли место своих заседаний, перенеся его из охваченных волнениями Эдинбурга в безопасный Холируд.

Такова была новость, пришедшая в Отлэндс. Король был страшно разгневан и трусостью шотландского совета, и наглостью, как он высказался, городского сброда. Не колеблясь, он приказал вернуть в церкви молитвенник, а основных зачинщиков бунта арестовать и судить за совершенные преступления. Карл действовал с королевским безразличием к подлинной реальности. Восстание было для него не более чем нарисованным драконом, тяжелого опыта которого ему еще не довелось пережить, а поведение советников – всего лишь результат их страхов, когда они проходили по узким темным улицам Эдинбурга.

Советники не могли выполнить королевский приказ, потому что им не хватало силы. Даже приходские священники, готовые пользоваться молитвенником, могли сделать это только с согласия прихожан. Уильям Аннанд, священник из Глазго, который осмелился вести службу по новому молитвеннику, был просто растерзан толпой женщин, а епископ Бречина, суровый и грозный, проводивший богослужение, наведя на верующих пару заряженных пистолетов, был принужден бежать по его окончании, спасаясь от толпы, поджидавшей его у церкви.

Петиции против принятия молитвенника шли нескончаемым потоком из южных областей Шотландии. Толпы жителей из Файфа и Лотиана начали собираться в Эдинбурге. Их выступление поддержали и простые горожане, и образованные люди, лэрды и дворяне со всего юга. Их гнев питали национальные и религиозные чувства. Тридцать пять лет копилось негодование народа, теперь королю приходилось платить за пренебрежение давно назревшей проблемой, от которой отстранились его отец и он сам, за его долгое отсутствие, за попытку управлять Шотландией из Уайтхолла росчерком пера.

Тем временем в Англии король посетил свадьбу своего кузена герцога Леннокса и единственной дочери его бывшего фаворита, убитого герцога Бекингема. Молодых людей, которые, как все считали, были влюблены друг в друга, обручил архиепископ в Ламбетском дворце в грозовой дождливый день августа. Король был посаженым отцом невесты. Прием в доме тетки жениха проходил в атмосфере искреннего веселья, было выставлено много замечательных подарков, включая белый кошелек из сатина, в котором было 5 тысяч фунтов золотом. Король и королева уехали со свадьбы поздно и приехали снова на следующий день рано утром. Королевская пара была искренне привязана к Ленноксу и его невесте и хотела увидеть их счастливыми, прежде чем снова отправиться в Отлэндс. Молодожены входили в их свиту, но теперь они покидали двор на краткий медовый месяц.

Медовый месяц был короче, чем намечалось, так как в Шотландии умерла мать герцога, и он должен был спешить на север, чтобы присутствовать на ее похоронах и уладить все оставшиеся после нее дела. Леннокс был немного знаком с политикой, но он был кузен короля и первый аристократ Шотландии, и для короля было вполне естественным ожидать от него личного доклада о тревожном положении на Севере.

Герцог прибыл в Эдинбург на третьей неделе сентября 1637 г., и Совет вежливо попросил его присутствовать на его заседании 20-го числа. Леннокс, проходя по улицам, был поражен толпами народа, встречавшегося на его пути. По их просительным жестам и приветствиям понял, что они многого ожидали от него. Это касалось и населения, и Совета. Он был самый близкий родственник короля из семейства Стюартов. Люди полагали, что он имеет влияние при дворе, и у него была репутация человека честного, доброго и готового к компромиссам.

Наблюдая за работой Совета в этот критический момент, кузен короля испытывал разочарование. На столе лежало несколько однотипных петиций против новой формы богослужения и пространное Прошение, подписанное многими клириками и поддержанное отдельными дворянами. «Новая Книга общих молитв, – так утверждалось в Прошении, – содержит много положений, противоречащих актам наших Национальных ассамблей, законам его величества и основной форме богослужения нашей церкви… установленного со времен Реформации». Совет имел только одну просьбу к Ленноксу: доложить королю о сложившейся напряженной ситуации и взять с собой две или три наиболее яркие петиции для доказательства, что советники говорят только правду, когда просят его величество верить, что они не могут принять Книгу молитв.

По своем возвращении в Англию Леннокс увидел, что король не собирается уступать бунтовщикам, и по мягкости своего характера не смог изменить его мнение. Планы короля по улучшению внутреннего и внешнего положения страны и в малых делах, и в больших, казалось, движутся в нужном направлении. Внимание короля было привлечено к новому руднику по добыче серебра в Уэльсе. Было подсчитано, что еженедельная добыча ценной руды будет приносить 300 фунтов дохода. Король даровал владельцу Томасу Бушеллу право открыть второй монетный двор в Аберистуите. Обсуждались планы осушения и мелиорации земель в Ромни Марше. При дворе рассматривались новые проекты по сбору денег. Поступили предложения от сэра Уильяма Куртина, представителя новой Ост-Индской компании, и от сэра Томаса Роу, предложившего создать Вест-Индскую компанию.

В Дептфорде была закончена постройка нового линейного корабля «Повелитель морей». Граф Нортумберленд придумал название для этого замечательного океанского гиганта, имевшего 254 фута в длину и вооруженного 144 орудиями. Название корабля, которое словно намекало на короля, суверена морей, понравилось Карлу. Пока Леннокс был в Шотландии, весь двор отправился смотреть, как он будет сходить со стапелей. Но всем пришлось испытать разочарование, так как прилив был небольшим, и спуск не состоялся; торжественное событие произошло несколько недель спустя в присутствии не столь избранной компании.

Из Ирландии король получал месяц за месяцем от своего наместника отчеты, которые свидетельствовали, что королевская власть и королевские доходы никогда прежде не были в столь отличном состоянии. Вентворт завершил хлопотливое лето новыми достижениями в южных провинциях, где намеревался осуществить другие широкомасштабные планы по развитию страны. Глядя на землю глазами практичного трудолюбивого йоркширца, он видел, что она даст добрые всходы. «Среди всех провинций, в которых я побывал, Манстер – самая лучшая», – сообщил он Коттингтону. И продолжил свою мысль: «Все же смею вас заверить, что если бы людей в ней проживало в семь раз больше, для всех хватило бы места, и это сделало бы ее еще более удобной для проживания». Ирландцы не понимали своих возможностей. К примеру, был Лимерик, «наилучшее место для торговли, которое мне когда-либо доводилось видеть, расположенное в богатой местности… а рядом под стенами протекает живописнейшая река». Ее воды были глубоки, а гавань настолько удобна, что корабль водоизмещением в 400 тонн «безопасно входил в нее и останавливался у самой причальной стенки». Но вследствие недостойной лености ирландцев «не было ни одного корабля водоизмещением больше 100 тонн, принадлежавшего городу». Перо в руке уроженца Йоркшира дрожало от возмущения, ему не приходило в голову, что ирландцы имеют право сами позаботиться о своей пренебрегаемой властью стране. По правде говоря, они, казалось, были только рады положиться на милость короля в вопросах их собственности. Было предпочтительней, как при прежних поколениях, оставаться жертвой произвольных захватов их земель со стороны не брезговавших никакими средствами англичан, или их собственных «мелких, но властных» лордов. Вентворт правил твердой рукой, но на его слово можно было положиться. На Юге, однако, его принимали с воодушевлением и верноподданническими адресами в Килкенни, Клонмеле, Лимерике и других городах. Лимерик был украшен триумфальными арками, включая целое панно с изображением «семи планет, вращавшихся в небе», в центре которых было солнце, изливавшее розовую воду на наместника из какого-то предмета, напоминавшего врачебный шприц. Но более примечательным был тот факт, что местные землевладельцы в Ормонде, Клэре и Лимерике, не задавая никаких вопросов, признали за королем право распоряжаться их землей.

Вентворт имел план восстановления собора Крайстчерч в Дублине. На это должно было пойти 30 тысяч фунтов, которые готов был выделить послушный ирландский парламент. Единственным препятствием был архиепископ Джеймс Ашшер, который не одобрял подобное напрасное, как он полагал, расходование денег. Архиепископ, как с сожалением сообщал Вентворт, высказался в том смысле, что «можно иным образом послужить Богу, стоит вспомнить, о чем размышлял царь Давид, когда задумал строительство Храма».

В Ирландии события развивались для Карла самым благоприятным образом; король с таким же удовлетворением воспринял новость, что и комиссия, расследовавшая незаконный захват лесных угодий в Нортгемптоншире, взыскала штрафов на сумму более 50 тысяч фунтов; особо отличился граф Солсбери с огромной задолженностью в 20 тысяч фунтов. Богатые землевладельцы были не единственными нарушителями законов королевства. Законодательный акт, принятый при Елизавете, запрещал строительство приусадебного дома, если при нем не имелось участка земли площадью в 4 акра, который предназначался для выращивания различных сельскохозяйственных культур или для выпаса скота. Этот закон часто нарушали, в первую очередь бедные фермеры, и теперь на них неожиданно обрушились штрафы.

«Корабельные деньги», напротив, казалось, оправдали себя, поскольку побережье срочно нуждалось в защите. Берберские пираты этим летом осуществили по крайней мере один удачный рейд в юго-западную часть страны и захватили в плен больше 30 человек. В сентябре английская эскадра, которая под командованием капитана Рейнборо совершила плавание к западному побережью Африки, бросила якорь в эстуарии Темзы, и на берег сошли больше 300 англичан – мужчин, женщин и детей, освобожденных из мавританского рабства. Вместе с Рейнборо в Лондон прибыл посол от мавров, чтобы обсудить с королем меры, направленные на борьбу с пиратством. Посол возглавил процессию освобожденных пленников, одетых во все белое, а за ними вели в поводу четырех благородных, покрытых яркими попонами берберийских скакунов, предназначенных королю в подарок. Всем тогда казалось, что сектантские высказывания Хэмпдена и его друзей получили ответ. Что значил вопрос законности «корабельных денег», если они доказали свою пользу?