Текст книги "Мир короля Карла I. Накануне Великого мятежа: Англия погружается в смуту. 1637–1641"

Таково было приятное времяпрепровождение образованных дворян, священнослужителей, джентри и горожан. Чего нельзя было сказать об остальном обществе. Нравы в сельской местности довольно грубы. Разговоры велись о собаках, охотничьих соколах, лошадях, перспективах на урожай и местных земельных спорах. Вместо книг – пособия по землепользованию и охоте, учебник права, Библия, «Книга мучеников» Фокса; возможно, во время последнего посещения Лондона фермер мог купить популярные рыцарские романы «Ги из Ворвика» или «Пальмерин Английский».

Англию можно было назвать образованной страной. Школы с преподаванием латинского языка и старые образовательные учреждения, такие как Итонский колледж, Вестминстерская школа, Винчестерский колледж, недавно основанный Чартерхаус и школа при соборе Святого Павла принимали для обучения сыновей горожан и джентри, священников и лиц свободной профессии, иногда дворян. Однако чаще всего дворяне брали домашнего учителя для своих детей. Более состоятельные джентри отдавали своих сыновей в дом частного учителя; он брал обычно пять-шесть учеников, и на время они становились частью его семьи, он учил их и уделял им все свое внимание. Из таких образовательных учреждений королевства выходили выдающиеся люди.

Уроки были продолжительными, занятия начинались обычно в шесть часов утра. Еще задолго до того, как наступал день, школяры уже шли в школу, завтракая на ходу – поедая ломоть хлеба с сотами или куском сыра. Латинский язык был в основе обучения в школе; мальчики средних и старших классов, после того как овладевали латинским языком, продолжали изучать другие предметы, в том числе Закон Божий на латинском языке. Дин Ноуэлл составил «Всеобщий катехизис» для учащихся старших классов на латинском языке, который вошел в учебную программу школ с преподаванием латинского языка. Историю, географию, философию, поэзию и прозу изучали на основе трудов древней и современной латинской классической литературы. «Хроники Холиншеда», написанные на английском, или вновь опубликованные книги по истории Европы предназначались для чтения в свободное время. Объемный труд Рали «Всемирная история» был любимой книгой среди пуритан. Оливер Кромвель рекомендовал ее своему сыну Дику.

Несмотря на то что латынь продолжала оставаться универсальным языком для образованных людей и все без исключения книги были написаны на ней, это не мешало учащимся получать современные знания. Напротив, даже помогло знакомиться с европейской культурой и великими мыслителями эпохи Возрождения и Реформации. В школах с преподаванием латинского изучали труды Эразма Роттердамского, Меланхтона, Томаса Линэкра и Джорджа Бьюкенена. В некоторых школах рекомендовали изучать труды итальянского врача и философа Марчелло Палиндженио и голландского педагога Корнелиуса Шонеуса XVI в., отдавая им предпочтение перед языческими поэтами Вергилием и Луканом, комедиографом Теренцием или философом Сенекой. Большое значение имели произведения Джорджа Бьюкенена для молодых людей Англии и Шотландии. Он написал «Историю Шотландии», был автором трагедий, эпиграмм и пасторалей. Вкладом в политическую философию был его трактат De Jure Regni apud Scotos («О праве королевства среди шотландцев»), в котором он утверждал, что источником власти является народ, и выдвинул теорию ограниченной монархии.

Глубокое влияние трудов Бьюкенена в школах обеспокоило короля Иакова, и архиепископ Кентерберийский попытался популяризировать в шотландских школах стихи Артура Джонстона, недавно назначенного ректором университета в Абердине. Джонстон, который был настроен более благосклонно к королевской власти, чем Бьюкенен, снискал себе славу стихотворными переводами псалмов на латинский язык.

Латинский язык, на котором велось преподавание в XVII в., не помог добиться единообразия научного знания и мировоззрения. Большинство школяров, обучавшихся на латыни, не запомнили ничего из языческой классической литературы, кроме пары крылатых выражений. Их знания, философия и мировоззрение основывались на трудах писавших на латыни авторов предыдущего столетия. Лишь незначительное меньшинство дворян и богатых джентри разбирались в античной литературе, выезжали за границу. Они были очарованы цивилизацией Античного мира, которая пережила возрождение в эпоху Ренессанса. Им нравилось творчество латинских поэтов, присущее им живое воображение, мудрость и благородство. Они цитировали «Метаморфозы» Овидия, «Сатиры» Персия Флакка, реже – Ювенала, но больше всего – «Фарсалию» Лукана, поскольку она была проникнута стоическим и республиканским мироощущением. Сенека, популярный в Елизаветинское время, теперь вышел из моды, а Вергилий уступил место Лукану.

Новые методы обучения только обсуждались, но не применялись на практике. Сэмюэл Хартлиб готовил к публикации на английском языке труды чешского педагога Яна Коменского, и некоторые образованные люди надеялись, что известного теоретика педагогики удастся уговорить остаться в Англии.

В грамматических школах – школах с преподаванием латинского языка не учили письму и чтению. Дети дворян учились этому дома. Но нельзя сказать, что бедняки в Англии, особенно на юге страны, совсем не умели читать и писать. Работающие женщины оставляли своих детей под присмотр надомных работников – сапожника, ткача, портного, плотника. Чтобы дети сидели тихо и не баловались, их заставляли читать вслух букварь. Некоторые доморощенные учителя проявляли изобретательность: например, плотники вырезали буквы на деревянных брусках, другие для более быстрого их запоминания придумывали простейшие рифмы, выдавали призы за успехи в учебе и чередовали физический труд с занятиями. Так обучали в основном мальчиков, девочкам приходилось помогать матерям в работе. В глухое захолустье, где фермы и деревушки были разбросаны на большом расстоянии друг от друга, наведывались разъездные учителя. Эти «бродяги» обычно проводили пару месяцев в одном небольшом поселении и шли дальше. Через три или четыре года они приходили вновь и учили грамоте новое поколение учеников. Мастеровые, которые содержали школу, получали от полпенни до пенни в неделю за каждого ученика. Учитель столовался у того или иного йомена и получал подарки от благодарных родителей. Система была очень простая и примитивная, но работала достаточно исправно. Женщины-работницы были в основном неграмотны, но большинство мужчин умели читать.

Читать-то умели, но читать было нечего. В большинстве семей настольной книгой была только Библия. Многие читали также «Книгу мучеников» Джона Фокса, одну из самых популярных исторических книг в Англии. В приходской церкви хранился ее экземпляр вместе с Библией. В равнинных областях Шотландии всеобщее признание в народе снискала «История Реформации» Джона Нокса. Люди мало читали, тяжело воспринимали печатное слово, долго над ним размышляли, но зато помнили его хорошо. В приличных семьях всегда имелся катехизис, и родители заставляли своих детей тщательно его изучать. Более того, во всех школах и почти в каждой семье все пели. Женщины пели за вязанием и прядением, на скотном дворе и на кухне; мужчины – за столярным верстаком, ткацким станком, в кузнице и за плугом. Популярный учебник для обучения пению, в первую очередь псалмов, перепечатывался в течение столетия 235 раз.

Там, где было много деревень, где были города с развитой торговлей, большое влияние оказывали на жителей псалмы и Библия, книга Фокса и «История» Нокса. У простых людей в большей части Англии и в южной части Шотландии важные понятия и идеи прочно запечатлелись в душах еще в пору детства. Ветхий Завет они знали лучше, чем Новый, и неосознанно обрели мировоззрение избранного народа. К таким чертам характера англосаксов, как уверенность в себе, самонадеянность, напористость, добавился еврейский фатализм и непоколебимая вера в Бога, который стоял на их стороне в противостоянии миру.

Для власти была очевидна опасность, которая исходила от взглядов этих людей, настроенных серьезно и мысливших буквально, имевших самое элементарное образование. По этой причине власть настаивала на катехизации их детей в надежде, что удастся со временем удержать в границах, определенных церковью, их понимание веры. Постоянно предпринимались попытки добиться хотя бы какого-то единообразия в пособиях, используемых деревенскими учителями. В теории, хотя и не всегда на практике, все буквари издавались с санкции королевской власти, так что в них были только ортодоксальные молитвословия. Король Иаков попытался, правда, неудачно распространить в среде крестьянства книгу под названием «Бог и король».

Там, где преобладали кельтские языки, положение было совсем иным. Восприимчивые к чужому влиянию валлийцы отчасти привели свою национальную культуру в соответствие с английскими нормами. Значительная, если не большая часть печатных книг на кельтских языках издавалась на валлийском языке. Был составлен валлийско-латинский словарь, и два лондонских олдермена-валлийца подготовили дешевое издание Библии на валлийском языке ценой в 5 шиллингов, что было вполне по карману небогатым валлийским фермерам. Был сделан официальный перевод Книги общих молитв, а валлийский поэт и священник Эдмунд Прайс перевел на родной язык псалмы в стихотворной форме. Деятельный викарий Рис Причард вел проповеди на рифмованном валлийском языке, он упрощал текст библейской истории и даже пропевал его. Но валлийский язык уже не был языком образованных людей. Валлийские джентри говорили на английском и посылали сыновей учиться в школы, где говорили только на английском. В то же время не очень-то заботились о дочерях, и викарий Причард с возмущением говорил о подобном отношении своих соотечественников, указывая разницу в образовании английских и валлийских девушек. Дочь английского жестянщика, подчеркивал он, могла читать, в то время как дочь валлийского сквайра не была обучена чтению. Грамотность не давала преимущества тем, кто говорил только на валлийском, и бедняки редко озабочивались выучить родной алфавит. Они обходились устной речью, когда занимались своим ремеслом, отмечали традиционные праздники, пересказывали древние легенды.

Что было отчасти верно для Уэльса, в полной мере относилось к северу Шотландии или Ирландии. Бесполезно сравнивать образованного англичанина или жителя шотландских равнин и безграмотного кельта. Оба представляли не одну и ту же культуру, а различный образ жизни и мышления. Горец и дикий ирландец имели верную руку и меткий глаз, были отважны, в отличие от южан, помнили легенды и историю своей страны и устные предания. У них был свой кодекс чести, они соблюдали законы своего общества, которые существовали еще до Нормандского завоевания Англии.

Джентри в кельтских областях, даже если и хранили древнюю веру, все равно посылали сыновей учиться в английские школы: шотландцы-горцы – в Сент-Эндрюс в Абердин, ирландцы – в Тринити-колледж в Дублине. Многие молодые вожди кланов Шотландии и Ирландии получали свое образование во Франции и Фландрии, в Италии и Испании. Таким образом, хотя они и избегали прямого общения с англосаксами, но им вряд ли удавалось сохранить в неприкосновенности свои традиции. Известный ирландский поэт той эпохи Пьер Ферритер, родом с архипелага Бласкет, сочинял лирические стихи на родном языке, подражая Петрарке.

Романтики и любители древностей сожалели, что Реформация и печатное слово подавили народное воображение. Джон Обри сокрушался, что «множество хороших книг, увы, изгнали прочь все древние поверья, и божественное искусство печати отпугнуло Робина Гудфеллоу и фей». Он рассказывал, что его няня знала много баллад, в которых заключалась вся история страны, начиная от Нормандского завоевания и заканчивая эпохой Карла I. Но в 1637 г. англичане еще не забыли свои предания. В то время как одни, желая стать образованными и усваивая не совсем понятные знания англосаксов, гневно заявляли, что простой народ Англии – это потомок покоренных саксов, а вся аристократия – тираны-норманны, другие приняли на веру древнюю легенду, что Брут, правнук Энея, спас Британию, сразившись с гигантами Гогом и Магогом. По мере того как росло могущество страны, было приятно сознавать, что Британия стала теперь тем, чем некогда был Древний Рим, – законным наследником троянского величия.

Люди, даже проживая в городах, все еще во многом оставались очень близки к природе, к источникам жизни. Голоса ветра и воды, таинственные знаки на солнце и луне, расположение звезд и формы облаков, направление полетов птиц, лай собак все так же имели значение и были тайным посланием. В осенних сумерках по-прежнему бесшумно летали феи, и часто можно было видеть гоблинов. Робин Гудфеллоу, с молчаливого согласия людей, иногда оставлял трехпенсовые монеты в туфлях работящей служанки. Эльфы наказывали ленивых людей судорогами; домашний дух Билли Блинд был частым гостем северной усадьбы, это его хохот слышался в каминной трубе; речные русалки хватали за лодыжки переходившего реку вброд запоздавшего путника. Одинокий охотник, пробиравшийся через вересковые пустоши в сумерках, внезапно ощущал на себе взгляд каких-то невысоких существ со сморщенными старческими лицами. У святых источников в тенистой долине собирались бесплодные женщины и совершали обряды, которые уже были древними, когда святая Фридесвида была еще молода. Сохранялись языческие празднества, которые христиане пытались сделать своими. В канун мая дома в городах и деревнях украшали зелеными ветками, а вокруг майского дерева устраивали танцы, хотя верующие люди с трудом терпели подобные обычаи. Во время проведения языческих обрядов благословлялся урожай, из соломы сплетали куклу и торжественно проносили ее повсюду.

В пустынной местности Лохабер время от времени встречали Зеленого человека: его убили, когда еще не кончился день и не наступила ночь, и потому он не принадлежал ни земле, ни небу. Некоторые считали, что это призрак несчастного мертвеца, другие – что это один из обликов дьявола. Катастрофические природные явления с приходом христианства стали объяснять кознями дьявола. Спустя века черная магия нераздельно объединила в себе языческие и христианские верования. Дьявол в разных обличьях появлялся то в одной, то в другой области королевства. Иногда он выглядел настоящим джентльменом, таким он явился Элизабет Кларк из Челмсфорда. В другой раз Ребекка Джонс из деревни Сент-Осайт опознала его по огромным горящим глазам. Присцилле Коллит из Данвича коварный соблазнитель пообещал заплатить 10 шиллингов за ее бессмертную душу, она согласилась на сделку, но он ушел, так и не заплатив.

Если в Англии дьявол водился с самой низкой компанией, утешая бедных и голодных полоумных старух, то в Шотландии, поговаривали, у него была более приличная клиентура. С вершины стены городской тюрьмы в Эдинбурге всем проходившим мимо горожанам скалился череп графа Гоури, известного колдуна своего времени. Да и другие лорды подчас занимались подобной практикой. Дьявол разъезжал с лордом Карнеги в карете, запряженной шестеркой лошадей, по проселочным дорогам, где не мог проехать ни один экипаж. Сэр Джон Колкун из Лусса соблазнил свою свояченицу леди Катарин Грэм, и беглая пара нашла прибежище в Лондоне; их семейства были потрясены, узнав об этом, и все сошлись во мнении, что тут не обошлось без колдовства и дьявол приложил к этому руку. Какая магия процветала среди кельтов, сказать сложно, но англичане и жители равнинной Шотландии явно опасались их темных сил. А вот ирландцы – об этом было известно наверняка – могли при помощи заклинаний вызывать испарения из своих болот, которые уничтожали целые армии.

Граница между знаниями крестьян, приобретенных на практике, и черной магией была почти незаметной. Вообще-то опытный знахарь, мужчина или женщина, который знал искусство врачевания травами, мог произносить заговоры, изгонявшие болезнь, умел бороться с зубной болью, сводить бородавки, облегчать роды, не считался колдуном, по крайней мере в Англии. В Шотландии же, где вера была более суровой, все обряды и заговоры вызывали подозрение. И женщины, произнесшие старое заклятие, или коснувшиеся бока больной коровы синим камнем, или замеченные в ином странном поведении, могли ответить по закону.

«Исцеляющее прикосновение» было старым английским верованием. Власти иногда принимали меры против тех, кто заявлял, что имеет этот дар, поскольку исцелять прикосновением было священным правом только короля. В народе верили, что так исцелять может исключительно «седьмой сын седьмого сына». Подобный целитель практиковал в окрестностях Лондона. Коллегия врачей рассмотрела его методы лечения и заявила, что мошенничества в его действиях нет и он даже не был седьмым сыном. Таковым был мальчик пяти лет из Сомерсета, которого водил от деревни к деревне отец, и он излечивал многих. Ему не платили денег, лишь одаривали леденцами, лентами и прочими подарками. Епископ Бата, рассмотревший это дело, был снисходителен: он сделал предупреждение отцу и отправил обоих домой.

Борьба с предрассудками и сомнительными методами лечения была лишь небольшой частью стоявшей перед королем задачи. В вопросе черной магии он показал себя человеком просвещенным. Например, вмешался и спас от судебного преследования группу женщин из Ланкашира. Но его основной высокой задачей было способствовать утверждению правой веры и правильной религиозной практики среди всех своих подданных.

Для короля Карла церковь была душой государства, без которой его политическое тело стало бы инертным и безжизненным. На этом спокойном и внешне успешном этапе его жизненного пути его чувства к церкви проявились в полной мере. Он преисполнился непреклонной решимостью покончить со всеми ее противниками и заставить народ следовать ее канонам. Но всегда такому его отношению была присуща духовная страстность. Его церковная политика была следствием не холодного расчета, а твердого убеждения, он был готов умереть за него.

В 1637 г. было даже трудно представить, что от короля потребуется подобная жертва. И все же, если бы такой гипотетический вопрос и был перед ним поставлен, он не колебался бы в ответе. Когда Карл был еще принцем, то сказал своим друзьям, что не смог бы стать юристом, и объяснил это так: «Я не могу ни защищать зло, ни уступать в добром деле».

Это чувство отразило очень точно темперамент короля, и его «нежелание уступать» означало, что он не поддастся ни на какие уговоры ни в каком случае. В это еще безоблачное для него время подобное поведение выглядело случайным упрямством, тем более что круг вопросов, по которым король имел свое мнение, был еще довольно незначительным. Хотя были печально известны его неуверенность и колебания при решении спорных дел, что многих обескураживало, но в вопросе церкви он был непоколебим. Она была главной опорой его жизни, и он был глубоко убежден в истинности единственной в своем роде церкви Англии.

Карл был сложен из того прочного материала, из которого создаются мученики, но не те, экстатические и импульсивные, стремящиеся к смерти и чей век короток. А мученики, твердо и терпеливо идущие по долгому, растянутому на годы пути к своей цели, который может привести их к гибели. Трудно понять и невозможно правильно оценить ту ситуацию, которая сложилась в Англии, если не принять во внимание в качестве ее неотъемлемой части эту черту характера короля Карла. В 1637 г. действия короля могли рассматриваться как попытка укрепить власть короны за счет усиления власти церкви. Но и это было еще не все, так как, когда стало ясно, что предпринимаемые действия возымели обратный эффект, что политика короля вела не к укреплению королевской власти, а к смертельной опасности войны, даже к его гибели, король не собирался уступать.

Карл был первым королем, который воспитывался с детства в лоне англиканской церкви. Его предшественники входили в церковь уже в зрелом возрасте, для них она была как бы необходимым каркасом, на котором держалась их вера. Карл же впитал ее вероучение, когда был еще наивным ребенком. Англиканская церковь была для него, в отличие от каждого из его предшественников, установленным раз и навсегда порядком вещей.

В первый раз англиканская церковь имела своим главой Защитника веры, который никогда не рассматривал возможность защищать любую иную веру. Словно в ответ на заботу столь преданного ей монарха церковь пережила расцвет и обрела новую красоту, обогатилась новым словом, новыми формами и стала поистине святой. Королю были знакомы в самом начале его правления осторожная аргументация Ланселота Эндрюса и грозные обличения Джона Донна. Но теперь благородное пасторское вдохновение дышало в проповедях молодого поколения деятелей церкви – Джереми Тейлора, Генри Хэммонда, Уильяма Картрайта. Многие из них были поэтами, тонкое понимание красоты было присуще их размышлениям и молитвам, которые они сочиняли. Их было меньшинство, талантливых людей не так много. Но они дали импульс развитию англиканского сообщества, который не погас. Они любили скромную неброскую красоту своей церкви, не похожую ни на отличавшуюся пышным великолепием Римскую церковь, на на агрессивную церковь Женевы.

Правой рукой короля был архиепископ Уильям Лод, которого он всегда поддерживал и любил. Отцу короля коротышка Лод не нравился, он считал его назойливым и не продвигал по службе. При короле Карле Лод сначала был назначен на Лондонскую кафедру, а затем переведен на кафедру в Кентербери.

Человек высокообразованный, твердо придерживавшийся обряда и иерархии, Лод был скорее сторонником наведения внешнего порядка в церкви, чем истинным реформатором, но это был архиерей энергичный, который все четко видел. Его идеалом была строго организованная и исправно функционирующая церковь с мудро устроенной иерархией. Соответственно службы должны проводиться согласно унифицированному обряду, а все прихожане были бы единым послушным стадом. Этот взгляд на церковь разделял и король. Он стал краеугольным камнем личного глубокого уважения и дружбы между этими людьми. Вследствие таких отношений Карл старался не замечать отдельных промахов архиепископа. Однако многие участники Королевского совета смотрели на них более критическим взглядом. Они находили, что Лод доставляет беспокойство, что он бестактен и плохо воспитан. Сын торговца из Ридинга так ничего и не смог поделать со своим экзальтированным поведением. А его внешний вид – «низкорослый человек с красным цветом лица» – мог вызвать только неприятие. Он был раздражителен, упрям, в споре срывался на крик и нетерпеливо хлопал в ладоши. У него не хватало ума избегать абсурдных ситуаций, и его враги зло потешались над ним, за что их можно простить. Когда при освящении церкви Сент-Кэтрин Кри прозвучали торжественные слова из 23-го псалма «Поднимите врата вечные, и войдет Царь славы», как тут же вошел тучный коренастый Лод. Но, несмотря на все его недостатки, в нем чувствовалось некое подобие величия. Он был самоотверженным и целеустремленным в своей преданности вере и своему долгу. Подобно королю он действовал во имя не того, что считал целесообразным, а того, что считал, по своему мнению, истиной. И так же как и король, ни за что не отказался бы от этого.

Под влиянием короля и архиепископа все заботились о внешней красоте церкви. Иниго Джонс проектировал небольшие церкви в ренессансном стиле и перестраивал старые. При этом пристроенные итальянские фасады и портики никак не гармонировали с основной архитектурой здания. Развивался новый гибридный стиль, названный лодианской готикой. Возродился интерес к церковным облачениям и мебели всех видов, начиная от кафедр и заканчивая купелями.

Небольшие органы, которые были привезены из Германии, позолоченные и украшенные резьбой, появились в частных молельнях, церквях и кафедральных соборах. Поощрялось занятие церковным пением; композиторы сочиняли новую музыку для королевской часовни и хоров кафедральных храмов.

Джордж Херберт, младший отпрыск аристократического семейства, который должен был стать придворным, оставил мирскую карьеру. Став священнослужителем, он за время своего короткого преданного служения церкви стал образцовым англиканским приходским священником. Николас Феррар, выходец из зажиточной семьи, которого ожидало повышение по службе, неожиданно оставил светское общество и переехал в Литл-Гиддинг в Хантингдоншире, где вместе с матерью и братом с его детьми создал общину. Ее участники посвятили себя молитве, деланию добрых дел и изучению вероучительной литературы. Бедные вдовы жили за счет благотворительности общины, а деревенские дети разучивали псалмы под руководством благочестивых леди, получая пенни в качестве приза за успехи в учебе и воскресный обед для всех.

Хорошие проповедники, тонко чувствующие писатели, прекрасные, святые и преданные люди составляли меньшинство в англиканской церкви. Король, приближавший к себе таких близких ему по духу людей, наивно верил, что они хотя и не типичные представители церковного сообщества, но все же доминируют в церкви. Всяческие разногласия и сектантство представлялись ему отголосками старой бури, отшумевшей навсегда и о которой скоро забудут.

Он ошибался во всем. Его церковь была молода, и положение ее было непрочным, она была доктринально разделена, организация ее была несовершенна; она была открыта критике, но слабо укоренена в народе. Когда при королеве Елизавете был принят закон об учреждении церкви Англии, многие положения ее учения не были до конца сформулированы. Это было сделано с целью не дать повода для раскола в среде верующих и привлечь как можно больше прихожан. Церковь была протестантской, поскольку отказалась признавать власть папы, но в официальных документах ее продолжали называть католической, и в ней сохранялась епископальная система церковного управления. Эту реформу считали несовершенной многие английские протестанты, попавшие под кальвинистское и баптистское влияние, которое проникло в страну вместе с голландскими купцами. Первые требовали реорганизации церкви без епископов, как это имело место в Женеве, вторые – свободы выбора богослужения для конгрегаций верующих. Из этих двух групп кальвинисты были наболее интеллектуальными, здравомыслящими и влиятельными, в то время как баптисты и им подобные склонялись к анархии и дальнейшему дроблению.

Кроме тех, кто в полной мере принимал учение кальвинистов и принципы их организации, большое количество протестантов в Англии вследствие давней привычки по-своему толковать Библию и враждебности в отношении Римско-католической церкви скорее поддерживало протестантские элементы в церкви Англии и призывало к разрыву связей с католиками. Термин «пуритане», которым стали называть этих верующих, не был их официальным наименованием. Это было ругательным словом. Таким могли обозвать набожного сапожника, который по своему разумению пытался объяснить смысл Писания, или послушного прихожанина англиканской церкви, который всего-то высказал свое мнение, что стихарь – это наследие Рима.

В течение последнего полстолетия англиканская церковь стремилась к большей ясности и единообразию богослужения и учения, но процесс не был последовательным. Архиепископ Уитгифт вынудил непреклонных кальвинистов покинуть церковь, а его преемник Ричард Бэнкрофт действовал с пастырской строгостью, чтобы покончить с крайними воззрениями протестантских учений. Сменивший его на кафедре Джон Эббот пересмотрел подобную политику. Он благоволил протестантскому клиру и не поддерживал тех, кто выступал за сближение с Римом.

Взгляды Якоба Арминия, нидерландского теолога, который бросил вызов учению Кальвина в Лейдене, в это время быстро распространялись в Англии, что повлекло за собой возвращение к обряду. Эббот возненавидел его постулаты, но они стали интеллектуальной модой эпохи. Все больше и больше перспективных молодых людей в университетах принимали взгляды Арминия. Когда король Карл взошел на трон, уже наметилось сильное расхождение между арминианами и школой церковников, которых поддерживал Эббот. Когда Эббот оставил кафедру, сам Карл выдвинул на освободившееся место Уильяма Лода, самого известного из последователей Арминия. Лод с неизбежностью вернулся к антипуританской политике Бэнкрофта и Уитгифта. Но он ничего не мог поделать с наследием Эббота. В англиканской церкви сверху донизу – от епископов и до прихожан – было много тех, кто не одобрял взглядов арминиан, и благосклонность к ним Лода не находила понимания ни среди мирян, ни среди клира. Между пастырями и паствой существовал глубокий раскол.

Ключевым вопросом было отношение англиканской церкви к Риму. В Символе веры говорилось о «единой кафолической церкви», но это означало разные вещи для разных людей. Человек, подобно королю и архиепископу, веривший, что истина одна и нераздельна, желал видеть воссоединенным католическое христианство. Некоторые англиканские клирики разделяли это желание, хотя пути его реализации представляли себе совершенно по-разному. Искренний Годфри Гудман, епископ Глостерский, был окончательно сбит с толку. Он был одним из немногих ведущих церковных деятелей, кто сомневался в правильности позиции англиканской церкви, и только приветствовал бы возобновление общения с Римом, пойдя на определенные уступки. Архиепископ Лауд и те, кто его поддерживал, видели в учении и обряде англиканской церкви истинную католическую веру, сокрушались при виде заблуждений Рима и решительно осуждали их. Но Рим для них представлялся как ошибка в католичестве, которая однажды может быть исправлена. Это мнение резко отличалось от воззрений злостных еретиков, таких как кальвинисты и баптисты. Они были намерены всеми силами защищать свою паству от общения с Римом, но и понимали, что заблуждение Рима менее фундаментально и менее опасно для душ их паствы, чем сектантская ересь.

Епископы, которые остались на своих кафедрах со времени архиепископа Эббота, были, по сути, протестантами и не помышляли бороться с наследием Реформации. Некоторые были известны своей рассудительностью и честностью, но неуспешны в управлении епархией. Джон Давенант, епископ Солсберийский, и Джозеф Холл, епископ Эксетерский, образованные и достойные люди, не имели властных амбиций. Способный и дипломатичный Мортон, епископ Даремский, также не хотел принимать участия в церковной политике. Возглавил группу священников, которые пожелали примирения с пуританами, Джон Уильямс, епископ Линкольнский, умнейший валлиец, против которого архиепископ вел постоянную войну. Уильямс искренне верил, что церковь может развиваться и процветать только в дружеском союзе с лучшими представителями пуритан. Но честность его намерений не сопровождалась честностью его методов. Он совершил ошибку, вмешавшись в самую первую ссору короля с парламентом. Уильямс лишился доверия короля и оказался беззащитным перед серьезным обвинением в разглашении государственной тайны. Пытаясь защитить себя от этого обвинения, эмоциональный и изобретательный прелат оказался втянутым в еще более тяжкое преступление – подкуп свидетеля. Король, отказавшись от первоначального обвинения, возбудил новое дело. И Уильямс после многократных попыток уклониться от ответственности и отложить рассмотрение своего дела предстал перед Королевским советом летом 1637 г. в связи с этим позорным обвинением. Архиепископ решил одним ударом покончить и с Уильямсом, и с его церковной политикой.