Текст книги "Мир короля Карла I. Накануне Великого мятежа: Англия погружается в смуту. 1637–1641"

Правительство Англии не могло осуществлять свою деятельность из-за Королевского совета, точнее, сплоченной группы внутри его, которую называли «кликой», или Кабинетом. В критические моменты, или в особых случаях, когда лорд-наместник Ирландии приезжал с отчетом, король присутствовал на заседании Совета. В обычных случаях он посещал его редко, так как Совет состоял из людей, которые постоянно находились при дворе или занимали там важные должности. Королю было удобней узнать мнение каждого члена Совета по отдельности в любое подходящее для него время. И поскольку принимать окончательное решение было его прерогативой, наиболее важные из них он принимал наедине.

Совет, по существу, был советом придворных. Почти не делалось попыток найти какого-либо наиболее опытного человека для решения той или иной важной проблемы. Король предпочитал выбирать из своих друзей и слуг тех, кто был наиболее близок ему по своим взглядам. При этом он опирался на ничем не обоснованную уверенность, что они обладают глубокими познаниями и необходимыми навыками управления. Среди этой случайно сложившейся группы аристократов и судебных чиновников выделялись несколько человек. Это был Уильям Сесил, граф Солсбери, один из наименее видных государственных деятелей, представитель выдающегося семейства, известный своей предусмотрительностью и скупостью, никогда не имевший своего мнения. Это был Филип Херберт, граф Пемброк, который скрывал свое коварство под маской шута; у него был раздражительный властный характер, он не стеснялся крепких выражений и хвастался своей неграмотностью, что было исключением в культурном обществе. Он сохранял благоволение короля отчасти из-за того, что мог организовать самую лучшую охоту в Англии, отчасти из-за своего эксцентричного поведения, которое отвечало особому чувству юмора короля. В основном же его близость к королю объяснялась тем, что он был фаворитом короля Иакова во времена своей юности. Карл всегда хорошо относился к тем, кого любил его отец. Еще один из его советников, который поднялся наверх благодаря тому же, был Генри Рич, граф Холланд. За свои темные глаза и гладкие черные волосы он получил прозвище Эль Конде. Однако под очаровательной внешностью ловеласа и модника скрывался упрямый, невежественный и мстительный человек. Холланд был младшим братом графа Уорвика, пирата-пуританина и самого известного лорда, оппозиционного двору. Хотя он мало чем походил на своего энергичного и предприимчивого брата, но продвигал его интересы везде, где только мог, поэтому нельзя сказать, что он был беспристрастным советником короля. В сравнении с этими тремя особами граф Нортумберленд отличался интеллектом. Его письма свидетельствуют о нем как о человеке проницательном и здравого рассудка; он также знал достаточно хорошо морское дело и проявил себя, служа при лорде верховном адмирале.

В английском Совете заседали два шотландских лорда – маркиз Гамильтон и герцог Леннокс. Гамильтон, бывший фаворитом короля с детства, человек недалекого ума и хитрый, был самоуверен в своих суждениях. О характере Леннокса можно узнать по портрету Ван Дейка. Это был добрый простодушный юноша, но далеко не умный.

Церковным казначеем был Уильям Джаксон, епископ Лондонский; это был прелат с изысканными манерами, известный своей честностью. Канцлером казначейства был лорд Фрэнсис Коттингтон, безответственный, но славный малый, сообразительный и остроумный человек, не обремененный моральными принципами. Все его любили, но в то же время никто ему не доверял. Были два государственных секретаря: трудолюбивый, преклонных лет Джон Коук, честный человек, но совершенно не способный справиться со своими клерками-взяточниками. И энергичный Фрэнсис Уиндебэнк, в каждой бочке затычка, у которого были многообещающие сыновья и которых он должен был где-то пристроить. В качестве их компаньона выступал контролер королевского двора сэр Гарри Вэйн, бойкий коротышка, честолюбивый и с большим самомнением.

Все эти персонажи были настоящие ловкачи, которые использовали свое положение для того, чтобы добиться доходных мест для себя, своих родственников и друзей. Королева, обладая веселым нравом и вечно занятая, легко вовлекалась в различные интриги, поощряла их, и лорды находили других бездельников-придворных, желавших принять в них участие. Хотя лорд Нортумберленд не был по натуре интриганом, но у него были брат и сестра, которые отличились в этом деле. Это были Гарри Перси и прекрасная графиня Карлайл, наперсница королевы. У короля были не менее опасные друзья – пользовавшиеся наибольшим доверием двое его приближенных Уилл Мюррей и Эндимион Портер, для друзей просто Дим, опытные мастера закулисных махинаций. Из-за этих и подобных им людей Королевский совет стал средоточием придворных интриг, но никак не главным органом управления правительства.

В Шотландии и Ирландии тоже были свои Советы, подобные Королевскому совету в Англии. В Ирландии во главе его стоял вице-король, лорд-наместник, сильный и энергичный правитель, самовластно управлявший страной. В Шотландии не было вице-короля, король правил своей родной страной непосредственно из Англии, но его английский Совет не имел права вмешиваться в дела другой страны. Королевский совет в Шотландии был слишком далек от Лондона, чтобы король мог обсуждать с ним текущие дела реальным образом. Связующим звеном был государственный секретарь Шотландии лорд Стирлинг, который передавал все пожелания короля Совету в Эдинбурге, чьей основной задачей было исполнять эти пожелания. Разработал эту особую форму управления король Иаков. «Я сижу здесь и управляю Шотландией с помощью своего пера», – заметил он с удовлетворением, но смог добиться небывалой покорности страны только после двадцати лет правления благодаря своей хитроумной политике и интригам. Во времена его сына все изменилось. Правительство Шотландии теперь уже считалось с мнением вождей горных кланов и лордов и лэрдов равнинной части страны. В начале XVII в. была введена система мировых судей, но те всецело зависели от власти вышеупомянутых лиц. Для шотландского законодательства имела значение точка зрения судей Сессионного суда.

Совет короля Иакова представлял их интересы, прислушивался к их мнению и уважал его.

Совет короля Карла не занимался ничем подобным. Пытаясь сделать его более сговорчивым, король исключил из его состава судей Сессионного суда и на освободившиеся места выбрал совсем незначительных личностей, обойдя при назначении видных и влиятельных аристократов в надежде, что они будут более послушны его воле. Это был только вопрос времени, пока он сможет понять, что его власть в шотландском Совете уже не была никакой властью.

Шотландские советники обладали меньшими возможностями для взяточничества и интриг, чем их английские коллеги, однако воспользовались всем, что было в их распоряжении, так казначей лорд Тракуэй значительную часть своего состояния приобрел, находясь на своем посту, что подтверждали многие.

Советники в обеих странах могли быть коррумпированы, часто не желая этого. Позиция некоторых министров короля Карла как в Шотландии, так и в Англии не только не имела прецедентов, но и была уникальной в истории Британских островов. Их советы и мнения систематически отвергались королем или не принимались во внимание. Однако он продолжал держать их в своем Совете и ожидал от них поддержки в проведении своей политики. Они не могли подать в отставку, поскольку такой поступок, как уход из Королевского совета, стал бы считаться позорным, и они сами были бы виноваты в этом. Такие государственные деятели, как Нортумберленд в Англии и лорд Лорн в Шотландии, были вынуждены служить, хотя с каждым годом для них становилось все более сложным служить честно и сохранять лояльность.

Два наиболее умных министра короля – архиепископ Кентерберийский и лорд-наместник Ирландии – были на голову выше своих коррумпированных и откровенно слабых коллег и были преданы идеалам короля. Однако Карл так же пренебрегал их советами, как и советами своих недалеких помощников.

Он поддерживал планы архиепископа в отношении церкви, но в других вопросах не переносил его вмешательства. Королева очень не любила Лода, и, словно следуя жене, Карл выступал против него почти по всем обсуждаемым проблемам. Например, не принял его совета не оказывать предпочтения католикам и был раздражен, когда Лод привлек его внимание к сложным и спорным аспектам королевской внутренней политики. После очередного трудного разговора с королем Лод жаловался: «Король более склонен не слушать, чем просто выслушать».

Лорд-наместник Ирландии, другой выдающийся советник, был обязан в основном своим положением Лоду. Вероятно, именно Лод убедил Карла предложить место в Совете и титул одному из самых беспокойных членов палаты общин в парламенте 1628 г. Лод прекрасно понял, что рвение, с которым Томас Вентворт выступал против короля, объяснялось его желанием сформировать достойное правительство и что у него не было претензий к королевской власти. Предложение было принято, и главарь разгневанной палаты общин превратился в наиболее ревностного слугу короля.

Вентворт, высокий и худощавый уроженец Йоркшира, внушал почтительный страх одним своим внешним видом. У него был тяжелый характер, и он был начисто лишен обаяния. Его диктаторские замашки, которые свидетельствовали, что он осознает важность своего положения, вызывали неприязнь. Но он был способен на сильные и глубокие чувства привязанности и простой верности, которые заставляли любить его тех, кто знал его лучше других. В качестве практичного администратора он сделал много хорошего для Северной Англии, а еще больше – для Ирландии. Он был справедлив и бесстрашен, работал над каждой задачей с энергией и страстью. Подобно королю и Лоду, верил в возможность установления всеми признанной власти как основы доброго правления.

Карл, Лод и Вентворт имели свою мечту и, действуя сообща, могли осуществить ее, создать то самодержавное правление, которое изобразил на своих полотнах Рубенс и которое было представлено на маскарадах, устраиваемых в Уайтхолле. Но король не хотел предпринимать усилий, желал, чтобы все сделалось само собой, и сводил на нет все усилия своих двух лучших министров. Он поверил, что решил все политические проблемы, но на самом деле отложил их решение на неопределенное время. Карл поверил в эту иллюзию, слыша льстивые и невежественные голоса при дворе, и с каждым новым мирным годом все больше желал обманываться.

Дружба Лода и Вентворта была скреплена их общим разочарованием. Оба были глубоко преданы королю, но критически воспринимали его поступки. В своей переписке каждый детально излагал свое видение событий и глубоко сожалел, что при дворе и в Совете имеют место интриги. Эти письма показывают, что Лод и Вентворт прекрасно понимали суть происходившего и правильно оценивали ситуацию в стране. Союз этих двух людей, реализуйся он в полной мере, придал бы королевскому правительству силу, в которой оно так остро нуждалось. Но Карл, следуя старой неумной сентенции своего отца, не желал поддерживать тех людей, которые были сильнее его.

Король был человеком серьезным, но не отличался трудолюбием. Его суровая манера общения помогала скрывать простейшую истину, что ему было просто лень вникать в вопросы управления. Его невнимательное отношение к заседаниям Совета, нежелание прислушиваться к тревожным сообщениям, занятие охотой, которое отнимало у него три-четыре дня в неделю, страсть к коллекционированию произведений искусств или участие в богословских спорах – все это говорило об одном и том же: что он был не заинтересован в практических делах управления. Он впустую потратил отпущенное ему время правления, не воспользовавшись представившимися ему возможностями, в то время как два его способнейших министра, Лод и Вентворт, обменивались обеспокоенными посланиями, а случайно оказавшиеся у власти советники старались не расстраивать короля неприятными известиями и тем самым нарушать его спокойствие. Своими действиями они подрывали репутацию короля и к тому же пытались воспользоваться национальным богатством страны для своего обогащения.

Репутация королевской власти зависела в первую очередь от состояния национального богатства, поэтому требовалось обеспечить устойчивый рост королевских доходов. Постоянная потребность в деньгах препятствовала проведению королевской политики, а методы, которые избрала власть, чтобы получить их, были непопулярны и похожи на вымогательство.

Карл не был непосредственно ответственным за финансовые проблемы. По натуре он был человек осторожный, но у него были важные обязательства, стоившие больших денег, прежде всего это помощь сестре. Не в последнюю очередь много тратилось на приобретение произведений искусства. Его вины не было в том, что деньги падали в цене, а расходы государства росли. Он должен был изыскивать средства на нужды правительства, а эффективность его работы напрямую зависела от количества поступивших в бюджет денежных средств.

Часть земель, с которых в Средние века королевская власть получала доход, были распроданы в последнее столетие, чтобы иметь в распоряжении наличные деньги. Поступления от земельной ренты с оставшихся земель были значительными, но их сбор требовал все больше средств. Доходы от ренты в общей сумме королевских доходов можно было подсчитать, и поэтому зачастую их заранее отдавали в заклад. В правление Карла чистый доход с земли после всех необходимых выплат составлял только около 25 тысяч фунтов стерлингов (в начале правления его отца он был в три раза больше).

Значительная часть королевских доходов поступала от уплаты пошлин на импортные товары. Сумму этих налогов, известных как «корабельные деньги» и «пошлина с веса», определял парламент на весь период правления. Но первый парламент Карла I решился на беспрецедентный шаг: было принято решение: таможенный сбор остается за королем лишь на один год. С точки зрения нижней палаты это было оправданным решением, позволявшим контролировать политику короля, потому что парламентарии не доверяли политическому курсу короля и его советникам. Так и не придя к согласию ни с одним из парламентов, король все же настоял, чтобы оба таможенных сбора были установлены в том объеме, который он считал необходимым. Хотя некоторые разгневанные купцы отказались платить и по указу Королевского совета были посажены в тюрьму, большая часть торговцев была вынуждена уступить, чтобы не расстраивать свои дела, от которых зависело благополучие их самих и всей страны.

Процесс сбора налогов усложнялся по мере того, как росли объемы торговли и появлялись все новые требования короля. Королевские доходы должны были проходить через казначейство, однако не существовало государственного органа для их сбора, или, по крайней мере, одной большой централизованной организации. Взимание налогов отдавалось на откуп придворным и финансистам. Они платили оговоренную сумму королю, а оставшаяся часть из собранных налогов шла уже им, обеспечивая этим чиновникам значительный доход. Король, находясь в стесненном денежном положении, еще больше усугублял ситуацию: он тратил деньги до того, как поступали налоги. Карл также занимал деньги у налоговых откупщиков, что приводило к еще большей путанице при сборе налогов. Чиновники казначейства подсчитали, что через него проходило меньше половины предполагаемых доходов короля.

Кроме этих двух крупных источников доходов Суд по делам опеки предложил воспользоваться третьим позорным источником. Для дворянина оставить несовершеннолетнего сына своим наследником было настоящим бедствием. Управление поместьем переходило к короне, которое перепродавало ее опекуну по своему собственному выбору. Правда, корона обычно выбирала ближайшего родственника, но даже в таком случае расходы, связанные с опекунством, продолжавшимся до достижения наследником совершеннолетия, были высоки. Само поместье, после того как с него получили свою прибыль королевская власть и опекун, часто оказывалось на грани разорения. Король это прекрасно понимал, но «сиротский суд» обеспечивал ему доходы, и поэтому его не собирались реформировать. В то время Суд опеки находился под контролем неразборчивого в средствах Коттингтона, который резко увеличил его доходность к выгоде короля и своей собственной. В 1637 г. было получено 61 972 фунта, доходы увеличились более чем на 25 тысяч фунтов стерлингов с начала правления Карла.

Советники короля в области финансов не жалели усилий, чтобы изыскать новые источники доходов. Было предложено использовать два основных способа: возродить устаревшие средневековые практики и повысить налоги на продукцию быстро развивавшихся промышленных предприятий и торговлю. Это предложение выдвинул опытный старый юрист Уильям Ной, один из основных советников короля на протяжении последних нескольких лет.

В феодальной Англии каждый землевладелец в случае войны был обязан явиться на королевскую службу или сделать денежный взнос, если был не в состоянии прибыть лично. Эта практика, к крайнему неудовольствию джентри, была возрождена, за титул рыцаря они платили требуемую денежную сумму, которая освобождала их от военной службы. Но и те, кто отказывался от нежеланного титула, тоже должны были платить.

Больших прибылей ожидали от возрожденных Ноем старых «лесных законов». Когда пропитание короля и его свиты действительно зависело от количества дичи, которую они запасали в охотничий сезон, считалось преступлением огораживать разбросанные в разных концах королевства большие участки королевского леса или вторгаться на них. Когда потребность в дичи у короля стала менее настоятельной, большая часть той территории, которая некогда была королевским лесом, стала использоваться под пастбище или распахиваться и постепенно перешла в частное владение. Король неожиданно решил провести расследование, как процесс отчуждения земель проходил в течение последнего полувека. Выявленные нарушители закона были вынуждены заплатить большие штрафы, хотя король иногда разрешал их снизить, но это было слабой компенсацией пострадавшему за причиненное неудобство и испытанное чувство страха.

Следующим шагом Ноя стало возрождение налога Елизаветинской эпохи, так называемых «корабельных денег». Этим налогом облагали морские порты и прибрежные регионы, он шел на строительство и содержание военно-морского флота. Суммы устанавливал Королевский совет, собирали налог мировые судьи и шерифы, и он непосредственно вносился в казначейство флота. Во многих отношениях это был наиболее удачный и экономичный из королевских планов, утекали лишь незначительные денежные суммы, в основном уходившие на сбор налога, и сам налог использовался по своему прямому предназначению.

Поразительно, как удалось Ною избежать принятия антимонопольного законодательства. Королева Елизавета сделала счастливое открытие, что может получать деньги, даруя право торговли на отдельные товары или на производство какого-либо товара зажиточным предпринимателям. Злоупотребления подобным монопольным правом, ставшим источником дополнительных доходов для членов парламента, часть которых они передавали короне, вызвали возмущение у нижней палаты, и в 1624 г. решением парламента эти права были признаны незаконными.

Уильям Ной нашел выход из сложившегося положения. В будущем монопольное право будет предоставляться только тем лицам, которые начали развивать свое собственное производство; вполне понятно и справедливо, что те люди, которые развивают новые виды производства, должны пользоваться особым покровительством. Слово «монополия» было заменено на «патент». Король предоставлял патенты проектантам, которые хотели иметь исключительное право на выпуск, например, бобровых шляп или медных булавок, так как только они обладали наиболее эффективным способом их производства, и они должны были быть защищены от конкуренции, пока не встанут на ноги. Некоторые патенты давались на различные эксперименты, большинство – по самым тривиальным причинам. Монополии, изгнанные решением парламента, давали отдачу в трехкратном размере в ином виде, что никого не могло обмануть. Потом стали выдаваться права не только на производство товара, но и на его перевозку, и система их выдачи стала все более усложняться.

Для получения денег, кроме выдачи патентов, король воспользовался так называемой регистрацией компаний. За определенную сумму регистрировалась новая компания, например, кожевников, при этом им предоставлялось право организовать свое собственное производство. Причина выдачи патентов и регистраций была чисто финансовой, но за ними скрывался политический подтекст. Предоставление патента могло быть использовано с целью поставить под контроль короны отдельные отрасли производства, прибегнув, таким образом, к примитивной национализации производства. Повод для регистрации был чисто экономический. Многие старые компании перестали быть корпорациями ремесленников и превратились в корпорации купцов: они просто продавали товары, которые были произведены другими. В обществе происходили революционные изменения: ремесленников вытесняли купцы, объединенные в компании, которые становились всего лишь поставщиками произведенной ими продукции, и для них оставался всего один шаг до использования труда наемного рабочего. Тем не менее независимые ремесленники пытались объединиться в компании, которые могли вести на равных переговоры с торговцами, которые покупали и торговали их товарами на рынке. Королевское разрешение на регистрацию было разумной попыткой улучшить положение ремесленников, направить в нужном направлении происходившие в стране социальные и экономические перемены и установить надежную связь между короной и ремесленником для защиты его от возможной эксплуатации со стороны перекупщиков.

Если бы план социально-экономических преобразований, разработанный в правление Карла и предвосхитивший план Кольбера во Франции, принятый спустя полвека, был претворен в жизнь, он мог бы не только создать прочный союз королевской власти и ремесленников, но, что более важно, направить Англию по пути, ведущему к просвещенному этатизму.

Но долгосрочные и перспективные экономические планы были заложниками сиюминутных нужд короля. Взыскание штрафов, а не защита бедного человека от посягательств богача, было первейшей заботой при применении «лесных законов». Первоначально их целью было предотвратить депопуляцию, и они были направлены против тех, кто огораживал общинные и пустующие земли. Но король, когда это было выгодно с финансовой точки зрения, сам проводил политику огораживания общинных земель.

Показателен следующий эпизод. Шантаж короля, направленный против лондонской «Винтнерс компани», породил нехорошие предчувствия в Сити. Король потребовал от компании платить ему 4 фунта за каждую бочку вина. Когда они отказались, Звездная палата издала указ, запрещавший компании готовить мясные блюда для клиентов. Поскольку «Винтнерс» давно занималась этой подсобной торговлей, запрет принес им ощутимые убытки. Они заплатили 6 тысяч фунтов стерлингов королю в надежде, что он отменит этот указ. Вскоре, однако, все повторилось: до сведения «Винтнерс» было доведено, что для окончательной отмены решения суда необходимо, чтобы компания согласилась выплачивать королю 1 пенни за каждую кварту проданного вина. Некоторые члены компании были настроены сопротивляться и обратиться в Звездную палату, но глава компании олдермен Абелл был прежде всего бизнесмен, а уже потом для него речь шла о принципах. Он спас компанию от дальнейших бед, выговорив сделку с королевским шталмейстером маркизом Гамильтоном. Компания обязывалась платить 30 тысяч фунтов стерлингов в год (4 тысячи фунтов из общей суммы – Гамильтону) за привилегию готовить обеды наряду с продажей вина.

В начале правления короля обнаружился дефицит соли в королевстве, и Карл начал подумывать о введении королевской монополии на соль, как это было сделано во Франции. Следовало обложить налогом соль, предмет первой необходимости, и обеспечить тем самым постоянный доход. Крайняя потребность в деньгах вынудила его выдать не один, а два патента на добычу соли. Естественно, между обладателями патентов возник конфликт. Их действия также не нашли понимания у жителей Ярмута, когда они попытались поставить чрены для выварки рассола на проверенных временем общинных землях. К тому же обладатели патентов постоянно вмешивались в дела заготовки и продажи соленой рыбы, очень важного для людей продукта, что крайне раздражало рыбаков и купцов по всей стране. Недовольный работой обоих соперничавших обладателей патентов, Карл возродил старый налог на соль, чтобы отдать на откуп его сбор за довольно значительную сумму. Монополисты потребовали освободить их от уплаты налога, и Карл начал преследовать их в судебном порядке в интересах откупщика, но последний пожаловался, что, поскольку теперь все покупают шотландскую соль, он много теряет от сделки. Шотландцы сделали противоречащее заявление, утверждая, что английская монополия нанесла большой ущерб их торговле. Не все жалобы могли быть обоснованными, но, по крайней мере, было ясно одно: корона не стала богаче, и весь деловой мир еще меньше стал доверять королевской власти.

Еще более абсурдным и столь же раздражающим фактором, как соляной бизнес, стала проблема, касавшаяся мыла. В 1631 г. король даровал на четырнадцать лет группе проектантов – некоторые из них были католиками – исключительное право на производство мыла из растительного масла. Они согласились выплачивать королю 4 фунта стерлингов за бочку и производить 5 тысяч бочек продукта в год по 3 пенса за фунт веса. Проектанты получили разрешение, ввиду ожидавшегося высокого качества их мыла, проверять все другое произведенное мыло и конфисковывать или уничтожать любое мыло, которое, по их мнению, было ниже стандартной нормы. В результате испытания, проведенного при закрытых дверях в Лондоне, их мыло было признано лучшим по качеству, чем то, которое производили лондонские фабриканты. Оно не так хорошо проявило себя в Бристоле, где горничная таверны и прачка намылили при большом стечении народа грязные льняные салфетки мылом проектантов и мылом местных бристольских фабрикантов. Они продемонстрировали всем, что бристольское мыло лучше отстирывает вещи и оно более экономно, чем мыло проектантов. Несмотря на это, король приказал закрыть семь из одиннадцати мыловаренных предприятий Бристоля.

В Лондоне борьба продолжалась с неослабевающей энергией. Королевские проектанты потребовали от короля полностью запретить использование рыбьего жира при мыловарении; в силу этого они захватили все запасы лондонских мыловаров и возбудили против них дело в Звездной палате, предложив выкупить их бизнес. Лондонские производители мыла отказались от сделки, и некоторые из них были посажены в тюрьму. Ропот недовольства раздавался со всех сторон. Рыболовецкие компании были недовольны запретом на употребление китового жира, а люди в большинстве своем говорили, что мыло проектантов было плохим. Тогда проектанты обратились к фрейлинам королевы, чтобы те написали благоприятные отзывы об их мыле, однако прачки и, что более важно, суконщики по всей стране продолжали ругать его. В ответ на это король полностью запретил частное производство мыла и предоставил проектантам право заходить и обыскивать каждый дом. Все было напрасно. Летом 1634 г. незаконно сваренное мыло продавалось по шиллингу за фунт или в шесть раз больше его истинной цены, такого невысокого мнения были все о новом мыле. Тогда проектанты отказались от своих планов использовать только растительное масло и начали применять рыбий жир, всем остальным это было запрещено. Король предпринял последнее усилие, чтобы покончить с конкурентами: ввел налог в 4 фунта стерлингов на бочку бристольского мыла. Бристольские мыловары отказались его платить, и 14 из них оказались за решеткой, разделив участь лондонских мыловаров. Подобный фарс не мог долго продолжаться, и в 1637 г. король закрыл проект и купил права его участников за 40 тысяч фунтов стерлингов, из которых половину уплатил в качестве компенсации лондонским мыловарам. Затем позволил им вернуться к своим прерванным делам; теперь они должны были платить королевский налог в 8 фунтов за бочку.

Подобные преследования вплоть до тюремного заключения принесли большие убытки людям. Это постоянное вмешательство в их дела постепенно отвращало народ от Карла; случалось так, что когда какой-то неизвестный человек вдруг начинал задавать обычные вопросы, то сразу начинал чувствовать к себе враждебное отношение, потому что его принимали за шпиона короля.

Ставшие проблемными вопросы о соли и мыле раздражали шотландцев так же, как и англичан. Более бедная нация ощущала и опасалась финансовых махинаций короля в большей степени, чем богатая. Англия уже занимала прочное положение в экономике Европы, Шотландия еще боролась за это место, и то, что в Англии могло выглядеть как помеха, в Шотландии оборачивалось бедствием. Соль занимала в экспорте Шотландии второе место после производства материи для пледов. И хотя в действительности введение по решению короля соляной монополии не имело тяжелых последствий, она вызывала большое беспокойство, пока действовала. Более серьезным был вопрос о мыловарении, потому что ограничения на использование китового жира задевали интересы шотландского китобойного промысла в арктических водах. Дальнейшие убытки понесла шотландская торговля, когда, несмотря на энергичные протесты, в два раза возросла экспортная пошлина на уголь. Но наибольшее возмущение вызвала чеканка медных монет.

В Шотландии, где люди все еще прибегали к бартеру при заключении сделок, постоянно ощущался недостаток мелкой монеты. Поэтому король предоставил графу Стирлингу право чеканить разменные медные монеты. Этот патент преследовал две цели: монеты должны были решить вопрос мелких денег в Шотландии, а полученные доходы шли Стирлингу в погашение значительного долга короля перед ним. К Стирлингу относились в его родной стране с подозрением, поскольку он принадлежал к большой группе шотландских придворных, которые последовали за своим королем на юг и связывали с ним свое будущее, пренебрегая интересами своей страны. Будучи поэтом и ученым, но никаким не финансистом, Стирлинг так повел дело чеканки медных монет, что оно стало причиной значительной инфляции, качество же королевских монет было далеко от идеального, и деньги так и не покрыли всех долгов короля. Не имея других возможностей заплатить свои долги, король оставался глух к постоянным протестам шотландцев и оставил Стерлинга одного решать, что делать с обесценивающейся валютой Шотландии.