Текст книги "Знай мое имя. Правдивая история"

В дверь постучали. Вошел еще один помощник – высокий, усы густые, светло-коричневая форма, перетянутая черным ремнем с выбитым на нем черным рисунком. Выглядел суровым и уставшим. Поприветствовал меня и добавил, как он рад видеть, что со мной все в порядке. Причем второй помощник детектива произнес это так, будто узрел чудо: словно я уже умерла – и вдруг ожила. Он рассказал мне, что один из нашедших меня парней все время сбивался во время беседы с ним, плакал и никак не мог отдышаться. По словам сержанта, тот человек буквально задыхался. «Взрослый мужчина, а плакал, – подумала я, – да черт возьми, что там произошло?!»

Помощница детектива достала из большого конверта мой телефон. Синий чехол был заляпан, а края так пропитались грязью, точно телефон долго пролежал в земле, прежде чем его нашли. Была куча пропущенных звонков от Тиффани и Джулии и эсэмэсок на одну тему: «Где ты? Не пугай меня». Помощница детектива попросила переслать ей по электронной почте все фотографии, которые я сделала тем вечером. На одной я, намеренно скосив глаза, держала в руках красный стаканчик. И почему нельзя было нормально улыбнуться? Я отправила ей снимки и скриншоты, не подозревая, что все они будут использованы в качестве улик. Наконец она дала мне возможность тоже задать свои вопросы. Если верить расшифровке записи, я спросила:

– Как бы это поточнее сказать… говорят, со мной что-то случилось, но на самом деле я так и не поняла, что это означает. И я до сих пор… Я и сейчас по-настоящему не понимаю… Что со мной произошло?

– Я еще недостаточно владею материалом, – ответила помощница. – Знаю только, что вас нашли двое студентов Стэнфорда.

Больше она ничего не сказала.

– Почему же тот человек побежал? – спросила я.

– Что-то пошло не так, – «объяснила» она.

Я как бы попыталась пройти к скоплению полицейских машин, пролезть под желтой сигнальной лентой и подобраться поближе к месту преступления. Но каждый раз, когда я делала шаг в том направлении, помощница детектива преграждала мне путь. Я шагнула вправо – она тоже. Я вытягивала шею, стараясь увидеть, что они там прячут, – никакого результата. Территория оказалась закрытой. Мне будто было предписано оставаться за какой-то незримой чертой.

Но все-таки я что-то поняла. Почему-то изменилась атмосфера в том кабинете, где я находилась. Лица помощников детектива помрачнели. Они стали разговаривать со мной вполголоса, обращаясь с такой осторожностью, словно я зверек, которого боялись спугнуть. Они старались что-то прочитать на моем лице, я лишь тупо глядела в ответ. И всё говорили, что поражены тем, как хорошо я держусь.

– Должна сказать, вы очень спокойны, очень… – отметила помощница. – Вы всегда такая?

– В присутствии младшей сестры стараюсь сдерживать эмоции, – согласно кивнула я.

И все-таки мое хладнокровие приводило их в замешательство. Видимо, учитывая обстоятельства, я должна была вести себя как-то совсем иначе – и это меня нервировало.

– Я еще не рассказала родителям, – уточнила я.

– Это понятно, – ответила помощница. – Понимаешь, ты стараешься… Мне кажется, ты стараешься не волновать их… пока не сможешь лучше… ну вроде как пока сама не разберешься, что случилось… – она была очень добра, поддакивала мне, но увиливала от всех моих вопросов.

К концу разговора мне удалось прояснить два момента: во-первых, никто не собирался связываться с моими родителями до тех пор, пока я сама не разберусь в случившемся; во-вторых, никогда, ни при каких обстоятельствах я не хотела бы снова встречаться или иным способом контактировать с тем человеком, кем бы он ни был.

Меня проводили в комнату ожидания, где было полно запылившихся наград, а Тиффани увели на беседу, в результате которой помощница детектива напечатала следующее:

Один из гостей на вечеринке ни с кем не разговаривал. Коллин и Тиффани сочли его странным, так как он выглядел довольно агрессивным. По словам Тиффани, это был светловолосый парень, с голубыми глазами, чисто выбритый, ростом приблизительно от метра шестьдесят до метра восемьдесят. На нем были не шорты, а брюки, бейсболку он повернул козырьком назад. Тиффани не смогла вспомнить, была ли на нем рубашка или футболка. Она думает, что внешне он ничем не отличался от ее друзей из колледжа. Этот выглядевший агрессивно парень начал разливать пиво. Он подошел к Тиффани и поцеловал ее в щеку, потом полез целоваться в губы. От растерянности она рассмеялась. Коллин и Джулия, видевшие это, тоже стали смеяться. Парень отошел. Чуть позже он снова появился, когда Тиффани говорила наедине с Коллин. Он протиснулся между ней и Коллин и опять стал приставать к ней. Парень обхватил Тиффани за талию и поцеловал в губы. Она вывернулась из его рук, сказав, что ей пора уходить.

Когда мы вернулись, Тиффани пошла домой, а я осталась сидеть в машине. До меня вдруг дошло, что мой парень Лукас явно волнуется, поскольку я молчала весь день. Он жил в Филадельфии, и мы встречались с ним уже несколько месяцев. На звонок он ответил сразу после первого гудка.

– Я волновался за тебя вчера вечером, – сказал он. – Ты нормально добралась до дома?

Я совсем не помнила, что звонила ему. Быстро просмотрела историю звонков и нашла его имя. Оказывается, я набрала его номер около полуночи и, скорее всего, разбудила, ведь у него было три часа ночи.

– Ты нашла Тиффани? – спросил он. – Я волновался, что ты очнулась в кустах или где там…

В животе все замерло. Он знал? Но откуда?

– О чем ты? – ответила я.

К концу разговора Лукас объяснил, что я и двух слов связать не могла и несла какую-то бессмыслицу; причем я постоянно зависала, а он каждый раз кричал в трубку, что мне немедленно надо найти Тиффани, но я не отвечала.

– Я понимал, что ты одна и совершенно невменяема, – добавил он.

У меня все оборвалось внутри.

– Ты оставила мне голосовое сообщение. Ты была просто в хлам.

– Не удаляй его, – попросила я. – Пообещай, что не удалишь.

– У тебя все в порядке? Ты какая-то грустная.

Я кивнула, словно он мог видеть меня.

– Просто не выспалась.

Я зашла в дом, вытащила айфон из грязного чехла, но не стала его очищать. Свернула спортивный костюм и засунула в дальний угол шкафа. Поставила на полку оранжевую папку, положив в нее свой больничный браслет. У меня было странное желание сохранить все предметы, которые доказывали бы существование этой альтернативной реальности.

Потом был День Мартина Лютера Кинга[12]12
  День Мартина Лютера Кинга – федеральный праздник США, государственный выходной день, приуроченный к 15 января, дню рождения Кинга; отмечается ежегодно в третий понедельник января. Прим. ред.


[Закрыть], последний в череде долгих выходных. Тиффани собиралась возвращаться в колледж, но перед этим мне нужно было успеть сказать ей, что сейчас особенно важно не отдаляться друг от друга, а сохранять близкие отношения, особенно с родителями. Я предложила, чтобы мы все вчетвером где-нибудь поужинали.

Стоя рядом с украшениями из красной бумаги и миской дынных конфет, мы рассматривали хмурых рыбок в аквариуме и ожидали, пока нам найдут столик. Заказали утку по-пекински. Как всегда, мать развела настоящую церемонию: разложила круглый лаваш, щедро полила сливовым соусом, добавила хрустящие кусочки красного утиного мяса, несколько веточек зеленого лука, дольки огурца и завернула все это. «Вы только посмотрите, наша мама из утки крутит косяки! Мам, да это же утиная травка!» После ужина сестра уехала в колледж – за сто двадцать километров от нашего дома; ее путь лежал вдоль раскинувшихся равнин, через Гилрой, Салинас, Кинг-Сити в Сан-Луис-Обиспо[13]13
  Гилрой, Салинас, Кинг-Сити, Сан-Луис-Обиспо – города Калифорнии. Прим. ред.


[Закрыть]. Она сказала, что боится оставлять меня одну. «С чего бы? Это смешно. Со мной все нормально», – ответила я.

Тогда казалось, что все очень просто. Я сложила воспоминания о том утре в большую банку и отнесла ее в подвал. По лестнице вниз – ступенька, еще ступенька, следующий пролет и снова ступенька за ступенькой – поставила банку в самый дальний угол своего сознания, заперла на ключ и быстро вернулась наверх, к своей жизни. Той жизни, которую сама выстраивала и которая не имела ничего общего ни с ним, ни с тем, что он мог со мной сделать. Банки больше не было.

Я не знала, что в одиннадцать часов вчерашнего вечера его выпустили под залог в сто пятьдесят тысяч долларов. Не прошло и суток после его ареста, как он уже оказался на свободе.

Глава 2

Пало-Альто – это кремовое буйство магнолий, это густая синева почтовых ящиков, это словно нанесенные кисточкой оранжевые пятна апельсинов в гуще листвы. Пало-Альто – это город, где температура не опускается ниже двадцати градусов, где можно учуять запах солнца, когда в его лучах поджариваются разбросанные везде тонкие полоски коры эвкалиптов. Пало-Альто – это тяжело дышащие от жары собаки, ищущие укрытия в пятнистой тени безупречно чистых парков. Это тупиковые улочки с домами Эйхлера[14]14
  Дома Эйхлера – устойчивое выражение, обозначающее популярный тип коттеджей, разработанный в 1950-х гг. в Калифорнии предпринимателем-застройщиком Джозефом Эйхлером вместе с архитекторами его строительной фирмы; эти удобные, компактные и одновременно просторные одноэтажные дома, построенные без цоколя и чердака, с большими окнами и атриумом, были экономичными и потому доступными среднему классу послевоенной Америки. Прим. ред.


[Закрыть], деревянными гаражными воротами и японскими кленами. Это аккуратно вымощенные тротуары и еще велосипеды, на которых дети спешат в школу, а взрослые – на работу. Это город, где у каждого есть если не научная степень, то по крайней мере диплом, и где все очень ответственно относятся к окружающей среде.

Я работала в команде одного стартапа, мы занимались разработкой образовательных приложений для детей. Наш офис состоял из одной рабочей комнаты – где за плотно придвинутыми друг к другу столами сидели одиннадцать человек – и нескольких переговорных со стеклянными стенами. Стартап был моим первым рабочим местом после института; я ходила туда уже примерно полгода. Мне нравилось создавать видимость взрослой жизни: рано просыпаться; не ходить на все вечеринки подряд; заказывать картриджи для принтеров; вносить даты встреч и дней рождения в онлайновый календарь, отмечая самые важные кружочками – или цвета лаванды, или цвета мандарина. Получив первую зарплату, я купила себе белоснежный и блестящий дорожный велосипед и назвала его Тофу. Кроме того, я активно работала над собой, стараясь свести к минимуму количество восклицательных знаков в официальных письмах.

В мире, который я пыталась выстроить, у меня был свой лексикон: «Тойота Приус», электронная таблица, греческий йогурт, кредит на строительство, поездки в Напу, исправление осанки, – но в нем не было места таким словам, как изнасилование, жертва, травма, ссадины, адвокат. Возможно, я создавала не взрослую жизнь, а пародию на нее; возможно, она скорее напоминала зефир на палочке, но, несмотря на всю хрупкость этой жизни, она была важна для меня.

– Как выходные? – спросила коллега. – Хорошо провели время с сестрой?

В субботу я пошла на вечеринку. Воскресенье провела в больнице и полицейском участке. В понедельник ела утку по-пекински.

– Да, было отлично!

Я стояла под лампой дневного света на офисной кухне, в микроволновке крутился мой штрудель. Я скрестила на груди руки и заметила странные тени на локтях. При ближайшем рассмотрении это оказались синяки – расцвели, как утренние цветы. Я закатала рукава и на внутренней стороне обнаружила еще больше фиолетовых пятен. Надавила на них – под моим большим пальцем они побелели. Это завораживало. Я словно наблюдала, как превращаюсь в совершенно иное существо. Помню, как в первом классе обнаружила по бокам рук серебристые разводы и тут же сообщила на ухо подруге: «Я русалка». Она объяснила, что это просто грифель – следы от карандаша на бумаге. Какое простое и скучное объяснение. Уверена, у нынешних синяков было такое же. Я сфотографировала каждый – хотела удостовериться, что они настоящие. Потом опустила рукава. К чему разглядывать, если обо всем уже позаботились. Штрудель сгорел, из микроволновки повалил дым, и мне пришлось хлопать по ней кухонным полотенцем, чтобы запах не просочился в офис.

Когда тем вечером я вернулась домой, банка, которую я отнесла в подвал и засунула в самый дальний угол своей памяти, ждала меня в центре комнаты. Забавно, как она тут оказалась? Я взяла ее, открыла дверь, спустилась по лестнице и снова заперла там, где ей следовало быть.

Проснулась я в абсолютной тишине в четыре утра. За окном все еще было темно. Надев жесткий шлем из вспененного полистирола, я оседлала своего Тофу и выкатила на улицу. Я ехала на велосипеде по длинным гравийным дорожкам вдоль раскидистых дубов и мимо маленьких деревянных мостиков, а когда въехала во внутренний двор, уже возвращаясь домой, увидела в кухонное окно отца. Взъерошенный, босой, в стареньком синем халате, он готовил кофе.

– Ты уже проснулась? – ошарашено спросил он.

– Пробовала новый велосипед, – ответила я. – Понравился. Клевый.

После горячего душа и особенно лосьона кожу жгло и покалывало – словно невидимые пчелы вгрызались маленькими острыми зубками в мою беззащитную плоть. Но на зуд я не обращала внимания – главное, ничего не было сломано. Едва мой разум начинал погружаться в прошлое и перебирать самые тревожные ситуации, я говорила себе: «Хватит. Всё позади. Я дома. Тиффи тоже». Тем не менее я не переставая спрашивала себя, почему мои руки покрыты этими пятнами цвета лаванды. В голове крутились слова: надеюсь… подозрительно… А глубоко внутри зрела тревога.

Велосипед, рассвет, работа, закат – так проходили дни. И никакой информации, никаких сообщений. Беспокойство все нарастало, и я продолжила свои ночные вылазки на велосипеде, выбирая длинные дороги вдоль шоссе. Папа волновался, приладил еще один фонарь, и мой руль походил теперь на стробоскоп, излучающий во всех направлениях свет, не дающий мне раствориться в темноте.

У нас раньше был белый кот по кличке Дрим[15]15
  Dream (англ.) – мечта, сон. Прим. пер.


[Закрыть]. Мы любили его двенадцать лет, но однажды, за две недели до Рождества, он исчез. Мы с Тиффани обошли все вокруг, звали его, искали с фонариками по полям, а после Рождества родители сообщили нам, что Дрима сбила машина. Его нашли у дороги несколькими неделями раньше. Потом мать с отцом вручили нам урну с прахом и свидетельство из крематория, в котором под нарисованной радугой было написано «Дрим Миллер». Нам не говорили раньше, так как не хотели портить Рождество. Но при этом нам позволяли бродить ночью по полям, в то время как Дрим лежал в коробке в шкафу, – что мне кажется весьма странным. Теперь у меня появился еще один мертвый кот. Я могла так же спрятать его в шкафу, притворившись, что все хорошо, или признать, что «меня чуть не изнасиловали прямо рядом с нашим домом», и предъявить коробку с прахом. Я решила, что торопиться некуда – зачем «портить Рождество».

Я никогда не надеялась на других. В детстве, когда мать пыталась взять меня на руки, я молотила ногами и орала: «Во цзыцзи цзоу!» (я пойду сама). Сестра, например, стояла как вкопанная, протягивая руки, пока ее не возьмут. Все-таки я была старше. Я видела, как рыдала мать, когда задохнулся один из щенков нашей собаки; видела отца в бирюзовой больничной рубахе, когда у него была эмболия легочной артерии. Тогда меня озарило, что они так же уязвимы, как все люди, и случись что, мне придется заботиться обо всех нас.

В четверг Тиффани, находившуюся в Сан-Луис-Обиспо, вызвали в местный полицейский участок просмотреть фотографии, присланные из полицейского отделения Стэнфорда, чтобы она опознала того агрессивного парня, о котором рассказывала. Ей показывали снимки белых прыщавых парней с сальными волосами – и наконец на экране появилось его лицо. Полицейский отчет начинался так: «Без колебаний Тиффани указала на фотографию номер четыре». Когда ее попросили оценить, на сколько процентов она уверена, сестра ответила, что «на сто», а потом позвонила мне и сказала:

– Я видела его.

– В смысле? – не поняла я.

Я никак не могла сообразить, как полицейские догадались, какой именно парень пытался ее поцеловать. Они что, сделали портреты всех, кто был на вечеринке? Или методом исключения? И почему они были так сосредоточены на нем, а не на том, кто совершил нападение? Все свои сомнения я тут же вывалила на сестру.

– Ну, должно быть, это он и есть, – ответила она.

– Не может быть, – возразила я.

– Парень, который пытался поцеловать меня, вышел сразу следом за тобой. Я облажалась, понимаешь? Черт, это я тебя подвела.

В тот вечер он смотрел ей в лицо.

– Я никак не могу избавиться от него и выкинуть его из головы, – сказала сестра.

Но до сих пор никто не знал его имени. И до сих пор мне никто не звонил.

Каждый раз, когда я думала о том утре, на свет появлялась следующая банка. Теперь в моем сознании их было полным-полно – ставить некуда. Они уже не помещались в подвале и загромоздили собой лестничные пролеты. Я была набита этими запечатанными банками – и уже не могла ни ходить, ни сидеть, ни дышать.

Прошло десять дней. Десять дней пустоты. Я проснулась от звука пришедшей эсэмэски. Сестра прислала скриншот рубрики «Происшествия» из Stanford Daily. Я начала читать заметки:

Как сообщается, пристегнутый велосипед был украден примерно между 15:00 часами пятницы и 10:00 часами субботы.

Воскресенье, восемнадцатое января. Подозреваемый в попытке изнасилования, совершенной в час ночи возле Ломита-Корт, арестован и доставлен в центральный следственный изолятор Сан-Хосе.

Второе сообщение представляло собой единственное доказательство, что все случившееся со мной произошло на самом деле. Однако, если судить по той заметке, меня даже не существовало. Слово попытка я как-то переварила. Видно, у подозрительного типа не получилось. Наверное, он увидел, что я в полной отключке, подозрительно посмотрел на меня, а затем проходящие мимо люди схватили его и оттащили от меня. С одной стороны, я испытывала благодарность за эту публикацию, с другой – мне было грустно. И все? Всего одна фраза, которую легко пропустить среди сообщений о мелких кражах. Если именно так обычно подавалась информация о насилии, то сколько я сама не замечала? В то утро я думала, что интерес прессы к нападению на меня на этом и закончится – на одном предложении, которое поместилось бы в печенье с предсказанием.

Позже, сидя за своим рабочим столом в офисе, потягивая кофе и выбирая, какой сэндвич заказать на обед, я перешла на новостную ленту. Первое, что бросилось в глаза, – это стэнфордский спортсмен, потом появилось изнасиловать, затем – женщина без сознания. Кликнула еще раз – и экран заполнился парой голубых глаз, ровными белыми зубами, веснушками, красным галстуком, черным костюмом. Никогда ранее не видела этого человека. Брок Тёрнер. Далее было написано, что ему предъявили обвинение в совершении уголовного преступления по пяти пунктам:

1) изнасилование человека, находящегося в нетрезвом состоянии;

2) изнасилование человека, находящегося без сознания;

3) половое проникновение инородным предметом в женщину, находящуюся в нетрезвом состоянии;

4) половое проникновение инородным предметом в женщину, находящуюся без сознания;

5) нападение с целью изнасилования.

Слишком много слов. Причем беспорядочно перемешанных. Нужно прочитать еще раз, внимательнее. Что такое инородный предмет? Погуглила. Появилась паника, но какая-то неспешная. Определение звучало так: «Чужеродный предмет – предмет, оказавшийся там, где его не должно быть, в частности в теле человека или механизме». Приводились такие примеры, как «соринка, заноза, щепка, рыболовный крючок, стекло…». А что, спрашивается, оказалось во мне?

В статье говорилось, что проникновение в жертву было совершено пальцами. Значит, он сделал это с ней… руками. То есть со мной. Ну вот, наконец хоть что-то прояснилось. Съежившись в своем кресле на колесиках, я прислушивалась к звучавшим вокруг клавиатурным щелчкам. Коллега наливал себе воду. Я уставилась на него, и он улыбнулся в ответ. А ведь мне говорили, что, когда меня нашли, я была без сознания, а рядом находился какой-то мужчина. Но никто ни разу не сказал, что тот мужчина находился во мне.

Зазвонил телефон. Я закрыла вкладку и направилась в переговорную со стеклянными стенами, желтым креслом-мешком в углу, горбатым китом на стене и банкой цветных карандашей на столе – там обычно проводили беседы с детьми. В трубке прозвучал женский голос. Она поздоровалась, представилась как заместитель окружного прокурора и назвала свое имя: «Алале. Произносится как А-ла-ле». Я повторила. Потом еще раз. Три слога, словно опадающие лепестки: слева направо – Алале; справа налево – Елала. Чтобы записывать, я взяла листок бумаги и первый попавшийся под руку зеленый восковой мелок.

На меня обрушился сплошной поток слов, произнесенный ею на одном дыхании: «Ты в порядке жаль что мы встретились при таких обстоятельствах мы не сможем подтвердить что это было изнасилование пока не получим результаты тестов ДНК а их отправили в лабораторию но что касается изнасилований тут могут пройти месяцы однако твои анализы могут быть сделаны быстрее из-за давления СМИ но на сегодняшний день мы предполагаем пенильное проникновение и придерживаемся пяти предъявленных обвинений проще сейчас чем потом добавлять их если сперма не будет найдена два обвинения в изнасиловании отпадут и мы продолжим с тремя оставшимися нападением и попыткой изнасилования и имей в виду что кто-то с его стороны может попытаться связаться с тобой и твоей семьей под видом сочувствующих так что предупреди родных чтобы ни с кем не говорили без моего разрешения а если с тобой попытаются связаться журналисты не отвечай им запрещено говорить с тобой если захотят услышать сторону жертвы будет пресс-конференция я скажу им чтобы занимались своим делом тебе будет назначен адвокат который сможет ответить на все вопросы в рамках закона как тебе наш план приятно познакомиться уверена мы еще увидимся довольно скоро береги себя».

Я пошла было за ручкой, но снова зазвонил телефон, и пришлось вернуться. Звонили из Стэнфорда. Женщина, глава чего-то там, проговорила: «Ему не разрешается больше появляться в студенческом городке. Мы просто хотим, чтобы вы знали». Сначала мне показалось, что это не так уж плохо, но потом подумала: «Но ведь я-то там вообще не бываю». А где он? За почти два года эти считаные минуты были единственными, когда со мной связывались представители Стэнфорда.

Звонил детектив Ким и объяснил, что когда был завершен полицейский отчет, он стал достоянием общественности, и именно так он попал в СМИ. Кима удивляло, как быстро журналисты все разнесли. Он также сказал, что Брок нанял частных детективов, так что сейчас лучше ни с кем ни о чем не говорить, даже с друзьями. После этих слов мой мир рухнул.

– Детективы? – спросила я. – И что же они ищут?

– Сейчас никак не выяснить, – ответил он. – Так что лучше залечь на дно. Будем на связи.

Еще один звонок – незнакомый номер. Мой адвокат из YWCA[16]16
  YWCA (Young Women’s Christian Association) – Христианская молодежная жен-ская организация. Прим. ред.


[Закрыть]. Сказала называть ее Бри. Она говорила по-доброму, и я благодарила ее. Впрочем, я не знала, что еще сказать. Я продолжала держать в руке цветной мелок. А телефон не прекращал звонить.

Пока я с приклеенной к уху трубкой открывала и закрывала стеклянную дверь, в офисе стояла тишина. Все звонки были короткими и заканчивались фразой: «Если будут вопросы, обращайтесь». У меня накопилось десять тысяч вопросов, но я лишь отвечала: «Да, да, понятно. Спасибо, спасибо». Однако хотелось совсем другого: «Кто вы? Откуда вы мне звоните? Что за адвокат? Она что, мой психотерапевт? Где эта ваша YWCA? Обратиться в организацию помощи жертвам? Жертвам чего? А они оплатят мозгоправа? Брок? Что за имя такое? Он из Огайо? Когда же тюрьма? Я сохраню анонимность? Он будет привлечен к ответственности? Предъявление обвинения – в понедельник? Что такое вообще “предъявление обвинения”?» На мою электронную почту стали приходить письма – какие-то полезные контакты, нужная информация. Напротив каждого нового номера в телефоне я ставила эмодзи – красный кружок.

Звонила и Тиффани. Она сказала, что в одной статье появилось ее полное имя, как и имя Джулии. Все узнали про Джулию, по кампусу расползлись слухи, и ее мать Энн стала получать письма от взволнованных родителей Стэнфорда. Энн внушала нам сохранять спокойствие и дословно передала советы юриста: «Люди будут пытаться связаться с вами, представляться как “судебные следователи”, что звучит, конечно, очень официально, но в действительности они, возможно, работают на сторону защиты или на СМИ. Они могут объявиться у вас дома или в общежитии. Приучитесь всегда отвечать: “Без комментариев”. Держитесь, девочки».

На нас началась настоящая охота. Я позвонила назначенному мне представителю окружного прокурора. Алале сказала, что личность моей сестры не подлежит юридической защите. Это касалось только меня, только жертвы, и они ничего не могли с этим поделать. Меня не устраивал такой ответ. Я создала новый почтовый ящик под вымышленным именем и решила сама написать в прессу. Но как дать им понять, что я не случайный человек? Как заставить их выслушать меня? Я была в ярости и уверила Тиффани, что разберусь со всем через минуту. Я сказала, что говорила с представителем окружного прокурора, она очень милая, ее зовут… Я посмотрела на свой листок, где было нацарапано восковым мелком невразумительное Айлеле, и вернулась к статье.

Предполагаемая жертва утверждает, что «вырубилась» после двух порций виски и двух стопок водки и вышла на воздух со своей сестрой.

Откуда они знали, что именно я пила? Ведь я не говорила с репортерами. А потом вспомнила себя в больнице: как я сижу на том пластиковом стуле; мокрые волосы пропитали вырез больничной рубашки; на мне нет лифчика, и я стараюсь сильнее втянуть грудь, чтоб она не выпирала; сильная боль внутри после медицинских манипуляций и проверок. Мои воспоминания, те детали, которые я с таким трудом из себя вытаскивала, – все, что я выложила черному диктофону, было расшифровано. Журналисты, наверное, добрались до этих записей и придумали собственную версию истории в угоду публике. Казалось, вокруг рушатся стены, защищавшие мою жизнь. Мир расползался по швам. Где, скажите, можно было почувствовать себя в безопасности, если даже смогли предать огласке слова, произнесенные вполголоса, произнесенные в клинике для жертв насилия?

Я прокрутила статью дальше и прочитала:

…В больнице женщина приходит в себя.

Тёрнер – студент первого курса, трехкратный призер национальных соревнований по плаванию среди школьников и рекордсмен штата по вольному стилю…

Может ли обвиняемый Тёрнер, участвовавший от США в отборочных соревнованиях на Олимпийские игры в Лондоне в 2012 году, получить десять лет тюрьмы?

Насколько я поняла, тема больницы прошла вскользь и довольно быстро интерес авторов сместился в сторону спортсмена-рекордсмена. Особенно умилила последняя строчка с «Лондоном» и вопросом о «десяти годах тюрьмы». Интересно, знай они, кто я, что написали бы обо мне? Что-то вроде: «Шанель – трудится с девяти до пяти, должность незначительная, никогда не бывала в Лондоне», – действительно, есть о чем беспокоиться и над чем поработать.

Джарвис отзывается о Тёрнере как о прекрасном студенте и выдающемся спортсмене. Это все очень печально, но он замечательный, замечательный человек…

Дальше я не читала. Почему его подавали таким прекрасным-прекрасным, таким замечательным-замечательным?

Коллега задала мне какой-то вопрос. Кажется, про твиттер. Одна учительница что-то написала в своем твиттере. До меня так и не дошло, о чем она там твитнула.

– Я займусь этим, – ответила я.

Займусь чем? Я понятия не имела. Коллега поблагодарила. За что? Я так и не узнала.

Я кликнула на новости, связанные с полицейскими сводками. Прокрутила страницу в поисках жертвы. Жертва… жертва… жертва… Наконец я нашла очень осторожно написанный отчет помощника шерифа. Я многое о себе узнала, вплоть до своего влагалища и своей задницы.

Лицо женского пола, позже обозначенное как жертва, было найдено на земле за мусорным баком… На женщине было надето темно-серое облегающее платье, задранное до бедер и собранное на талии. Ее ягодицы были обнажены, трусов на ней не было… Низ живота и лобковая область тоже были обнажены.

Ее спутанные волосы были всклокочены и полностью покрыты сосновыми иголками… Она лежала с согнутыми ногами в позе эмбриона, руки были в районе груди, ладони – на земле возле лица.

Платье ее было растянуто от плеча до плеча, лифчик спущен и прикрывал лишь правую грудь. Ожерелье обмотало шею так, что большая его часть свисала сзади. Трусы в черно-белый горошек, скомканные, лежали на земле в пятнадцати сантиметрах от живота жертвы.

Ее айфон серебристого цвета находился позади нее, за ее ягодицами, а синий чехол от него лежал отдельно, примерно в десяти сантиметрах от айфона.

На жертве были коричневые ботинки, зашнурованные и завязанные на бантик.

После отчета шли комментарии. Первый гласил: «А что вообще человек, уже закончивший колледж, делал в студенческом общежитии?» – я, честно говоря, не поняла. Мы с автором этого комментария читали один и тот же текст?

Закрыв веб-страницу со сводками, я решила, что все неправда, потому что ничего этого не могло быть. Потому что я, Шанель, сидела на работе в офисе, а то тело, которое публично разделывали, как тушку, было не моим. Полагаю, именно тогда и родилась Эмили Доу – я, но совсем и не я. Она, Эмили, сразу стала мне ненавистна. Я не хотела ничего из того, что с ней случилось: ни ее наготы, ни ее боли. Это была Эмили. И все это происходило с ней.

⁂

В Пало-Альто, кроме ухоженных газонов, нежнейшего ветерка и новеньких сияющих авто, имеется кое-что еще. Соскоблите поверхностный налет из солнца и улыбок, этакую легкость бытия, и обнаружите давящий на вас слой некоего принуждения. Нет, это не кипящий и свистящий чайник, скорее – томление густого соуса на медленном огне.

Если средняя школа имени Генри Ганна и преуспевала в каком-то виде спорта, то разве что в бадминтоне. Никого никогда не интересовали футбольные матчи, зато всегда вывешивали на городское обозрение имена победителей национальных конкурсов по математике. Наша школа славилась воспитанием тихих скромных научных гениев. Никто у нас не мечтал стать ни моряком, ни художником, ни литературным затворником – для этого нам не хватало небольшого душевного бардака. Чтобы соответствовать большинству, плавно и методично движущемуся на самый верх, вы прежде всего должны были обрести смысл в своей жизни. На этом пути нам было не до внутренних смятений, которые только тормозили бы нас, – ведь нам так много надо было успеть сделать, так важно было стать тем, кем нужно. Понятно, почему вопросы душевного состояния находились где-то в конце нашего жизненного списка. Быть неуравновешенным означало быть отстающим.

Весной 2009 года, когда я заканчивала одиннадцатый, предпоследний класс нашей средней школы, всех учителей собрали в спортзале. Выходили они оттуда очень медленно. Я заметила, как сгорблены их плечи и бледны их лица. Никто не произнес ни слова. Прозвенел звонок, мы вернулись в класс, и преподаватель прочитал нам официальное письмо, в котором сообщалось, что один из учеников нашей школы покончил с собой, бросившись под пригородный поезд.