Текст книги "Знай мое имя. Правдивая история"

Глава 4

Моим новым пристанищем стала маленькая желтая комнатка в темно-зеленом доме. Комнату я делила с иллюстратором и художницей, пишущей маслом. Танцовщица, сдавшая мне свой угол, уехала на все лето. Квартира располагалась в западной части Провиденса[25]25
  Провиденс – столица штата Род-Айленд. Прим. пер.


[Закрыть], за четыреста долларов в месяц мне достался еще большой задний двор и кот Элвис. Танцовщица оставила подушку, чистые простыни, мягкое тканое одеяло и шкаф с маленькими серебряными рыбками. В первое утро на новом месте я на секунду забыла, где нахожусь, и даже запаниковала, пока не увидела стены цвета сливочного масла и листья, прилипшие к окну. Дома никого не было. Я осмотрелась. На кухне – выложенный черно-белой плиткой пол, на стене – картина с изображением джунглей. Я нашла свежие помидоры и морковь – только что с грядки, еще выпачканные землей. На деревянных полках было полно специй, там же стояла баночка засахарившегося меда, зеленый чайник, статуэтка аллигатора. Следуя за солнечными лучами, я увидела синий диван, обитый джинсовой тканью, вельветовое кресло горчичного цвета. Среди недописанных картин с горными хребтами и персиковых покрывал лежала газета, раскрытая на странице с наполовину разгаданным кроссвордом. Мои отсутствующие соседи мне определенно нравились.

Школа находилась в трех километрах от моего дома. Жара в Род-Айленде стояла невыносимая, не то что на побережье, где солнце нежно гладит тебя по лицу. Мой путь пролегал мимо металлических заборов и темных вспышек бурьяна, росшего вдоль тротуаров. Прямо на улицах то там, то тут валялась старая мебель, напоминающая морских львов, греющихся на пляже. Люди сидели на садовых стульях у входов в винные магазины и прачечные, а вдоль бордюров тянулись вереницы белых сигаретных окурков. На углу стояла тележка, в которой можно было обменять мятый доллар на пенопластовый стаканчик кокосового шербета.

Ближе к школе улицы начинали петлять, тротуары становились ровнее, деревья шире расправляли ветви, создавая серые материки тени. Трава была сочная, не в пример сухим колючкам Калифорнии с острыми желтыми кончиками. Повсюду разгуливали девушки и юноши с розовыми волосами, перышками в ушах, в стеганых платьях и балетках. «Какая, должно быть, скукотища – так выглядеть», – думала я, оценивая свой старый спортивный костюм и дешевые жемчужные сережки, которые надела для блеска.

Занятия проходили в маленьком кирпичном здании с двумя лестничными пролетами. Огромное монолитное окно, пробковые стены с небольшими нишами, в которых висели произведения искусства. Там, где вскоре должны были оказаться наши работы, сейчас стояли рамы для сушки гравюр. Это помещение создали специально для того, чтобы в нем творить.

У моего педагога были густые усы, круглые очки и фартук почти до самых щиколоток. По его просьбе каждый сначала представился, а потом кратко рассказал, что, собственно, его сюда привело. Десять студентов напоминали мне эльфов, владеющих очень изысканными ремеслами, – стеклодувы, ткачи и даже конструкторы беговелов. Все, кроме меня, еще учились в университете, многие летом пересдавали заваленные зачеты.

– А ты? – спросил преподаватель.

– Я приехала сюда специально, чтобы записаться на ваш курс. Бросила работу в Калифорнии. Мне нравятся гравюры, в колледже я этим увлекалась. В основном рельефная печать.

– Здорово, – ответил он.

Он сказал написать на кусочках малярной ленты свои имена и приклеить их на ящики. Свое я написала заглавными: «ШАНЕЛЬ МИЛЛЕР!». Меня распирало желание наполнить ящик будущими работами.

Нам раздали списки того, что нужно купить, и того, что предоставляет школа: матовая калька, ацетатная пленка, рубилитовая пленка, нож для художественных работ, точечный растр или матовое стекло, лист с кварцевым покрытием, канифоль, кислота, бумага для офорта, накрахмаленная марля, моноволоконный полиэстер, растворитель, фотоэмульсия со средней скоростью проявления, лоток для нанесения краски, карандаши, растворимые в воде, промокательная бумага и многое другое. После занятий я прошлась по магазинам для художников, выбирая необходимые вещи и разглядывая ценники. Вот материалы я забыла включить в свой бюджет.

На следующем занятии преподаватель провел нас в темную комнату, где показал, как пользоваться увеличителем, как заряжать негативную рамку, настраивать диск по линзе, экспонировать тестовые светочувствительные полоски, проявлять пленку, когда прекращать проявление, как закреплять и размывать, как располагать светочувствительный слой в центре диапозитива литографической рамки, экспонировать изображение внутри вакуумной рамки, обезжиривать клише, посыпать его канифолью, делать оттиски, протирать их азотной кислотой, скашивать края, класть клише под пресс, смешивать чернила, смачивать бумагу, сушить и настраивать давление. И наконец, как поворачивать колесо, получать свежие оттиски и аккуратно развешивать их на сушильных рамах. После многочасовой демонстрации у нас получился один оттиск.

Я внимательно наблюдала, стоя на носочках позади своих сокурсников, неустанно все записывала, но в конце так и не поняла, что произошло. Потому что потеряла нить сорок пять шагов назад. Студенты стали делать наброски. Я села на табурет и уставилась на свои записи – крошечные буковки муравьями расползались по странице. В конце концов нас отпустили, и я поспешила вниз по лестнице к выходу.

К третьему уроку я отставала еще больше, но задавать вопросы типа: «А что такое марля?» – было стыдно. Обедала я в одиночестве. И ужинала тоже. Я успела убить пластину с фотолитографией, внеся ее в комнату, залитую светом. Все эльфы были опытными и двигались от стола к столу, готовя материалы. Я заглядывала им через плечо, пытаясь подсмотреть, что они делают, а когда уроки закончились, отправилась в административное здание. Это ошибка, я записалась не на тот курс. Но менять что-то было поздно. Я кивнула.

Просмотрев гугл-карту в своем телефоне, я поняла, что голубая полоска – это река. Я шла, шла, шла и наконец увидела ее, а потом продолжала идти вдоль, пока не нашла какой-то клочок травы. Плюхнулась на него и разрыдалась. Я не знала, что я делаю. Я даже не знала, как называется эта река, – просто сидела напротив. Чтобы научиться делать гравюры, я переехала в штат размером с кусочек пазла, где никого не знала. Как мне такое пришло в голову? С чего я взяла, что у меня получится? За мной по пятам шла Эмили, напоминая, что мне заказано где-то бывать, мне заказано чем-то интересоваться, мне заказано что-то делать – я никто и звать меня никак. Одним словом, я ЖЕРТВА. Такая насыщенная жизнь была для меня слишком хороша. Получать удовольствие от собственного творчества – это не для таких, как я.

Всего месяц назад начальница предложила мне повышение, но я лишь растерянно помотала головой. Любимый человек предложил пожить с ним вместе – я все так же мотала головой. Приехать сюда оказалось решением нелогичным, непоследовательным и далеко не дешевым. И все-таки я была здесь – буквально внутри своей идеи. Вот сидела и потела внутри этой идеи. Единственный поступок в моей жизни, который я совершила по собственному выбору. Никто, кроме меня самой, не давал мне указаний, что делать, а значит, никто, кроме меня самой, не мог и запретить. В кои-то веки от меня требовалось всего лишь довериться себе. Полностью. В детстве я никогда ни у кого не спрашивала, художник ли я. Я просто брала и расчищала пространство на столе, достаточное, чтобы разместить лист бумаги. Я собрала свои вещи и поплелась домой, готовясь встретить следующий день.

Я стала приходить в выходные. Убеждая себя, что вовсе не глупа, я начала задавать вопросы. Преподаватель всегда был готов помочь, поддерживал меня, предлагал поработать над чем-то более масштабным. Вскоре мои работы достигли размеров поверхности стола. Я училась просить о помощи, и в ответ случались удивительные вещи.

Как-то вечером я услышала, как мои соседи по комнате обсуждают с друзьями в гостиной поход в боулинг. Я сидела тихо, боялась даже в туалет выйти, потому что тогда пришлось бы знакомиться с таким количеством людей. Я ждала, пока они уйдут, чтобы спокойно принять душ, порезать цукини колечками и пожарить их в полной тишине. Но вдруг в дверь постучали.

Прежде чем открыть, я выждала немного, будто бы была чем-то занята. Моя соседка спросила, не хочу ли я пойти в боулинг. Планов у меня не было. Ну конечно, у меня не было никаких планов. Внутренний голос шептал отказаться от приглашения, опасаясь, что оно было продиктовано жалостью или необходимостью – как кассир в магазине, спрашивающий, не помочь ли донести сумки до машины. Но прежде чем я смогла вежливо отказаться, вмешались гости, и все затараторили разное: «А потом мы поедем в “Макдоналдс” за мороженым!», «Как тебя записать в боулинге?», «Не забудь носки!». Ничего не оставалось, как кивнуть, бросить в сумку свернутые носки и отправиться с ними.

Меня не мучила тоска по дому, и я была не готова вернуться. Но я не чувствовала почвы под ногами, и потому мне было не по себе. Наверное, по этой причине подобного типа мелкие дружеские жесты оказывались для меня спасительными. Прокатиться до пруда. Снять перед грозой сушащиеся старенькие полотенца. Проехаться с Энджи в ее клюквенного цвета фургончике без сидений, устроившись на коробках из-под капусты. Смотреть «Пурпурный дождь»[26]26
  «Пурпурный дождь» (Purple Rain; 1984) – музыкальный фильм, саундтреком к которому послужил шестой студийный альбом американского певца и композитора Принса, сыгравшего в фильме главную роль. Прим. пер.


[Закрыть], направив прожектор на натянутую простыню. Полакомиться вишневым пирогом под ремикс саундтрека в стиле дабстепа из «Сайнфелда»[27]27
  Дабстеп (dubstep) – один из множества музыкальных жанров, возникших на базе урбанистической электронной музыки; появился в начале 2000-х гг. в Южном Лондоне. «Сайнфелд» (Seinfeld) – американский телесериал в жанре ситкома (1989–1998; NBC). Прим. ред.


[Закрыть]. В их летних каникулах мне была отведена эпизодическая роль, и мое присутствие вряд ли отложилось у них в памяти. Но я не могла бы сейчас представить то время без них и никогда не забуду, каково это – быть частью большой компании.

Я купила стол по объявлению в интернете. Его доставила довольно милая пара. Женщина позвонила мне, когда они подъехали.

– Мы можем помочь занести его в квартиру, но я пойму, если вы не захотите впускать нас. Кто знает, что за люди продают вещи через интернет. Я просто хочу…

– Но как же она сама затащит стол! – перебил мужчина.

Я поняла, что имела в виду женщина. Покупка мебели через интернет – дело потенциально опасное. Потому что каждый раз, знакомясь с людьми в Сети, нужно быть начеку и остерегаться нападения, изнасилования, смерти и прочего. Мы обе знали это. Мужчина не понимал, для него это был просто стол.

Каждый день, исследуя новое место обитания, я проходила в среднем километров по десять; ходила в парки, кино, книжные магазины. И где бы я ни оказывалась, всегда происходило одно и то же. Сначала какой-нибудь пожилой мужчина кивал и говорил: «Доброе утро, красавица!» Я оглядывалась, чтобы понять, к кому он обращается, пока не понимала, что говорит он со мной, и смущенно отвечала: «Доброе утро», – даже не успев подумать, что можно сказать что-то другое. Надо уважать старших.

– Эй, красавица! А ты ведь и вправду красотка! – сказал мужчина с лысиной и медленно, словно он был у него на молнии, растянул рот в улыбке.

– Спасибо, – ответила я.

Такие разговоры подстерегали меня на всем маршруте – обычное дело, как птицы, сидящие на ветках. Незнакомцы интересовались: «Как твои дела?» Я отвечала: «Хорошо, а ваши как?» Комментарии были слишком незначительны, чтобы заострять на них внимание, – так, канцелярские кнопки, воткнутые в толстую шину. Иногда я ругала себя за излишние дружелюбие и улыбчивость. Когда кто-то сигналил, я машинально махала в ответ. Словно была запрограммирована реагировать на каждый знак внимания. Но все-таки я осознавала, что не знала тех, кто сигналил. Вообще я едва ли кого-то знала в Провиденсе. «В следующий раз не стоит махать. Никаких приветствий, никаких “спасибо”, никаких “доброе утро”», – внушала я себе.

Однажды я проходила мимо машины, в которой сидели трое мужчин. Все трое пялились на мои ноги, щелкали языками, причмокивали и жестами изображали движения, какими обычно подзывают кошек. Пока шла мимо, чувствовала, как три пары глаз гладят по спинкам моих котят. Не могу сказать, что бесило меня больше – слова или жесты. Трудно сказать, что я предпочла бы – комментарии или причмокивания. Мне просто хотелось тишины. В другой раз несколько мужчин столпились на узком тротуаре и ни на шаг не подвинулись, когда я проходила мимо, поэтому пришлось протискиваться между их животами.

Я стала избегать определенных улиц. Если по дороге со мной кто-нибудь заговаривал, возвращалась другим путем и вскоре начала делать крюки в несколько кварталов. Я старалась ходить не поднимая головы, не смотреть никому в глаза, старалась быть невидимкой. Вместо того чтобы бродить, разглядывая кроны деревьев, я шла уверенной целеустремленной походкой или смотрела себе под ноги. Однажды какой-то мужчина увязался за мной и спросил:

– Можно я пойду рядом?

Я зашагала быстрее.

– Давай прогуляемся вместе!

Когда он тоже прибавил шаг, я молча замотала головой и вцепилась руками в лямки рюкзака, надеясь, что он отстанет. Другого обидело бы мое молчание, а этот продолжал:

– Я просто пытаюсь настроить тебя на верный лад.

Но комплименты не казались чем-то приятным, когда мое тело восставало против того, чтобы на меня глазели, чтобы со мной заговаривали. Мне не были нужны никакие фразы: ни небрежно брошенные, ни нашептанные так тихо, что только я могла их услышать. Любая тут же превращалась для меня в заявление: «Мне нравится то, что я вижу, и я хочу обладать этим». Вот только я не хотела, совершенно не хотела.

Представьте, что вы идете по улице и едите сэндвич, и вдруг кто-то говорит: «Черт, какой аппетитный сэндвич! А можно мне откусить?» Конечно, вы подумаете: «А с чего бы мне делиться сэндвичем? Он мой». И вот вы идете дальше и продолжаете есть, но тот человек не успокаивается: «Ну что ты? Так ничего и не скажешь? Да не злись ты, я просто сказал, какой у тебя классный сэндвич». Представьте, что подобное происходит три раза за день. Незнакомые люди останавливают вас, говорят, какая у вас замечательная еда, и спрашивают, нельзя ли им откусить. Представьте, если люди начнут выкрикивать из машин, как сильно они хотят откусить от вашего сэндвича? «Дай кусочек!» – бросит кто-то, проезжая мимо, и посигналит. Вы будете каждый раз или через раз отвечать: «Простите, нет»? Нужно ли в принципе объяснять каждый раз, что вы не хотите делиться едой, потому что это ваш обед и вы не знаете попросившего вас об этом человека? Нужно ли говорить, что вы вообще ничего никому не должны и что подобные просьбы неуместны? Уверяю вас, единственное, чего вы будете хотеть, – это иметь возможность молча шагать дальше и спокойно доедать свой сэндвич. Скорее всего, я довольно сильно усугубляю ситуацию, сравнив женское тело с сэндвичем, но теперь вы понимаете, что я имею в виду?

Теперь, проходя мимо скопления мужчин, я незаметно включала видеозапись на телефоне. Одно такое видео я отправила Лукасу.

– И часто такое происходит? – спросил он.

– Каждый день, – ответила я.

– Может быть, ты начнешь ездить на машине? – поинтересовался он и предложил оплатить аренду.

Я объяснила, что с удовольствием хожу пешком, поскольку только так можно все рассмотреть и узнать. К тому же у меня была уйма времени, и я никуда не торопилась. Ходьба по городу – это, пожалуй, была единственная нагрузка, которую мне приходилось выполнять.

Однажды днем, когда я возвращалась домой из школы, мимо проехал фургон и посигналил. Я даже головы не повернула – эту игру я уже выучила. Но звук двигателя не испарился вдали. Я услышала, как колеса медленно повернули по асфальту, и фургон притормозил около меня. Стекло опустилось.

– Поговори со мной, – попросил он.

Я тут же перешла на другую сторону улицы, пошла дальше и стала снимать. Водителю было около пятидесяти – шея толстая, бесформенная, из-под кепки торчали взъерошенные волосы.

– Ну, подойди же, поговори со мной, – повторил он. – Мне одиноко.

– Нет, – отрезала я.

– Почему нет?

– Я вас не знаю, – ответила я, посмеявшись над его вопросом.

– Ну хотя бы чуть-чуть, мне так одиноко.

– Нет, – повторила я, помотала головой и уставилась на свои ноги.

Ничего больше я говорить не стала – была слишком раздражена. Какое мне дело до того, что ему одиноко?

– Пожалуйста! – попросил он.

Я пошла быстрее, а он все продолжал кричать мне вслед. Я вошла в здание – как будто домой – и подождала, пока он уедет, а потом поспешила домой и задернула все занавески. Отправила видео Лукасу, и он тотчас позвонил.

– Я хочу, чтобы ты арендовала машину, – сказал он. – Я заплачу. И не спорь, сходи в прокат сегодня же, если они открыты. Ладно?

– Хорошо, – ответила я. – Схожу.

– Спасибо! И не присылай мне больше этих видео. Не могу их смотреть, эти типы меня просто бесят.

Я перезвонила ему.

– Это несправедливо, – сказала я. – Я хочу возвращаться из школы домой пешком. Это же не запрещено. У меня ведь должен быть выбор. Ты же можешь ходить куда пожелаешь. И несправедливо, что ты просто так отписываешься от моих видео. Будто отключил уведомления – и теперь можешь воспринимать жизнь избирательно. У меня нет такой опции, я не могу не жить так. Я пытаюсь донести до тебя, каково мне. Неважно, что именно я делаю, во что я одета, как себя веду, – это происходит постоянно. Приставания не прекращаются. У меня нет денег на машину, но даже если и были бы, мне нравится гулять. Я хочу ходить пешком, – заплакала я.

– Я чувствую себя совершенно беспомощным, – сдался он. – Не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Я понимала, что значило его «что-нибудь». Судя по голосу, он был удручен, застрял в колее. Как-то вечером я сказала Лукасу, что задержусь на занятиях допоздна, и тут же мне на счет пришли деньги. «На такси, – написал он, – чтобы добралась домой безопасно». Я понимала, что он заботится обо мне. Конечно, я не пошла бы одна по темным улицам. Но даже в такси я никогда не называла своего настоящего адреса, чтобы водитель не узнал, где я живу. Безопасность – понятие иллюзорное.

На улицах я чувствовала себя сапером: мудрила с проводами, отчаянно пытаясь обезвредить все бомбы. И каждый раз, когда не знала, от какого провода сдетонирует, возилась с ними, пока на лбу не выступали капельки пота. Женщин с пеленок учат: держи руки наготове, всегда будь настороже. Женщина должна уметь выжить при бомбардировке, вежливо отшить того, кто попросит ее номер телефона, и, отказываясь от напитка, убрать чужую руку с пуговицы на джинсах. Когда на женщину совершается нападение, один из первых вопросов, которые ей задают: «Ты говорила нет?» Как бы подразумевается, что по умолчанию ответ всегда да, и в ее обязанности входит изменить условия договора, обезвредить бомбу, которая попала ей в руки. Почему вообще им разрешается трогать нас, пока мы не начинаем отбиваться? Почему эта дверь всегда открыта и мы непременно должны захлопывать ее?

Как-то я взяла на прогулку наушники и книгу – чтобы казаться отстраненной и очень-очень занятой. Хватило на полтора километра. На эстакаде мужчина притормозил около меня и сказал: «Эй, да у тебя задатки лидера. Мне это нравится. Никогда не встречал девушек, которые могли бы читать на ходу». Я рассмеялась, глядя в небо, словно говоря Вселенной, что поняла ее замысел. Мне не скрыться. Чего ни пожелаешь – все возможно! Я остановилась, вынула наушники и смиренно подошла к окну машины. Мужчина спросил, что я читаю. Я ответила. Он спросил, куда я направляюсь. Я ответила. Он поинтересовался, не захочу ли я пойти на конференцию, на которой он выступает. Я ответила отрицательно, и тогда прозвучало коронное: а не занята ли я вечером. Я ответила, что занята, и испугалась: не слишком ли много информации. Тогда я соврала, что через три дня возвращаюсь в Калифорнию. Он дал мне свою визитку. Я взяла, поблагодарила, потом выкинула ее.

Ну вот и потратила свое время на постороннего человека. Когда мне уже надоест распылять свои силы на пустые разговоры? Ведь это игра в одни ворота. Как-то в кофейне я увидела рекламную листовку, изображающую прыгающего котенка с выпущенными когтями. Такие распространяют сообщества, выступающие против присвистываний и улюлюканий вслед девушкам. К листовке прилагались визитные карточки с несуществующим номером телефона: «1-800-НЕНАДОСОМНОЙЗАГОВАРИВАТЬ». Предполагалось, что визитку нужно отдать тому, кто отпускает вслед тебе неприличные звуки и замечания. Подумать только! Не меня одну это раздражает. Вот кто-то даже взял и напечатал эти флаеры.

За все лето у Лукаса выдался единственный выходной, и он потратил его на меня, пролетев через всю страну. Мы прошли с ним до школы моим обычным маршрутом. Я показала ему, как тут здорово и как мне приходилось потеть. Показала гравюрную мастерскую и рассказала обо всем, чему научилась. Вечером мы ели бургеры у реки. Я гордилась тем, что могла с кем-то разделить свой мир – мир, который сама создала.

Стоило Лукасу уехать, и внутри у меня образовалась щемящая пустота. Я чувствовала себя персиком, у которого вынули косточку – самую прочную часть, – оставив только мякоть. Я уже забыла, каково это – когда о тебе кто-то заботится, когда покупает тебе смузи, убивает сколопендру в комнате, обдувает листком бумаги и прикладывает влажное полотенце к ногам. Я забыла, каково это – расслабленно гулять под солнцем, мирно спать, не быть начеку каждую минуту. И самое главное – когда я шла по улице с Лукасом, со мной никто не заговаривал. Одно его присутствие заставляло их замолкнуть.

Оказалось, между мужчинами существует негласное правило: они не нарушают границ другого мужчины. Я представила себе жирную черту вокруг Лукаса. Со мной мужчины разговаривали так, будто никаких границ и в помине не было, постоянно вынуждая меня как можно быстрее перерисовывать эту черту. Почему мои границы не принимались во внимание?

Я продолжала каждый день ходить в школу. Тратила деньги на расходные материалы и экономила на кафе, предпочитая разогретую в микроволновке пиццу и сырые овощи. Порой я проводила долгие часы за работой, а оттиск потом выходил темный, слабый или неравномерный. И я начинала сначала. Я совершенно не следила за временем. Работу выполняла по своим записям, пока наконец они не перестали мне быть нужны.

Однажды вечером я задержалась в студии до заката, но солнце зашло несколько быстрее, чем я ожидала. Пришлось идти мимо розовой неоновой вывески винного магазина, что в нескольких кварталах от моего дома. Возле меня остановился мужчина на серебристой машине. «Только не сейчас, – подумала я. – Мне не до этого». Я услышала, как опускается стекло.

– Давай подвезу тебя!

Он улыбался так, будто прибыл на золотой колеснице, а не на маленьком авто цвета блестящей обертки от жевательной резинки. Он так радовался, увидев меня, словно встретил старого, давно пропавшего друга. Улыбка была невероятной широкая и слишком уверенная. Я начала снимать, сделала три больших шага к его машине, нагнулась и заглянула в окно. На видео слышно, как я спрашиваю: «Что вы сказали?» – таким образом провоцируя его повторить все на камеру.

– Залезай, давай подвезу тебя! – ответил он.

– СЕСТЬ-К-ТЕБЕ-В-МАШИНУ-ДА-ТЫ-ЧТО-ПСИХ-СОВСЕМ-С-ЧЕГО-БЫ-МНЕ-ЭТО-ДЕЛАТЬ, – выпалила я на одном дыхании; я говорила так быстро и высоко, что с трудом узнавала собственный голос. – ДА ПОШЕЛ ТЫ!

Помню, как быстро испарилась его улыбка – словно капля воды на раскаленном тротуаре, – как быстро он крутанул руль и дал по газам. «Ну и славно», – подумала я. Но от такого выброса адреналина ноги мои стали ватными, и я медленно двинулась к перекрестку. Я смотрела на остановившиеся машины, пытаясь встретиться глазами с водителями и как бы говоря им: «Если он вернется, кто из вас поможет мне? Вы вообще меня видите?» Как только на светофоре загорелся человечек, я побежала, задыхаясь от темпа, который задавал ударяющийся о спину рюкзак.

Я не отправила Лукасу это видео и пообещала себе, что буду стараться пораньше уходить из студии. Мне просто хотелось сэкономить шесть долларов на такси. Ну что тут скажешь, действительно трудный выбор: шесть долларов или безопасность. Я понимала, что не стоило кричать на мужчин ночью, тем более когда я была одна. Было ясно, что это точно не сойдет за самооборону и точно не будет расценено как смелость. Если подобные ситуации дойдут до адвоката защиты, мне несдобровать. Он будет настаивать, что я не в себе, что играю на публику, матерюсь и провоцирую мужчин: «Ей следовало не обращать внимания на постороннего мужчину. И почему она шла одна? Она сама подвергала себя опасности, искала проблем».

Она, она, всегда она. Никогда не слышала, чтобы хоть кто-то задал вопросы: «А почему тот мужчина притормозил рядом с ней? Почему он решил, что она может сесть к нему в машину? Что он стал бы делать, если она села бы к нему?» Сколько положено терпеть, все проглатывать, не обращать внимания, в то время как они выкрикивали, причмокивали и щелкали языками, совершенно не опасаясь получить отпор. Желание прогуляться пешком – это что, проявление страшного женского упрямства? Может быть, я слишком многого требую? Теперь в толстую покрышку вонзались не только канцелярские кнопки, но и самые настоящие гвозди. Я чувствовала, как она спускалась, становилась бесформенной, кривобокой. Теперь она уже не та, что прежде.

В один безмятежный вечер я находилась далеко от дома, в кофейне на Тайер-стрит. Когда пришло время ехать домой, я села на скамейку у входа в ожидании такси. Рядом присел пожилой мужчина.

– Перчику не желаете? – спросил он.

На нем были очки, мягкая хлопчатобумажная рубашка, маленький блокнот в кармане. Выглядел он довольным и расслабленным. В одной руке держал нож, в другой – кусочек зеленого стручкового перца. Я уставилась на этот перец. Что, если он отравлен? А если этот тип извращенец? Вдруг он терся своим членом об этот перец, чтобы потом посмотреть, как я его съем? Вдруг он пырнет меня ножом? Пожилой мужчина терпеливо протягивал мне кусочек. И тут я подумала, что совсем слетела с катушек. Передо мной сидел добродушный дядька в фетровой шляпе, который теплым вечерком решил поесть овощей на свежем воздухе. Конечно, нужно быть осторожной, но совсем не обязательно так всего бояться. Позволь себе угоститься овощами. Я взяла перец, тут же съела и поблагодарила своего соседа по скамейке.

⁂

Каждую ночь, когда в темном небе гасли огни, когда затихали колокольчики на тележке продавца шербета, а Элвис сворачивался в идеальный клубочек, мне не спалось. Я лежала поверх одеяла, усыпанного морскими звездами. «Слишком жарко, чтобы спать», – писала я Лукасу в маленьком зеленом текстовом пузыре. На следующий день пришла посылка – он заказал для меня вентилятор. Не дешевый в проволочной клетке, а с таймером и подсвечивающимися кнопками. К нему прилагалась записка: «От твоего самого ветреного поклонника». Но не жара была причиной того, что я не смыкала глаз. Я не могла уснуть из-за мыслей, что Брок скоро впервые увидит мое лицо. В суде мне придется отказаться от анонимности, а значит, я лишусь той минимальной защиты, которую она мне давала. Хотя бы для него мне хотелось бы остаться неузнаваемой. Мне хотелось бы сидеть за непрозрачным экраном. Хотелось бы надеть темные очки. Подстричься. В конце концов, натянуть мешок на голову. День моего появления в суде должен был стать днем прощания с безопасностью.

Помню, в колледже, за несколько недель до выпускного, я отправилась в гости к подруге. Была пятница. Мимо меня пронеслись две полицейские машины, но я не обратила на них внимания. В Айла-Висте сирены были делом обычным. Этот городок с крутым утесом на берегу океана населяли исключительно молодые люди от восемнадцати до двадцати двух. Вдоль его улиц тянулись обшарпанные деревянные дома, на газонах валялись брошенные велосипеды, на балконах вечно толпились люди, а в коробках из-под дешевого вина цвели орхидеи. В солнечные дни к океану шли вереницы девушек в купальниках, несущих надувные матрасы над головой, они напоминали муравьев с хлебными крошками. Парни гоняли на велосипедах прямо с досками для серфинга и в гидрокостюмах, спущенных наполовину, словно банановая кожура. В Айла-Висте всегда можно было найти где приткнуться на ночь, здесь у всех повсюду находились приятели. Дерзкий солнечный кусочек земли, который мы звали домом.

К тому времени, как я добралась до квартиры подруги, громогласный и настойчивый вой сирен практически взрывал воздух. Когда я вошла, пятеро моих друзей стояли в полной тишине. Пришло сообщение из Университета в Санта-Барбаре:

Стрельба в Айла-Висте, двое задержаны, подробности выясняются,

Вот такая единственная строчка, обрывающаяся на запятой. Начали приходить сообщения. Предполагались: бандитские разборки; ограбление; разборки наркодилеров; перестрелка из проезжающих машин; нет, не перестрелка – бомба; петарды; пьяный водитель. Араб? Азиат? Двое парней? Всего один? Из машины? Черный? Возможно, есть жертвы. Один человек? Трое? Может быть, никто не погиб и все это просто глупый розыгрыш?

В интернете появился ролик, и кто-то сказал, что на нем тот самый парень. Все прильнули к экранам своих телефонов. Действительно, вот он, в водительском кресле, лицо светится в оранжевых лучах заходящего солнца.

Привет, я Эллиот Роджер… Не знаю, почему не нравлюсь вам, девочки, но я накажу вас за это. Я выйду на улицы Айла-Висты и поубиваю всех, кого увижу… Для меня будет удовольствием покончить со всеми вами…

Поднялась паника. Кто-то кричал, чтобы это выключили, кто-то содрогался в рыданиях на полу, извиваясь, словно в живот воткнули нож. А он продолжал говорить, загрязняя воздух. Я мотала головой, отказываясь слушать. Он собирался в Айла-Висту, чтобы убивать девушек. Мы были девушками Айла-Висты, но мы не могли быть теми, о ком он говорил.

…Вы отняли у меня счастливую жизнь, и за это я лишу жизней всех вас, по справедливости. Я ненавижу вас!

Мы лишили тебя счастливой жизни? Ненавидишь кого, черт подери? Я была очень зла. Схватила телефон, вышла из комнаты, положила его на столик в ванной и вернулась, уверенно закрыв за собой дверь. Мне казалось, я заперла его там. Видео продолжалось, он все еще бубнил в темноте, где никто его не слушал.

В следующем сообщении говорилось, чтобы мы не выходили на улицу. Мы закрылись на все замки, задернули занавески, держались подальше от окон. Наши телефоны не умолкали. Соседка Клер была застрелена. Ничего не складывалось.

В три часа ночи мы прилипли к экранам телевизора и в новостях услышали про массовое убийство. Внизу экрана высветилась большая белая цифра семь. Нельзя было сваливать в одну кучу всех погибших. Их было не семь. Была одна и еще одна, был один, еще один, еще один и еще один. Каждая и каждый – отдельная жизнь, у каждой и каждого было имя.