Текст книги "Мэри Роуз"

Шарлотта Лин
«Мэри Роуз»

© Bastei Lübbe AG, Köln, 2014

© Richard Jenkins Photography, обложка, 2016

© DepositРhotos. сom / tory, iatsun, обложка, 2016

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2016

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2016

* * *

Марен

Кто сберег в житейской вьюге

Дружбу друга своего…

Фридрих Шиллер. Ода «К радости» (пер. И. Миримского)

У вас чудесный корабль, я полагаю, это настоящий цветок – среди всех, что когда-либо бороздили просторы морей.

Адмирал Эдвард Говард королю Генриху VIII о «Мэри Роуз»

Часть первая
Дети верфи
1511–1524

Nel dolce tempo de la prima etade,

Che nascer vide et anchor quasi in herba

La fera voglia che per mio mal crebbe,

Perché cantando il duol si disacerba,

Canterò com’io vissi in libertade.

Зари моей безоблачную пору —

Весну еще зеленой, робкой страсти,

Которая жестоко разрослась,

Воспомню в облегченье скорбной части

И, в незабвенных днях найдя опору…

Франческо Петрарка. Канцоньере (пер. Е. Солоновича)

1

Фенелла

Портсмут, 19 июля 1511 года

Свидетелем Фенеллу не считали. Если позже искали кого-то, кто мог рассказать о трагедии, случившейся в этот день, ее слова в расчет не принимались. «Ты была слишком мала, – заявляли люди. – Ты ничего не помнишь». Однако Фенелла помнила. Все подробности словно выжгло в памяти, и они будут тлеть там до скончания дней.

Стоял один из тех вялых летних дней, когда небо ни голубое, ни серое, а в воздухе витает какая-то неопределенная прохлада, заставляющая постоянно плотнее кутаться в пальто, поскольку кажется, что любой порыв ветра может принести с собой проливной дождь. В общем, погода в тот день была самая что ни на есть обычная. Однако Портсмут, родной город Фенеллы, не забудет его никогда – так же, как и сама Фенелла. Для них обоих этот день был уникальным – спуск на воду «Мэри Роуз». День, когда молодой король Генрих VIII решил посетить свой город. Всего несколько лет назад папским интердиктом этот город был объявлен вне закона, а теперь ему оказывал честь самый лучший из христианских королей.

Может быть, Фенелла и была всего лишь девчушкой, но она знала, что таким триумфом город обязан наличию в нем сухого дока, сенсации кораблестроения, подобного которому не было во всей Европе. Король Генрих приехал, чтобы благословить новехонький корабль раньше, чем он выйдет из верфи и его потащат за канаты к лондонскому Тауэру.

Фенелла и оба ее друга ждали этого дня несколько месяцев. Они были детьми верфи, росли среди камер дока, лебедок и кранов, рубанков и пил, корпусов кораблей, возвышавшихся над поверхностью подобно великанам из заморских саг. Прячась за поленницами, они выдумывали истории, в которых становились бесстрашными героями, бороздившими просторы морей. Истории о корабле «Мэри Роуз» были самыми чудесными из всех, которые дети когда-либо рассказывали друг другу, и они разыгрывали их в лицах, пока те не стали реальнее, чем окружавший их мир.

Сегодня «Мэри Роуз» отправится в путь. В Лондоне судно оснастят и вооружат для военной службы, поскольку молодой король был совсем не таким, как его отец, который не воевал ни с кем исключительно из жадности. Генрих VIII хотел повести Англию к неведомому доселе величию, хотел завоевать для островного государства достойное положение на карте Европы. Уж он-то велит оснастить свой корабль, словно вооруженного до зубов героя. Не считая тридцати чугунных пушек, на его палубе должны установить семь тяжеленных бронзовых орудий, заряжаемых с дула, которые будут палить по вражеским кораблям через закрывающиеся орудийные порты.

Каждый из этих орудийных портов представлял собой новейшее достижение кораблестроения. Те немногие из них, что украшали борт «Мэри Роуз», хоть и были пока что лишь пробными, но это все равно считалось настоящим достижением. Корабль с орудийными портами, как объяснял Фенелле ее друг Энтони, был предназначен для большего, нежели просто для перевозки войск. К его проектированию мог подступиться только такой мастер, у которого за плечами имелись столетия опыта и мгновения мужества.

– Делать орудийные порты – это не просто пробивать дырки в бортах, – говорил Энтони, и его угольно-черные брови сходились на переносице. – Самое трудное – это центр тяжести. Если он будет слишком высоко, корабль потеряет остойчивость. Если же установить порты слишком близко к поверхности воды, велика опасность того, что вода попадет внутрь судна.

Фенелла гордилась, когда Энтони говорил с ней об этом. Другие просто не обращали на нее внимания, как будто она была мусором на усыпанном галькой берегу, но Энтони говорил с ней так, словно там, в мусоре, кроется жемчужина. С Сильвестром он, конечно же, тоже разговаривал. То, что он рассказывал им о кораблях, было их тайной, которую они не собирались открывать миру. Вся троица молчала, как могила. Фенелла, Сильвестр и Энтони. Дети верфи, которые наблюдали, как растет «Мэри Роуз».

Ее строили лучшие корабелы Европы. Король выписал их из Португалии и Генуи, чтобы они обучили его собственных людей.

– Это ведь позор, правда? – спросил Энтони. – Нашу страну окружает море, и все равно у нас не нашлось человека, который смог бы построить такой корабль.

– Почему не нашлось? – переспросила Фенелла.

– Потому что ни один король никогда об этом не думал. Если бы я был королем Англии, я ценил бы кораблестроение превыше всех остальных ремесел.

– Жаль, что ты не король Англии, Энтони, – ответила Фенелла, представляя себе королевский пурпур на его плечах.

– А мне – нет, – сказал Энтони.

– А кем бы ты хотел быть?

Ветер растрепал его волосы, он посмотрел куда-то вдаль.

– Корабелом, – ответил он.

Отец Энтони, Мортимер Флетчер, был корабелом, и люди в гавани говорили, что, сколько стоит город, в нем всегда были Флетчеры, которые строили корабли. Впрочем, на этом так никто и не разбогател. Однако с тех пор, как страной стал править новый король, ремесло корабелов начало расцветать. Тот, кто сегодня строил корабли, держал в своих руках весь мир, и не было для него пределов. Отец Фенеллы корабелом не был. Он с удовольствием стал бы офицером военного флота и отправился бы в море, но жадность старого короля разрушила его мечту. Вместо этого он стал чиновником портовой инспекции, и поэтому теперь его ждали на церемонию спуска корабля на воду. Он очень рано надел униформу, зеленую, пятнистую, с бахромой, с вышитыми буквами HR, что означало Henricus Rex[1]1
  Король Генрих (лат.). (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)


[Закрыть] на каждой стороне груди.

– Почему бы тебе не взять с собой Фенеллу? – спросила мать девочки. – Джеймс Саттон и Мортимер Флетчер наверняка придут с сыновьями.

– Но Фенелла не сын, – проворчал отец.

– Она не виновата в этом, равно как и я, – ответила мать, как отвечала всегда, когда муж упрекал ее в том, что их единственный выживший ребенок принадлежал не к тому полу.

Джеймс Саттон был лучшим корабелом во всем Гемпшире, и они с Мортимером Флетчером считались друзьями ее отца. Их сыновья, Сильвестр и Энтони, были друзьями Фенеллы. Энтони нравился ей больше, чем Сильвестр, который был трогательно красив и так мило пел под лютню, что за душу брало. Сильвестр не обижался, поскольку ему Энтони тоже нравился больше, чем Фенелла. Общая любовь к Энтони, детство на верфи и выдуманные Энтони истории связывали их лучше просмоленного каната.

Отец со вздохом наклонился и взял на руки Фенеллу, которая была очень легкой для своего возраста. Фенелла замерла у него на груди. Серебристые звуки фанфар и тоска по миру чудес и корабельных приключений манили ее со страшной силой, но гордость девочки страдала от того, что отец, не колеблясь ни минуты, променял бы ее на сына. «Если я тебе не нужна, не думай, что будешь нужен мне».

– Приглядывай за малышкой. Она все, что у нас есть.

– Это почти то же самое, как если бы у нас ничего не было.

Мать Фенеллы закатила глаза. Она была старше других матерей, родила и похоронила пятерых сыновей.

Отец открыл дверь и вынес Фенеллу в прохладу занимающегося дня. По узкой улочке текли потоки людей. Праздничная музыка становилась громче, а утренний воздух был соленым и густым, как тесто, которое месила вечерами в кухне служанка Дина, чтобы утром испечь хлеб, на котором от свежести будет хрустеть и трескаться корочка.

– Этот ребенок вечно голоден, – жаловался отец. – Вместо сына мне досталась гусеница, готовая сожрать даже волосы на моей голове.

Отцовские волосы выглядывали из-под койфа. Фенелла к ним не прикасалась. Она испытывала голод, который пробуждало в ней море.

Через плечо она видела Дину, которая выполняла не только свои обязанности служанки, но еще и присматривала за детьми. Сейчас она следовала за ними, словно молчаливая тень. Прежде чем они дошли до границы дока, отец отдал Фенеллу своей «тени». С сыном на руках мужчина с удовольствием показался бы в порту, но нежеланную дочь нужно было отдать женщине.

Стоявшие у ворот стражники как раз разомкнули копья, чтобы пропустить отца, когда за спинами у них поднялся крик. Еще двое стражников тащили сквозь толпу одетую в лохмотья женщину, тощую, как скелет.

– Опять Томазина, – произнес один из стражников, обращаясь к отцу Фенеллы. – Если король услышит, что она кричит, этот великий для нашего города день будет испорчен.

– У вас не корабль, а наваждение, и он проклят! – кричала оборванка. – Он не благословен, равно как и Вавилонская башня! Каждая доска в нем будет оплачена человеческими жизнями.

– Кто ее вообще впустил? – недовольно поинтересовался отец.

– Одному Небу известно. – Его знакомый пожал плечами. – Некоторые верят, что, если ее тронуть, будет несчастье.

Стоявшие на страже слегка раздвинули доски, чтобы их товарищи могли вытолкать оборванку. Та сопротивлялась – откуда только силы взялись – и кричала во все горло:

– Вы хвастуны и богохульники, люди Портсмута! Вы потеряете и свой гордый корабль, и своих лучших юношей в придачу!

За ней, заходясь от хохота, толпой валили зеваки.

– Давай, Томазина, расскажи нам что-нибудь хорошее о будущем, тогда кто-нибудь поделится с тобой своим элем!

– Как там мои звезды, Томазина? И что скажешь насчет светловолосой племянницы лесного мельника, пойдет ли она со мной на сеновал после страды?

Один из насмешников вырвал у стражника копье и ткнул им Томазину в зад. Женщина полетела вперед, и стражники, схватив ее, вытолкали на улицу. Дина, стонавшая под весом Фенеллы, облегченно вздохнула и хотела было пройти вслед за отцом в ворота, но Фенелла выпрямилась и глянула через ее плечо на Томазину. Та стояла на коленях в уличной грязи, опершись на свои тощие руки и подняв голову. На лицо упали слипшиеся пряди волос.

– Эй, девочка, – произнесла она, обращаясь к Фенелле. – Ты думаешь, что там, внизу, тебя ждет развлечение, но нет, в порту ждет лишь смерть.

В ее словах не было реальности, и все, что сейчас происходило, было похоже на сцену, ставшую кульминацией одной из тех историй, к которой Сильвестр мог бы сложить песню.

– Ну что, ты идешь? – проворчал отец, обращаясь к Дине, с трудом удерживающую равновесие, поскольку Фенелла перевесилась через ее плечо.

– Беги, не позволяй им затащить тебя на верфь! – говорила между тем Томазина Фенелле. – Если ты не сбежишь, то не выберешься с корабля мертвых живой. Можешь полагаться на своих друзей, но иногда другу приходится трижды спасать жизнь, прежде чем станет ясно, кто он ему на самом деле.

Носильщик протащил мимо два чана на коромысле и наступил на руку пророчице. Та вскрикнула, и в тот же миг Дина наконец высвободила свое плечо от хватки Фенеллы.

– А теперь вперед, юная леди, и не слушай, что болтает ведьма. А то еще сбудется. – И служанка последовала за отцом в толпу со всей скоростью, на которую были способны ее толстые ножки.

Фенелла пожалела, что слушала старуху. Слова Томазины оставили в душе смутное чувство, и она даже думать не хотела о том, что они означают. Она вообще ни о чем не хотела думать, кроме корабля Энтони. В конце концов, сегодня по-прежнему тот самый день, которого они ждали столько месяцев.

Море успокоило бушевавшую в душе бурю, заставило умолкнуть жестокие слова. И хотя за толпой моря видно не было, его запах девочка не спутала бы ни с каким другим. Он наполнял Фенеллу знакомым волнением, позволял забыть безумные предупреждения старухи.

Впереди, на набережной, стояла приготовленная для короля трибуна, украшенная гирляндами из красных и белых роз, символов династии Тюдоров. Фенелла успела краем глаза увидеть его, короля Генриха VIII, блестящего правителя, из-за которого Англии завидовал весь мир. В своем красном меховом шаубе он казался высоким и даже широкоплечим. Несмотря на то что ему было всего лет двадцать, он занимал столько пространства, что крохотная королева – испанка Екатерина, бывшая на пару лет старше его, – рядом с ним казалась почти незаметной.

Было очень волнительно наблюдать за ними обоими: королем, правившим судьбами Англии, словно штурман своим кораблем, и королевой, которая родит ему наследников. Но в тот день все приветствовали другую – многообещающую и уникальную, героиню всех их рассказов. «Мэри Роуз». Четырехмачтовое судно водоизмещением пятьсот тонн, которое поплывет к новым берегам и принесет своей стране бесконечную славу. На самом деле сегодня со стапеля сходили два корабля, но в ушах Фенеллы звучали слова Энтони: «Второй вскоре забудут, будут помнить только то, что здесь строили “Мэри Роуз”».

Если кто и мог судить об этом, так это Энтони. За те два года, которые прошли с тех пор, как была заложена «Мэри Роуз», он при всякой возможности бегал в ее камеру, чтобы посмотреть, как из кучи досок и леса для книц, ящиков с заклепками и ведер смолы растет и поднимается вверх корпус судна. Король поручил закончить строительство каракки сразу же после своей коронации. Энтони знал каждый ее шпангоут, каждый гениальный штрих конструкции и каждую скрытую ошибку. В некотором роде этот корабль принадлежал ему не меньше, чем королю Генриху.

Если отец заставал его в доке «Мэри Роуз», то сгибал мальчишку пополам, словно веточку, зажимал его голову между колен и наказывал двойной порцией порки ремнем. Глядя вслед Энтони, Фенелла не осмеливалась прикоснуться к нему, поскольку было в нем что-то недосягаемое.

– Отец сильно выпорол тебя? – робко интересовалась она.

Он поднимал голову, сдвигал брови и отвечал вопросом на вопрос:

– Какое мне дело до того, что делает отец? Корабль стоит всего этого.

– Всего, Энтони?

– Если есть что-то больше, чем все, то и это тоже в придачу.

Ей нравилось, что он держит голову настолько высоко, что к нему никто не мог подступиться. В глазах других людей он был ничем не лучше уличной дворняги, но в нем был стержень, тверже алмаза, о котором было известно лишь детям верфи, только Фенелле и Сильвестру.

Пытаясь высмотреть Энтони, Фенелла начала брыкаться, пока Дина не застонала и не опустила ее на землю. И прежде чем нянька успела схватить ее за руку, Фенелла в развевающихся юбках бросилась прочь. Она знала, куда ей нужно, и устремилась к подиуму с волокушами, с которого корабелы наблюдали за ходом работ в доках. Оттуда им будет хорошо видно «Мэри Роуз», гораздо лучше, чем в толпе, где вообще ничего не видать. Но самое главное – там будет Энтони.

Она заметила его еще издали, а рядом с ним – Сильвестра и вездесущего Ральфа, брата Энтони. Фенелла ненавидела последнего так же, как Джеральдину, сестру Сильвестра. Дина говорила, что она просто завидует, потому что у нее самой нет ни брата, ни сестры, но кому захочется иметь такого брата или сестру, как Ральф и Джеральдина? Даже если они не обращали на нее внимания, оба были ее врагами. Джеральдина Саттон угрожала существованию мира, который любила Фенелла, а Ральф Флетчер угрожал существованию друга, которого она себе создала.

Среди сыновей корабелов Ральф считался одаренным мальчиком, который поведет ремесло к блестящему будущему. По крайней мере однажды Мортимер Флетчер лопнет от гордости за своего первенца. Голову Ральфа никогда не зажимали коленями, его не лупили ремнем, если он ошивался в доках, а хвалили и обхаживали, как дорогого гостя. Эта мысль приводила Фенеллу в ярость. Она была никем, никому не нужной девочкой, но чувство справедливости у нее было бурным, как море, когда в пору зимних штормов оно с силой обрушивается на берег.

Трое мальчиков – Энтони, Ральф и Сильвестр – стояли не в волокуше с отцами, а между планками, на краю опустевшей камеры дока. Энтони опирался руками на сваю, вытягивал шею, чтобы увидеть свою красавицу, «Мэри Роуз», которую закладывали в этом доке. Свая помогала ему. Много лет назад, когда он только учился ходить, во время несчастного случая у него были сломаны кости и что-то в левом колене срослось неправильно. «Он не слушается, – говорили люди, – с ним никто не может справиться. И то, что у него сломана нога, неудивительно – это просто Божья кара».

Энтони никогда не говорил об этом. Сражался, как загнанный в ловушку волк, стараясь скрыть свой недостаток, однако сейчас, пытаясь устоять на цыпочках, он не мог обойтись без опоры.

Все Флетчеры были темноволосыми, но у Энтони шевелюра была совсем черной. Предположительно она досталась ему от матери, о которой болтали много всякого, хотя женщина почти не выходила из дома. «Во всей этой семье есть что-то мрачное», – говаривала мать Фенеллы. Но в ремесле Мортимер достиг почти таких же успехов, как всеми превозносимый Джеймс Саттон. Фенелла слышала, как он хвалился: «Подождите, вот станет мой сын мужчиной – и заткнет за пояс этого ужасного Джеймса. И тогда нам не нужны будут зазнайки из Генуи или Португалии, чтобы объяснять нам, как строить каракку. Мой Ральф сделает это. Мой Ральф построит флот для короля Англии». Впрочем, сейчас Ральф занимался не тем, что пытался найти свое место в кораблестроении, а тем, как бы поизобретательнее помучить брата. Как это часто бывало, когда отец не смотрел в их сторону, он заходил тому за спину и бил его по больной ноге. Обычно после этого Энтони терял равновесие и растягивался во весь рост, а стоявшие рядом заходились от хохота. Младший из сыновей Флетчера считался неприступным и подлым, и не было напасти, которой люди не ожидали бы от него.

Если Ральф начинал его мучить, Энтони заведомо оказывался в проигрыше. Брат был на голову выше и настолько же массивный, насколько младший был худеньким и жилистым. Пинки Ральфа заставляли его терять равновесие. Энтони опрокинулся на бок, словно корабль с неправильным центром тяжести, но в этот раз он не упал, его поддержала свая. Может быть, его поддержала сама «Мэри Роуз». Мальчик не стал оборачиваться к своему мучителю, он смотрел только на то, как слегка покачивался корабль, – словно Ральфа вообще не существовало. Вторая каракка, «Питер Помигрэнит», находилась прямо за величественной «Мэри Роуз», и та почти полностью затмевала ее. Да и сановник, выступавший с праздничной речью, встал на форштевень «Мэри Роуз», под ротонду с розой Тюдоров, вырезанной в корпусе корабля. На бедного «Питера» он не обращал никакого внимания, как Энтони не обращал внимания на Ральфа. Над его головой возвышался массивный форкастль, уходили в бледное небо мачты. Внешняя стена корабля была гладкой и словно бы монолитной.

Энтони объяснял Фенелле, что в будущем все каракки будут строить так же, как каравеллы, то есть встык, в то время как раньше их обшивали внакрой, как крыши домов.

– На Средиземном море так строят уже не первый век.

– А почему, Энтони?

Он взял девочку за руку и осторожно провел ее ладонью по гладкой поверхности – и она не загнала себе занозу. Они пробрались в док в начале лета. Побоям, которые им предстояло получить, не под силу было удержать детей.

– Чувствуешь? Благодаря этому они становятся обтекаемыми, и получается, что их можно нагружать гораздо больше, поскольку сила переходит от одного края к другому. – Фенелла кивала и вместе с ним гладила борт пока что лишь наполовину обшитой каракки.

– Кроме того, можно врезать орудийные порты, вообще все отверстия, которые нужны, – если ты, конечно, в этом понимаешь.

– А ты в этом понимаешь, верно?

– Нет, – ответил мальчик. – Пока нет. Но думаю, что я один из тех людей, кто может этому научиться.

Она подняла руку и слегка коснулась его лица. В глазах Энтони складывалась мозаика из золотисто-коричневых искр, вспыхивавших всякий раз, когда он заговаривал о кораблях.

Она повернула голову и посмотрела на такелаж готовой каракки. Сейчас бушприты были пусты, но уже совсем скоро на них будут развеваться паруса, безжалостно натягивая канаты. Фенелла пожалела, что в этот момент не стоит рядом с Энтони и не может видеть его глаза. Задумалась на миг, не привлечь ли к себе внимание, но мальчик был настолько погружен в созерцание своей «Мэри Роуз», что не удостоил бы ее ни единым взглядом. Сильвестр вел себя так же, он стоял в стороне, давая Энтони возможность насладиться своим счастьем. Время от времени он пытался отвлечь на себя внимание Ральфа, но вел себя слишком робко, и поэтому у него ничего не получалось. Зрители зааплодировали, и оратор ушел с импровизированной трибуны. Волынщики, одновременно бившие в свои племенные барабаны, играли мелодию, манившую вдаль, к подвигам.

– Поймай этого ребенка, девушка, – услышала Фенелла голос отца. – Иначе за что я тебе плачу?

И прежде чем Фенелла успела увернуться, Дина схватила ее и оттащила от мальчиков.

– А теперь ты будешь стоять рядом со мной, юная леди. Ты же не какая-нибудь портовая сикуха! – И она безжалостно потащила Фенеллу на край толпы. Оттуда девочка уже не видела корабль, зато отлично видела Энтони и двух других мальчишек.

Ральф воспользовался суматохой, чтобы толкнуть Энтони всем своим весом. Энтони вцепился в сваю, но молниеносно выпрямился и обернулся. Ральф вскрикнул и закрыл руками лицо, словно брат ударил его, хотя тот и пальцем к нему не прикоснулся.

– Клянусь святым Николаем! – раздался чей-то голос. – Неужели никто не может усмирить этого грубияна? – Мортимер Флетчер пулей вылетел из толпы и отвесил Энтони две звонкие оплеухи. Обиженно вскинулся Сильвестр.

– Нет! – сдавленно пискнул он, но его протеста никто не услышал. – Энтони ведь ничего не сделал.

– Оставь его, Мортимер. – Рядом с ними возник Джеймс Саттон, отец Сильвестра, ослепительно красивый, с белыми волосами и почти золотистой кожей, самый добрый человек во всем мире. Он вышел вперед и поднял руку, словно пытаясь защитить лицо Энтони от дальнейших ударов. – Не стоит обижать мальчика у всех на глазах из-за маленькой ссоры.

Мортимер Флетчер, судя по его виду, с удовольствием удавил бы Джеймса Саттона, но все же проглотил ругань и побрел обратно, на свое место. Энтони неподвижно стоял у сваи, бросая сердитые взгляды на Сильвестра. Как только отец и Джеймс Саттон отошли, он снова обернулся к «Мэри Роуз».

Фенелле очень хотелось крикнуть ему, что он герой, а Ральф – пустой свиной пузырь, но за это ей достался бы такой же сердитый взгляд, как Сильвестру. Энтони не нуждался ни в сочувствии, ни в восхищении. Ему нужен был корабль – и ничего больше.

Прошло совсем немного времени, и Ральфу захотелось чего-то еще. Он снова подошел к брату и что-то прошептал ему на ухо. Фенелла стояла слишком далеко, чтобы услышать его слова, но она прекрасно знала, какой яд может источать этот мальчишка.

– Ты что, на ногах стоять не можешь, калека? Не можешь без сваи, чтобы не плюхнуться в эту жижу?

Эти слова ранили Энтони в самое больное, самое чувствительное место, и Фенелла прекрасно знала, почему Ральф так поступает: потому что на самом деле не он, а Энтони был настолько одарен, что удивлял мастеров из Португалии и Генуи. Ральф мучился от зависти и наказывал брата, потому что у Энтони было то, чего у него не будет никогда: таланта.

Энтони стоял спокойно, устремив взгляд на «Мэри Роуз».

– Повезло Флетчеру со старшим, – услышала Фенелла слова одного из дежурных по верфи. – А младший – сущее проклятие. Видишь, как зачарованно он таращится на этот корабль? В этом есть что-то дьявольское, ты не находишь?

– Он одержим кораблем, – ответил его сосед. – И во взгляде у него злоба.

Фенелла стала молиться, чтобы эти жестокие слова не достигли ушей Энтони. Однажды он построит корабль, какого никогда не видел свет, и обойдет на нем весь мир. Он будет стоять впереди, на самом бушприте, и корабль покинет гавань, чтобы уйти прочь от Ральфа, прочь от отца, прочь от всего, что причиняло ему боль и не давало развиваться.

Ральф отошел на шаг. То, что брат не обращал на него внимания, еще больше распалило его злобу. Камень, который он поднял, был размером с два кулака. Скосив глаза в сторону, он убедился, что никто не смотрит, и размахнулся для броска.

Именно этого мгновения и ждал Энтони: чтобы подошли буксиры и каракка пришла в движение. Ее большой темный корпус выскользнул на свободу из тесного дока, и Энтони пришлось прощаться с ней. В последний раз он мог благословить этот корабль, не ликуя, как король, а молча и неподвижно.

Камень Ральфа попал ему в плечо и разорвал мгновение надвое. У Энтони подкосились ноги, но он удержал равновесие, резко развернулся, словно выпущенная из ствола пуля. Даже много десятилетий спустя люди говорили, будто глаза у него сверкали от ярости, но Фенелла видела только испуг. Он ударил слепо, с силой до предела напуганного существа. Удар пришелся брату в грудь. Ральф не был готов к этому и сделал три шага назад. Третий шаг оказался шагом за край. Его нога опустилась в пустоту.

От удивления Ральф даже не вскрикнул. Он развернулся вокруг своей оси, принялся махать обеими руками, пытаясь ухватиться за что-нибудь, но перед ним был только воздух. Энтони бросился к нему, но не успел подхватить брата, и тот рухнул вниз, в воду. Фенелла помнила каждую деталь, но лучше всего запомнился звук: Ральф упал не в воду, он ударился головой о каменное ограждение. Дина закричала, забыв, что нужно держать Фенеллу за плечи. Та вырвалась одним движением и увидела, что творится внизу. Из головы Ральфа, лопнувшей, словно яичная скорлупа, на волосы сочились кровь и похожая на желчь жидкость.

Мортимер Флетчер подбежал к краю, рухнул на колени и принялся рвать на себе волосы, и крик его был похож на утробное рычание зверя. Затем навалилась толпа и оттеснила Фенеллу в сторону.

Попытки добраться до Энтони были безуспешными. Пять дежурных тут же бросились к нему и взмахнули дубинками, колотя каждый миллиметр его скрючившегося тела. Он рухнул им под ноги. Фенелла успела увидеть, как он запрокинул голову и уставился в пустое серое небо, прежде чем ему в лоб угодил удар дубинкой.

«У вас не корабль, а иллюзия, и он проклят! – всплыли в памяти слова оборванки. – Каждая доска в нем будет оплачена человеческими жизнями». Она отвернулась от трибуны. Красивый, разодетый в красные одежды король даже головы не повернул. «Мэри Роуз» тоже спокойно скользила по водам, прочь из гавани Портсмута, словно люди, судьба которых решалась здесь, не имели к ней никакого отношения.