Текст книги "Метафизика опыта. Книга III. Анализ сознательных действий"

D. Эмоциональное содержание объективного мышления.

Приближаясь к содержанию ре-динтегративного процесса объективного мышления, мы замечаем еще одну общую характеристику, я имею в виду его эмоциональный характер. Как правило, ощущения-представления более яркие, чем их представления; боль или удовольствие от них более острые; контрасты более яркие; формы более отчетливые; очертания более ясные. С другой стороны, их репрезентации приобретают или развивают в процессе реинтеграции совершенно новые характеристики. Боль и удовольствие чувства заменяются в представлении соответственно горем и радостью, отвращением и пристрастием, страхом и надеждой, отвращением и желанием; при этом их характер как боли или удовольствия чувства становится частью образного, в отличие от эмоционального элемента, представления. Представления теряют свою сенсационную боль или удовольствие и приобретают боль или удовольствие эмоционального характера. Эмоциональное чувство пронизывает и окрашивает репрезентативный образ, частью которого теперь стала репрезентация сенсационной боли или удовольствия. Образ становится как бы каркасом эмоции, и целое, образованное двумя элементами, образом и эмоцией, может называться по-разному; точно так же, как в предыдущих главах мы обнаружили, что одно и то же состояние сознания может называться и ощущением, и восприятием, в зависимости от контекста, в котором мы его рассматривали.

Эмоции и страсти, включая свойственные им боль или удовольствие, фактически являются материальным элементом рединтеграции, причем элементом, неотделимым от репрезентаций или образов рединтеграции; точно так же, как качества ощущений, включая свойственные им боль и удовольствие чувства, являются неотделимым материальным элементом репрезентаций чувства, как это было изложено в анализе Книги I.

Боль и удовольствие от ощущений и боль и удовольствие от эмоций – это два совершенно разных вида боли и удовольствия, несмотря на то, что последнее уходит своими корнями в первое. Мы должны, однако, различать те случаи боли и удовольствия, в которых они занимают промежуточное положение и полностью принадлежат рединтеграции, хотя и не являются болью или удовольствием эмоции. Я имею в виду случаи простой рединтеграции боли или удовольствия чувства, о которых говорилось выше, в которых они составляют часть образности только представления, оставляя его на данный момент полностью свободным от какой-либо эмоциональной окраски, получаемой непосредственно из чувства, и в которых они переживаются просто как факты, безразличные для воспринимающего, в то время как представление, которое их изображает, получает свое эмоциональное содержание из связи, в которой оно находится с другими представлениями или образностью, содержащейся в рединтеграции. Условия наличия такого отстраненного или безразличного опыта, как голое представление боли или удовольствия чувства, нам сейчас не нужно рассматривать. Здесь достаточно показать место, которое оно занимает в рединтегративном содержании. Возвращаясь к контрасту между удовольствиями и болью чувства и эмоций, очевидно, что оба вида являются общими классами, каждый из которых включает в себя огромное количество видов. Виды ощущений по крайней мере столь же многочисленны, как и различные телесные органы, в которых они возникают; а разновидности каждого вида столь же многочисленны, как и несколько различных способов, которыми эти органы могут быть затронуты. Разновидности различимых болей гораздо более многочисленны, а интенсивность, на которую способны некоторые из них, гораздо выше, чем у различимых удовольствий. При попытке классификации ощущений удовольствия и боли не существует другого конечного стандарта, которому должна соответствовать наша классификация, кроме специфики самих ощущений.

Но дело обстоит иначе, когда мы переходим к эмоциям, которые в рединтеграции пронизывают и окрашивают представления о них. Здесь специфические черты представленных ощущений ослабевают, а их общие черты, в которых они похожи друг на друга, становятся, следовательно, более заметными. В представлении, сопровождаемом эмоциями, мы больше не различаем специфический сенсационный характер боли и удовольствия от ощущения. Например, у нас нет названия для эмоциональной боли, возникающей при представлении зубной боли, или для эмоционального удовольствия, возникающего при представлении утоления голода. В рединтеграции остаются только два конечных рода боли и удовольствия. Ими в рединтеграции являются две фундаментальные эмоции – горе и радость; а виды и разновидности ощущений, которые эти великие роды содержат в себе, отличаются совсем другими характеристиками, чем те, что принадлежат первичным специфическим ощущениям, из которых они возникли.

Причина в том, что они теперь управляются тем, что принадлежат к рединтегративному процессу, то есть зависят от нервных функций, которые лишь косвенно зависят от внешних стимулов и которые в своих реакциях на впечатления извне осуществляют отчасти коллективную и независимую власть. Более того, тот факт, что реинтеграция – это процесс, имеет первостепенное значение для группировки эмоционального содержания его представлений или образов. Если оставить в стороне эмоции, которые при определенных условиях могут развиться из того, что я назвал выше отстраненными или безразличными представлениями удовольствия и боли чувства, то все остальные эмоции, по-видимому, предполагают и являются более или менее отдаленными модификациями двух фундаментальных и первичных эмоций – радости и горя. Контрастные нервные процессы, которые мы должны рассматривать как соответственно поддерживающие и обусловливающие эти два фундаментальных вида эмоций, восходят к очень раннему периоду эволюции, как у отдельных людей, так и у расы; этот период совпадает с эволюцией самого рединтегративного процесса. Поэтому эволюция эмоций должна рассматриваться как происходящая pari passu с эволюцией репрезентативных образов, которые они пронизывают, и обе они вместе зависят от эволюции и развития, в массе и сложности, нервного механизма, функционирование которого поддерживает рединтеграцию как процесс сознания. Горе и радость в их наиболее общем и неразвитом состоянии отнюдь не являются абстракциями; это конкретные, но рудиментарные эмоции, из которых развились более специализированные эмоции, и которые имели фактическое существование в качестве рудиментарных эмоций в историческом начале жизни рединтеграции. В тот период они должны были сами развиться из самых ранних болей и удовольствий чувства, когда они переходили в состояние представления. Правда, теперь мы различаем их, только пройдя через процесс абстрагирования. Однако это не исключает, а оставляет открытой возможность того, что они могли иметь реальное историческое существование в качестве неразвитых чувств; и их происхождение из представлений чувств показывает, что так и должно было быть. Они не похожи на такие абстракции, как треугольник вообще, ни равносторонний, ни равнобедренный, ни скалистый, историческое происхождение которого невозможно показать, и который является абстракцией и ничем более. Они отмечают ступень в историческом развитии сознательных существ и являются материальным элементом, если снова использовать это слово в качестве термина сознания, из которого с модификациями складываются последующие эмоциональные состояния.

Первые и самые простые модификации, которые они претерпевают, связаны с тем, что реинтеграция – это процесс, то есть изменение во времени от настоящего к будущему в порядке действия и от настоящего к прошлому в порядке знания. Образ, пронизанный эмоцией горя и представленный как прошлое или настоящее, становится объектом отвращения, то есть образ в дальнейшем пронизывается эмоцией отвращения, модификацией горя. Образ, пронизанный эмоцией радости и отнесенный к прошлому или настоящему, аналогичным образом становится объектом симпатии. Точно так же образы, пронизанные горем и относящиеся к неопределенному будущему, то есть представляемые как возможно происходящие в будущем, становятся объектом страха и отвращения; пронизанные радостью – объектом надежды и желания.

Для определения этих модифицированных эмоций, отвращения, пристрастия, страха, отвращения, надежды, желания, нам не нужно ничего, кроме фундаментальных чувств горя и радости с их образами и временными соотношениями, в которых объект этих образов представляется как стоящий перед настоящим моментом сознания. У нас есть их сущность как эмоций, выраженных в определениях, сформулированных таким образом. При этом не обязательно, чтобы образность была образностью какого-то конкретного вида объекта, а не другого. Достаточно, чтобы это были образы скорби или радости. Образность любого или всех видов охватывается определением, пока выполняется это условие. Его более конкретный характер безразличен к сути эмоции. Все эти эмоции, короче говоря, таковы, что мы можем представить себе спонтанно возникающими в самых низших организмах, не предполагая никаких усилий сознательной мысли со стороны воспринимающего, а тем более никакого сознательного противопоставления себя окружающим агентам с его стороны.

§3. Спонтанные и волевые способы рединтеграции

Чтобы завершить этот предварительный обзор явлений рединтеграции, остается отметить две общие характеристики, а также некоторые результаты, которые вытекают из них при определении этапов ее исторической эволюции. Первая – это различие между двумя способами реинтеграции, спонтанной и волевой; вторая – различие между реинтеграцией первичных восприятий и реинтеграцией сложных и связных их групп, причем каждая такая группа является репрезентацией конкретного объекта, о котором думают, реального или воображаемого. Оба различия являются общими для всего диапазона рединтеграции, как мы знаем ее в настоящее время. Состояния спонтанной и волевой реинтеграции постоянно чередуются друг с другом в любом виде опыта; то же самое верно и для двух видов репрезентаций, которые подпадают под наше второе различие, а именно: репрезентации первичных и сложных объектов.

Тем не менее, при рассмотрении становится очевидным, что первый член каждого различия в каждом случае является условием второго, причем таким образом, что он, в свою очередь, не обусловлен им. Существует смысл, в котором спонтанная реинтеграция обусловливает волевую, а представление первичных объектов обусловливает представление сложных, и никогда наоборот. Если бы первичные восприятия не были сначала представлены, представления сложных объектов никогда не могли бы иметь места, поскольку нечего было бы объединять; и точно так же, без существования спонтанных рединтеграций, волевые были бы невозможны, поскольку нечего было бы изменять или выбирать из них.

Явления, проанализированные в Книге I., если рассматривать их в историческом порядке возникновения, дают доказательства того, что рединтеграция первичных представлений инициирует и, следовательно, предшествует их рединтегративному объединению в сложные объекты, то есть сложные представления, имеющие большую или меньшую постоянность или сходство в их повторениях; а также того, что спонтанная рединтеграция инициирует и, следовательно, предшествует волевому процессу таким же образом, хотя продолжительность времени, занятого предшествующим и отдельным существованием первичных и спонтанных процессов по отдельности, таким образом не определяется. Ибо если бы это не было первоначальным и постоянным порядком, или, более строго, порядком природы, в этих двух парах явлений (принимая природу в метафизическом смысле этого термина, уже знакомого нам по книге I.), то пришлось бы предположить, что обусловливающим агентством в рединтеграции был бы нематериальный агент, способный давать себе специфические первичные восприятия, для осуществления общих идей, которые он сознавал исключительно усилием своей воли. Это было бы необходимо, потому что физиологическая психология ясно показывает, что представления чувств, сохраняемые в репрезентации, предшествуют чистым представлениям, и что чистые представления предшествуют действиям целенаправленного внимания к ним и их сравнения; порядок, который нельзя изменить, не порывая полностью с физиологической психологией и не прибегая к априорной психологии, которая помещает инициацию всех последовательностей сознания в некую способность мышления и желания, представляемую полностью сформированной ab initio.

Вопрос о порядке возникновения компонентов процесса сознания во всех случаях, когда его члены воспринимаются как отделимые один от другого, что имеет место в данном случае, – это вопросы, которые касаются порядка реальной обусловленности; и именно через рассмотрение этого порядка мы должны пройти, если хотим установить порядок природы (в метафизическом смысле этого слова), который действует в процессах-содержаниях такого рода. Когда, соответственно, мы ставим вопрос о реальной обусловленности фактов рединтегративного восприятия с целью выяснения порядка, в котором происходят различные их классы; то есть, когда мы объединяем такие явления, которые были проанализированы в Книге I., и выводы относительно реальной обусловленности, которые были сделаны в Книге II.; мы обнаруживаем, что единственная гипотеза, которая может оправдать изменение порядка, поддерживаемого здесь, между спонтанной и волевой реинтеграцией и между первичными и сложными объектами, – это та, которая прямо отрицается научной или физиологической психологией, как полностью немыслимая и вымышленная.

Поэтому мы вправе считать доказанным, что в первоначальном порядке возникновения и, следовательно, на протяжении всей истории рединтеграции, чтобы составить характеристику ее природы в метафизическом смысле этого слова, спонтанная рединтеграция является предшествующим sine qua non условием волевой, а первичные восприятия – аналогичным условием сложных восприятий или сложных объектов, причем два последних члена каждого различия не являются предшествующими условиями двух первых, несмотря на то, что в потоке реального опыта мы находим их постоянно чередующимися друг с другом. Общий результат заключается в том, что самой ранней и обусловленной стадией в процессе и развитии рединтеграции, во все периоды истории расы, а также отдельного человека, является стадия спонтанной рединтеграции первичных восприятий: именно в процессах такого рода следует заложить основу для анализа рединтеграции в целом и в том виде, в котором мы ее переживаем сейчас.

Говоря выше о спонтанной рединтеграции как условии волевых, и первичной как условии сложных восприятий, я, конечно, имею в виду, что реальная обусловленность принадлежит нервному организму, поддерживающему эти процессы, которые могут быть описаны только терминами, подразумевающими сознание. Термины «спонтанный» и «волевой», если бы их можно было взять в отрыве от импликации сознания, были бы тогда строго применимы к нейронным процессам, взятым сами по себе, если предположить, что мы можем знать их сами по себе или не прибегая к их обусловленному сознанию. Однако мое использование этих терминов может показаться многим странным, хотя я не впервые употребляю их в этом смысле. Обычно, как мне кажется, спонтанность отождествляют с волей. Это вытекает из распространенности традиционного представления о нематериальном агентстве в сознании; ведь предполагается, что это агентство (будучи на самом деле фикцией) действует спонтанно, proprio motu, или по своей собственной воле. Спонтанность и воля, отождествляемые таким образом, противопоставляются как предполагаемой пассивной восприимчивости со стороны нематериального субъекта, так и тем его действиям, которые, как предполагается, определяются ab extra, то есть физическими и механически действующими силами. Напротив, в моем употреблении этих терминов, которое, как мне кажется, оправдано анализом материи, приведенным в книге II, они не отождествляются, а противопоставляются; и любой процесс нервного организма, обеспечивающий рединтеграцию, до его модификации волей (которая также является действием нервного организма), называется спонтанным, несмотря на то, что его характер определяется главным образом предшествующими впечатлениями, которые обеспечивали чувственные представления.

Следующий момент, на который следует обратить внимание, состоит в том, что, начиная с основы спонтанной реинтеграции первичных представлений, необходимо последующее волевое усилие в форме внимания, включающего желание новых впечатлений, проливающих свет на существующие, как условие модификации ряда чистых представлений, спонтанно возникающих, в ряд систематически связанных понятий, или представлений, прошедших через и вне концептуального процесса; То есть в поезд Мысли, в строгом и правильном смысле этого слова, поезд, в который входят, во-первых, те первичные представления, на которых в первую очередь фиксируется внимание, и, во-вторых, те сложные объекты или группы первичных представлений, какими бы они ни были, которые формируются в результате таких актов внимания к первичным представлениям. Наблюдение этого вида внимания, которое является волевым, за поездами спонтанной реинтеграции и представлениями, из которых они состоят, является местом рождения Мысли или Мышления в строгом смысле слова. Любое представление, простое или сложное, в таком поезде спонтанной реинтеграции, на котором так фиксируется волевое внимание, тем самым превращается из восприятия в понятие, то есть в восприятие, ожидающее присоединения к нему новых впечатлений; а поскольку они должны быть либо сходными с ним, либо несходными, оно становится, в отношении тех, которые могут быть сходными, общим или охватывающим восприятием, выражаемым общим именем, термином или символом.

Концепция и мышление одновременно имеют свою природу и свое происхождение в наведении волевого внимания на спонтанную реинтеграцию восприятий.

Мы уже видели этот волевой фактор в работе на конкретном уровне, то есть в опыте, состоящем из чувственных представлений и рединтегративных представлений вместе, в Книге I, где было показано, что без внимания к первичным восприятиям с целью (как там было выражено) узнать о них больше, что приводит к выяснению их места среди первичных представлений, являющихся их исходным контекстом, и их отношений к ним, мы не смогли бы прийти к той их группировке, которая известна как восприятие материальных объектов, – группировке, которая представляет собой тип, на котором строятся наши представления обо всех реальных сложных объектах. Кроме того, стало ясно, какого рода внимание здесь требуется. Мы увидели, что внимание, направленное на то, чтобы узнать о данном первичном восприятии нечто большее, чем просто его фиксация (которая, хотя и является повторным действием, все же может быть непроизвольной), – внимание, вызванное чем-то странным или неожиданным в нем, внимание, предполагающее желание лучше с ним познакомиться и поэтому направленное на него в связи с его настоящим или ожидаемым контекстом, – словом, внимание такого рода, которое в предыдущей главе (Книга I, гл. Ill, §5), было необходимо для того, чтобы разбить поток первичных восприятий, как он первоначально возникает, и сгруппировать его члены или некоторые из них в наборы, соответствующие, в объективном мышлении, реальным объектам, мыслимым как существующие в природе. Именно таким образом, как мы видели в первой книге, первоначально приобретается наше знание об обычных материальных объектах, таких как коробка или колокол, а также о нашем собственном теле. Ощущения-представления, а следовательно, и представления зрительных и осязательных восприятий, которые составляют наше знание о любом таком материальном объекте, рассматриваемом как общий объект обоих видов восприятий, не приходят к нам уже сгруппированными и отделенными от других одновременно данных ощущений. Мы должны сначала обратить на них внимание, сославшись на их контекст, прежде чем обнаружим, что их группировка вместе, отдельно от других, соответствует постоянной группировке вместе, в Природе, реальных условий, от которых как существующие восприятия они зависят. В то же время, заметим, мы не группируем одни восприятия вместе или отделяем их от других по какой-либо собственной априорной причине или с помощью какой-либо подсказки, предоставляемой способностью к группировке или синтезу. Мы просто обращаем внимание на одновременные и тесно связанные изменения, происходящие в двух сериях восприятий, зрительных и осязательных, и на тот факт, что эти восприятия занимают одну и ту же часть пространственной протяженности в одно и то же время, причем каждое новое зрительное восприятие по мере его возникновения распознается как аналогичное предыдущим зрительным восприятиям, а каждое новое осязательное восприятие – как такое же. Группировка, которая получается в результате, то есть результирующее представление удаленного 33
  Дистанция – это термин, который я использовал в предыдущих работах для характеристики таких конкретных материальных объектов, о которых здесь идет речь, – реальных объектов мышления здравого смысла.


[Закрыть]материального объекта, есть не что иное, как восприятие более глубокого порядка в исходной серии первичных восприятий, повторенных в представлении, чем это было очевидно при первом осмотре, то есть когда она существовала как серия спонтанно реинтегрированных восприятий.

Это порядок, признаваемый как тот, который мы могли бы воспринять, хотя и не восприняли, в то самое время, когда мы переживали первоначальную серию первичных восприятий. Акт волевого внимания, следовательно, в подобных случаях сразу же приводит не к чему иному, как к открытию фактов, до тех пор не наблюдавшихся; но это акт, необходимый для открытия.

Примеры, взятые, как и выше, из процесса, посредством которого первоначально приобретается знание о внешнем мире, конечно, являются примерами, в которых спонтанное представление не демонстрируется изолированно, чтобы быть противопоставленным волевому. Это существенный компонент, но не весь процесс. В качестве другого компонента все время происходят представления чувств. Одно ощущение репрезентируется, в то время как другое, точно такое же, репрезентируется; и репрезентации ощущений являются как основой остальной части процесса, так и проверкой истинности получаемых репрезентаций. Но связь между спонтанной и волевой рединтеграцией остается такой же, независимо от того, вмешиваются ли новые смысловые представления или нет, показывая тем самым, что даже в случаях, когда смысловые представления задействованы, внимание, которое является волевым, берет свое начало в рединтегративной, а не в пресентативной части процесса в целом. Так происходит, например, когда я пытаюсь вспомнить в мыслях точную природу и порядок происшествий во вчерашнем событии; или когда я пытаюсь подвести конкретный объект или событие под общую концепцию, которая до сих пор к нему не применялась, что является процессом, включающим сравнение; или когда я пытаюсь выработать последовательную линию чистой мысли, вспомнить неблагоприятные случаи, сформулировать гипотезы для их объяснения или устранения, или сравнить претензии конкурирующих теорий. Спонтанные реинтеграции здесь дают весь материал, из которого с помощью избирательного внимания, то есть воления с целью узнать что-то большее об этом материале, возникает мой вывод, и из которого он является модификацией. И последующее внимание всегда отмечено, как в своем происхождении, так и в своем поддержании в качестве процесса волевой реинтеграции, определенным чувством усилия, напряжения, трудности или смущения, каким бы слабым или незаметным оно ни было, что особенно характерно для тех случаев, когда интерес к рассматриваемому занятию велик.

Далее следует заметить, что представления, сформированные таким образом с помощью воли, будь то представления отдельных объектов или событий, или общие понятия, охватывающие неопределенное множество объектов, не обязательно остаются волевыми, но имеют тенденцию возвращаться в механизм спонтанной реинтеграции и повторяться впоследствии как спонтанно воспроизводимые представления, хотя и более высокой степени сложности, чем первичные, из которых они были созданы. Таким образом, поток спонтанных представлений постоянно модифицирует некоторые из составляющих его восприятий в волевые представления и постоянно принимает обратно в себя волевые представления, родителем которых он изначально был. Когда общее представление или сложный волевой образ становится практически неразрывным и привычным, он уже не требует акта внимания, чтобы его обнаружить или вспомнить. Его структура, место и время возникновения в сознании отныне обеспечиваются механизмом простой спонтанной реинтеграции. То, что раньше было волевым, теперь стало спонтанным, и поток сознания обогащается за счет приобретения постоянного содержания в результате опыта.

Мы видим также, что различие между спонтанным и волевым способами реинтеграции является исчерпывающим. Каждый рединтеграт является либо одним, либо другим, либо, если его длина или сложность значительны, содержит оба, не содержа ни того, ни другого. И это относится к рединтеграции во всей ее истории, как в расе, так и в индивидуумах, включая даже начало целого, которое, как мы видели, состоит только из спонтанных рединтеграций. Другими словами, это различие применимо к каждой последовательной стадии эволюции, от самой простой и ранней до самой поздней и сложной. Весь поток реинтеграции состоит, так сказать, из двух течений, сливающихся и переплетающихся друг с другом, – спонтанного и волевого. Спонтанный – это продолжение и развитие чувственных стимулов в органах рединтеграции, а волевой – реакция этих органов на эти процессы продолжения и развития. Первые берут свое начало в чувственных впечатлениях, вторые – в определенных реакциях организма.

Следует заметить, что при анализе реинтеграции я использовал термин «волевой» вместо более привычного «добровольный». Я делаю это потому, что он лучше всего выражает отличительный характер, который я хочу выявить, – его происхождение из волевых актов. Это более ограниченный термин из двух. Термин добровольный применяется к поездам редеинтеграции или действия, которые как целое инициируются или управляются волей, но не состоят исключительно из волевых актов. Волевой применяется только к элементу воления, который они содержат. Переходя теперь к другому различию, которое зависит от этого, как мы только что видели, – я имею в виду различие между представлениями первичных восприятий и представлениями отдаленных объектов или любого сложного объекта, воспринимаемого как реальный, – мы видим, что здесь дело обстоит несколько иначе. Представления последнего рода, будучи однажды введены посредством волевого действия в объективную мысль, имеют тенденцию становиться постоянными чертами ее механизма; становясь таковыми, они отмечают определенные и последовательные стадии в ее историческом развитии. Таким образом, восприятие реального внешнего мира, того, что мы назвали реальными условиями, среди которых собственное тело воспринимающего субъекта является его центральной и постоянной реальностью, отмечено как эпоха первостепенной важности в эволюции опыта, на каком бы этапе опыта человечества или отдельных людей мы ни предполагали, что восприятие было приобретено. Восприятие, обретенное однажды, никогда впоследствии не теряется и не только окрашивает и доминирует над всем последующим периодом опыта, но и становится необходимым в такой степени, что многие люди, кажется, вообще не способны мыслить, не принимая его как неотъемлемую часть своего мыслительного процесса. В книге II мы видели, что это же восприятие материальных объектов как реальных в том полном смысле этого слова, который привел нас к пониманию и характеристике их как реальных условий, было основой всей позитивной науки, включая психологию; материальный объект – это особый материальный объект, на котором основана психология, носящий, как и он, характер постоянного приближенного реального условия сознания.