Текст книги "Невероятное путешествие Вивьен Маршалл"

Глава III
Лаклан

Мою больничную палату наполнял сладкий аромат. Если бы у запахов был цвет и вкус, то это был бы фиолетовый цветочный аромат с сахарным вкусом. Я моргнула и максимально осторожно огляделась в поисках источника аромата. Ну конечно, на прикроватной тумбочке стоял пастельный букет сирени в круглой стеклянной вазе. Значит, сейчас май: сирень цветет в мае. Медбрат стоял ко мне спиной. Развернувшись и заметив, что я очнулась, он положил свой планшет, насколько я поняла, с моей диаграммой на крошечный стальной рукомойник.

– Ну, здравствуй, дорогуша. Мы надеялись, что ты присоединишься к нам немного раньше. Твой сынишка ушел пару часов назад. Не переживай, он вернется утром. Завтра уже пятница. Ты весь четверг просопела, словно гризли, объевшийся лосося. Так, на заметку. А твой мальчуган, у него все хорошо. Хороший, маленький, сильный мальчик. Папаша просто симпатяга, ууууух, тебе с ним повезло, правда, милая! – Наклонившись ко мне, он прошептал: – Видел его жену. И, черт, они женаты с тех пор, как твой сынишка был совсем младенцем.

Он отклонился, лукаво подмигнув изогнутыми бровями, будто я что-то от него скрываю и он точно знает что.

Конечно, Джек тот еще симпатяга. Только попробуй избежать его зеленоглазого взгляда с огромными зрачками. Ну же, попробуй не думать о его сильных ногах между своих бедер. Для продвинутых игроков осмелюсь сказать: попробуй не возбудиться от дурманящих родинок на его мускулистых предплечьях и сочной груди. «Симпатяга» – это огромное преуменьшение. Джек, подобно самцу шелки[1]1
  Шелки – мифические существа из шотландского и ирландского фольклора. (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)


[Закрыть], очаровывает тебя и зовет за собой в море.

– Ты что, уже улыбаешься? Ты ведь только проснулась. Ах ты, дьявол, прелесть, ты чертов дьявол!

Он погрозил пальцем, держась за пояс второй рукой, словно полная южная женщина в кружевной шляпе с мягкими полями.

Конечно же, я ему улыбалась. Я люблю прямолинейных людей, людей, которые не постыдились бы задавать беременным нескромные вопросы. И вот мой медбрат спросил:

– Как так вышло, что у тебя есть общий сын с женатым мужчиной, а он еще и приводит свою жену к тебе в больницу?

Что ж, мне действительно есть что рассказать, и я хотела бы поделиться этой историей со своим медбратом, но обо всем по порядку.

– Как вас зовут?

– Марти, милая. Меня зовут Марти.

Мне хотелось услышать хоть что-то о своем сыне, узнать, смогла ли моя мама навестить меня, терроризировал ли папа врачей в поисках ответов на вопросы, – в общем, услышать хоть что-нибудь помимо того, что приходил Джек, отец моего мальчика, чтобы убедиться в том, что мне пришел конец. Знаю, меня ждало кое-что поважнее – выбор Рая; да, я полностью осознавала, что нахожусь одновременно в двух измерениях. Честное слово, я не собиралась пренебрегать смертью: просто инъекции морфина от Марти помогали мне принять две разные реальности. Тем не менее я вздрогнула при мысли о своих близких и Рае, который мне предстоит исследовать. Вместо этого я решила потратить последние силы на то, чтобы сконцентрировать внимание на человеке передо мной.

– Ты одинок, Марти?

– Пресвятые угодники, прелесть, неужели я тебе нравлюсь? Точно! Значит, мы с тобой подружимся? Я сразу понял, что ты мне понравишься, когда они привезли тебя.

Я лениво закатила глаза, пытаясь заставить его ответить на мой вопрос.

– Дорогуша, знаешь что? Мне совсем не грустно, нет. Я видел прекрасного мальчугана, который скучает по маме, а еще видел его красавчика папу. Ммммм, да, просто красавчика. А потом мне посчастливилось поговорить с тобой. Так что все очень даже хорошо, понимаешь? – Он сглотнул слюну, наверное, чтобы самому поверить в свои слова. А затем более радостно, но таинственно продолжил: – Ты помнишь мою леди, леди в коме, которая умерла пару ночей назад? Я говорил тебе о ней вчера, да? У меня есть ее вещи. За ними никто не пришел. Ты только никому не говори. Наверное, мне следовало их вернуть. Как бы то ни было, это уже неважно. Это и не секрет вовсе. Нет-нет. Оставим секреты на потом.

Марти опустил плечи, словно отчаявшись. Я попыталась подбодрить его взглядом. Спустя какое-то время, видимо обдумав что-то, он снова вздрогнул.

– Значит, так, прелесть. У меня есть дневник леди в коме. Хочешь, я прочту тебе страничку?

Мне захотелось кивнуть и выкрикнуть «да», но сил хватило лишь на медленное и слабое «угу». Марти вероломно улыбнулся, так обычно улыбаются лучшие друзья, проделывая грязные делишки. Он украдкой выглянул в коридор, чтобы убедиться, что мы одни. Мне же казалось, что мы всегда были и будем одни, что весь мир – это глубокая, темная полночь. Холодного света флуоресцентных ламп в коридоре едва хватало, чтобы осветить мою тусклую комнату.

Марти придвинул стул к моей койке и достал из сумки у своих ног потрепанную кожаную книжку. Открыв первую страницу, он начал читать:

Дневник Силии Джонс. 16 марта 1973 года. В этот день я родила своего сыночка. Я наблюдала за монахинями в монастыре из-за деревьев; как же они вопили, найдя моего младенца в корзине рядом с кустами! Одна даже уронила записку. Вторая поспешила достать его, бросившись к корзине на той стороне лужайки. Я всегда буду помнить ее черную рясу и перекошенное лицо, когда она прочла мою записку – эти разрушительные, ужасные слова, привязанные к булыжнику. Кто-то назвал бы это жестоким вымогательством, но я просто сбежала. До чего же были шокированы монашки, даже не столько ребенком, сколько моей запиской, где я указала имя отца ребенка, его всем известное имя, – по крайней мере в «этих краях». Убедившись, что мой ребенок в безопасности, я сбежала, проскользнув мимо священника у выхода, который уткнулся взглядом в свои сложенные ладони.

На этом моменте в моих глазах начало темнеть, а сердце застучало слишком громко. Может быть, из-за истории Марти, а может, из-за упоминания священника – это напомнило мне о том, что предстоит важный выбор. Мониторы завизжали, а Марти вскрикнул:

– Погоди, милая. Погоди!

Один лишь Бог знает, какие чудеса медицины меня ждали. Я отключилась.

Марти пропал, а на зеленое кресло из искусственной кожи в углу моей палаты снизошел приглушенный белый свет. У подножия кресла стояла вторая ваза с фиолетовой сиренью. А в кресле сидел Ной.

– Вивьен, – позвал он.

Я обнаружила, что, когда Ной в комнате, мне намного легче говорить.

– Ной, – сказала я, словно все происходящее – это абсолютно нормально и ничуть не странно. Непонятно почему, но его присутствие в моей палате вмиг стало приемлемым и предельно ясным. Быть может, загадка была решена ранее, спрятана в моей душе, и только смерть могла обнажить эту мирную, истинную правду.

– Ты уже думала о Рае, который хотела бы посетить? Или, точнее сказать, о примере Рая?

– Да.

Я не ожидала от себя такого ответа. Кажется, я сделала выбор, когда Марти сказал «священник»; я тут же подумала о Марти и Ное, ведь именно они отвечают за благополучие моего тела и души.

– Это должен быть кто-то, кто преподнес мне урок, но только не мои родители и не сын, верно?

– Да, все верно.

Его глаза с поволокой так и манили к себе, мне захотелось обнять его и говорить до бесконечности – делиться наблюдениями, мыслями, неважно какими.

– Что ж, ладно. – Я помолчала: я решила, чей Рай хочу посетить. – Ной, когда я только поступила в колледж, то жила с подругой и ее семьей в Куинсе. Мне было одиноко и грустно. Знаешь, тогда там была моя мама и ее… И конечно же, то, что случилось с тобой. Так или иначе, я была несчастна, поэтому полностью посвятила себя учебе. Мы с подругой жили на чердаке. Ее родители и братья заняли спальни на втором этаже.

– Я помню.

– Ты помнишь?

– Я писал тебе после аварии. Я помню все наши письма. И, Вивьен, прежде чем ты начнешь, нам нужно поговорить… Невозможно описать, насколько мне жаль…

Он приподнялся, чтобы подойти к моей кровати и заключить меня в словесные и физические объятия.

И даже несмотря на предсмертное состояние, я сжимала пальцами одеяло, изо всех сил пытаясь не расплакаться. Но ничто не могло облегчить эту душевную боль. Когда между тесно связанными людьми появляется что-то лишнее, даже самая маленькая песчинка, эта самая песчинка может все испортить.

– Почему, Ной, почему ты бросил меня?

В ожидании ответа я резко дернула головой в сторону коридора. А сделав это, вдруг осознала, что меня больше не сдерживают ни корсет, ни гипс. Изучая свои больше не сломанные руки, я поняла, что с трудом контролирую собственные конечности.

– Не обращай внимания, нет. Ничего не говори. Забудь. Я не могу думать об этом сейчас.

– Ох, Вивьен, я…

– Нет, нет, не сейчас. Прошу.

– Ладно, хорошо. Мы не обязаны… Пожалуйста… Закончи свою историю.

Он вернулся в кресло, помахав рукой в знак того, что готов смириться с повышенным уровнем эмоционального напряжения в комнате.

– Да. Хорошо. Значит, так. Ну, начну с того, что мою подругу звали Дилия, но все называли ее Даймонд. Она была вылитая Рапунцель: длинные белокурые волосы и кроличий нос. Она обожала шить свадебные фаты из остатков кружева, выпрошенных у торговцев тканью на Манхэттене. Она посыпала свои творения кристальной пыльцой и оптом продавала их в семейные свадебные магазины по всему Лонг-Айленду. Младший брат, Лаклан, постоянно ругал ее за то, что она дробила настоящие украшения ради своей пыльцы, отсюда и прозвище – Даймонд. Мне тогда было девятнадцать лет, как и тебе. Лаклану было десять.

Ной пошевелился, поудобнее устраиваясь в кресле, и подмигнул мне в знак того, чтобы я продолжала рассказ. И хотя тридцать секунд назад я хотела обнять его, теперь мне хотелось покрыть его тело поцелуями. Я подмигнула в ответ, продолжая свою историю.

* * *

Однажды мама Даймонд попросила меня присмотреть за Лакланом. Было лето, но я тогда посещала летние курсы и переживала из-за задания по психологии эстетики, которое должна была сдать. Даймонд ушла по делам, связанным с фатами, поэтому они оставили меня с Лакланом. Я решила, что посажу его смотреть телевизор. Он был послушным ребенком.

Спустя примерно полчаса в кухню, где я сидела в окружении книг и бумаг, тихонько вошел этот малыш. Он напомнил мне херувима – эта копна белокурых кудряшек, торчащих, словно ершик.

– Я хочу показать тебе кое-что, – объявил он.

– Лаклан, погоди, дружок, мне нужно закончить задание. Пойди посмотри кино, – сказала я.

Я тогда не мылась несколько дней. На голове было жалкое подобие хвостика с неровным пробором и «петухами».

– Ты должна отвезти меня кое-куда. Ты должна увидеть это место. Тебе нужно выйти из этого дома, – сказал он.

Я тогда подумала: «Ты ведь совсем маленький мальчик. Почему я должна делать что-то из того, что ты говоришь?» Но вот в чем дело. Он в свои десять лет говорил, словно белобородый профессор, который учит жизни глупых учеников, – спокойный, всезнающий хранитель неоспоримой правды. Дамблдор в джинсах и детских эйр-джорданах[2]2
  Air Jordan – американский бренд, разработанный компанией Nike для игрока Майкла Джордана.


[Закрыть]. Я не смогла выдержать его настойчивый взгляд – именно в тот момент мне казалось, что он старше меня. Я согласилась.

Лаклан молча запрыгнул в мой ржавый коричневый допотопный «форд» и самостоятельно пристегнулся.

– Отправляйся на Юг по главному шоссе, а у 33-го выезда поверни. Когда доберемся, скажу, что делать дальше, – сказал он.

И улыбнулся, так по-детски, с закрытым ртом, взглянул на свои болтающиеся в воздухе ноги и впялился в пассажирское окно. В отражении его глаза танцевали, прыгали по сторонам, изучая мир вокруг, а голова оставалась неподвижной. Всю дорогу он ехал молча, лишь дал мне следующее указание в конце 33-го выезда.

Мы подъехали к высоченным сводчатым воротам. «Филдкрестский ботанический сад», – гласил металлический курсив на кирпичной стене.

– Зачем мы приехали в сад, Лаклан? – спросила я.

– Сегодня ты должна побывать здесь, – сказал он.

– Я должна побывать здесь?

– Да.

– Когда ты здесь был? Вы с семьей здесь бывали?

– Нет. Я никогда здесь не был.

Тогда-то у меня и пробежали мурашки по коже.

– В смысле? Откуда же ты знаешь об этом месте?

– Мы как-то проезжали его. Где-то пару лет назад. Я подумал, что тебе нужно его увидеть.

– Зачем?

– Я не знаю. Я просто думаю, что это тебе необходимо. Ты злишься?

– Злюсь? С чего бы мне злиться? Ты сбил меня с толку, но я не злюсь.

– Может, тебе стоит погулять.

Этому малышу было десять лет. Десять. Не стоит забывать об этом.

Так вот, мы заехали внутрь, заплатили за билеты и припарковались у тротуара. Я привыкла к серой ловушке Куинса. В Куинсе все серое. Серые камни, серый кирпич, серый бетон, спасают лишь цветные мусорные баки, билборды и дорожные знаки. В любом случае серая серость. Если бы человек создавал Ад, он вдохновлялся бы закоулками Куинса. И вот я оказалась в этом оазисе на окраине Лонг-Айленда. Ухоженные клумбы красного, синего и желтого цвета так и бросаются в глаза. Жимолость с колибри. Гольф-поле, гладкие газоны. Подстриженные деревья и фигурные кустарники. Бабочки, пчелы и, наверное, невидимые феи, что прячутся в салатовых листьях. И тишина. В ловушке Куинса, автобусных гудков и сирен, воющих двадцать четыре на семь, в этой бесконечности городских звуков – защемленный, пульсирующий нерв на позвоночнике Манхэттена. Но здесь, в этой ботанической нирване, можно услышать жужжание пчелы, увидеть облако, словно подушка, пролетающее прямо над головой.

Я выбрала место между кустом форзиций и самшитовым деревом и, опершись на локти, прилегла на траву в своем кардигане.

Уютно устроившись в зелени, я растворилась в голубом небе. Лаклан бродил неподалеку, чиркая что-то в блокноте карандашом без ластика, который сунул в свой рюкзак. Спустя какое-то время он бухнулся рядом со мной, приняв позу йога.

– Как тебе? – спросил он.

– Здесь спокойно, – сказала я.

– Это хорошо?

– Да, Лаклан, это хорошо.

На палец моей ноги присела желтая бабочка. Мы наблюдали, как разворачиваются и складываются ее крылья, как она порхает к волнистым петуньям. Когда бабочка улетела, каждый из нас задумался о своем, витая в облаках минут эдак сорок пять. Вам знакомо покалывание, когда совсем ни о чем не думаешь, эти редкие моменты, когда ничего не планируешь, ничего не помнишь и ни о чем не переживаешь, и мозг становится таким легким, невесомым… это такое чувство, что ж, приятное? Свободное.

Во всяком случае. Нам нужно было уезжать.

На самом деле мне совершенно не хотелось покидать это замечательное место, ведь дома меня ждало проклятое задание по психологии эстетики – или это вообще была философия? И есть ли место науке среди всей этой красоты? Есть ли у природы свой собственный психологический показатель?

* * *

Закончив историю о Лаклане, я снова сосредоточилась на Ное.

– Ной, как часто люди вытаскивают тебя из разрушающей рутины, окружая тебя тишиной и красотой? Кто это делает? Не все. Не могу избавиться от этой мысли. Я часто думаю о том дне с Лакланом. Хорошо, что я его послушалась. Он посадил в мой разум бесценное семя. Желтая бабочка, что села на мою ногу, стала самым важным, что случилось со мной за целый день, – единственным стóящим достижением. Конечно, я получила пятерку по психологии или философии этики, или что там было. Конечно, я не прекратила учиться. Но я обрела знание, что нужно жить настоящим, что стало для меня новостью, учитывая мой возраст. Я не говорю, что научилась – или была близка к этому – жить настоящим, но, по крайней мере, теперь я к этому стремилась. После этого дня с Лакланом я словно взобралась на Эверест: моя реакция на твою смерть, трудности с Джеком, внебрачная беременность… Моя жизнь совсем не похожа на размеренное существование монахов, но с годами я стала все чаще приходить в ботанические сады, когда это необходимо, в одиночестве. Природа – это мой храм. Лаклан стал священником. Я хочу увидеть его Рай.

Глава IV
Заповедник священника

Все вокруг завертелось в причудливом танце. Вокруг меня замигали огоньки, и я осознала, что вот-вот увижу Рай Лаклана – Лаклана, который еще не умер. Я попыталась вспомнить, что Ной говорил насчет новых законов физики, о том, что время теперь не имеет смысла, но все же до чего это невероятно! Ной поднялся, чтобы среди мигающих огней взять меня за руку. Как меня учили в балете (несмотря на то, что я посетила всего два урока), «держитесь за свои пачки».

Стоило мне выбрать Рай Лаклана, как больничную палату тут же осветила белая, яркая вспышка, мои ноги сами поставили меня вертикально земле, а распущенные волосы словно воспарили в воздухе. Мою кожу обволокла какая-то гладкая жидкость, но при этом я не намокла. Снова вспышка. Я оказалась в лодке, а рядом со мной – папа, ловит рыбу.

Все вокруг казалось таким естественным. Таким нормальным. Приемлемым. Папа спокойно забросил удочку. Я точно знала, что он не даст меня в обиду, не подпустит ко мне даже самую безобидную муху. Должно быть, я в безопасности. Хотя это показалось мне довольно странным, ведь папа был еще жив. Как и моя мама. В таком случае где же она? Папа сидел ко мне боком.

– О, привет, Вив.

– Здравствуй, пап, – кивнула я.

Ной сидел рядом, держа меня за плечо. Отец добродушно повел локтем в его сторону, настраивая леску. Вдруг неожиданно для нас в лодке и, очевидно, для тех, кто гулял на берегу, зазвучал чей-то голос:

– Есть такое место, где на семи ветрах плывут лодки, красуется лес с деревьями такими высокими, что их макушки достают до облаков, это место – настоящая Нарния для пресноводных судов и лодок.

Я посмотрела вверх в поисках источника голоса, мое тело качнулось назад, лодка поплыла быстрее, и мы рванули вниз по течению. Мой папа все еще копошился в наживке, держась за борт лодки. От большой скорости облака молниеносно проносились над нашими головами, а зелень деревьев вдруг смешалась с белизной неба.

Воздух, небо, целый мир – все вокруг вдруг позеленело.

Лодка притормозила, зеленый и коричневый цвета деревьев стали различимыми, но сам воздух по-прежнему оставался изумрудным. Мы замедлились еще больше и теперь плыли в размеренном, ленивом темпе. Мы оказались в волшебном месте. Синий водоем был окружен бесконечно высокими деревьями, которые так и светились разными оттенками зеленого. Это были дубы, клены, фикусы и березы – и они были такими легкими и воздушными, в отличие от вечнозеленых растений.

Не думаю, что обычная секвойя или сосна посмела бы пустить корни в этом королевстве, здесь они были бы лишь придворными шутами.

На разной высоте расположилось бесконечное количество шалашей, а в самом верху, на макушках деревьев, красовалась веранда, пропускающая солнечные лучи на хижину у берега. Я никогда не видела ничего подобного, даже в воображении. Танцующая синева воды, нефритово-лаймовое мерцание в небе и чувство, будто летний лужок обнял меня любимыми цветами. Температура воздуха напомнила мне тот вечер у моста, словно воздух сравнялся с температурой моей кожи, – приятное чувство, будто плаваешь в теплом озере теплым днем. В воздухе витал приятный сахарный аромат.

Рассказчик продолжил:

– Прошу вас, не спешите, осмотритесь. В заповеднике кипит работа. Вот здесь, у пристани, река впадает в водохранилище. Только взгляните на этот поток потерянных судов и вещей! Все должно лежать на своих местах, чтобы хозяева, вернувшиеся за своими вещами после смерти, снова обрели радостные воспоминания. Вещи с плохими воспоминаниями никогда не попадают в это место. Никаких затонувших каноэ. Никаких взорвавшихся моторных лодок. Никаких удочек, выколовших кому-то глаз. Это река добра, веселья, лета, путешествий и мечтаний. Любовь так часто вязнет в трясине, что мы и счет потеряли. Вот и все. В этом все веселье. Ах да, погодите, всем молчать, живо, к нам плывет нечто чрезвычайно редкое. Вы как раз вовремя, вот и доска, укушенная акулой. Просто умора! Только взгляните на небо, там дети смеются и хлопают друг друга по спине. Они хохочут над глупой речной акулой, которая кусает их доски, тащит под воду и сама катается на них. Ох и редкость! Просто замечательно! Ладно, довольно, идем дальше, я покажу вам Центр управления, там у клена находится домик спасателя. Сейчас я познакомлю вас с ГПС, главным по сортировке.

Наша лодка подплыла к соломенной хижине, украшенной досками для серфинга и сотнями свистков на оранжевых лентах. Мы заметили каких-то людей. Многие из них были одеты в цветастые шорты или сарафаны. Все они столпились вокруг мужчины в ярко-салатовых плавательных шортах с фиолетовыми черепашками и футболке в цвет к ним. На ногах у него были шлепанцы. И хотя он стоял ко мне спиной и раздавал подчиненным поручения, я прекрасно слышала его голос. Видимо, мотор нашей лодки спугнул его, и он развернулся лицом. Передо мной был Лаклан в обличье взрослого мужчины. С той же непослушной копной белокурых волос.

Увидев меня, он рассмеялся:

– Вивьен! До чего же я рад тебя видеть. Значит, ты решила взглянуть на мой Рай, а? Разве это не великолепно?!

– Лаклан, этого не может быть!

Я сошла с лодки и последовала его указаниям – он жестом направлял меня. Ной присоединился к нам. Папа, казалось, не собирался покидать рыбалку, лишь сказал, что в этом месте окуни размером с пони.

– Погоди минутку, пожалуйста, – произнес Лаклан до того заботливо, словно я – его первая и последняя гостья и он ждал моего визита целую вечность. Хотя я уверена, что не могу быть единственным посетителем этой страны вечного блаженства.

Борясь со слезами, я прищурилась от удовольствия почувствовать себя столь особенной.

Лаклан вернулся к толпе и раздал оставшиеся поручения.

– Ладно, народ, мы должны разобрать уйму вещей сегодня. Это ведь середина мая. На этой неделе по всему юго-востоку пронеслись серьезные грозы, а после – направились во Флориду. Уйма потерянного добра. Грег [его брат], ты на рыбалке. Даймонд [моя старая подруга], вы с мамой на каноэ. Сэм [я не знаю, кто это], ты на плотах… – И так далее, пока каждый не получил задание. Его подданные разбрелись кто куда.

Даймонд обняла меня, поцеловала в щеку, и мы, как дети, сцепились мизинцами. Лаклан и Ной шли вслед за нами, сложив руки за спиной и склонив голову набок, словно продумывая план насчет меня. Все молчали.

Даймонд принялась за свою работу, а я отошла в сторону, чтобы получше разглядеть все подробности процесса, кипящего в водохранилище. У каждой станции есть своя табличка: «Отдел каноэ», «Отдел каяков», «Отдел сломанных судов», «Рыболовный отдел», «Прочее» и так далее, и далее, и еще целая уйма отделов по всему заповеднику. В каждом отделе есть один человек с сачком, который вылавливает вещи и складывает их в стопки, – это напомнило мне игру в «Дженгу». Еще один человек отвечает за инвентаризацию отловленных вещей и записывает все в блокноте: размер, цвет, дату сбора и остальные характеристики. После свистка, который означает, что стопку нужно забрать, на станцию подъезжает погрузчик, поднимает нужную, разворачивается и исчезает за извилистыми тропинками. Несмотря на налаженность и организованность этого процесса, в нем не было бездушных дронов, люминесцентных огней и черствой политики «шести сигм».

Казалось бы, постоянный поток утерянных вещей продолжал стекать в водохранилище, пока кое-что не привлекло мое внимание: черная коробка, плещущаяся в воде. Я подошла ближе к берегу, чтобы получше ее рассмотреть, и заметила золотую пряжку на коробке. Форма объекта: прямоугольная. На пляже тут же столпились сортировщики, и один загорелый мужчина зашагал вперед по песку.

– Это чемодан. Вот это да! – крикнул он.

Одна сторона чемодана размякла от воды, и оттуда полезли купюры. Некоторые банкноты в сто долларов США вырвались наружу, так что на поверхности воды змейкой танцевали плоские и невесомые Бенджамины Франклины. Член команды под названием «Прочее» выудил чемодан на берег.

Что? Как? Что?

Никто не мог ответить на мои вопросы; вдобавок, судя по тому, как все на меня пялятся, я поняла, что эта находка может быть как-то связана со мной. Как?

Но прежде чем я успела утолить свое любопытство, в воздухе поплыла музыка, заполнив все вокруг. Тянуче-мистические звуки скрипки заиграли из белых ветвей березы, вибрирующих, словно камертоны. В мое сердце прокрался навязчивый, гипнотизирующий ритм – казалось, этот звук проникает в мои волосы, покалывает скальп и целует барабанные перепонки. Мой разум поддался этой прекрасной электризации. Свет, свет, перья в моей голове. Может быть, я даже оторвалась от земли.

Эта мелодия неподвластна никаким нотам. Казалось, будто гениальный музыкант на земле молится и просит об этом шедевре, и, быть может, ему повезет и эта песня придет к нему с ударом молнии.

– Тебе нравится мой Рай? – спросил Лаклан.

– Я влюбилась. Невозможно любить сильнее, – ответила я.

– Подойди, присядь рядом со мной. – Он указал на ярко-зеленую скамейку с табличкой «Парк Маскономо». – Тебе нравится скамейка?

– Да, конечно. Это из парка в Массачусетсе?

– Верно! – расхохотался Лаклан. – Ты начинаешь понимать, правда?

– Не знаю.

Я помнила Лаклана еще мальчишкой, так что лавка ничуть меня не удивила. Он по-прежнему вел себя немного по-детски, хотя и был заточен в теле священника.

Над водохранилищем витал аромат свежеиспеченного хлеба и орехово-шоколадного итальянского кофе. Вскоре появилась девушка на потертом зеленом велосипеде с корзинкой над передним колесом. На девушке были красные штаны, белая футболка и красный фартук. Она спрыгнула с велосипеда, открыла корзинку и вручила мне картонный поднос; то же самое она проделала и с Лакланом. На каждом подносе было по горячей хрустящей булочке, крупному куску молочного шоколада и по белой чашке вкуснейшего кофе (я тут же свой попробовала) с сахаром и парным молоком.

– Завтрак, – сказала она.

Мне сразу же понравились ее подпрыгивающие косички и голубые ленточки в волосах. Еще больше мне приглянулись ее очки в форме полумесяца в толстой коралловой оправе с блестками, подчеркивающими уголки глаз.

– Благодарю, – сказала я.

Она отправилась к работникам заповедника.

– Значит, теперь ты знаешь Сисси, – сказал Лаклан, легонько подтолкнув меня плечом. – Мы с ней часто проводим месяцы, – он движением пальцев заключил слово «месяцы» в кавычки, – в домике на дереве, сидя спина к спине и читая книги. Иногда она открывает магазин одежды ручной работы, здесь, под деревьями, но это лишь когда у нее есть настроение открывать двери, разукрашенные в радугу.

Лаклан указал пальцем на место, скрытое под высокими деревьями.

«Значит, это еще не все».

Видимо, покончив с утренней работой в заповеднике, Сисси заторопилась и скрылась за деревьями. Глядя на нее, мне казалось, что я могла бы быть на ее месте. Мне захотелось читать книги Габриэля Гарсиа Маркеса, опираться на ее спину, пить ее кофе и есть шоколад.

Летний ветер заглушил музыку. Я запила хрустящий хлеб двумя глотками невероятного кофе и растопила кусочек шоколада во рту.

– Я могу продолжить? – спросил Лаклан.

– Пожалуйста, – с трудом произнесла я, не открывая рта, чтобы ему не пришлось смотреть на мои испачканные в шоколаде зубы.

Ной наблюдал за мной, сидя под высоким дубом у воды. Вокруг него, словно звуковые круги, танцевали синие отражения, а зеленое свечение деревьев выглядело так, будто целая Ирландия рассеялась в тумане. Обрамляя его, с низко свисающих ветвей фикуса тянулся мох, похожий на бороду самогонщика. Судя по постукиванию пальцев и по тому, как Ной смотрел мне в глаза, мне показалось, что ему скучно.

– Вивьен, ты спросила, почему я выбрал именно это место. Когда я был священником, я тяжело трудился каждый день, я думал, я слушал. Думал, думал, думал и читал. Я любил учиться, очень. Не пойми меня неправильно. Я надеюсь, что помог хоть кому-то. Если бы я снова мог выбрать жизненный путь, я ничего не изменил бы. Но весь этот анализ реальных и нереальных, осязаемых и небесных вещей… Бесконечные обдумывания каждого слова, написанного в Библии. Ах, вечные исследования слов, их эволюции и значений. И так далее. Сплошные исследования. Сплошное письмо.

Когда Лаклан замолчал, чтобы сделать вдох, я вспомнила свою редакторскую работу и монотонные дни, проведенные в анализе и замене слов автора. Перефразирование одного-единственного ключевого предложения иногда требовало часов раздумий, поисков нужных слов, ссылки на мой верный, как пес, Тезаурус[3]3
  Тезаурус – словарь, собрание сведений, охватывающих понятия, определения и термины специальной области знаний или сферы деятельности.


[Закрыть] и целую упаковку красных ручек. Добавишь слово «бип» на страницу и случайно добавишь технологический подтекст, хотя автор ничего подобного не имел в виду.

– Однажды летом я отдыхал в домике у озера у другого священника из Нью-Гэмпшира. Целую неделю мы ловили рыбу нахлыстом на озере Аппер Санкук. Утром первого дня я проснулся раньше своего друга. Вот этого, у костра, священника, который ведет учет удочек.

Лаклан кивнул в сторону своего друга, а тот, в свою очередь, помахал в ответ. Я сделала глоток кофе и положила кусочек шоколада на язык.

– Солнце всходило над деревьями, и я увидел две вещи, плавающие у причала: детскую игрушку надувной дельфин и женскую резиновую босоножку. Это было чистое озеро. Нетронутое. И почти не загрязненное. Так вот, меня удивили эти две совершенно не похожие вещи. Я подумал: а знают ли владельцы, что потеряли их, и связаны ли у них с этими вещами хорошие воспоминания? Может быть, это странно – думать о таких вещах? О предметах? Тем не менее я точно знал, что хозяева резинового дельфина и босоножки наверняка хорошо думали об этих вещах. Это был лучший момент моей жизни, Вивьен. Солнце просыпалось, небо наливалось синевой, а краснота пряталась где-то за грузными облаками. Я верю, что тем утром ко мне снизошел сам Бог. Я даже положил руку себе на плечо, ожидая, что почувствую там Его руку. Что касается дельфина и босоножки, здесь не было места религии. Эти мысли были чистыми и легкими, и мне даже не приходилось мысленно прогонять в голове никакие заумные тексты и теории. Я спросил себя: а что, если мое призвание – находить потерянные вещи? Ведь здесь не нужен утомительный анализ и учеба, здесь лишь счастье.

Когда Лаклан произнес эти слова, я задала себе тот же вопрос.

Он замолчал, взглянул на землю и негромко засмеялся:

– Но я никогда не позволял себе честно ответить на этот вопрос и лишь на смертном одре понял, что моей клятве священника пришел конец. Наконец я мог ответить на этот вопрос, ждущий ответа долгие годы. И я сказал себе: «Да, это мое». И тогда, Вивьен, я создал это место, свой Рай. Конечно, я добавил сюда свою любимую музыку, и людей, и другие вещи, которые ты еще не видела. Хочешь, я покажу тебе надувного дельфина и босоножку?

– Пожалуйста, Лаклан, покажи мне.

Мы встали со скамейки и отдали свои подносы мужчине в одежде фермера, который собирал мусор по всему Заповеднику. Ной бродил около отделения «Прочее», наблюдая за нами издалека и улыбаясь в ответ на мою улыбку. Блестящие домики на деревьях гордо возвышались над извилистой тропинкой, по которой мы шли.