Текст книги "В каждом сердце – дверь"

8. Ее скелет, что в радугу одет

Джек шагала по лестнице так, будто она ей лично чем-то досадила: через две, через три ступеньки разом, – и в конце концов Кристоферу пришлось гнаться за ней бегом. Давалась ей эта скорость, кажется, безо всякого труда: совершенно спокойная, глаза холодные, губы сжаты – ни сбившегося дыхания, ни малейшего усилия не заметно. Она не говорила ни слова. Кристофера это и тревожило, и радовало одновременно. Он вряд ли смог бы ей ответить – дыхания не хватило бы.

– Перед тем как ты разбудишь скелет, кислоту, наверное, смыть надо? – спросила она уже в коридоре, ведущем от нижней лестничной площадки к подвалу. Учеников вокруг не было видно. Спускаясь с чердака, они на всем пути не встретили никого. Могло показаться, что школа вообще пуста, если бы не шепоты, снова долетавшие из-за закрытых дверей. – В кислоте есть своя прелесть, но как наряд для танцовщицы она не годится.

– Не нужно, – сказал Кристофер, вынимая костяную флейту из кармана и сжимая в пальцах – больше для самоуспокоения. – Она поднимется уже чистой и прекрасной. Там, в Стране скелетов, чтобы освободить новых граждан… – Он не договорил, как будто понял, что чуть было не сказал что-то ужасное.

Джек, открывая подвальную дверь, оглянулась на него:

– А вот это уже по-настоящему любопытно. Ты должен мне сказать. Да не волнуйся, меня не напугаешь. Я как-то раз вырезала легкие у еще живого человека из груди – он был в сознании и даже пытался разговаривать.

– Зачем так?

– А почему бы и нет? – Джек пожала плечами и стала спускаться по лестнице.

Мгновение Кристофер молча смотрел на нее, потом двинулся следом. Догнал и сказал с вызовом:

– Чтобы освободить новых граждан, мы разрезали их плоть. Глубоко, до самых костей. Чтобы скелет мог выйти наружу легко и без риска что-нибудь сломать. Кости долго срастаются, даже вне тела.

– Что меня удивляет, так это то, что кости вообще срастаются, – сказала Джек. Голос у нее был тихий. – Там, у нас, были совсем другие законы. Для всех.

– Да, – согласился Кристофер, глядя на красноватую жидкость в ванне.

Кое-где на поверхности плавали какие-то сгустки. Он старался не особенно о них задумываться.

– Лучше никому об этом не рассказывай. Все эти узколобые тупицы не отличат операционную от скотобойни. Сам видел, как они на меня смотрят. Пока что ты для них свой, но не обманывай себя: это может измениться в любой момент. – Джек прошла в другой конец комнаты, к шкафу. – Все может измениться.

– Я знаю, – сказал Кристофер, поднял флейту к губам и заиграл.

Звука не было, по крайней мере слышного живым, была только идея звука, внезапное и острое ощущение чего-то неуловимого, тончайшего, растворенного среди молекул тишины. Джек открыла шкаф, достала оттуда галстук и, продолжая напряженно вслушиваться, развязала свою бабочку. Она слышала собственное дыхание. Слышала, как пальцы Кристофера скользят по кости. Слышала всплеск.

Она обернулась.

Кристофер играл, а Лориэль уже сидела в ванне – статуя из отполированной кости. Лопатки – тонкие крылья, череп – псалом для искусного танцора, скрывающегося до поры до времени под плотью всех, кто ходит по земле. Она вся сияла жемчужно-опаловым блеском, и Джек рассеянно подумала: интересно, это кислота так действует или волшебная флейта Кристофера? К сожалению, выяснить это, скорее всего, не удастся. Школа тут неплохая, что и говорить, но нельзя же рассчитывать, что ее тут будут снабжать свежими трупами для исследований.

Медленно, осторожно скелет Лориэль поднялся, слегка покачиваясь, и выбрался из ванны. Капля кислоты скатилась с ее локтя на пол, зашипела и прожгла камень. Лориэль стояла, раскачиваясь из стороны в сторону, устремив пустые глазницы на Кристофера.

– Потрясающе, – сказала Джек и шагнула ближе. – А она тебя видит? Понимает, что происходит? Или это просто фокус с ходячим скелетом? Это на любом скелете работает или только на тех, кто умер насильственной смертью? Ты не мог бы… А… ты же не можешь отвечать, пока играешь, да?

Кристофер покачал головой и указал локтем в сторону лестницы, ведущей к двери старого черного хода. Джек кивнула.

– Я открою, – сказала она и торопливо пошла к двери, на ходу повязывая галстук.

Ее пальцы были не такими проворными, как у Суми, но все же довольно ловкими, и завязывать такой узел им было не привыкать. К тому моменту, когда она распахнула дверь, ее одежда выглядела совершенно безупречно. Из всего, чему ее успел научить доктор Блик, умение приводить себя в порядок на бегу, кажется, особенно пригодилось ей в этом странном, часто непостижимом мире, который она теперь называла домом.

Кристофер двинулся за ней более степенным шагом, продолжая играть на своей беззвучной флейте. Лориэль шла за ним, стуча пальцами ног по ступенькам – звук был неотличим от стука сухих веток по стеклу. Джек остановилась, подождала, пока они оба выйдут наружу, а затем шагнула следом за ними и закрыла дверь.

– Мы ищем, где ее похоронить так, чтобы никто не нашел? – спросила она. Кристофер кивнул. – Тогда за мной.

Они зашагали по двору – девушка, юноша и танцующий скелет, одетый в радугу. Молчали даже те, у кого еще был язык во рту и мясо на костях.

Это погребение, какое-никакое, было единственным, что они могли дать Лориэль; к этому необходимо было отнестись со всей серьезностью. Они шли и шли, пока не добрались до конца благоустроенной школьной территории, здесь ее сменяли буйные заросли сорняков и полоска каменистой земли, на которой никогда ничего не сажали и вообще никогда не было ничего, кроме пустыря. Эта полоска, разумеется, тоже принадлежала Элеанор: семья Уэст владела землями на много миль кругом, и теперь, когда Элеанор осталась последней в своем роду, все до последнего дюйма было ее. Она решительно отказалась продавать или сдавать под застройку участки, прилегающие к территории школы. Для местных защитников природы она стала героиней. Для местных капиталистов она стала врагом. Кое-кто из особенно рьяных недоброжелателей говорил – похоже, этой женщине есть что скрывать, и они были по-своему правы. Точнее говоря, этой женщине было что защищать. Поэтому она действительно была опасна, они даже не подозревали насколько.

– Погоди, – сказала Джек, когда вышли на пустырь. Она повернулась к Лориэль и произнесла: – Если ты меня слышишь, если понимаешь мои слова, кивни. Пожалуйста. Я знаю, ты меня при жизни не любила, да и я тебя тоже, но речь идет о жизнях других людей. Спаси их. Ответь мне.

Кристофер играл. Череп Лориэль медленно опустился к грудине, он двигался без помощи мышц и сухожилий. Джек выдохнула.

– Я не знаю, конечно, может, это как доска Уиджа – я получу от тебя те ответы, которые хочет услышать Кристофер, но мне кажется, тут другой случай, – сказала она. – Может быть, неделю назад и правда ничего не вышло бы, но теперь у нас в школе есть Нэнси, а к ней призраки тянутся. Мне кажется, ты все еще Лориэль на каком-то глубинном уровне, в душе. Пожалуйста, ответь мне. Кто тебя убил?

Несколько секунд Лориэль не шевелилась. Затем медленно, словно каждое движение давалось ей с невероятным усилием, подняла правую руку и указала пальцем куда-то рядом с Джек. Джек оглянулась, но не увидела ничего, кроме пустоты. Она вздохнула.

– Видимо, я слишком многого от нее хочу, – сказала она. – Кристофер?

Он кивнул и провел пальцами по флейте. Скелет Лориэль спустился с невысокого холма на пустырь и зашагал дальше, с каждым шагом все глубже опускаясь в землю, словно по невидимой лестнице. Не прошло и минуты, как он исчез – макушка черепа скрылась под землей. Кристофер опустил флейту.

– Какая она была красивая, – сказал он.

– Хотела бы я думать, что это «была» относится к тому времени, когда у нее еще была кожа, – сказала Джек. – Ну ладно. Давай вернемся к остальным. Одним тут небезопасно.

Она повернула назад, и Кристофер за ней. Вместе они устало зашагали к дому по широкой зеленой лужайке.

9. Подбитые птицы Авалона

Обед прошел в неестественной, напряженной обстановке: никто не переговаривался, и почти никто ничего толком не ел. На этот раз привычка Нэнси потягивать фруктовый сок, а еду только размазывать по тарелке не казалась странной. Если она чем-то и выделялась среди остальных, так только тем, что хоть что-то проглотила. Она поймала себя на том, что разглядывает других учеников, пытаясь угадать их истории, увидеть их скрытые миры, докопаться до возможных мотивов к убийству, если только они у них были. Возможно, если бы она не была здесь новенькой, если бы эти люди были ей хоть немного знакомы, она смогла бы найти ответы. Пока, кажется, находились только новые вопросы.

После обеда в библиотеке устроили собрание, где мисс Элеанор похвалила всех за присутствие духа и милосердие, а Джек, Нэнси и других – за то, что помогли избавиться от тела Лориэль. Нэнси покраснела и вжалась в кресло, пытаясь спрятаться от устремленных на нее взглядов. Она была чужой здесь, и ее готовность иметь дело с мертвецами не могла не казаться подозрительной.

Элеанор глубоко вздохнула и оглядела сидящих в комнате – своих учеников, тех, за кого она была в ответе, – серьезно и хмуро.

– Как вам всем известно, моя дверь еще открыта, – сказала она. – Мой мир – это мир Абсурда, а по другим координатам – крайнее Добро и умеренная Рифма. Многим из вас там не выжить. Отсутствие логики и разума окажется для вас губительным. Но для тех, кому подходит жизнь в Абсурде, я готова открыть дверь. Можете скрыться там на какое-то время.

По комнате пронесся вздох, а за ним – частые, сдавленные всхлипы. Девушка с ярко-синими волосами согнулась пополам, уткнулась лицом в колени и начала раскачиваться из стороны в сторону, словно баюкая свою боль. Один из мальчиков встал и отошел в угол, повернувшись ко всем спиной. Другие были еще хуже: они сидели и плакали открыто, слезы текли по их лицам, а руки были сцеплены в замок на коленях.

Нэнси беспомощно посмотрела на Кейда. Тот вздохнул и наклонился к ней:

– Мисс Элеанор очень трепетно относится к своей двери. Иногда двери внезапно исчезают, а она так долго ждала, чтобы вернуться назад. Каждый раз, когда она пропускает в дверь кого-то еще, это риск, что новые пришельцы займут ее место. А теперь она предлагает переправить туда всех, кто способен жить в Абсурде. Значит, ей страшно, и она старается позаботиться о нас как может. – Он говорил тихо. Никто из учеников его, похоже, не слышал. Почти всем было не до того – они плакали. Даже Джилл плакала в дальнем конце комнаты, беспомощно прислонившись к сестре. У Джек глаза были сухие. – Беда в том, что Абсурд – одно из двух основных направлений. Она может спасти в лучшем случае половину учеников, да и не все, кто был в мире Абсурда, приживутся в другом абсурдном мире. Они все такие разные. Может быть, только четверть из тех, кому она предложила убежище, смогут уйти.

Нэнси тихо вздохнула. Она понимала, что такое ложная надежда, даже если ее пробудили с самыми благими намерениями. Элеанор пыталась спасти своих любимых учеников единственно возможным способом. И ранила их при этом.

Элеанор, стоявшая перед классом, вздохнула:

– Как и раньше, мои хорошие, вы можете решать совершенно добровольно, оставаться в этой школе или нет. Если кто-то хочет позвонить родителям и попросить забрать его домой, я верну оставшуюся часть платы за семестр и не стану вас удерживать. Я только прошу, чтобы ради тех, кто остается, вы не рассказывали дома, почему решили уйти. Мы найдем какой-нибудь выход. Все наладится.

– Да? – с горечью возразила Анджела. – И для Лориэль тоже все наладится?

Элеанор отвернулась.

– Идите в класс, – сказала она. Голос у нее был мягкий и непривычно старческий.

Она стояла, склонив голову, а ученики вставали и выходили за дверь. Некоторые все еще плакали. Скоро она отберет среди них детей Абсурда, тронет каждого за плечо и поведет к своей двери. Хоть кто-то сможет пройти, в этом она была уверена. Всегда найдется несколько человек, для которых ее мир станет почти своим. Не родным домом, нет, там не будет неба в шахматную клетку или зеркального моря, о которых они грезят, но… почти. Этого достаточно, чтобы быть счастливым, чтобы снова начать жить. И кто знает? Двери ведь открываются повсюду. Может быть, дети этого мира там, в другом мире, где они искали убежища, вдруг увидят дверь, странно выделяющуюся на фоне обычной стены, с дверной ручкой в форме полумесяца или с лукаво подмигивающим молоточком. Может быть, они еще смогут вернуться домой.

Чья-то рука тронула ее за плечо. Она оглянулась и увидела Кейда. Лицо у него было встревоженное. Элеанор взглянула на ряды кресел – там была только Нэнси, снова погрузившаяся в полную неподвижность. Ну и пусть. Слишком много тайн под этой крышей, чтобы бояться их раскрывать. Элеанор снова повернулась к Кейду, уткнулась лицом ему в грудь и заплакала.

– Ничего, тетя Эли, ничего, – повторял Кейд, гладя ее по спине. – Мы все выясним.

– Мои ученики умирают, Кейд, – сказала она. – Они умирают, а я только немногих могу уберечь. И тебя спасти не могу. Когда ты нашел свою дверь, я думала…

– Я знаю, – сказал он. – Не повезло нам всем, что у меня в груди сердце логика. – Он все гладил ее по спине. – Все будет хорошо, вот увидите. Мы все выясним, найдем выход и будем держать двери открытыми, что бы ни случилось.

Элеанора вздохнула и высвободилась из его объятий:

– Ты славный мальчик, Кейд. Твои родители сами не понимают, чего лишились.

Он грустно улыбнулся в ответ:

– В том-то и беда, тетя, отлично они знают, чего лишились, а так как потерянного не вернешь, они и не знают, что со мной делать.

– Глупенький, – сказала Элеанор. – Ну, иди в класс.

– Уже иду, – отозвался он и шагнул к двери.

Нэнси стряхнула с себя неподвижность статуи и вышла вслед за ним.

Только дойдя до середины коридора, она решилась спросить:

– Так Элеанор твоя…

– Двоюродная прапрабабушка, – сказал Кейд. – Она никогда не была замужем, и детей у нее не было. Зато у ее сестры было шестеро. Поскольку у моей прапрапрабабушки был муж, а значит, о ней и так было кому позаботиться, все имущество унаследовала Элеанор. Я первым из всех ее внучатых племянниц и племянников нашел свою дверь. Она думала, что я тоже попал в Абсурд, и так радовалась этому, что я почти целый месяц не решался признаться, что она ошиблась и на самом деле мой мир был миром чистой Логики. Но она все равно меня любит. Когда-нибудь все это, – он указал на стены вокруг, – будет моим, и тогда школа проработает еще сколько-то десятилетий. Если, конечно, нас не закроют на этой неделе.

– Уверена, что не закроют, – сказала Нэнси. – Мы все выясним.

– Раньше, чем вмешаются власти?

Нэнси не ответила.

* * *

Уроки шли больше для проформы: никто толком не слушал, преподаватели чувствовали, что в школе неспокойно, хотя никто (кроме Ланди) и не знал почему. Ужин тоже оказался приготовлен кое-как: говядина переваренная и сухая, фрукты нарезаны как попало, кое-где на них даже остались кусочки кожуры. Ученики ходили группами по трое, по четверо, устраивали импровизированные ночевки у друзей. Нэнси и глазом не моргнула, когда Кейд с Кристофером появились в ее комнате со спальными мешками и стали бросать монетку, кому спать на кровати Суми. Кейд выиграл и устроился на матрасе, а Кристофер расстелил спальный мешок на полу. Все трое закрыли глаза и притворились спящими. Для Нэнси это притворство плавно перетекло в настоящий сон уже где-то после полуночи.

Ей снились привидения и безмолвные чертоги, по которым безмятежно бродили мертвецы.

Кристоферу снились танцующие скелеты, сияющие опаловым блеском, и неизменно приветливая улыбка Девушки-скелета.

Кейду снился мир всех цветов радуги – страна-призма, где свет разбивался на тысячу осколков. Снилось, что он вернулся домой и его приняли там таким, какой он есть, а не таким, каким его хотели видеть. Это он один из троих плакал ночью в подушку и проснулся с мокрыми от слез щеками, когда раздался крик.

Звук был отдаленный – кричали где-то за окном. Нэнси с Кристофером не проснулись, да и понятно. Они пришли из миров, где крики были привычны и не так зловещи, как здесь. Кейд сел, протер глаза и стал ждать, не закричат ли снова. Никто больше не кричал. Он заколебался.

Разбудить их, позвать с собой выяснять, что случилось? Нэнси и так уже многие подозревают, да и Кристофера начнут подозревать, если он и дальше будет вмешиваться в эти дела. Можно пойти одному. К нему почти все здесь хорошо относятся – он ответственный за порядок в гардеробе, – если он найдет очередное тело, ему это простят. Но это значит идти одному, и, если он не успеет вернуться раньше, чем проснутся Нэнси или Кристофер, они будут волноваться. А он не хотел их волновать.

Кейд склонился над Кристофером и потряс его за плечо. Тот что-то промычал, потом открыл глаза и прищурился на Кейда.

– Что такое? – спросил он хриплым со сна голосом.

– Кто-то кричал на лужайке возле деревьев, – сказал Кейд. – Нужно посмотреть, что случилось.

Кристофер сел на полу, как будто весь сон с него разом слетел:

– А Нэнси берем с собой?

– Да, – сказала Нэнси, вскакивая с постели. Крики ее не разбудили, а разговор разбудил сразу: в Чертогах мертвых никто не разговаривал, если не хотел, чтобы его услышали. – Я здесь одна не останусь.

Мальчики не стали возражать. Все боялись оставаться в одиночестве в этом доме, где вдруг поселились призраки, да еще такие непонятные.

Они шли тихо, но не крались. Все трое втайне надеялись, что кто-то еще проснется, выйдет из своей комнаты и присоединится к маленькой процессии. Но ни одна дверь не открылась, и они втроем дошли до маленькой тенистой рощицы, той самой, где Нэнси с Джилл когда-то искали убежища от беспощадного солнца. Теперь солнца не было, только луна глядела вниз сквозь пятна облаков.

Они вошли в гущу деревьев, и тут даже лунный свет показался им слишком ярким – так отчетливо было видно в нем лежащую на земле Ланди, маленькую, безмолвную, с открытыми глазами, устремленными вверх, к кронам. Глаза и руки были на месте, и, кажется, все остальное тоже. Крови на одежде не видно, руки и ноги целы.

– Ланди, – проговорил Кейд, опустился на колени рядом с ней и пощупал пульс.

При этом движении голова у нее завалилась набок, и стало видно, чего недостает.

Кейд отшатнулся, вскочил на ноги, метнулся на другую сторону поляны, и его вырвало в кустах. Нэнси с Кристофером не так сильно боялись крови. Они только посмотрели на череп Ланди, напоминающий пустую чашу, и невольно придвинулись ближе друг к другу. Ночь была теплая, но их била дрожь.

– Зачем кому-то понадобился ее мозг? – спросила Нэнси.

– Я хотела задать вам тот же вопрос, – прорычала Анджела.

Нэнси с Кристофером обернулись. Анджела стояла на краю рощицы с фонариком в руке, а за спиной у нее виднелось еще несколько теней – другие ученики. Наставив фонарик Нэнси прямо в глаза, она требовательно спросила:

– Где Серафина?

– Кто такая Серафина? – спросила Нэнси, заслоняя глаза рукой. Она услышала шаги, и через мгновение рука Кейда опустилась ей на плечо. Она отступила на полшага назад, под его защиту. – Мы пришли сюда, потому что услышали крики.

– Вы пришли сюда, чтобы спрятать тело, – рявкнула Анджела. – Где она?

– Серафина – самая красивая девушка в школе. Ты ее видела, Нэнси. Она была в мире Абсурда – крайнее Зло, крайняя Рифма, – сказал Кейд. – Прекрасна, как рассвет, коварна, как змея. Ее здесь нет, Анджела. – Его оклахомский акцент сделался вдруг очень сильным, слышался яснее слов. – Иди к себе в комнату. Я должен разбудить мисс Элеанор. Скорее всего, она открыла для Серафины свою дверь.

– А если нет, лучше отпустите ее по-хорошему, – сказала Анджела. – Кто ее тронет, того я сама убью.

– Мы ее и не трогали, – сказал Кристофер. – Мы еще пять минут назад спали.

– Кто это с тобой? – спросил Кейд. – Ты что, ходила по школе, искала, кого бы обвинить? Ты тоже сюда пришла, не мы одни. Может, это твоя работа.

– Мы-то все были в нормальных мирах, добрых, – сказала Анджела. – Лунные лучи, радуги и слезы единорога. Не то что всякие там… скелеты, мертвецы и мальчики, которые на самом деле девочки!

В роще повисла внезапная тишина. Кажется, даже сторонники Анджелы оторопели. Анджела побледнела.

– Я не то хотела сказать… – проговорила она.

– Но сказала именно то, насколько я понимаю, – проговорила Элеанор.

Она прошла мимо Анджелы и остальных и медленно приблизилась к распростертой в грязи Ланди. Она тяжело опиралась на трость.

Трости они раньше не видели, как и нескольких новых морщин на ее щеках. Элеанор старела не по дням, а по часам.

– Ох, Ланди, бедная моя. Наверное, такая смерть милосерднее, чем та, которую ты ждала, но как же мне горько, что тебя не стало.

– Мэм… – начал было Кейд.

– Расходитесь по спальням, – сказала Элеанор. – Анджела, с тобой мы утром поговорим, а пока держитесь вместе и постарайтесь дожить до утра. – Она ухватилась за свою трость обеими руками и стояла неподвижно, глядя на тело Ланди. – Бедная моя девочка.

– Но…

– Я здесь пока еще директор, и я буду им, пока жива, – сказала Элеанор. – Идите.

Они ушли.

Они и правда держались вместе, пока не дошли до крыльца. Там Анджела повернулась к Кейду и сказала:

– Я сказала что думала. Ты просто больной – притворяешься не тем, кто ты есть.

– Я собирался сказать тебе то же самое, – ответил Кристофер. – Тебе довольно долго удавалось притворяться порядочным человеком. Меня ты провела.

Анджела ошеломленно уставилась на него. Затем развернулась и побежала вверх по лестнице. Ее друзья – за ней. Нэнси повернулась к Кейду, тот покачал головой.

– Ничего, – сказал он. – Пошли спать.

– Я бы попросила вас задержаться, – послышался голос Джек.

Все трое обернулись. Ученица безумного ученого, обычно такая аккуратная, стояла у самого угла дома, вся в крови, и зажимала правой рукой левое плечо. Кровь стекала между пальцев – такая красная, что ее видно было даже в темноте. Галстук развязался. Почему-то именно это пугало больше всего.

– Кажется, мне нужна помощь, – проговорила Джек и упала ничком, потеряв сознание.