Текст книги "В каждом сердце – дверь"

10. Стой неподвижно, как камень, – может, останешься жить

Кейд с Кристофером подхватили Джек и унесли ее, а Нэнси осталась стоять в тени на крыльце, застыв неподвижно, пока про нее все забыли. Умом она понимала, надо поскорее бежать за ними, нельзя стоять здесь одной – мало ли что может случиться? Но это означало суету и спешку, а значит, опасность. Неподвижность надежнее. Неподвижность уберегала ее раньше, убережет и теперь.

Она забыла, как похожа кровь на гранатовый сок при правильном освещении.

Забыла, как это красиво.

А теперь стой неподвижно, так неподвижно, чтобы слиться с окружающим фоном, чтобы почувствовать, как сердце замедляет ритм – вот уже не пять ударов, а четыре, потом три, и так до одного удара в минуту до тех пор, пока можно будет почти совсем не дышать.

Возможно, Джек была права; возможно, эта ее способность замирать в неподвижности действительно сверхъестественная. Но для нее тут не было ничего особенного. Просто самое нормальное состояние – вот так и должно быть все время, всегда.

Ее родителей тревожило то, что она мало ест, и, наверное, об этом и правда стоило беспокоиться, когда она много двигалась, как все эти вечно спешащие горячие создания. Но они не понимали. Она все равно не собиралась оставаться здесь, в этом горячем торопливом мире. Ни за что на свете. А когда вот так замедляешь свое тело, когда не двигаешься, вполне достаточно питаться так, как она сейчас. Она могла хоть сто лет прожить на ложке сока и крошке пирога и была бы вполне сыта. Никакое у нее не расстройство пищевого поведения. Она знала, что ей нужно: покой и неподвижность.

С каждым вздохом Нэнси все глубже и глубже погружалась в эту неподвижность, чувствовала, что сердце останавливается уже на целую минуту, делается таким же неподвижным, как и все остальное, как зернышко граната в самой середке плода. Она уже хотела сделать вдох, чтобы сердце стукнуло еще разок, как вдруг кто-то вышел из-за угла. До сих пор Нэнси казалось, что более неподвижной, чем сейчас, быть уже нельзя. Тут она поняла, что была неправа. Тут она сделалась неподвижной и неприметной, как камень.

Мимо крыльца прошла Джилл: руки в пятнах крови, зонтик на плече – на случай, если какой-то дерзкий лунный луч осмелится скользнуть по ее коже. В уголке рта темнела капелька крови – словно пятнышко варенья, не стертое салфеткой. Нэнси стояла неподвижно и смотрела, как маленький розовый язычок высунулся изо рта Джилл и слизнул кровь. Джилл шла мимо крыльца. Нэнси не двигалась.

Пожалуйста, мысленно повторяла она. Пожалуйста, милорд, помогите мне, сделайте так, чтобы сердце не забилось. Пожалуйста, сделайте так, чтобы она меня не увидела.

Сердце не забилось.

Джилл свернула за угол дома и исчезла.

Нэнси вздохнула. Воздух ворвался в легкие так резко, что стало больно в груди, сердце тяжело заколотилось, за какую-то долю секунды сорвавшись из полной неподвижности в бешеный ритм. Она подождала еще несколько секунд, чтобы возобновилась циркуляция крови, а затем развернулась и побежала в дом. По каплям крови на полу вышла к незнакомой прежде кухне и ворвалась туда, распахнув дверь.

Кейд резко обернулся. В руке у него был нож. Кристофер шагнул вперед, заслоняя собой Элеанор. Джек лежала неподвижно на разделочном столе посреди комнаты, рубашка на ней была разрезана, рука перевязана самодельным бинтом.

– Нэнси? – Кейд опустил нож. – Что случилось?

– Я ее видела, – выдохнула Нэнси. – Я видела Джилл. Это она.

– Да, – устало проговорила Джек. – Это она.

11. Ты никогда не вернешься домой

Глаза Джек были открыты и неподвижно смотрели в потолок. Она оперлась на стол здоровой рукой и стала потихоньку приподниматься. Кристофер шагнул было к ней, чтобы помочь, но она отмахнулась, раздраженно буркнув:

– Я не инвалид, просто ранена. Кое-что еще сама могу.

Кристофер попятился назад. Джек села и немного посидела так, склонив голову и пытаясь отдышаться.

Никто не двигался. Наконец Джек заговорила:

– Я должна была раньше догадаться. Наверное, и догадывалась где-то в глубине души, но не хотела признавать и изо всех сил старалась не видеть. Она сочиняет, будто это из-за меня нам пришлось уйти с Пустошей, будто жители деревни взбунтовались из-за нашей с доктором Бликом работы. Это неправда. Ни я, ни доктор Блик никогда никого не убивали, во всяком случае намеренно, и местные жители часто сами завещали нам свои тела после смерти: они же знали, что эти останки нам нужны, чтобы спасать жизни. Мы лечили людей. Это она полюбила монстра. Это она захотела стать такой же, как он.

– Джек?.. – осторожно сказал Кейд.

Нэнси вспомнила, как блестела кровь в лунном свете, будто капля варенья, и ничего не сказала.

– Из нее вышел бы отличный монстр, если бы она была немного поумнее, – тихо сказала Джек. – Тяга к этому у нее точно была. В конце концов, вероятно, и хитрости набралась бы. Но не успела – люди узнали, чем она занимается, зажгли факелы и двинулись на замок, и доктор Блик понимал, что прощения ей не будет. Он накачал ее наркотиком. Открыл дверь и хотел ее вытолкнуть. Не могла же я бросить ее одну. Сестра все-таки. Я просто не знала, что будет так тяжело.

– Что ты такое говоришь, моя хорошая? – спросила Элеанор.

Нэнси вспомнила, как улыбалась Джилл, рассказывая о своем господине, на что она готова была пойти, лишь бы ему угодить, и ничего не сказала.

– Это моя сестра. – Джек смотрела не на Элеанор, а на Кейда – наверное, рассказывать все это сверстнику было как-то легче. – Это она убила их всех. Она хочет собрать ключ. Мы должны ее остановить. – Она спрыгнула с разделочного стола, только немного поморщившись, когда толчок отдался в больную руку. – Серафина еще жива.

– Так вот почему Лориэль указала не на тебя, а на место рядом с тобой, – сказал Кристофер.

Джек кивнула:

– Я ее не убивала, она это знала. Это Джилл.

– Я видела ее во дворе, – сказала Нэнси. – Она шла спокойно, не торопилась. Куда она могла пойти?

– Она ударила меня ножом в подвале, а теперь полезет на чердак, – сказала Джек. Она поморщилась. – Слуховые окна… лучше всего во время бури. Я пыталась остановить ее. Пыталась.

– Ничего, – сказал Кейд. – Мы с этим разберемся.

– Без меня не разберетесь, – заявила Джек. – Это моя сестра.

– А ты сможешь быстро идти?

Джек улыбнулась плотно сжатыми губами:

– Удержи меня попробуй.

Кейд вопросительно взглянул на Элеанор. Она закрыла глаза.

– Джек может идти быстро, а я нет, – сказала она. – Не ходи, если не уверен, что вернешься ко мне.

Они вышли.

Вчетвером они бежали через весь дом, подгоняемые гневом. Джек на удивление хорошо держалась на ногах, учитывая, сколько крови она потеряла. Нэнси была замыкающей. Неподвижность и скорость – вещи несовместимые. Но она старалась как могла, и все они подбежали к чердачной двери почти одновременно. Кейд рывком распахнул дверь.

Джилл стояла посреди книжного моря с ножом в руке. Стол, с которого она сбросила все книги, теперь был занят Серафиной – самой красивой девушкой на свете – и стеклянными банками с чудовищным содержимым. Когда дверь открылась, Джилл подняла голову и вздохнула.

– Уходите отсюда, – сказала она раздраженно. – Это работа тонкая, мне сейчас не до вас.

Кейд первым шагнул в комнату, вытянув руки перед собой:

– Ты этого не сделаешь.

– Еще как сделаю, – ответила Джилл. – Ты меня не знаешь. Никто из вас меня не знает. Даже она. – Она дернула подбородком в сторону Джек. – Я ухожу домой. Возвращаюсь к своему Господину. Я догадалась, как это сделать, и никто меня не удержит. Если попробуете, получится, что все они умерли напрасно, а я просто начну все сначала. Я все равно соберу свой ключ.

Серафина хныкала сквозь кляп, глаза у нее дико вращались – она пыталась найти какой-нибудь выход. И не находила.

– Дверь домой не просто так заперта, – сказала Джек. – Этот запор тебе не взломать.

– Взломаю, сестричка, взломаю, – ответила Джилл. – В каждом из нас есть что-то особенное, то, что притягивает дверь. Я сделаю идеальную девушку. Девушку, у которой есть все. Самую умную, самую красивую, самую быструю, самую сильную. Для нее откроется любая дверь. Ее примут в любом мире. А когда я окажусь на Пустошах, я убью ее, и мне разрешат остаться там навсегда. Я просто хочу вернуться домой. Вы должны понять.

– Мы понимаем, – сказал Кристофер. – Но это не выход.

– Другого нет, – сказала Джилл.

– Мертвые не инструменты для живых. – Нэнси шагнула вперед и встала перед Кейдом, опустив руки. – Пожалуйста. Ты делаешь им больно. Ты отнимаешь у них то, что делает их особенными, потому что тебе нужна отмычка, но они не смогут перейти в следующую жизнь, пока ты не вернешь им украденное. – Она не знала, правда ли это, но для нее эти слова звучали так похоже на правду, что она не стала сомневаться. – Почему твое счастливое будущее важнее, чем их?

– Потому что я готова взять его в свои руки, – огрызнулась Джилл. – Отойди, иначе она умрет и я всем скажу, что это твоя работа. Кому поверят? Безобидной простушке или той, что разговаривает с призраками? И заступятся за тебя только такие же психи. А я буду благоухать, как майская роза, вот увидишь.

Джилл не сводила глаз с Нэнси. Она не видела, что Джек отделилась от остальных и тихонько крадется вдоль чердачной стены. Кристофер с Кейдом молчали.

– Ты же понимаешь, что так нельзя, Джилл, – сказала Нэнси. – Ты же понимаешь, что навлекла на себя гнев мертвых.

Джек подкрадывалась все ближе, медленно, легко и неслышно. Она взяла со стола ножницы.

– Мне нет никакого дела до мертвых, я не собираюсь о них думать, – сказала Джилл. – Я думаю о том, как вернуться домой. Думаю о моем господине. Думаю о себе, а вы все хоть сдохните, мне все ра…

Она осеклась на полуслове и издала тихий булькающий звук, будто захлебнулась. Опустила взгляд на свой кружевной пеньюар, туда, где расплывалось кровавое пятно. А затем неуклюже рухнула. В спине у нее торчали ножницы.

Секунду-другую Джек смотрела на упавшую сестру. Потом подняла голову и взглянула на остальных. Глаза у нее были сухие.

– Простите меня, – сказала она. – Я должна была догадаться раньше. Должна была видеть, что происходит. А я не видела. Я прошу прощения.

– Ты убила свою сестру. – В голосе Нэнси была растерянность. – Разве нельзя было…

– Расследование убийства всегда грязное дело, согласись. А смерть обратима, если взяться с умом. Это от Джилл доктор Блик запер дверь, не от меня. Меня всегда готовы были принять обратно, если я соглашусь бросить ее… или заставлю стать другой. Господину она теперь не нужна. Если человек умер и воскрес, вампира из него уже не выйдет. – Джек наклонилась и выдернула ножницы из спины Джилл. С них капало красным. Джек скривилась: кровь запачкала ей пальцы. – А теперь прошу меня извинить, нам пора. Работы много, а воскрешение мертвых – такое дело, которое лучше не откладывать. Я смогу вернуть ее к жизни. Она останется моей сестрой.

Она защелкала в воздухе окровавленными ножницами. Четыре раза они разрезали пустоту, и вот в ней открылся прямоугольник. В нем показалось темное поле, по которому гулял ветер. Вдалеке виднелся замок, вокруг него деревня. Лицо Джек стало мягким, осветилось невыразимым облегчением.

– Домой, – выдохнула она.

Наклонилась к Джилл, обхватила тело сестры (тихонько охнув, когда от резкого движения снова открылась рана в левом плече) и подняла на руки. Шагнула в дверь и не оглянулась.

Последнее, что они видели, – Джек, уже где-то вдалеке, такая маленькая среди этой бескрайней пустынной равнины, бредет в темноте к огням замка. Затем прямоугольник исчез, и они остались на чердаке одни.

Серафина хныкала сквозь кляп. Время пошло снова.

Уже в который раз.

И никто не умер

Без помощи Джек избавиться от тела Ланди было сложнее: никто не хотел идти в подвал, кроме Кристофера и Нэнси, а они не настолько разбирались в химии, чтобы рискнуть ее растворить. Наконец ей пришлось упокоиться в той же роще, где она была убита, глубоко под корнями дерева. Руки Суми и глаза Лориэль похоронили вместе с ней. Полицейские в поисках убийцы Суми отработали несколько ложных следов, но в конце концов признали, что зашли в тупик, и дело было закрыто.

К Элеанор постепенно возвращались живость и энергия. Она по-прежнему ходила с тростью, но справлялась с руководством школой даже без своей главной помощницы и лучшей подруги. Ту пустоту, что образовалась после ухода Ланди, теперь все чаще заполнял Кейд. Все очевиднее становилось, что когда-нибудь это будет его школа и он станет отличным директором. Наследие Элеанор останется в надежных руках, как и должно быть.

Как только в подвале сделали тщательную уборку, Нэнси перебралась туда. Серафина без конца пересказывала историю своего спасения, и Нэнси и ее друзей больше никто не обвинял в убийствах. Не то чтобы с ней стали дружить, но и врагов у нее тоже не было.

Остаток семестра прошел как сон. Нэнси уже укладывала вещи, собираясь домой, когда вдруг услышала шаги на лестнице. Она обернулась и увидела Кейда, а в руке он держал знакомый чемодан в цветочек.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – ответила она.

– Слышал, ты уезжаешь домой на каникулы.

Нэнси кивнула:

– Родители настояли.

В разговорах по телефону они просили, умоляли, и каждое слово укрепляло ее решимость не дать им повода забрать ее из школы. Здесь, среди этого яркого разноцветья и быстрого мельтешения, ей тоже не хотелось оставаться, но все же легче пережить тысячу дней в школе, чем один с родителями, потому что они никогда ее не поймут.

Она не могла даже радоваться предстоящей встрече. Пока она жила среди мертвых, она часто думала о том, что делают сейчас ее родные, скучают ли по ней. Теперь она думала только о том, оставят ли они ее когда-нибудь в покое.

– Я подумал, может быть, ты захочешь это забрать, – Кейд протянул ей чемодан, – чтобы они не думали, что мы тут поощряем твои странности.

– Очень мило с твоей стороны. – Нэнси улыбнулась и подошла к нему, чтобы забрать чемодан. – С тобой тут все будет в порядке?

– Ну конечно. Мы с Кристофером составляем новую карту миров, связанных с мертвыми. Я начинаю думать, что существует еще два побочных направления – Витус и Мортис. Это кое-что объясняет.

– Я бы очень хотела посмотреть на вашу работу, – серьезно сказала Нэнси.

– Заметано. – Кейд шагнул на нижнюю ступеньку. – Отдохни там как следует, ладно?

– Обязательно, – сказала Нэнси и проводила его взглядом.

Когда дверь снова захлопнулась, она закрыла глаза и позволила себе на несколько секунд замереть в неподвижности, чтобы собраться с мыслями.

Вот такой он, этот мир. Мир, откуда она пришла изначально и где даже могла хоть в какой-то мере чувствовать себя дома – больше, чем где-либо еще. Можно остаться в этой школе до самого выпуска, а можно и дольше. Когда Элеанор уйдет – в Абсурд или в могилу, – можно стать для Кейда новой Ланди: поддерживать его во всем и помогать вести дела. Она бы, пожалуй, справилась с этим даже лучше: она бы рассказывала ученикам о том, что их ждет, так, чтобы это не звучало пожизненным приговором. Она могла бы научиться быть счастливой здесь, если нельзя иначе. Но она никогда не будет здесь счастлива до конца. Это невозможно.

Она открыла глаза, посмотрела на свой чемодан и подошла к столу для аутопсии, где раньше спала Джек, теперь он был накрыт гладкой белой простыней. Поставила на него чемодан. Замки открывались туговато. Она нажала посильнее и увидела знакомый ворох яркой разноцветной одежды, которую родители собрали для нее несколько месяцев назад.

Поверх скомканных как попало блузок, юбок и нижнего белья лежал конверт. Нэнси осторожно взяла его, открыла и достала письмо:

«Ты не чья-то радуга. Ты не чья-то принцесса.

Ты не чья-то дверь – только своя собственная, и только один человек на свете может сказать, чем закончится твоя история, – это ты сама».

Имя Суми было даже не подписано, а нацарапано большими угловатыми буквами, занявшими половину страницы. Нэнси рассмеялась, но этот смех почти сразу перешел в какой-то странный звук, напоминающий всхлип. Суми, должно быть, написала это в самый первый день, на случай, если Нэнси не выдержит, если ее решимость пошатнется и она захочет попробовать все забыть.

«Никто не может сказать, чем закончится моя история, только я сама», – мысленно повторила она. Это была правда, и она проговорила уже вслух:

– Никто не может сказать, чем закончится моя история, только я сама.

Воздух в комнате словно колыхнулся.

Нэнси обернулась, все еще держа в руке письмо. Лестницы не было. Вместо нее была дверь – тяжелая, дубовая, очень знакомая. Медленно, словно во сне, Нэнси пошла к ней. Письмо Суми выскользнуло из пальцев и упало на пол.

Ручка двери повернулась не сразу. В отчаянной надежде Нэнси снова закрыла глаза и почувствовала, как ручка подалась. На этот раз, когда она открыла глаза и потянула снова, дверь распахнулась, и она увидела перед собой гранатовую рощу.

В воздухе пахло сладко-сладко, а небо было из черного бархата, усыпанного бриллиантами. Вся дрожа, Нэнси шагнула за дверь. Мокрая от росы трава щекотала лодыжки. Она нагнулась, развязала шнурки, сбросила кроссовки и оставила их лежать на земле. Пальцы ног сразу же вымокли в росе. Нэнси потянулась к ближайшей ветке и сорвала гранат. Он был такой спелый, что распался надвое у нее в руке, обнажив ряд рубиновых зернышек.

Сок горчил на губах. Это был вкус рая.

Нэнси пошла по тропинке между деревьями и ни разу не оглянулась назад. Она не успела еще даже перейти на бег, а дверь давно уже исчезла. В ней больше не было нужды. Как ключ, что нашел свою замочную скважину, Нэнси наконец вернулась домой.