Текст книги "Любовница по контракту"

– Нет! – Его глаза горели. Он молча долго смотрел на нее, прежде чем сказать: – Снимай трусики.

– Паскуале…

– Снимай, – повторил он.

Зуки стала спускать трусики, но она была так возбуждена, что едва смогла переступить через них. Бросив ее на кровать, он грубо, без всяких ласк, овладел ею. Зуки должна была бы почувствовать стыд, унижение – но на самом деле она еще никогда не испытывала такого наслаждения. С губ ее сорвался крик, и она стала судорожно двигаться под ним. Вскоре Паскуале затих, а потом перекатился на спину.

Они оба молчали, слышно было лишь их прерывистое дыхание. Паскуале смотрел в потолок с каменным лицом, тело его было напряжено как для борьбы. Он, казалось, не замечал даже, что она вообще в комнате, не то, что рядом.

А когда пожар в крови утих, Зуки почувствовала себя совершенно опустошенной. Она стала его любовницей. Он не заставлял ее – она одна во всем виновата. Это она только что спровоцировала его на это ужасное совокупление без любви. На что еще они будут толкать друг друга, прежде чем все вообще закончится?

Именно в эту минуту Зуки поняла, что ей необходимо уйти из его жизни, пока он окончательно не погубил ее, не лишил самоуважения. Она глубоко вздохнула, приготовившись к достойному отступлению и понимая, что не сможет одеться, пока он лежит рядом. А если Паскуале станет настаивать на том, чтобы она осталась? Использует свое неотразимое обаяние, и силу, и сексуальность, чтобы заставить ее передумать?

Нет, молча поклялась она. Не надо ей никаких слов, тем более – унижений. Ей надо выбраться отсюда. Из его номера, из его объятий, из его жизни. Она зарылась в подушку и задышала ровно, притворяясь, что заснула.

Паскуале пару раз повернулся к ней, но не сказал ни слова, а через какое-то время, показавшееся ей вечностью, по его ровному дыханию она поняла, что он заснул.

Из боязни разбудить его она не рискнула одеваться в спальне, а, захватив свою одежду, как вор пробралась в холл. Наскоро причесав спутанные волосы, она попыталась стереть подтеки туши. Но лицо и весь вид выдавали в ней женщину, которая только что бурно провела время в постели с мужчиной. Так что ей пришлось собрать всю свою гордость, чтобы с достоинством встретить многозначительный и насмешливый взгляд портье.

– Могу я чем-нибудь помочь, мисс?

– Да, – с достоинством ответила она. – Мне нужны конверт и бумага, пожалуйста. И ручка.

Записка была короткой и деловой: «Ты заплатил за это 5 миллионов долларов. Надеюсь, не зря, Зуки».

Вложив записку в конверт, она заклеила его и передала портье.

– Будьте добры, позаботьтесь, чтобы синьор Калиандро это получил.

– Да, мисс.

Выходя из отеля, она вдруг подумала о том, что сегодня в первый раз Паскуале забыл предохраниться.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Старинный звонок у входной двери мелодично, но настойчиво звенел, тем не менее, Зуки решила не открывать. Однако кто-то звонил все более настойчиво.

– Иду! – крикнула она, положив кисть и критически оглядывая большое полотно, над которым трудилась последние две недели.

Признайся, думала она. Мазня! Абсолютная мазня! Ты перевернула всю свою жизнь, чтобы осуществить давнюю безумную мечту, а оказалось, что ничего не выходит. И ты знаешь, почему. Вообще-то говорят, что разбитое сердце служит вдохновением для творчества. У нее явно не тот случай…

Звонок прозвенел в третий раз.

Ладно! Открыв дверь, она столкнулась с грозным взглядом темных блестящих глаз, и чуть было не потеряла сознание.

– П-Паскуале… – с дрожью в голосе произнесла она, сразу ослабев. Затем сделала глубокий вдох. – Я не желаю тебя видеть, – сказала она строго.

– Конечно. Ты достаточно ясно дала это понять.

– Паскуале! – воскликнула она, когда он переступил порог. – Что ты себе позволяешь?

– Вхожу. А что?

– Не смей этого делать!

– А я уже сделал.

Он увидел ее бледное, осунувшееся лицо, волосы, завязанные в хвост.

А она не могла оторвать взгляда от человека, о котором запретила себе думать. Его волосы были всклокочены, щеки и подбородок темнели от невыбритой щетины, элегантный шелковый галстук небрежно болтался на шее. Паскуале был похож на человека, одевавшегося в спешке, и ревность услужливо подсказала ей, в чем причина.

– Ты пришел угрожать мне судом за нарушение контракта… – начала она.

– Нет, Зуки, – перебил он ее. – Я здесь не поэтому.

Зуки сглотнула. Крошечный загородный домик, который она сняла, стал казаться не больше кукольного в присутствии этого высокого, темноволосого, мрачного человека.

– Как, черт возьми, ты меня нашел?

– Это было нелегко, – признался он. – Ты ведь уехала так неожиданно, не сказав никому ни слова. Я понял, что твой выбор окончателен.

– Ты правильно понял.

– Вижу.

– Просто удивительно, как тебе удалось меня найти?

– Мне, в конце концов, сказала твой агент.

– Карли? Какого черта она это сделала? Ведь я ей строго-настрого приказала…

– Я смог ее уговорить.

– Ты не имел на это права.

– Неправда, Зуки, – у меня есть все права, включая право знать, носишь ли ты под сердцем моего ребенка.

Сердце Зуки бешено забилось.

– Паскуале, я…

– Да или нет? – потребовал он.

Земля, казалось, завертелась у нее под ногами.

– Ты беременна? Мне нужно это знать.

– Нет, – спокойно ответила она, ощутив внезапно солоноватый привкус во рту. Она поняла, что не беременна, спустя неделю после того, как уехала из отеля, но это открытие не принесло ей облегчения. Напротив, она проплакала весь день, словно ее лишили чего-то бесценного.

Паскуале вздохнул с явным облегчением, и Зуки ужаснулась тому, как глубоко это ее ранило. А что бы он стал делать, если бы она была беременна? – с горечью подумала она.

– Зачем тебе это знать?

Паскуале взглянул на Зуки, прищурившись, как будто его удивил ее вопрос.

– Зачем? – с насмешкой в голосе повторил он, и Зуки почувствовала, как в ней поднимаются гнев, и печаль, и боль, которые она так долго в себе подавляла.

– Да, зачем? Или ты имеешь обыкновение преследовать своих бывших партнерш, чтобы узнать, станешь ли ты папашей?

– Как правило, – холодно смерил он ее взглядом, – они так быстро не убегают из моей постели.

– Да уж, наверняка, – выпалила она с пылающим от ревности лицом. – Не беспокойся, Паскуале, на этот раз тебе повезло…

– Повезло? – воскликнул он. Задумчивость во взгляде сменилась еле сдерживаемым гневом, а в голосе послышалось недоумение. – Мне как раз не повезло, потому что мне не удалось сделать так, чтобы ты забеременела. А у меня было такое намерение, – подчеркнул он, глядя на нее с вызывающим высокомерием.

– У тебя… намерение? – переспросила она слабым голосом.

– Естественно. Я всегда предохраняюсь. Но в тот раз с тобой – нет. И поверь мне, Зуки, это не было случайностью. То была запланированная оплошность. Хотя при тех обстоятельствах забыться было не так уж трудно – ты вызвала во мне такую жгучую страсть, что я просто потерял голову.

Недоверие боролось в ее душе со страстным, первобытным желанием. Она пыталась вникнуть в смысл его слов.

– Ты хочешь сказать… – запинаясь пролепетала она, – что ты хотел, чтобы я забеременела?

– Я занимался с тобой любовью, – поправил он ее. – Но если бы я в это время сделал тебя беременной, я был бы очень счастлив.

Голова у нее шла кругом.

– Но зачем ты это сделал? – Она была в полном недоумении.

Паскуале немного помолчал, потом кивнул головой, словно принял какое-то решение.

– Я вовсе не горжусь тем, как к тебе относился, Зуки. Не задумываясь, я лишил тебя целомудрия. Несправедливо обвинял тебя в том, чего ты никогда не делала, и мне за это страшно стыдно.

Но он не ответил на ее вопрос.

– Я все еще не понимаю, почему ты хотел, чтобы я забеременела?

– Неужели? Правда не понимаешь? – Он странно посмотрел на нее. – Почему мужчина вдруг понимает, что он хочет быть все время, днем и ночью, с одной женщиной? Почему он хочет, чтобы определенная женщина, и только эта женщина, стала матерью его детей? Это называется любовью, Зуки. – Его голос стал совсем тихим. – Что же делает этот мужчина, когда женщина, которую он любит, дает ему ясно понять, что не чувствует того же к нему? Я так безумно хотел, чтобы ты была моею, что готов был привязать тебя самым надежным способом – ребенком.

Не веря своим ушам, она хотела было что-то сказать, но голос ее не слушался. Он только что признался ей в любви, но она не верила его словам.

– Ты лжешь, Паскуале, – наконец нашлась она. – Ты лжешь!

– Я не лгу, Зуки. Разве тебе не понятно, что я люблю тебя? Люблю с тех пор, как впервые увидел тебя подростком у нас дома, великолепную копну твоих волос, отливающих золотом на солнце. А твоя манера опускать голову и смотреть на меня искоса своими золотистыми глазами просто сводила меня с ума, пробуждая низменные желания, не дававшие мне спать по ночам. Однако я не смел признаться в своих чувствах и старался их побороть. Я отчаянно пытался смотреть на тебя как на школьную подругу своей младшей сестры, но все время чувствовал себя виноватым – ведь чем чаще я тебя видел, тем все больше хотел. После той грозовой ночи мне стало легче тебя ненавидеть, чем признаться в том, что я тебя люблю.

Все это ложь, ложь, говорила себе Зуки, отчаянно пытаясь заглушить надежду, вызванную его словами.

– Но ты же выгнал меня из дома. Помнишь? Оскорблял меня и всячески старался унизить…

– А ты не понимаешь, почему? – спросил он. – Ты еще была школьницей. Господи, тебе же было всего семнадцать! Я был гораздо старше, опытней, а ты – почти ребенок, гость в моем доме, и я был за тебя в ответе – морально и физически. Я не имел права злоупотребить своим положением или силой. В ту ночь я почти потерял над собой контроль – я, который никогда в жизни не терял головы! И я не был честен сам с собой.

– Честен? – не поняла она. – Каким образом?

– Я позволил себе притвориться, будто не знаю, что занимаюсь любовью с тобой, что нахожусь в полусне и что рядом со мной другая женщина. Я позволил себе поверить в то, что ты безнравственна и оказываешь дурное влияние на мою сестру.

В душе я давно подозревал, что Франческа после смерти матери вела себя в пансионе не слишком хорошо, но не хотел себе в этом признаваться. Отец совершил ошибку, отослав ее в Швейцарию, а я эту ошибку поддержал. Но в то время отец был больше занят красивой молодой женой, а не судьбой Франчески.

Мне легче было приписать тебе дурное влияние на мою сестру. Только так я мог справиться с осознанием того, что почти занялся любовью с такой молодой девушкой. Лишь презрение к тебе могло удержать меня от желания любить тебя снова и снова. Ведь, как бы я ни желал тебя, ты была очень молода. Слишком молода.

Он замолчал. Глаза его сверкали, как горящие угли.

– Но я никогда не забывал тебя, не переставал хотеть тебя. И когда мне доводилось читать о твоих предполагаемых связях с мужчинами, то это лишь укрепляло мое предвзятое мнение о тебе как о красивой, но ветреной женщине.

– Ты считал, что я такая же, как твоя мачеха? – догадалась она.

Так вот какой тип женщины повлиял на его взгляды!

– Боюсь, я совершил древнейшую из ошибок и судил женщин, разделив их всего на две категории.

– И я, разумеется, не попала в категорию Святой Девы? – сухо спросила Зуки.

– Верно. Когда я узнал от своей секретарши, что ты тайно уехала на уик-энд с ее женихом, который когда-то обожал тебя, я подумал, что смогу вернуть тебя в свою жизнь.

– Погоди – значит, ты начал вести переговоры о покупке компании еще до того, как встретил меня на юге Франции? – недоумевала Зуки.

– Конечно же, – улыбнулся он. – А ты думала – наоборот?

– Ну да!

– Сага, это только в сказках все происходит быстро, а в жизни невозможно просто вот так, сразу, купить такую компанию, как «Формидабль», – на это уходят месяцы. С одной стороны, меня сжигала ревность при мысли о том, что ты развлекаешься с Сальваторе, а с другой – я был рад возможности снова тебя увидеть до того, как предложить тебе работать в моей компании.

А когда я тебя увидел, то понял, что все еще к тебе неравнодушен. Но снова стал сопротивляться. Пытался уверить себя, что ты воплощение всего того, что я презираю в женщинах. Временами мне даже удавалось убедить себя, что я тебя ненавижу. Но чаще…

– Ты и в «Франклин моторз» решил вложить деньги, потому что…

– Потому что у меня должно было быть хоть что-то в запасе, если ты откажешься работать на «Формидабль», что было вполне вероятно.

– Безжалостный зверь, – заявила она, но про себя подумала: Паскуале купил одну компанию и вложил деньги в другую, потому что любит ее! Она даже похолодела от восторга.

– Вот чего я не понимаю, так это почему ты не подавала в суд на эти чертовы газеты за всю ту ложь, которую они печатали о тебе, если, как я теперь знаю, я был твоим первым и единственным любовником?

– Я была вынуждена так поступать, – пожала Зуки плечами, – было бы слишком много склок. К тому же у меня не было никакого желания, чтобы меня по косточкам разбирали в суде.

– Я должен был догадаться, Зуки, – смешался он. – Мне следовало бы знать, что ты честна и порядочна по сути своей. В тебе было слишком много гордости и достоинства, чтобы иметь такие беспорядочные связи. Мои аргументы против тебя отпадали один за другим, и теперь единственное, что осталось незыблемым, – моя любовь к тебе.

– Почему же ты просто не рассказал обо всем этом? Почему не признался, что любишь меня, вместо того чтобы нести всю эту чушь по поводу любовницы?

– Во-первых, мешала гордость. Я был убежден, что после всего того, что я наговорил и сделал, такая крутая перемена была бы неправдоподобной… Я не был уверен, сможешь ли ты меня простить. Я совершенно не понимал, как ты ко мне относишься, и решил продвигаться медленно, шаг за шагом.

Я думал, что, если дам тебе время, ты перестанешь сердиться, и твои чувства постепенно изменятся. Но не получилось. Вместо того чтобы стать ближе, мы все больше отдалялись…

– Мне была противна сама мысль о том, чтобы стать твоей любовницей. Я чувствовала себя униженной.

– Тогда, черт побери, почему ты мне об этом не сказала?

– Тоже из гордости. Я думала… я надеялась… что мне не придется… что ты догадаешься. Паскуале, – продолжала она в отчаянии, – неужели ты не задумывался над тем, почему я позволила тебе лишить меня целомудрия? – Она вдруг запнулась на последнем слове.

Старомодное слово. Но оно ей понравилось. Паскуале поднял вверх руки, прося о пощаде.

– Я был настолько без ума от тебя, что не пытался разобраться до тех пор, пока ты не уехала. А когда задумался, то понял, что если бы ты меня не любила, то не отдала бы мне свою самую большую ценность…

Он замолчал и смотрел на нее глазами, полными мольбы.

Очень нежно Зуки дотронулась до его щеки.

– Больше всего на свете мне бы хотелось, чтобы я была беременна от тебя.

– Зуки?

– Да, я люблю тебя, – улыбнулась она. – Я всегда любила тебя, глупый ты человек, – разве ты этого не знаешь? Паскуале…

Она не успела договорить, потому что оказалась там, где ей больше всего хотелось быть, – в его объятиях.

Паскуале стал целовать ее так, будто только что узнал, что такое поцелуи. Прошло несколько минут, прежде чем он поднял голову и серьезно посмотрел на Зуки.

– Помнишь, я говорил, что работающие женщины должны ради детей оставить карьеру…

– Ммм…

– Забудь об этом.

– Забыть? Как великодушно с твоей стороны, Паскуале, – отозвалась она шутливо.

– Разве я могу диктовать тебе какие-то условия? Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива.

– Настолько, что готов пожертвовать своей теорией воспитания детей?

– Конечно, моя дорогая, – он чуть пожал плечами. – Ты делаешь большие успехи в бизнесе, и карьера важна для тебя, я это знаю. Не могу же я требовать, чтобы ты отказалась от всего, чего добилась.

– Можешь, – решила она облегчить его переживания.

– Гмм? – Он наклонился, чтобы поцеловать ее нежную шею, но, внезапно выпрямившись, с удивлением посмотрел на нее. – Что ты сказала?

– Что я с тобой согласна, – ответила она, довольная тем, что он сбит с толку. – Я считаю, что мать должна сама воспитывать своего ребенка, если она этого хочет. А я хочу.

– Недавно ты говорила совсем другое, – с укоризной сказал он. – Ты попыталась разнести в пух и прах все мои аргументы.

– Это потому, что мы говорили о проблеме вообще, – твердо заявила она. – Я пыталась защитить Франческу. Назови это женской солидарностью, если тебе угодно. Но если говорить серьезно, Паскуале, работа модели потеряла для меня в последнее время свою привлекательность. Помнится, ты говорил, что мне стоит профессионально заняться живописью. Это-то я и пытаюсь сделать с тех пор, как переехала сюда. А живопись совместима с семейной жизнью.

Только сейчас он посмотрел оценивающим взглядом на ее картину.

– Что ты об этом думаешь?

– Не… не самая лучшая твоя работа, моя дорогая, – нерешительно ответил он.

Зуки вздохнула с облегчением. Он любит ее! Любит настолько, что говорит правду!

– Я знаю: на самом деле мазня. Но я была так несчастна…

– А почему ты была несчастна? – с невинным видом спросил Паскуале, начав расстегивать ее блузку.

– Ты отлично знаешь, почему, – ответила она, откинувшись, чтобы ему было легче справиться с пуговицами.

– Почему же не сказать? – предложил он, и блузка полетела на пол. – А еще лучше – показать. А потом мы можем обсудить нашу свадьбу.

– Нашу свадьбу? Что-то не припоминаю, чтобы ты предлагал мне выйти за тебя замуж.

– Это легко поправить, – пробормотал он, увлекая ее в спальню. – Выйдешь за меня замуж, моя прекрасная, золотоглазая девочка?

– Ты прекрасно знаешь, что выйду, самонадеянный дикарь!

– Но мы поженимся скоро, очень скоро, – сурово сказал он. – Я не собираюсь долго ждать. Я тебе уже говорил, что я…

– …человек нетерпеливый! – закончила она за него, смеясь. – Я тоже не слишком терпеливая женщина, так что давай поскорее займемся любовью, Паскуале!

– Amore mio,[8]8
  Любовь моя (ит.).


[Закрыть] – тихо прошептал он, ложась рядом с нею.

Потом с обожанием посмотрел на ее прелестное лицо и начал медленно его целовать.