Текст книги "Пропавшая жена"

– О, какой ресторан?

– Он называется «Ле Блю», – ответила Селин. – Это…

– Знаю! – воскликнула Имоджен, вспомнив, что именно там она была с Самантой и Джерри. – Я там ужинала не так давно с друзьями.

– В таком случае вы, наверное, откажетесь от моего предложения, – заметила Селин. – Там недешево.

Имоджен усмехнулась.

– Это был единичный поход. И там чудесно.

– Ну, разумеется, там чудесно, – развела руками Селин. – Мой отец учился у Альбера Руа, но продолжает совершенствоваться. Теперь он больше увлекается баскской кухней.

– Мне бы надо тоже совершенствовать свое кулинарное мастерство, – сказала Имоджен. – Боюсь, что моя кухня чересчур проста.

– Ничего нет лучше хорошо приготовленной простой еды, – заметила Селин, наблюдая за тем, как Имоджен ест пирог. – Ну так что вы думаете по поводу уборки у меня?

– Вы уверены, что вам это нужно?

– Разумеется, нужно. Я просто взываю о помощи! – воскликнула Селин. – И потом Рене говорит, вы лучшая уборщица, какая у них когда-либо была.

– Рене так говорит? Вы его знаете? – Имоджен уставилась на нее с изумлением.

– Да, знаю, – кивнула Селин. – Я когда-то была за ним замужем.

– Вы шутите!

– С чего бы мне шутить?

– Вы… и Рене… – Имоджен стряхнула с губы крошки. – Не понимаю… Вот так совпадение.

– Мы вместе учились в школе, – сказала Селин. – И живем в маленьком городке, где все друг друга знают. Ничего удивительного.

– Но вы выглядите намного моложе, чем он! Не может быть, чтобы вы учились вместе.

Селин улыбнулась: «Спасибо за комплимент. Он на несколько лет старше. Моя первая любовь. Никогда нельзя выходить замуж за предмет первой любви, это приводит к весьма горьким разочарованиям».

– У меня не было школьной любви, поэтому не стоит уже и волноваться, что такое когда-нибудь случится, – сказала Имоджен. – Итак, несмотря на то, что Рене ваш экс, вы продолжаете общаться?

– Продолжаем, – Селин пожала плечами. – Так ведь лучше, когда живете в одном городе и оба занимаетесь бизнесом, не думаете?

– Согласна.

– И мы все очень много работаем, – продолжала Селин. – Рене занимается своими домами, я – своим кафе, мой отец – рестораном, а вы… вы уборкой, на которую ездите на моем велосипеде, – в ее голосе слышался сдерживаемый смех.

– О Боже, я забыла, что это ваш велосипед! Это проблема?

– Да нет, конечно, – махнула рукой Селин. – Я купила его, когда помешалась на фитнесе. Мое помешательство длилось ровно три недели. Это одна из причин, по которой мы с Рене расстались: я всегда очень быстро загораюсь и очень быстро гасну. Его это очень раздражало.

– На велосипеде очень удобно, – призналась Имоджен. – Плюс, мне кажется, я даже худею.

– В таком случае, возможно, мне стоило бы его забрать. Вам совсем не надо худеть, Имоджен.

– Ну и вам тоже, – вернула Имоджен ей комплимент. – У вас великолепная фигура.

– Это только летом, когда много работы, – ответила Селин, но Имоджен ей не поверила.

– Когда-то я ходила в зал, – сказала она. – Но бросила. А сейчас приятно снова поупражняться.

– А что вы делали до приезда во Францию? – буднично спросила Селин. – Вы же не всегда работали уборщицей, верно?

– Это Рене попросил вас спросить?

– Нет. С чего вы взяли?

– Он удивился, когда я сказала, что уже убирала дома, – ответила Имоджен. – Но я… ладно. Моя мать была домработницей. И я неплохо разбираюсь в уборке.

– А, уверена, у вас в запасе куча интересных историй о хозяевах домов, – сказала Селин. – Может быть, когда-нибудь расскажете мне парочку.

– Может быть.

– Eh bien[12]12
  Что ж (фр.)


[Закрыть]. Вернемся к нашим баранам. Вы сможете убрать у меня в субботу?

– Да, думаю, да.

Рене до сих пор давал Имоджен задания только на будние дни. Она сказала Селин, что время они обговорят попозже, когда она точно будет знать свое расписание.

– Я открываю кафе в девять в субботу, – сообщила Селин. – Если вы сможете прийти к восьми тридцати, будет замечательно.

– Без проблем, – Имоджен полезла в кошелек, чтобы расплатиться за кофе.

– Нет-нет! – запротестовала Селин. – Сегодня все за счет заведения.

– Но…

– Абсолютно! – тон у нее был непреклонный.

– Что ж, в таком случае, большое спасибо.

– Пожалуйста. И жду вас завтра, как всегда.

* * *

Имоджен доехала до дома на велосипеде, наслаждаясь теплым ветром, обдувающим ей спину, и радуясь разговору с Селин. Как и Рене, Селин была ее работодателем, не подругой. Но от нее исходило какое-то тепло, которое заставляло Имоджен чувствовать себя значительным и уважаемым человеком. А еще ей нравилось, что она знакома теперь с кем-то еще, кроме Рене, и не имеет значения, что Селин была его женой и что на ее велосипеде сейчас Имоджен разъезжала!

Приехав домой, она сделала себе овощной салат, налила бокал белого вина и уселась за стол около окна. Что-то произошло с ней сегодня, думала она, глядя на сад. И дело не только в вилле «Мартин» и Селин. Что-то большее. Воспоминания захлестнули ее – и отступили, освобождая ее от себя. Она могла теперь разговаривать с людьми и не чувствовать себя виноватой. Она чувствовала себя так, словно снова становилась самой собой. Она чувствовала себя… свободной. И уверенной.

Конечно, она в общем уверенно чувствовала себя в «Шандон Леклерк», но каждый раз, когда говорила Винсу, какая хорошая у нее работа и как хорошо она с ней справляется, он отвечал, что работать на Конора Фоули – это не аэрокосмические исследования, что она ни за что не отвечает и что, если называть вещи своими именами, она не более чем секретарша.

Имоджен почувствовала, как в груди защемило, и отхлебнула вина из бокала. Конечно, она понимала, зачем Винс говорил все это. Она верила, что он все-таки не то чтобы хотел ее унизить, нет – он просто хотел возвысить себя за ее счет. Ведь как бы ни называлась его должность в страховой компании, он был всего-навсего продавцом. Очень хорошим продавцом, лучшим продавцом, который всегда показывал результаты более значимые, чем его коллеги, но все-таки продавцом. Он хотел двигаться дальше, трижды шел на повышение, пока они с Имоджен жили вместе, но каждый раз его обходил кто-то другой. Он считал, что компания недостаточно ценит его. Он поносил руководство на чем свет стоит всякий раз, когда рассказывал Имоджен о компании, говорил, что там сидят одни идиоты, которые не способны распознать талант, что они боятся двигать его, потому что он представляет собой угрозу для них самих.

– Нет такой хитрости, которую я не смог бы раскрыть, – сказал он ей как-то вечером. – Это я должен сидеть там, за столом правления, а не эти марионетки, которые сейчас там восседают. Они просто боятся меня, боятся, что я выведу их на чистую воду.

Она тогда ничего не ответила: все, что бы она ни сказала, все было бы неправильно.

Имоджен допила вино и снова наполнила бокал. Чувствуя, как силы возвращаются к ней, она открыла интернет и решила проверить почту. Одно письмо было от Шоны: она просила ей позвонить. Имоджен поморщилась и закрыла программу. Постучала пальцами по телефону пару секунд, а затем впервые после покупки использовала телефон по назначению и набрала номер.

– Алло!

Акцент был американский, но со следами французского прононса.

– Привет, Берти, – сказала Имоджен. – Это я, Имоджен.

– Имоджен! Сколько лет, сколько зим! Как ты? – в голосе Берти слышалась неподдельная радость.

– Очень хорошо, спасибо. Мне нужно поговорить с тобой кое о чем. Но сначала как Агнесс?

Последовало секундное молчание, затем вздох.

– Время от времени она меня узнает, а иногда нет. Это тяжело, Имоджен. Очень тяжело.

– Понимаю. Жаль.

– Я всегда знала, что однажды мне придется ухаживать за ней, – призналась Берти. – Она же старше меня. Но чем старше становишься, тем труднее смотреть, как тот, кого ты любишь, все больше и больше стареет и нуждается в помощи.

– Ей же в этом году семьдесят четыре, да?

– Да, – ответила Берти. – Совсем нестарая, особенно для того, кому шестьдесят семь.

– Шестьдесят семь – вообще молодость.

Берти засмеялась: «Для меня-то точно».

– Я скучаю по Агнесс, – сказала Имоджен. – Она всегда была такая веселая.

– Альцгеймер – жестокая штука, – ответила Берти. – Глядя на Агнесс сейчас, я думаю о твоей матери.

– О маме? Почему?

– О ее решении, когда она дала согласие отключить твоего отца от приборов. Она сидела там каждый день и знала, что он никогда не очнется, что его там больше нет… Но он все еще дышал, а пока человек дышит, надежда остается. Но Кэрол поняла, что эта надежда фальшивая, и приняла очень смелое и трудное решение, чего родители твоего отца ей не простили. И вот я, когда смотрю на Агнесс, думаю: вдруг она вспомнит меня сейчас, и тебя вспомнит, и все вспомнит… Но ее память как обрывок бумаги на ветру, и моя надежда на ее возвращение равна надежде на то, что этот обрывок бумаги опустится на землю и окажется романом.

Имоджен молчала.

– Впрочем, прости, – спохватилась Берти. – Ты позвонила, ты хочешь со мной о чем-то поговорить, а я загрузила тебя такими депрессивными речами. Какие у тебя новости? Все в порядке?

– На самом деле моя жизнь сейчас стала несколько сложнее, – ответила Имоджен.

– В каком смысле?

Имоджен колебалась. Она не посвящала Берти в подробности своих отношений с Винсом, потому что не хотела волновать ее, а еще потому, что ей было страшно неловко признаваться, что она совершила ужасную ошибку, особенно учитывая, как Берти и Агнесс обе буквально влюбились в него на свадьбе и все время твердили ей, какой он настоящий джентльмен. И сейчас ей совсем не хотелось вдаваться в неприятные подробности.

Она набрала воздуха в грудь: «Я ушла от Винса».

– О, Имоджен! Но почему? Что случилось?

– Он оказался не таким человеком, как я думала, – ответила Имоджен.

– Это ваше общее решение?

– Нет.

Имоджен начала рассказывать и выдала Берти очень сокращенную версию событий. Когда она закончила говорить, на том конце провода повисло долгое молчание: «Но… но, шери[13]13
  Дорогая (фр.)


[Закрыть], почему же ты просто убежала? Почему не подала на развод, не наняла хорошего адвоката, чтобы…

– Все не так просто, – перебила Имоджен. – Он… он бы не дал мне уйти. Не отпустил бы.

– Но он же не мог бы держать тебя силой.

– Я понимаю, это звучит безумно, Берти, но я в некотором роде именно этого и боялась.

Снова последовала долгая пауза, после которой голос Берти зазвучал как сталь: «Ты имеешь в виду… он что, поднял на тебя руку?»

– Нет, нет, никогда, Винс никогда пальцем меня не трогал! – поспешно заверила ее Имоджен. – Он не такой. Совсем нет. Тут другое. Ну как бы это… одним словом, он умеет заставить меня делать то, чего я делать не хочу.

– Как?

– Не могу объяснить. Так получается. Я собираюсь сделать одно, а после разговора с ним делаю совсем другое. Но мне абсолютно точно, на сто процентов надо было уйти от него, и поэтому я действовала по своему плану.

На этот раз Берти молчала так долго, что Имоджен начала подозревать, что их разъединили.

– Ты здесь? – спросила она.

– Да, да. Я думаю. Надо было тебе позвонить мне раньше, солнышко. Если были проблемы, я бы могла помочь.

– Не думаю. Не в этом случае. Лучше было уйти, никому ничего не говоря.

– А что же твои вещи? Твои друзья?

– У меня не так много вещей. И еще меньше друзей.

– Из-за него?

– О, Берти… – Имоджин вздохнула. – Я потеряла себя и всех своих друзей. И мне нужно было уйти, потому что, если бы я осталась, я бы загнулась. А если бы сказала ему, что хочу развестись ну так или иначе, то развод никогда бы не состоялся.

– Поверить не могу, что ты мне ничего не сказала, – в голосе Берти слышалась настоящая обида. – Я понимаю, что мы давно не разговаривали по душам, Имоджен, но я думала, что это из-за того, что ты была слишком занята и тебе было не до нас.

– Вовсе нет! – воскликнула Имоджен. – Просто Винс… Ему не нравилось, когда я разговаривала с людьми из моего прошлого.

– Но я не человек из твоего прошлого! – возразила Берти. – Я твоя семья!

– Он так не считал, – сказала Имоджен. – Он никого не считал моей семьей, кроме самого себя конечно.

– Ты все-таки должна была найти способ поговорить со мной. И я могла бы придумать, как тебе помочь.

– Я не знала, что сказать. И потом, ну что бы ты могла сделать, Берти? Ты же на другой стороне Атлантики, и у тебя у самой хлопот полон рот.

– А ты не хочешь приехать сюда, в Палм-Спрингс? Остаться со мной?

– Спасибо, но нет, – отказалась Имоджен. – Я не готова перебраться в Штаты.

– В Штатах всем хорошо.

– Нет, я хотела уехать во Францию, – сказала Имоджен. – Так показалось правильно, как надо.

– А ты где? – тон Берти вдруг стал резким. – В Провансе?

– В Ондо.

– В Ондо нет никакой особенной магии, – отрезала Берти. – И если ты думаешь, если ты планируешь искать людей, которые…

– Не волнуйся, – перебила ее Имоджен. – Мой единственный план был оказаться здесь. Это место, которое я знаю и люблю, вот и все. Я подумала, что здесь буду в безопасности, и так оно и есть.

Она не стала ничего рассказывать о вилле «Мартин». Не хотела, чтобы Берти думала, будто во всем этом может быть нечто большее, чем просто совпадение и что это не часть какой-то грандиозной схемы.

– Я понимаю, – голос Берти снова смягчился. – И все-таки что, если он будет тебя искать?

– Думаю, что попытается. Но он меня не найдет, – сказала Имоджен. – А звоню я тебе потому, что он может связаться с тобой и начать спрашивать, не знаешь ли ты обо мне. Он пока не звонил, да?

– Пока нет.

– Я постаралась уничтожить все возможные номера телефонов и адреса всех, кто знает меня.

– Ты уверена, что ничего не скрываешь от меня? – спросила Берти. – Потому что меня слегка пугает этот разговор. Он не опасен?

– Честное слово, нет, – ответила Имоджен. – Но он упорный. Если он захочет поговорить с тобой и теоретически такая возможность будет, он ею воспользуется. И сначала я хотела, чтобы ты правда ничего не знала, чтобы ты так и сказала ему. Но потом подумала, что, если он позвонит и вы поговорите, ты можешь упомянуть Ондо. И это наведет его на мысль искать там.

– Я беспокоюсь о тебе все больше и больше, – произнесла Берти. – Пожалуйста, приезжай ко мне. Пожалуйста. Здесь ты будешь в безопасности.

– Я в безопасности там, где я сейчас, – успокоила ее Имоджен. – И потом, Берти, он правда пальцем меня не тронет. Клянусь тебе. Тут совершенно не о чем волноваться.

– Но ему не нужно трогать тебя, чтобы сделать тебе больно.

– Именно поэтому я и ушла.

Берти вздохнула: «Ты думаешь, ты сможешь одна выжить во Франции?»

– Я нашла работу через пять дней после приезда.

– Это впечатляюще, учитывая, что в последнее время все, что я читаю о Франции, – это то, что страна находится в жесточайшем кризисе.

В голосе Берти слышалось восхищение: «И что за работа?»

– Я убираю дома, – ответила Имоджен. – Это не бог весть что, но ведь это только начало.

– Да уж, опыт у тебя имеется, – заметила Берти.

– Кто бы мог подумать? – впервые в голосе Имоджен послышалась улыбка. И все же про виллу «Мартин» она говорить не стала.

– Действительно, – отозвалась Берти. – У тебя есть долгосрочный план?

– Пока нет. Если честно, я пока не знаю, останусь я здесь или вернусь в Ирландию. На данный момент мне нужно быть во Франции.

– Как бы я хотела быть с тобой!

– Было бы чудесно. Но я в порядке. Не беспокойся за меня. Я позвонила, чтобы ты не волновалась. Но, если он позвонит или если позвонит девушка по имени Шона Иган, пожалуйста, не говори им ничего.

– Шона? Это его подружка?

– Нет, это моя подружка, – улыбнулась Имоджен. – Но он заставит ее сказать. Я знаю, что заставит.

– Не скажу ни единого слова! – пообещала Берти. – Клянусь!

– Спасибо. Мне пора, Берти, а то деньги кончатся на телефоне. Скажи Агнесс, что я люблю ее.

– Я ей это говорю каждый день.

Имоджен почувствовала, как глаза наполняются слезами.

– И тебя я тоже люблю, – сказала она.

– Я знаю, – ответила Берти и повесила трубку.

* * *

После разговора Имоджен сидела в кресле и просто смотрела в окно. Так было приятно снова поговорить с кем-то близким, несмотря на то что ей трудно было начать этот разговор. Отчасти потому, что она чувствовала себя виноватой перед Берти – она не звонила ей месяцами. Но Берти никогда не обижалась. И Агнесс тоже. Они обе всегда были для Имоджен самой главной поддержкой и опорой. Как же жаль, что они остались в Штатах. Может быть, если бы они вернулись во Францию через год после отъезда, Кэрол вернулась бы тоже. И они могли бы даже купить пансион «Лаванда». И тогда, возможно, жизнь у всех сложилась бы иначе…

Глава 14

Кэрол Вейр никогда не планировала жить во Франции. В день, когда произошла страшная авария, убившая ее семью, она собиралась купить дом рядом с домом своих родителей и жить в нем со своим мужем Рэем. В ее представлении идеальная жизнь выглядела так: они с Рэем живут в собственном доме, они – семья, и она каждый день видится с мамой, которая делится с ней рецептами и секретами вкусных пирогов и хитростями ведения домашнего хозяйства. Большего она не хотела, и ей ничего больше не было нужно.

Авария произошла морозным, холодным утром в двадцати минутах езды от дома родителей. Кэрол и Рэй радостно рассказывали ее родителям о доме, который они как раз ехали смотреть, как вдруг машину Дэвида О’Коннела занесло на черном льду, выкинуло на обочину и перевернуло.

Врачи потом говорили, что Дэвиду, Марии и Рэю очень не повезло. Родители Кэрол погибли на месте, когда машина врезалась в огромный валун. Рэю в голову воткнулся металлический штырь, необратимо повредив мозг. Труднее всего Кэрол было смириться с тем, что ее муж больше никогда не придет в себя. Больше месяца она не отходила от него в больнице, умоляя его открыть глаза. Когда же наконец она дала согласие отключить системы жизнеобеспечения, она чувствовала себя убийцей. Его родители, Бетти и Джордж, так и не простили ее этого, хотя и понимали, что она поступила правильно.

В тот момент она еще не знала, что беременна. Она не понимала этого и весь следующий месяц, пока единственная сестра Рэя, Агнесс, не пришла ее навестить. Кэрол после похорон Рэя заперлась в четырех стенах, предаваясь скорби. Она не могла смириться с тем, что все, что было в ее жизни ценного и любимого, разрушилось одним махом. Последнюю неделю она чувствовала себя еще более вялой, чем обычно, и в тот день ее вырвало после завтрака. Ничего необычного, потому что после аварии ее вообще все время рвало. Позже, днем, острая боль в спине заставила ее вспомнить о цикле, и она начала высчитывать даты. Возможность беременности она не рассматривала всерьез, но подозрение у нее закралось, поэтому она отправилась в ванную и достала тест на беременность, который купила несколько месяцев назад. У нее родилась надежда, что, может быть, она носит ребенка Рэя, но она даже не смогла дочитать инструкцию, потому что у нее сильно начал болеть живот и ее снова вывернуло наизнанку, из-за чего она решила, что точно нет. Она вернула тест на место, где он и лежал, забытый и ненужный.

Потом она не могла поверить своим глазам. Кэрол сидела на диване, пытаясь как-то собрать воедино мысли и эмоции, которые ее обуревали, и вдруг увидела, что по саду идет Агнесс. Услышав звонок, Кэрол сначала не ответила и не открыла дверь, но Агнесс снова и снова звонила, и проще было открыть и попросить уйти и зайти как-нибудь в другой раз. Она не понимала, зачем та пришла, ведь впервые Кэрол увидела ее на похоронах: на свадьбу Агнесс не приехала, потому что была в тот момент со своей девушкой, Берти, в Штатах.

Кэрол не очень много знала об отношениях Агнесс и Берти: в то время однополые пары, открыто заявляющие о своих отношениях, были редкостью, и она других таких пар не знала. Рэй сам чувствовал себя неловко, когда рассказывал о выборе сестры. А мистер и миссис Вейр вообще были вне себя и отказывались признавать, что Берти все-таки не просто подруга их дочери. На самом деле единственный раз Кэрол слышала, как они говорили об этой паре – когда обсуждали их карьеру в юридических кругах. Тогда в голосе Бетти было слышно даже нечто вроде уважения. А после Рэй сказал, что его мать предпочла бы иметь возможность говорить всем, что ее дочь состоит в законном браке и у нее есть дети.

Агнесс была нотариусом, а Берти работала в юридическом отделе Европейской комиссии и в данный момент находилась в краткосрочной командировке в Брюсселе.

– Поэтому я сейчас одна, – объяснила Агнесс Кэрол, когда вошла в неубранную гостиную. – Вот я и подумала, что неплохо было бы тебя навестить и посмотреть, что ты делаешь.

Кэрол вздрогнула и сообщила, что у нее все хорошо, но Агнесс продолжала с ней беседовать и предложила помочь, чем возможно. Кэрол слушала все это довольно невнимательно, потому что все еще была потрясена до глубины души тем фактом, что под сердцем у нее ребенок Рэя. Несмотря на результаты теста, она не могла в это до конца поверить. Именно это она и пробормотала, когда старшая сестра ее покойного мужа вошла в комнату с чаем, который сделала для них обеих. Агнесс чуть не уронила поднос.

– Ты смеешься надо мной? – она уставилась на Кэрол с недоверием. – Это невозможно.

– Мы хотели ребенка, – сказала Кэрол. – Мы очень расстраивались, что я не беременела. А теперь он никогда не увидит своего ребенка…

Она разразилась слезами, и Агнесс обняла ее и стала баюкать, словно маленькую.

* * *

Агнесс была уверена, что ее родители будут счастливы услышать эту новость, что они даже захотят, чтобы Кэрол переехала к ним в Доунгол на какое-то время, но Бетти и Джордж Вейр не проявили никакого интереса к положению своей невестки.

– Они не хотят знать, – сказала Кэрол несколько дней спустя Агнесс, которая позвонила ей после работы. – Бетти сказала, что теперь слишком поздно, и просто повесила трубку.

– Я уверена, что она изменит мнение в конце концов, – уверяла ее Агнесс.

– Это не имеет значения.

Кэрол пыталась понять, связано ли отсутствие интереса у Бетти и ее мужа к ее беременности с тем, что они всегда ее недолюбливали. Когда они с Рэем приезжали к ним в гости (считаные разы), они держались официально-отстраненно, хотя она изо всех сил старалась им угодить. Теперь ей было все равно. Ее бросало из стороны в сторону – от радости по поводу беременности и скорби из-за потери мужа и родителей, и эти эмоциональные качели выматывали и высасывали все силы. Она не могла всерьез переживать по поводу равнодушия свекров. В течение всей беременности она испытывала горькое ощущение вины: каждый раз, когда ее охватывало счастье, она моментально начинала корить себя за это и чувствовала себя предательницей. И заканчивалось все слезами. Так что чего-чего, а эмоций ей хватало.

Постепенно, очень-очень медленно, периоды скорби стали укорачиваться, а периоды счастья увеличиваться. Агнесс поддерживала ее во всем, так же как и Берти, которая вернулась из командировки. Три женщины объединились, и, когда родилась Имоджен, улыбчивая, красивая и здоровая девочка, они все трое были счастливы. Кэрол было плевать, что Бетти и Джордж не позвонили и не прислали даже открытку – любви и заботы, которой окружили ее и ребенка Агнесс и Берти, хватало с лихвой.

* * *

Когда Имоджен было шесть месяцев, пришло интересное предложение.

Лилиан Фурнье, мать Берти, управляла пансионом в одиночку вот уже много лет, но недавно упала и сломала руку. Берти поехала в Прованс ей помочь, а вернувшись, сделала предложение Агнесс и Кэрол. Лилиан в свои шестьдесят восемь лет была еще вполне в силе, но падение ее подкосило, и она задумалась о том, что ей в пансионе нужны помощники. Берти пробыла с ней в Провансе месяц и теперь считала, что было бы здорово всем им туда отправиться и помогать ее матери. Кэрол эта перспектива одновременно и пугала, и возбуждала: ее опыт путешествий за границу ограничивался парой отпусков с Рэем в Коста-дель-Соль, а три года изучения французского в школе обеспечили ей лишь начальный уровень владения языком. Переезд в другую страну был, конечно, серьезным шагом.

– Я могу взять перерыв на срок до пяти лет, – сказала им Берти. – Сомневаюсь, что мы пробудем там так долго, но разве не чудесно будет нам всем вместе провести там какое-то время? Мы уже говорили об этом раньше… – она повернулась к Агнесс, – но тогда решили, что время неподходящее. И пусть я в глубине души уверена, что мы не относимся к тем людям, кто всерьез захочет остаться в глуши и наслаждаться прелестями провинциальной жизни, разве можно упустить шанс проверить это?

Агнесс согласилась. Она уволилась из фирмы, где работала, Берти взяла отпуск за свой счет, а Кэрол получила паспорт на Имоджен. И три недели спустя после разговора об этом они выехали в Прованс.

* * *

Кэрол была совершенно очарована пансионом «Лаванда». Двухэтажный особняк был расположен в симпатичном саду недалеко от моря. В нем было двенадцать спален и отдельное крыло для семьи. Лилиан Фурнье с удовольствием приняла их в семейном крыле – она жила там одна вот уже десять лет, с тех пор как умер ее муж, который был значительно старше. Она немедленно влюбилась в Имоджен и решила для себя, что будет с ней разговаривать только по-французски.

– Чтобы у нее не было этого ужасного акцента, как у ее матери, – сказала она Берти, которая засмеялась и заметила, что остальные французы будут все равно слышать в речи Имоджен акцент, только уже прованский. На это Лилиан фыркнула и сказала, что она гордится тем, что родилась на юге Франции и что в мире нет лучшего места для жизни.

* * *

После пережитого ужаса, после жуткой аварии, унесшей всю ее семью, в Провансе душа Кэрол начала выздоравливать. Хотя печаль никуда не делась, здесь она больше не сидела в четырех стенах, напялив на себя старый тренировочный костюм и глядя неотрывно в окно часами. Вместо этого, пока Агнесс занималась счетами, а Берти сосредотачивалась на маркетинге, она превращалась в активную и очень успешную домохозяйку, к которой мадам Фурнье испытывала огромную благодарность и уважение. Кэрол была бы счастлива остаться в пансионе навсегда, но, когда Лилиан решила выйти замуж, поняла, что это невозможно. Она с трепетом слушала разговоры о возможных планах. Ей не хотелось ни ехать с Агнесс и Берти в Штаты, ни возвращаться в Ирландию. И хотя ее французский был уже совершенно свободным, не считая легкого ирландского акцента, все же она не была уверена, что найдет другую работу. Когда Лилиан сказала ей про возможность стать домработницей у Делиссанджей, она тоже сомневалась, но, поговорив с Люси по телефону, решила, что нужно принять это предложение. В конце концов, подумала она, меня здесь ничего не держит. А Люси по телефону казалась очень милой и сказала, что будет рада видеть ее и Имоджен, с которой ее сыновья могут потренировать свой английский.

Вот так они оставили Прованс и отправились в Аквитанию, где нервозность Кэрол почти совсем прошла благодаря теплому приему, который им с Имоджен оказала Люси Делиссандж. Ей нравилось работать на эту семью, и она заботилась о вилле «Мартин» как о собственном доме. Быстро привыкла к распорядку дня в то первое лето, когда Денис Делиссандж жил и работал Париже в течение недели и проводил с семьей выходные в Ондо. Она убирала дом утром, пока Люси играла с детьми в саду или брала их на пляж. Днем приглядывала за детьми, пока их мама работала. Люси была редактором в маленьком французском издательстве, специализирующемся на романах, и, когда она погружалась в авторскую рукопись с красной ручкой наперевес, никому нельзя было ее беспокоить. Она подарила Кэрол несколько книг, которые редактировала, но Кэрол, любившая Джилли Купера и Джудит Крэнц, сочла их слишком сложными и прочитала из каждой всего несколько страниц.

Со временем их отношения с Люси немного изменились и переросли почти в дружбу. Кэрол узнала, что семья Дениса имеет аристократические корни, уходящие в вековую историю. Они всегда участвовали в политической и деловой жизни страны, и, хотя сам Денис остановился на бизнесе (он был директором частного банка), их с Люси часто приглашали на закрытые приемы и ужины в Париже. Люси признавалась, что такие мероприятия вызывают у нее тоску, но она не могла отказаться от участия в них ради Дениса.

– Мы же партнеры, – говорила она Кэрол. – У меня карьера в области культуры, что дает ему некоторые преимущества. У него карьера в области финансов, и это приносит деньги.

– Но вы же при этом любите друг друга? – спросила Кэрол.

– Дениса трудно не любить, – улыбнулась Люси. – Он как посмотрит на тебя своими необыкновенными глазами, так ты и растаешь. Любовь с первого взгляда!

Кэрол рассказала Люси, что их отношения с Рэем тоже были любовью с первого взгляда. Люси, знавшая историю Кэрол со слов мадам Фурнье, обняла ее и сказала, что они с Имоджен отныне могут считать себя частью семьи Делиссандж. И что пока Кэрол будет приглядывать за ними, они будут приглядывать за ней и ее дочерью. Она подарила ей стеклянного ангела и ловца снов для ее комнаты и сказала, что ей больше никогда не придется ни о чем беспокоиться.

Когда Делиссанджи собрали вещи и вернулись в Париж в конце лета, Кэрол и Имоджен остались на вилле «Мартин» зимовать и ждать их приезда на праздники и каникулы. Кэрол не могла поверить в такую удачу. Они с Имоджен будут жить совсем одни в целом доме неделями, в доме с пятью спальнями, в одном из лучших районов города! Она считала, что это не работа – это подарок.

Имоджен тоже была счастлива, разве что ей было слегка одиноко после того, как все уехали. Кэрол записала ее в местную школу, и это помогло, но большинство вечеров они коротали одни в доме. Имоджен иногда спрашивала, нельзя ли ей завести братика или сестренку, чтобы было не так скучно, но Кэрол отвечала, что им сначала нужно найти папу для этого, а к сожалению, никого подходящего не попадается. Когда Имоджен предложила Дениса Делиссанджа, Кэрол покачала головой и сказала, что месье принадлежит мадам.

– А как же ты? – спросила Имоджен. – Кто тебе принадлежит?

– Только моя маленькая девочка, – Кэрол заключила ее в объятия и прижала к себе. – Ты будешь моей навсегда. А я буду твоей.

Семья вернулась на октябрьские праздники, погода была великолепная – не так жарко, как летом, но все еще очень тепло и приятно. Люси очень была довольна тем, как Кэрол содержала дом, а Имоджен была рада видеть мальчиков снова, хотя они и ссорились почти все время.

В основном она ругалась с Оливером, который стал очень уж важным и заявил, что больше не позволяет ей исправлять его английский, потому что она глупая девчонка, которая ничего не знает. Она отомстила ему, вытряхнув в его постель целую коробку муравьев, которые облепили его, когда он улегся, и начали кусать, от чего он с воплями ворвался в спальню матери и потребовал, чтобы она их всех убила. Люси обвинила во всем Чарльза, который отстаивал свою невиновность, и только после того, как Люси сказала, что он лишается ужина на неделю, Имоджен наконец призналась, что это ее рук дело. Чарльз плакал от смеха, а Оливер был вне себя от гнева. Но после этого он перестал ее дразнить, стал относиться к ней с бо́льшим уважением и прислушивался, когда она объясняла ему, почему он употребил то или иное английское слово неправильно.