Текст книги "Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу"

– Я теперь понимаю, что чувствует самка богомола, пожирающая своего самца. Это она не по злобе и даже не из-за нужды в белке. Это от всепоглощающей любви. Всепоглощающей… в прямом смысле. Единственный способ полностью завладеть своим возлюбленным – сожрать его, – выдала однажды Бану.

– О, ты меня пугаешь! – воскликнула Лейла, зловеще усмехаясь. – Только не посвящай Веретено мюэллима в свои открытия.

– Он недостаточно тонок для этого.

– Зато достаточно толст, чтобы его съесть, – пошутила Лейла.

А сама Бану худела не по дням, а по часам. Аппетит она давно потеряла, но всё же заставляла себя есть не меньше, чем прежде. Это не помогло ей – сначала она рассталась со своими бывшими, некогда вполне пышными формами, затем по-эльфийски тонкое тело начало приобретать пугающее сходство с фотографиями из пропагандистских статей о нервной анорексии. Тогда она решила не мучить себя понапрасну и почти перестала есть.

Лейле всё же удалось уговорить свою печальную подругу пойти на вечеринку, но Бану, твёрдо решившая быть несчастной в этот вечер, сидела на диванчике, прижавшись к стене и баюкая свой живот, и отказывала всем, кто пытался с ней потанцевать. Она даже не стала переодевать туфли. Весть о том, что Бану не танцует, распространилась быстро, и даже как будто без помощи слов: скоро её совсем перестали приглашать. Веселье шло полным ходом и без Бану. Веретено нарочно устроило вечеринку в ресторане нового дорогого отеля, куда приходило много народу, особенно иностранцев – оно делало рекламу своей школе, демонстрируя своих учеников, как породистых собачек на выставке. Облокотившиеся на барную стойку белобрысые англичане с довольными улыбками наблюдали, как танцуют пары, мелькают голые ноги и задираются юбки. Бану, всю жизнь питавшая слабость к блондинам, рассматривала их и вдруг заметила одного в инвалидной коляске. Ей почему-то стало стыдно перед ним за весь их танцевальный клуб разом, хотя этот человек улыбался и выглядел вполне бодрым и довольным.

Она была подавлена. Когда они с Лейлой вошли в ресторан, где устроили праздник, Веретено и не взглянуло в их сторону, зато подбежало к девушке, которая стояла в шаге от Бану, и начало с ней ворковать, то и дело щекоча ее под подбородком, как будто она была кошкой.

– В крышку моего гроба забит ещё один гвоздь, – пробормотала Бану, но Лейла, поглощённая чудовищем всеобщей радости, не услышала её.

– Я иду домой, – сказала Бану через пару часов безмолвного страдания на диване. – Где моё пальто?

– Клостридия куда-то его унёс.

– Спроси у него куда.

– Сама спроси.

– Я не хочу с ним разговаривать.

Проклиная любовь, сколько её ни существует в мире, Лейла стала ждать, когда закончится песня и в кратком перерыве между двумя танцами Веретено окажется в свободном доступе. А он, словно почувствовав неладное, приблизился в танце к Бану и крикнул ей:

– Ты следующая!

– Неужели он решил удостоить меня высокой чести, – саркастически протянула Бану, настроение которой не стало лучше. Почему-то танец с ним на вечеринке казался ей такой же прекрасной и недостижимой мечтой, как легендарная Либерталия, вымышленное государство пиратов. В неукротимом треморе она дождалась конца песни, но Веретено не сдержало своего обещания, подцепив кого-то ещё. Потом была другая песня, и ещё одна, а он, казалось, совсем о ней забыл. Бану отправилась на поиски пальто и вскоре втянула в них всех окружающих, так что до Веретена наконец дошёл слух о том, что она уходит.

– Нет, ты останешься!

– А спорим, что не останусь. – Бану в этот момент подумала, что она, возможно, единственная из всех смеет ему перечить.

– Что значит спорим? Моё величество приказывает вам оставаться. – Он наклонился к ней так близко, что она могла сосчитать похожие на горный хрусталь капельки пота на его лбу.

– Ну что ж, если король приказывает, не смею перечить. – Бану опустила ресницы, мысленно пожелав ему гореть в аду.

– Я буду с тобой танцевать! – Веретено вцепилось ей в руку. Бану была холодная, как углозуб, уснувший в тысячелетнем леднике. И он станцевал с ней. И было это никак.

– А чего ты хотела? Сальса – это тебе не бачата и не танго, – глубокомысленно изрекла Лейла. – Как будто ты не танцевала с ним на уроках миллион раз.

Бану больше нечего было ждать, она своё получила, поэтому она сбежала с вечеринки, как только разыскала пальто.

Побег оказался верным тактическим ходом. Когда на следующий день Бану пришла в школу, первым, кого она встретила, было Веретено, бежавшее к ней навстречу и гудевшее, как отчаливающий пароход:

– Я не понял! Когда король говорит, что уходить нельзя, куда ты уходишь?

Откуда-то слышался назойливый стук капель. Улыбаясь, Бану пошла навстречу Веретену.

– Взяла и уплыла, золотая рыбка.

– Да. Ну и что?

Мимо пробежал кот с крысой во рту. Крыса была ещё живая и отчаянно трепыхалась.

– А я хотел с тобой танцевать.

– Не лгите мне. Там было ещё много женщин, которых вам надо было… – Бану чуть не сказала «оприходовать», – одарить своим вниманием. Вы не стали бы танцевать со мной ещё раз. Не смогли бы, даже если бы и хотели. Тем более я на ногах едва держалась и танцевала плохо.

– Речь идёт не о том, как ты танцевала, а про моих желаниях, – загадочно ответило Веретено.

Кот сел, уставившись на них и придерживая крысу.

– Ваши желания для меня, конечно, священны.

– Но ты ушла. – Веретено печально покачало головой, но Бану знала, что каждое сказанное им слово – ложь и что он просто разыграл перед ней спектакль. Она разглядывала его губы и думала о том, что от бесконечной лжи они, должно быть, стали сладкими, как патока. И всё же почувствовала себя виноватой. Веретено ещё раз картинно вздохнуло для убедительности и отправилось восвояси.

Кот милосердно свернул крысе шею и красивым галопом побежал за хозяином.

Запах Веретена остался висеть в воздухе, подобно северному сиянию, и Бану заулыбалась, словно вдохнула окись азота. «Что-то неладное творится с Веретеном в последнее время, может, он всё-таки проникся ко мне какими-то тёплыми чувствами?» – подумала она и счастливо засмеялась, как полоумная, прижав руки к лицу. Пойманное боковым зрением какое-то движение в дверном проёме застало её врасплох. В дверях стоял Кафар, бледный, как гатыг, и такой же кислый.

– Ну всё понятно, – сказал он.

– Что тебе понятно? – Бану знала, что это бесполезный вопрос, но пыталась оттянуть время до неизбежного позорного признания.

– Что между вами?

– Примерно двадцать лет и сто баллов IQ, – не удержалась Бану. Кафар посмотрел на неё с укором.

– Он нравится тебе?

– Я люблю его.

– Как и все мы. – Кафар опустил глаза в пол. – Ну всё, ты готова. – И он забежал в зал.

– К чему? – закричала Бану и бросилась за ним, но в зале его не оказалось. Он словно сквозь землю провалился.

– Кого ты ищешь? – спросило Веретено, которое уже успело переодеться в свою майку с американской проймой и теперь кокетничало с самим собой перед зеркальной стеной.

– Кафара. Он сюда зашёл, а теперь пропал.

– Кто это – Кафар? Твоя любовь? Сюда никто не заходил.

Бану заглянула ему в глаза, но увидела в них только собственное злополучное отражение.

– Ну что, готова к труде и оборону? – Веретено протянуло ей широкую ладошку, приглашая на танец. Бану взглянула на эту ладонь, и ей стало не по себе: там не было линии жизни.

– Чего ты смотришь?

Бану промолчала. Ей не хотелось делиться с ним своими соображениями. В сущности, за всё время их общения она не сказала ему ни слова правды и не жалела об этом.

В тот вечер Веретено долго нудело об этике на танцевальной площадке: оно терпеть не могло неопрятного вида, а ему, видимо, испачкали его любимые танцевальные туфельки. Стоя на середине зала и выразительно жестикулируя, он говорил:

– Когда танцуете, мы должны смотреть, чтобы никому не мешали. Вот я делаю поворот с партнёршей! Она не видит, куда идёт, потому что я – мужчина! И веду – я! Я должен смотреть, куда я ей веду, чтобы не столкнуться с другим парой. А то я вчера на вечеринке танцую, а мне все ноги топтают…

Бану фыркнула, не слишком громко, но Веретено тут же повернулось к ней и спросило:

– Я что, такой смешной? – И добавил, печально покачивая головой: – Ушла…

– Да, я такая, – довольно отозвалась Бану.

После занятия она рассказала Лейле о реакции Веретена на её побег с вечеринки.

– Он думает, что клеит тебя, ты думаешь, что клеишь его, и вы оба очень довольны… собой, – заключила Лейла.

– Ничего такого он не думает. Относится ко мне, как к маленькой девочке.

– По сравнению с ним ты и есть маленькая девочка.

– У меня уже могло быть четверо детей.

– Ты же их ненавидишь.

– Теоретически. Кстати, кто такая эта Зейнаб? Откуда она взялась?

– Кажется, она перешла к нам из другой школы.

«Эта Зейнаб» появилась в тот день в школе впервые и успела так нашуметь, что все ученики к концу занятия, включая даже Бану, запомнили её имя. Она была приземистая и толстая, с носом такого размера, что многие альпинисты сочли бы за честь покорить его. Первый раз она привлекла внимание Бану, когда на замечание Учителя: «Мне что-то запах долмы кажется» — закричала:

– Это я, я готовила долму!

– Кажется, кому-то не терпится замуж, – шепнула Бану Лейле. А Веретено тем временем вцепилось в Зейнаб и начало показывать движение. После этого она почувствовала себя настоящей хозяйкой заведения: комментировала каждую его реплику, оглушительно хохотала, повисала у Веретена на шее и в конце концов так разозлила Бану, что та сказала:

– Распущенность – последняя надежда уродин. Красота говорит сама за себя. – Она произнесла это довольно тихо, но скандальной частью своей души надеялась, что Зейнаб её услышала.

Бану думала про новенькую по дороге домой, пока её не напугал заунывный тонкий голос из ларька, провывший на русском языке, когда она проходила мимо:

– Пышки, пы-ы-ышки!

А потом наступило её любимое время – время сна. Бану была послушной девочкой: её мятежный дух слонялся по ночному городу, но тело ложилось спать ровно в десять часов. В тот день, прячась под одеялом с закрытыми глазами и ожидая сна, она услышала доносившуюся из проезжающей машины музыку, под которую она танцевала когда-то в детстве. Помнится, тогда она мечтала влюбиться в мужчину, для которого сможет танцевать, и вот…

Кто-то запрыгнул ей на живот, отозвавшийся привычным взрывом острой боли, впрочем, быстро притихшей под действием чего-то тяжёлого и очень тёплого. Не открывая глаз, Бану подняла руку, показавшуюся ей невесомой, и нащупала шелковистую шёрстку. Она провела ладонью от холки до хвоста, но вместо хвоста нашла лишь острый осколок хрящика. «Это же покойный бесхвостый Монтгомери!» Бану вскочила в постели, и кот – точнее, его призрак – прянул с кровати на пол и исчез где-то в тёмном углу между стеной и платяным шкафом. «Почему он пришёл именно ко мне, он ведь никогда не любил меня», – озадаченно подумала Бану. Затем она повернулась на правый бок и в мечтах о Веретене уснула. Он снова снился ей, и в этом сне они точно не танцевали.

– Ты не видела Кафара? – На следующем занятии Бану предприняла попытку разыскать своего таинственного друга. Первой, к кому она обратилась, была та самая девушка, которая взросло выглядела и хорошо танцевала. Её звали Айша – Бану наконец запомнила её имя после того, как, не удовлетворившись третьим местом на чемпионате, она зашвырнула букет цветов в дальний пыльный угол, разрушив уютное жилище безобидного паука. Тогда-то, по свежести чувств и непосредственности эмоциональных реакций Айши, Бану и поняла, что дама сия вовсе не так потрёпана и закалена житейскими бурями, как ей до сих пор казалось.

– Нет, а кто это? – Айша завертела орлиным носом, почуяв гнилостный, заманчивый запах сплетни.

– Никто. Совсем никто.

«Похоже, тут никого не знают по имени, кроме нескольких карликовых звёзд клубного масштаба, которых знают все, и то потому, что Веретено произносит их имена по сто раз в день». А ведь Кафар был хорош. Но почему она ни разу не видела его на уроках?

– Это твой парень? – не могла успокоиться Айша.

– Нет у меня никакого парня. – Бану раздражало это слово. – И никогда не было.

Айша, обидевшись, пошла переодеваться, а Бану села на скамейку, внутри которой, казалось, нашли приют все острые вещи мира, и начала ждать. Она слышала, как над её головой стучат каблуками прохожие. Вот запачканные серой грязью коричневые женские сапожки задержались у окна, неуверенно переступая мелкими шажками на месте, словно кто-то хотел заглянуть внутрь школы, но стеснялся. Бану вспомнила, как она сама проводила долгие мучительно-сладкие минуты возле окон, слушая голос Веретена. Охваченная внезапным подозрением, она вскочила ногами на скамейку и приблизила лицо к стеклу, но сапоги уже исчезли.

– Красавица, ты чего залезла? Испачкаешь же, ну, тут люди сидят, а ты ногами залазиешь.

– Мне показалось, я там кое-кого увидела. – Бану ничуть не смутилась, когда Веретено застало её за таким странным поведением.

– Кого? Кафара своего? – Веретено так и сверлило её глазами, а Бану отвечала ему тяжёлым взглядом исподлобья.

– Нет. Но я ищу его. Вы его не видели?

– Ты такая фантазёрка! Здесь нет никакого Кафара.

– Вы разве помните всех своих учеников по именам?

– Да, конечно.

«Всё ты врёшь, – подумала Бану, глядя в широкую спину удаляющемуся Веретену. – Помнишь только фаворитов, тех, кто делает тебе рекламу».

У всех, кто проходил мимо неё в тот день, Бану спрашивала о Кафаре, но никто не знал, куда он подевался. Ни один человек не знал даже, кто такой Кафар. Отчаявшись узнать что-то, Бану рискнула обратиться к аксакалам. Руслан внимательно выслушал её вопрос, и его глаза цвета аквамарина разгорались за стёклами очков всё сильнее и сильнее, пока не стали полыхать, как квазары. «Ага, он что-то знает», – подумала Бану.

– А где ты видела Кафара? – с фальшиво-незаинтересованным видом спросил Руслан.

– Да здесь. В школе.

– Ну? Правда? Я знал только одного Кафара, он ходил сюда лет десять назад. Молодой такой парнишка, чёрные волосы.

– Нет, правда? Чёрные волосы? Конечно, это отличительная черта в нашей стране, – не сдержалась Бану.

– Ну худенький такой.

– Просто поразительно! Может, он ещё и роста невысокого был? – продолжала потешаться Бану, которая всё ещё не могла простить, да, видимо, уже и никогда не простит Руслану то, что он рассказал ей о безнадёжно-семейном статусе Веретена.

– Нет, ростом он был повыше тебя, – невозмутимо ответил Руслан. «Это невеликое достижение», – подумала Бану.

– И глаза, небось, карие, – уныло предположила она.

– Как ты догадалась?! – Руслан наконец принял её игру, но Бану уже расхотелось играть.

– Ну и куда он делся?

– Не помню. Перестал ходить, по-моему. Ты, наверное, какого-то другого Кафара видела.

– Не знаю. Но он так хорошо танцует бачату.

– Бачату? – оживлённо переспросил Руслан. – Тот Кафар тоже хорошо танцевал. Даже первое место занимал на чемпионате.

– Вот это действительно отличительная черта, – пробормотала Бану.

– А?

– Ничего, ничего. Хм. Спасибо вам.

– Всегда рад помочь! – Руслан улыбнулся хищной улыбкой, которая на самом-то деле была самой искренней, но из-за вставных зубов выглядела так плотоядно, что хотелось убежать и никогда больше не просить его о помощи.

Голова у Бану шла кругом из-за недоедания и из-за странной ситуации с фантомным Кафаром. Она была рассеянна на уроке, путалась в движениях, натыкалась на соседние пары и слишком громко болтала с Лейлой. Когда Веретено, пытаясь что-то объяснить, воскликнуло:

– Внимаем сюда! – Бану рассеянно прокомментировала в полный голос:

– Внимаем и вынимаем.

Все засмеялись, а Веретено обиделось, хотя и не подало виду, но с Бану оно больше в тот день не говорило.

В тот вечер, против обыкновения, Бану собралась быстрее всех, но, когда она выходила из раздевалки, декоративный шнурок её ботинка впервые за всё время своего существования развязался. Бану в раздражении бросила сумку прямо на пол, и присела, чтобы привести обувь в порядок. До неё долетали обрывки разговоров из раздевалки, и она против воли прислушалась к ним, а когда в беседе явственно прозвучало её имя, Бану и вовсе замерла, чтобы не пропустить ни слова.

– А со мной она вообще никогда не здоровается, как будто она я не знаю что!

– Вы заметили, она как будто со странностями?

– У тебя она тоже спрашивала про какого-то Кафара?

– А кто-нибудь знает, что это за Кафар?

– Ха-ха, я знаю всех мужчин здесь, ха-ха. Кафара среди них нет.

– Это её выдуманный друг.

– Она что-то сильно похудела в последнее время, заметили?

– Я её спрашивала, как у неё получилось, а она мне такая: «Я ничего специально не делала!» Наверное, сидит на какой-то диете или таблетки пьёт. А со мной поделиться не захотела. Ужасно вредная.

Тут Бану в голову ударила кровь с таким количеством растворённого в ней праведного гнева, что она едва сдержалась, чтобы не ворваться в раздевалку с криком: «Вы с ума сошли, что ли, я тут умираю, а вы – диеты, таблетки, глупые жирные курицы!» Она крепко зажмурилась, повторила про себя эти слова ещё несколько раз, с каждым разом всё более и более злобно, и попыталась успокоиться. Пальцы сами собой совладали со шнурком, и у Бану больше не было причин сидеть на корточках перед раздевалкой. Трясясь от негодования, она пошла домой. С того вечера Бану приобрела привычку задерживаться у двери в женскую раздевалку и подслушивать разговоры. Чтобы не выглядеть сомнительно со стороны, она останавливалась за дверью под разными предлогами: то что-то сосредоточенно искала в сумке, то увлечённо смотрела в экран старенького телефона, перечитывая номера немногочисленных входящих звонков, то делала вид, будто ждёт кого-то.

Как сквозь решето Эратосфена, Бану просеивала бессмысленную болтовню через свой мозг, выуживая факты, казавшиеся ей потенциально полезными или просто забавными. Она слышала, как Чинара расхваливает свой салон красоты, штамповавший одинаковых невест с одинаковыми причёсками из накладных волос и одинаковым вульгарным макияжем, менявшим их лица до неузнаваемости. Она слышала, как женщины постарше намекали молодым девушкам, что у них на примете есть хороший сын, или племянник, или сын племянника. Чаще всего она слышала оды в честь Учителя, словно ашуги собрались на состязание льстецов, где главным призом была привилегия доедать с его тарелки и спать у него под дверью. Впрочем, она была рада, что женщины так неистово выражают словами свой восторг: иногда надо как следует выговориться, чтобы успокоиться. То, что могло стать действием, становилось словом. Слова, подобные червям-паразитам, высасывали из хозяев все силы, становясь постепенно самостоятельными существами. Их произносили раз, два, десять, и вот уже все забывали человека, сказавшего их, а на сами слова смотрели, как на огромный камень у дороги, который как будто с сотворения мира лежал здесь.

– Пусть болтают, – шептала Бану. – Пусть читают друг друга, как открытую книгу, пусть следят друг за другом. Им невдомёк, что Веретено не знает слов, а значит, слова не имеют над ним власти.

Однажды она услышала, как Зейнаб рассказывает, почему перебежала из своей школы танцев к Веретену.

– А я на чемпионат пришла да, там Учитель такой клё-о-овый да, на нём такой белый костюм красивый, бомба костюм просто, и сам он такой, знаете… Видно, что ну очень э знает… Он танцует просто круто! Я подумала э, надо к вам пойти да, такой Учитель…

«Учитель твой любит красивых, а предателям вроде тебя уготован девятый круг Ада», – злорадно подумала Бану и забыла о перемётной суме Зейнаб, а зря.

Решив возобновить свои заброшенные на время утренние прогулки по бульвару, Бану как-то раз вышла из дому ещё до рассвета, пока на улицах было темно. Ей не хотелось видеть лиц идущих навстречу людей, они её раздражали, а золотисто-жёлтый фонарный свет дрожал и искажал их так, словно они были призраками. В тот день на город опустился небывалый туман, Бану никогда раньше не видела такого. Её как будто окружали белые стены, на которых, словно в театре теней, то и дело вырастали тёмные фигуры редких прохожих, деревьев и скамеек. Вдруг навстречу Бану из тумана выступил силуэт чёрной собаки. Бану ждала, что за собакой покажется и её хозяин, но собака была одна. Глядя на девушку прозрачными коричневыми глазами, она подошла к ней и приготовилась её преследовать. Бану отчего-то перепугалась, хотя она, в общем-то, любила бездомных собак и жалела их. Но эта напомнила ей баргеста, что приносит несчастья и смерть. Поэтому Бану резко свернула в противоположную сторону и, перепрыгивая через пышные кусты роз, оказалась на другой аллее. Собака нашла обходной путь и последовала за ней.

– Отстань от меня, – прохныкала Бану. Собака посмотрела на неё печально, с укором и надеждой, и напомнила Бану Эсмеральду, которая взирала на Веретено такими же глазами. Бану продолжила отступление в сторону моря. Она перелезла через ограду и оказалась на амфитеатре, тремя широкими ступенями спускавшемся к воде. И тут Бану забыла про собаку. Моря не было.

То есть она не могла сказать наверняка, что его не было совсем, потому что большую часть пространства вокруг скрывал туман, липкий и тонко пахнущий. Но под ступенями, пока хватало глаз, раскинулась полоска пляжа, выросшего, должно быть, из того маленького полуостровка, который образовался несколько месяцев назад. Суша состояла из песка и крупных угловатых валунов, на одном из которых Бану разглядела сквозь бледную пелену рыбака с удочкой. Рядом с ним примостилась маленькая толстая кошка, ожидая подачки.

Подумав, Бану решила, что отступление моряне такая уж диковинка, его уровень всегда менялся, ведь во времена её детства даже бульвар был затоплен. Она вспомнила погибшие в солёной воде деревья, чьи мёртвые очертания резали горизонт, и бельмо огромного экрана для показа фильмов, единственной ногой стоявшего в затхлой воде бухты. Ей нравилось всё это, и она была счастлива. Теперь Бану не покидало смутное ощущение, будто тогда, будучи ребёнком, она упустила что-то очень важное. Хотя что она могла поделать?

От грустных мыслей её отвлекла собака, чуть ли не ткнувшаяся носом ей в ладонь. Бану едва успела отдёрнуть руку.

– Пристала она к вам? – раздался позади неё приятный женский голос. В испуге обернувшись, Бану увидела высокую стройную женщину средних лет. Её длинные чёрные волосы были собраны в сложную причёску, состоявшую из множества толстых кос, которые лежали на её голове свернувшись, подобно змеям.

– Да, – коротко ответила Бану, не желая разговаривать с незнакомыми людьми.

– Это странная собака, – ничуть не смущаясь, начала рассказывать женщина. – Она тут давно живёт. Кто-то выкинул её из дома, чтоб с ним родные дети поступили так же!

– Да, действительно, – обрадованно поддержала её Бану.

– Гулял тут по утрам один мужчина, она к нему пристала. Он сначала злился, потом привык, даже кормить её начал. А потом пошёл в ресторан летом и отравился рыбой. Насмерть. Вот так.

«Зачем она мне это рассказывает? – подумала Бану. – И откуда она узнала, что он отравился, если он перестал ходить на бульвар?»

– Значит, эта собака приносит смерть?

– Нет, я думаю, смерть приносит рыба, если её съесть не в том месте и не в то время года, – серьёзно ответила женщина.

Несколько минут, за которые успели погаснуть фонари, они шли в молчании. Затем незнакомка снова заговорила:

– А потом собака гуляла с одной пожилой женщиной. Но однажды эта женщина возвращалась домой из магазина с тяжёлыми сетками. Была зима, и было уже темно. А днём, пока она была на работе, в её двор пришли рабочие, разломали весь асфальт и вырыли канаву. Они собирались отремонтировать трубы. Во дворе было темно, и женщина не заметила канаву. Она упала в неё, ударилась головой и умерла. Собаку опять некому кормить.

– Здесь же полно ресторанов, – осторожно заметила Бану, поклявшись про себя ни за что не кормить собаку или отравить её при случае, если надо будет.

– Она не ест ресторанную еду. Говорю же – странная собака. – Женщина протянула руку и рассеянно потрепала животное по голове. – А вас что-то беспокоит, да?

Бану была возмущена до глубины души таким бесцеремонным вопросом, но решила ответить, хоть и не правду:

– Море куда-то ушло.

– А, это. Я давно за ним наблюдаю.

– А всем как будто и дела нет.

– Что же вы хотели, чтобы они взяли вёдра и побежали наполнять море обратно?

Бану засмеялась. Женщина нравилась ей, она была красива необычной красотой. Такое лицо не годится для рекламы косметики, но его охотно снимут в интеллектуальном кино. А ещё (возможно, это было признаком обостряющегося сумасшествия) она чем-то напомнила Бану Веретено. У них были разные манеры, разные интонации, разная речь, но неуловимое сходство в выражении глаз сближало их. «Как её зовут, интересно?» – подумала Бану.

– Меня зовут Фатьма, кстати, – неожиданно произнесла женщина. – А вас как зовут?

– Бану.

– Какое редкое имя, – вежливо ответила Фатьма. – Вы, наверное, живёте тут рядом, да?

– Да.

– А я живу не так близко, на улице Муртуза Мухтарова.

Бану вежливо кивнула головой, хотя не имела даже отдалённого понятия о том, где эта самая улица находится.

– Кстати, я гадаю. Если вам когда-нибудь захочется погадать – вот моя визитная карточка. – И Фатьма протянула Бану карточку, напечатанную золотом на чёрной бумаге: образчик завидной уверенности в собственном вкусе. Бану едва разобрала причудливый шрифт с завитушками:

Фатьма Фатуллаева.

Гадания, любые виды магии.

Оплата по договоренности

За этим следовали адрес и номер телефона. Вообще, Фатьма не нуждалась в представлении: обширная сеть знакомых её знакомых покрывала почти весь город. Визитные карточки она сделала для таких редких клиентов, как Бану, – скептически настроенных и мало с кем общающихся. Заинтригованная Бану, никогда не видевшая живую ведьму, на всякий случай спрятала карточку в карман, а потом покосилась на чёрную собаку, которая так и трусила рядом с ними.

– Она что, и домой за мной пойдёт?

Фатьма засмеялась лёгким приятным смехом человека, не обременённого никакими заботами.

– Если надо, она пойдёт со мной.

– Да уж, – кисло промолвила Бану, – неплохо бы. Терпеть не могу связываться с бездомными животными. Нет ничего подлее на свете, чем дать ложную надежду.

Фатьма мигом стала серьёзной.

– Моя племянница погибла из-за этого.

– Из-за ложной надежды?

– Думаю, да.

– Что с ней случилось?

– Она покончила с собой.

– Не могу упрекнуть её за это, – пробормотала Бану. Её голова была низко опущена, и она вдруг поймала себя на том, что давно уже идёт, запрещая себе наступать на швы между плитами, которыми вымощена набережная.

– Я хочу найти этого мужчину, чтобы другие девочки не совершили такой же глупости.

– О, поверьте, вовсе незачем так убиваться, им стоит только попросить – и он ни в чём им не откажет! – крикнула Бану, резко поднимая голову.

– Так-так. Значит, вы знаете, о ком речь? – удивилась Фатьма. Бану смутилась.

– Да нет, это я о своём…

– Ладно, – легко согласилась Фатьма. – Но всё-таки, если вам понадобится помощь… я всегда готова её оказать тем, кто пострадал от любви. Ну, до свидания.

– До свидания, – растерянно ответила Бану, только начавшая привыкать к своей собеседнице. Как та и обещала, собака последовала за ней.

Туман рассеялся, стало светло. Взглянув на море ещё раз, Бану смогла оценить масштабы катастрофы, постигшей город. Ширина пляжа, тянувшегося вдоль всего бульвара, достигала десяти метров. От новой суши несло солёной морской гнилью. Весь мусор, покоившийся до сих пор в мутной воде, лежал неприкрытый на песке. Кое-где поблёскивали зелёные бутылки, похожие на огромные самородки изумрудов. Бану отвернулась. Ей не терпелось дождаться того дня, когда море опустится так низко, что можно будет добраться до развалин крепости Сабаиль.

Мимо прошла, переваливаясь и хромая на обе ноги, старуха, ворчавшая что-то по поводу моря:

– Всё мусором завалили, зибиль[26]26
  Мусор (пер. с азерб.).


[Закрыть] везде, сволочьлар[27]27
  – лар – окончание множественного числа в азербайджанском языке.


[Закрыть]… – Она посмотрела на Бану взглядом человека, который нашёл подходящего слушателя и собирается произнести речь. Бану припустилась прочь, сделав вид, что она на бульваре для пробежки. Оказавшись на безопасном расстоянии, она остановилась, согнувшись пополам, и попыталась отдышаться. Ей показалось, что объём её лёгких сократился в три раза, но когда именно это произошло, Бану не могла вспомнить.

Айша собралась замуж, что было так странно и неожиданно, что Бану даже проявила слабое подобие интереса к этому событию. В начале урока Веретено вдруг выскочило из кабинета с тусклым металлическим подносом, полным разноцветных конфет, и, противным голосом напевая что-то ужасно народное, обнесло сладостями всех присутствующих.

– Что такое? – шепнула Бану Лейле, но, раньше, чем подруга успела ответить, Веретено вклинилось в разговор и громко протрубило:

– Наша Айша обручилась вчера!

– Жених – педофил? – тихонько удивилась Лейла.

– Она не очень-то похожа на ребёнка, – заметила Бану, пряча конфету на раме зеркала. – А жениху лет двадцать. Он выглядит как её сын.

– Разведутся через два года, – уверенно предсказала Лейла, уже успевшая съесть свою конфету.

– Ты совсем не веришь в любовь, да? А может, их судьбы связаны, и они будут беречь друг друга до самого последнего вздоха, и на их могилах вырастут кусты роз, которые переплетутся между собой, и…

– Перестань, с меня мясо уже посыпалось! – Лейла даже содрогнулась от неподдельного отвращения.

– И почему ты сожрала свою конфету? Не хочешь увидеть во сне своего суженого?

– Боюсь увидеть во сне своего педагога по анатомии. – Лейла мрачно смяла шуршащий синий фантик в кулаке. – Потому что он всех достал, мы только о нём и думаем. А ты что, надеешься увидеть свою Клостридию?

– Если он снится мне каждую ночь, то почему бы ему не присниться и сегодня?! – весело спросила Бану.

Тут к ним подошла виновница торжества собственной персоной. Айша протянула им два конверта, и обе девушки с ужасом догадались, что там – приглашения на свадьбу.

– Буду рада вас видеть, – с неподдельной радостью сказала невеста. – Приходите обязательно!

Бану и Лейла изобразили абсолютно одинаковые улыбки, сделавшие их лица похожими на древнегреческие театральные маски.

– Конечно, придём! – пообещала Бану, прежде чем Лейла успела пнуть её по ноге.

– Я на мели, – прошипела она, когда Айша отошла раздавать приглашения остальным.

– А у меня вообще нет никаких источников дохода, – радостно ответила Бану. – Но там будет Веретено. Я не могу упустить возможность лишний раз его увидеть.

– Когда-нибудь твоим именем назовут психическую болезнь, – пригрозила Лейла.