Текст книги "Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу"

Время растянулось, и танец никак не заканчивался, да они оба и не хотели, чтобы он прекратился.

Но тут повеяло холодом – кто-то открыл входную дверь и, стуча каблуками, спустился по ступеням. Кафар вздрогнул и отпрыгнул от Бану. Вошла одна из многочисленных обезличенных девушек непонятного возраста. Эту Бану всегда принимала за умудрённую бурной жизнью и ею же потрёпанную женщину лет тридцати пяти, но потом случайно узнала, что ей шестнадцать. От всех прочих эту отличало только одно: танцевала она хорошо.

– Бану! Ты что тут делаешь такое странное? Танцуешь бачату сама с собой?!

– Ха-ха, как смешно, – отозвалась Бану.

– Нет, правда. Что это было?

Бану с негодованием посмотрела на Кафара, который отошёл в заложенный дверной проём и стоял, почти растворившись в тени. Он, как и в прошлый раз, поднёс палец к губам.

– Да. Танцую сама с собой. Бачату, видишь ли, надо танцевать с тем, кого любишь. Поэтому я танцую её с собой.

Покосившись в сторону Кафара, Бану увидела, что он едва заметно улыбается.

– Здесь все какие-то пришибленные, причём каждый по-своему. – Бану рассказала Лейле о Кафаре, и не только о нём. – Веретено из всех сделало чудиков.

– А может, они уже такими были, когда встретили его.

– Ну да, одинокие сердца, пришедшие на танцы, чтобы найти кого-то. – Бану подумала о себе. – Только почему-то никто никого так и не нашёл.

– А как же легендарные тринадцать пар, про которые так любит говорить Клостридия?

– Кто? – насторожилась Бану.

– Клостридии – это такие бактерии. От греческого – веретено. Мы их как раз проходили недавно. Кажется, они вызывают ботулизм.

Бану так и зашлась от смеха.

– В этом что-то есть. Но с тобой страшно иметь дело!

– Я буду считать это комплиментом. Кстати, ты мне покажешь этого Кафара? Я его что-то не видела ни разу.

– Да ну? Он постоянно здесь ошивается, с печальным видом, как тень отца Гамлета.

– Тут многие так ошиваются. – Лейла понизила голос до шёпота. – Например, Мехти. Он женился на той неделе. Вместо того чтобы уехать в какое-нибудь свадебное путешествие, он приходит, садится в уголке и смотрит на тех, кто танцует. Причём с таким ещё страданием во взгляде, как будто я не знаю что! И без жены приходит.

– И ещё этот, Тимур безногий, – подхватила Бану. – Он-то чего приходит, хочет испить чашу страданий до дна? Вот я точно тебе говорю – это Веретено с ними что-то делает!

– Со мной ничего не сделало, – возразила Лейла.

– Потому что он знает, что ему не светит заставить тебя пахать на него, ты же в мединституте. И ещё не скоро откинешься, ха!

– Ну да, может быть. Так ты идёшь на урок сегодня?

– Нет, будем танец отрабатывать с Вагифом. Противно мне смотреть, как эта Клостридия обнимается со всеми.

– Ай да, опять она начала! – Лейла закатила глаза, покачала головой и пошла в зал. Пока Бану с завистью глядела ей вслед, из дальнего угла выполз безногий Тимур, и в коридоре заметно потемнело.

Подруга Фатьмы, жившая в Москве, исхитрилась позвонить ей и выудить признание в том, что Фатьма собралась посетить кладбище.

– Ага, на Волчьи Ворота едешь?

– Да, дело вышло.

– Отлично. Там ты мне и нужна. Фатя, гурбан олум[21]21
  Буду твоей жертвой – используется при просьбе.


[Закрыть], сделай для меня одну вещь!

– Выкладывай, что у тебя. – Фатьма вздохнула, поняв, что сейчас ей надают поручений. Перехватив плечом телефонную трубку поудобнее, она принялась резать лук. Она хоть и жила одна, любила готовить для самой себя: это вносило в полную опасных неожиданностей жизнь приятную размеренность и надёжность. Запах оладий, которые жарила по утрам Фатьма, разносился по всей улице, и некоторые прохожие даже останавливались посреди дороги, зачарованно принюхиваясь.

Радуясь, что в этот раз обошлось без дальних поездок в сомнительных компаниях, Фатьма попросила таксиста остановиться у одного из многочисленных цветочных киосков, расползшихся по длине всей дороги, ведущей к кладбищу. Она купила двенадцать красных гвоздик.

Фатьма давно не бывала здесь, и её удивляли произошедшие за два десятка лет перемены. Серпантинная дорога уже не казалась такой крутой и опасной, как в детстве, а мрачный холм, нависавший над шоссе, теперь был сплошь застроен новенькими коттеджами. «Весело, должно быть, жить в особнячке с видом на кладбище», – подумала Фатьма. Судя по унылому виду домов, они тоже так считали. Скорее всего, в них никто и не жил. Зато оживление царило в многочисленных ресторанах и «шадлыг эви», вертепах для свадебных торжеств, выглядевших очень уместно на фоне полузаброшенного кладбища, простиравшегося на много километров вширь. Здесь собирались любители потанцевать на костях. Когда окна дворцов счастья пламенели в ночи, подобно глазам адских гончих, и кошмарная музыка лилась из всех щелей, дикие собаки и души покойников опасливо подходили к парадным дверям, с тоской и надеждой заглядывая внутрь.

Фатьма велела таксисту ждать её и пешком двинулась по дороге, стараясь не упустить опознавательные знаки, которые ей продиктовали по телефону. Здесь было холоднее, чем в городе. Слева от кладбища, заросшего полынью и верблюжьей колючкой, простиралась пустынная низина, запертая между серо-коричневыми холмами, на которые проплывающие облака отбрасывали огромные чёрные тени. К подножию холма лепилась железная дорога, по ней медленно двигался старый товарный состав – бесконечная цепочка заржавевших цистерн.

Мобильный телефон в старой облезлой сумочке настойчиво завибрировал.

– Да?

– Ты нашла могилу?

– Почти. – Фатьма перепрыгнула через какую-то лисью нору. – Ага, вот он, твой любимый. – Она пристроила цветы на могильную плиту и отошла на шаг, вглядываясь в выбитое на чёрном полированном граните имя.

– Теперь положи мобильник на могилу. Я хочу поговорить с ним.

Фатьма вздохнула – её подруги все до одной отличались чудачествами, именно поэтому она с ними и дружила. Она положила телефон и пошла по своим делам, хотя и изнывала от любопытства – уж очень ей было бы интересно послушать, что можно донести до покойника по телефону и через два метра земли. Но ещё интереснее Фатьме было узнать о человеке, сделавшем джаду, поэтому она отправилась искать бездомного бродяжку, который присматривал за могилами за некоторое вознаграждение от родственников и друзей покойников. Это было нетрудно, потому что он давно уже заметил Фатьму и наблюдал за ней из-за двери собранного из шифера домика. Она почувствовала его взгляд, подошла к хибаре и громко поздоровалась. Тогда дверь открылась, и перед Фатьмой предстал субъект, заросший чёрной бородой по самый лоб.

– День добрый, – обратилась к нему Фатьма. – Братец, у меня к тебе такой вопрос: ты не видел ли здесь кого-нибудь, кто в могилах копался?

– Вай! Я тут ни при чём, тут Гасан сторож, целый день-ночь спит и жрёт, приходи кто хочешь, бери что хочешь. В тот день баран в могилу провалился, а я вытаскивать должен?!

– Сердце моё и печень, я тебе что-нибудь говорю? На Гасана сверху Аллах смотрит. А ты тут целый день и по ночам, может, видел кого, очень мне надо найти того человека.

– Ну была одна ханым. Уважение мне сделала, чтобы я ей свежую могилу показал. Хорошая такая ханым, я ее даже спрашивать не стал, зачем ей. У неё свои дела, а мне жить надо.

– Ясное дело. – Фатьма медленно полезла в сумку. Бомж следил за ней, затаив дыхание. Увидев двадцатиманатную бумажку, он начал как-то суетливо подёргиваться.

– Опиши мне её, окажи услугу.

– Такая… Глаза как у испуганного марала.

– Братец, да ты поэт! – недовольно поморщилась Фатьма. – А поточней?

– Маленькая такая, как птичка. Извини, ханым. Ростом тебе до плеча и такая тощая, что я мог бы её одной рукой над головой поднять. Волосы белые, а наполовину – чёрные.

– Крашеные, что ли?

– Откуда мне знать. Наверное. На губе родинка большая, как будто муха сидит.

– А, всё ясно. Спасибо, долгих тебе лет жизни! – Фатьма вручила осведомителю купюру.

– Тебе спасибо, сестра. У тебя большое сердце!

Фатьма вернулась на могилу, где надрывался телефон.

– Алло?

– Ты куда подевалась? Я тебе кричу-кричу.

– Я подумала, что правильно будет оставить вас наедине.

– Мы опять поругались.

– Ну-ну, – пробормотала Фатьма. – Всё образуется. Помиритесь.

Она почувствовала зависть. «Как же сильно они друг друга любят, если даже после смерти одного из них продолжают ругаться!» – подумала Фатьма.

Бездомный ей очень помог. Благодаря его исчерпывающему, хотя и немного экспрессивному описанию она узнала исполнительницу джаду. Фатьма приглядывала за всеми коллегами и конкурентами, а та пигалица, что приходила на кладбище за жиром трупного червя, была Бясьди – девятая девочка в семье. Жизнь у неё сложилась тяжёлая, поэтому она выросла (если можно так выразиться) жестокой и суровой. Глядя на её хрупкое телосложение, никто не поверил бы, что она ещё девочкой собственноручно резала ягнят и свежевала их. Ей ничего не стоило раскопать могилу и собрать опарышей, и именно к ней сейчас направлялась Фатьма.

Хранитель могил подождал, пока такси с Фатьмой скроется из виду, и отправился на могилу, которую она посетила, где поднял цветы, чтобы их перепродать. Но стебли гвоздик так обожгли его пальцы, что он выронил их и, ругаясь, поспешил прочь, опасаясь злых духов, которые, как он решил, сидели в цветах.

В коридоре так надышали, что там стало тепло, несмотря на ветер, с завыванием просачивающийся в оконные щели: урок уже закончился, и все перетекли сюда из зала, освободив его для танго. Бану с Вагифом теснились в уголке, ближе ко входу, и пытались отрабатывать особо плохо получавшиеся связки движений. Бану была в растрёпанных чувствах – сегодня она совсем не видела Веретена, оно где-то рыскало, а урок вёл интеллигентный кубинец Лопе. Спустившись в подвал, Бану сразу поняла, что её любимого сегодня нет – в воздухе стоял холодный сырой запах без намёка на упоительную сладость, которая появлялась, если где-то неподалёку пробегало Веретено.

– Эй! Мы танцуем на «пять»! – Бану попыталась удержать Вагифа в пределах музыки, где ему явно было тесно.

– Да? Я что-то не заметил.

– И ты меня не ведёшь, я сама танцую, без тебя.

«Что, возможно, и к лучшему», – добавила она про себя. Вагиф надулся, а Бану почуяла вдруг, что Веретено наконец явилось. По школе зазвучал его голос, то громко, то тихо, и Бану делала над собой усилие, чтобы не обернуться. И зря. Он подкрался к ним с Вагифом сзади и оглушительно заорал ей прямо в ухо, отчего у ослабленного несчастной любовью сердца Бану едва не случился инфаркт. Она подпрыгнула и чуть не выругалась. Веретено было ужасно довольно – наверное, налопалось мяса с друзьями в каком-нибудь ресторане.

– Ты поправляешься! – заявил он, глядя на Бану.

– Наоборот, я худею.

– Да? Что-то незаметно.

– Это просто потому, что вы меня ненавидите.

– Ц-ц-ц! Ты посмотри, она всегда такие слова говорит! Тебе не стыдно?

– Нет, мне совсем не стыдно.

– Ну ладно. – Слегка смущённое Веретено поскакало дальше по своим делам. Бану криво ухмыльнулась. Его непоследовательность сводила её с ума – то он опутывал её клейкой восточной лестью, то говорил гадости. Когда он возвращался обратно мимо Бану и Вагифа, девушка попыталась посмотреть на него с ненавистью, но он сказал:

– Не притворяйся, я видел в зеркале, ты улыбалась.

Вагиф всё это наблюдал, но вообще ничего не понял. Он пыхтел, пытаясь совершить сложное движение руками, которого сделать явно никогда бы не смог, потому что ему не позволяло природное телосложение. И всё же был полон решимости: пусть очень плохо, но он сделает это. Бану поглядывала на своего партнёра со смесью жалости и отвращения. «Ничего, – думала она, – Веретено увидит уродство и велит убрать. Соображает он, конечно, туго, но, когда речь идёт о танцах, его глаза открыты».

Наконец трудами, кровью, потом и нервами (в основном нервами Бану) танец был поставлен до конца. Почему-то у Бану конечности ходили ходуном, когда они показывали его Веретену, и она надеялась, что он не заметит этого позорного признака трусости.

– Нормально, только, Вагиф, тебе замечания, там надо это движения… – Бану отключилась, глядя на выпуклые вены, обвивавшие его толстые мускулистые руки, которыми он размахивал всё женственней и женственней.

– А ты, – Веретено обратилось к Бану, и та поёжилась, – улыбайся да, когда танцуешь! А то такой впечатление, что у тебя какие-то дети дома голодные сидят.

– Не беспокойтесь, я привыкла к сцене и буду улыбаться.

– Такие бывает, – настаивало Веретено, – надо улыбаться ещё до того.

– Тогда у меня появятся морщины.

– Ой-ой, старуха! Как она любит спорить. Улыбайся своему партнёру. Смотри, как он смотрит. Он тебя боится!

– Он не заслужил моей улыбки.

– Она всегда такие жестокие вещи говорит! – Веретено взяло Бану за руку и начало показывать Вагифу, как правильно вести. Взглянув на его квадратное личико, Бану вдруг начала безудержно улыбаться и не смогла прекратить, даже когда её щёки свела судорога.

На дикие крики сбежался весь отдел. Затаив дыхание, сотрудники слушали, как шеф ругается со своей подругой. У обоих были довольно визгливые голоса, так что понять, кто что кричит, можно было лишь по смыслу. Ещё ни разу такого не было, чтобы шеф вот так вот, при всех своих рабах, ругался бы с наложницей, но эта оказалась особенно скандальной.

– Танцовщица. Артистический темперамент! – иронично прокомментировал один из работников, мужчина, чья молодость пришлась на время расцвета популярности «Битлз». Сабина недобро покосилась на него из-за стёкол очков.

Тут дверь распахнулась, ударившись о стену и раскрошив краску, и из кабинета выскочила как ошпаренная Лала, вслед которой нёсся по воздуху мобильный телефон. Она отпихнула некстати вставшую на пути Сабину, захватила с чьего-то стола кусок шоколада и выбежала вон из офиса. Шеф в своём кабинете тем временем неумело матерился.

Сабина была авантюристкой, хотя и не подозревала об этом, поэтому она взяла папку с документами и направилась прямиком в кабинет. Шеф сидел за столом, схватившись за голову.

– Что такое? Что надо? – нелюбезно спросил он.

– Тут нужно кое-что подписать, – прошелестела Сабина.

– Ты что, не видишь, мне не до этого?

– У вас что-то случилось? – Сабина ненавязчиво положила бумаги перед ним. Шеф посмотрел на неё сначала злобно, потом с недоверием, которое затем сменилось удивлением.

– Ты вообще только что где была? – буркнул он.

– Здесь, где же ещё. Что-то случилось? Я могу чем-то помочь?

– Занимайся своими делами. Хотя да, можешь. Возьми баллон с краской и напиши на её машине, что она шлюха.

– Ну сама я этого сделать не смогу – у меня много текущих дел. Но я обязательно позвоню людям, которые это сделают для вас. Только уточните, на чьей машине писать.

Удивление шефа возросло.

– Ну и где ты найдёшь таких людей? – с невесёлой улыбкой поинтересовался он.

– У меня много знакомых, – туманно ответила Сабина. – На танцах самые разные люди.

– На танцах?

– Да, я хожу на танго. Для себя просто.

– А можно мне как-нибудь прийти и посмотреть, как ты танцуешь?

Сабина улыбнулась во весь рот, показав крупные крепкие жёлтые зубы.

– Конечно! Вам всё можно. – Забирая документы, она легко и как будто случайно, но очень заметно коснулась руки шефа, подумав при этом, что Учитель её многому научил. Вспомнив его, она тут же забыла шефа, который остался нянчить своё горе в одиночестве.

Вечером она задержалась – не специально, а заработавшись так, что потеряла счёт времени. Шеф, покинувший наконец свой кабинет, увидел Сабину на её посту, хотя уже стукнула половина восьмого.

– Ты что домой не идёшь?

– А? – Сабина дёрнулась. – Не знаю. Который час? О боже! Уже совсем стемнело.

– Где ты живёшь? Хочешь, подвезу?

Сабина уставилась на него немигающим взглядом. Она почувствовала, как на неё надвигается что-то неотвратимое, тёмное и страшное, но не смогла остановить слов, рвавшихся с языка:

– Да, если вам не трудно.

– Не обеднею. Всё равно вечер накрылся. Давай одевайся, и пошли.

Быстро натянув чёрную дутую куртку и серую вязаную шапку, которая придавала ей сходство с гномом, Сабина вышла в холл. Шеф ждал её у лифта. Она притормозила перед раздвинувшимися дверьми.

– У тебя что, клаустрофобия?

– Н-нет… Просто нехорошие воспоминания.

– Всё будет хорошо.

Сабина вздохнула и вошла в лифт.

– Видишь, ничего страшного не произошло, – сказал шеф, когда они вышли на втором этаже парковки. – Я к тебе не приставал.

– Этого я не боюсь, – с пылом ответила Сабина. «Блин, зачем я это говорю? Я же мечтала об Учителе! Действую на автопилоте. А, плевать! Ничего не будет».

– Не боишься? – Голос шефа сразу стал кокетливым и сальным.

– Не-а!

Он, чёрт подери, открыл перед ней дверцу машины! Теперь Сабина не была так уверена, что ничего не будет. Многие из её эротических рассказов начинались именно этим, а заканчивались ещё хуже. И всё же какая-то неконтролируемая сила словно толкала её под пятки – взлетай! Она упала на переднее сиденье, запрокинула голову и замерла.

По дороге они болтали о разных пустяках. Сабина неотрывно смотрела на круглое белое лицо шефа и думала о том, что оно больше не вызывает у неё трепета, бешенства и повышенного слюноотделения, хотя по-прежнему кажется вполне привлекательным. Впервые в жизни она решила снять очки – до сих пор Сабина расставалась с ними только на время сна и купания. Шеф посмотрел на неё с предвкушением. В салоне было жарко натоплено, Сабина сняла шапку и принялась поправлять взлохмаченные волосы.

На почти пустой трассе шеф вдруг решил разогнаться, и, когда Сабина недовольно вжалась в кресло, ожидая неприятности, что-то из пасти летящей навстречу ночи вдруг вдребезги разбилось о лобовое стекло и расплескало свои внутренности перед их испуганными глазами: это низко летевшая ворона не заметила вовремя опасности. В ужасе ругаясь и призывая Аллаха, шеф включил дворники, и покалеченный трупик смело на дорогу, где проезжающие машины окончательно превратили его в гербарий.

Их путь пролегал мимо Кровавого Озера, Ганлы Гёль, о котором ходили слухи, что это место проклято. В тех слухах была изрядная доля правды – озеро подбиралось краем к кладбищу, просачивалось в потайные щели, подмывало могилы и поглощало останки, а ещё кто только не использовал это место в качестве мусорной свалки!

В побагровевших от нечистот водах некогда курсировали огромные слепые сомы, которых ловили местные бомжи и полукриминальные элементы. Теперь даже полиция избегала появляться у озера: слишком много мусора, слишком много неприятностей. Здесь, на берегу, шеф остановил машину с молчаливого согласия Сабины и повернулся к ней. Она сглотнула и вся обратилась в пульсирующую испуганную массу, которая уже не в силах была заметить медленно поднявшиеся воды озера, из которых за ними наблюдали чьи-то белые глаза.

Чемпионат становился всё ближе, Бану всё реже посещала уроки, и её общение с Веретеном в неудачные дни ограничивалось подглядыванием за дверью. Иногда она являлась в школу задолго до своего партнёра, даже зная, что Веретено придёт не раньше шести часов, чтобы ощутить его незримое присутствие, – школа дышала им, стены подрагивали от звучавшего в них недавно голоса, подвал превратился в независимый живой организм, а Учитель был его сердцем.

Бану продолжала худеть. Она связывала это с интенсивной подготовкой: их танец был на порядок сложнее, чем у соперников, и ей приходилось много растягиваться и давать нагрузки на спину. Ещё несколько месяцев назад она послала бы в пекло любого, кто сказал бы, что ей придётся снова истязать себя физическим трудом по нескольку часов в день. Но теперь всё стало не важно. Всё, кроме Веретена. Бану было обидно, что он никогда не узнает: она выступает ради него, потому что он так хотел. Никогда не сможет он этого оценить, о нет, наоборот – однажды она перетянула спину, и обиженный позвоночник ответил на это болью, которую невозможно было скрыть. Увидев её, стоявшую, схватившись за спину, Веретено подскочило к ней и позлорадствовало:

– Спина болит? Мало тебе!

«Спасибо и на этом», – подумала Бану и ответила:

– За что вы меня так ненавидите?

Веретено искренне возмутилось:

– Почему ты это взяла? Ты уже не первый раз такое говоришь.

– Вас так радуют мои страдания.

– А ты страдаешь?

– Да, ужасно.

– Почему? Зачем такая красивая молодая девушка… э, женщина должна страдать?

– От неразделённой любви.

– Да-а-а?!! – Веретено оживилось, как провинциальная сплетница, у которой муж давно помер, а дети вступили в брак и уехали в другие города. – К кому? К Вагифу?

– Вы что, издеваетесь? А что сразу не к Руслану?

– Ну Руслан, он старый, – осторожно сказало Веретено.

– Не сильно старше вас, – мстительно ответила Бану.

– Ну спасибо. – Веретено так обиделось, что обуздало своё любопытство и гордо удалилось.

Спина прошла, и Бану с Вагифом решили потанцевать просто так, для удовольствия. В самый разгар танца Вагиф, который каким-то чудом умудрился запомнить всю школу в лицо, затормозил и присвистнул:

– Это там не Гюнай идёт?

– Какая Гюнай?

– Ну Гюнай Салаева.

Бану не знала никакой Гюнай, ни Салаевой, ни с другой фамилией, поэтому она пожала плечами и попыталась возобновить танец, но Вагиф стоял столбом.

– Что с ней случилось?

– А что с ней не так? – Бану вгляделась в женщину преклонного возраста, которая почему-то отчаянно молодилась и вырядилась как на панель.

– Она постарела.

– Все люди стареют.

– Ей было лет двадцать пять, не больше!

– Судя по всему, последний раз ты её видел тридцать пять лет назад. Кстати, как это возможно?

– Ей было двадцать пять в прошлом году!

– Быстро же она постарела.

– Вот я и говорю! Может, это не она? Вроде она. Даже я эту куртку её помню. Точно она. Вай, что с ней случилось? Гюнай, привет! – Вагиф замахал руками, как отшельник на необитаемом острове, увидевший на горизонте корабль. Гюнай помахала в ответ.

– Только не вздумай спрашивать, что с ней случилось, – спохватилась Бану.

– Почему?

– Потому что это нетактично.

– Разве? Привет, как дела? А что с тобой случилось? Ты как будто старше стала.

Гюнай покраснела, и это было заметно даже под слоем белой пудры, её глаза наполнились слезами, и она помотала опущенной головой.

– Я не знаю, – прошептала она.

Вагифу стало неловко, а Бану была вне себя от ярости. Но случай Гюнай её заинтересовал. Она давно заметила странную особенность женщин и девушек, ходивших на сальсу, – почти все они выглядели сильно старше своих лет, особенно те, кто наиболее тесно и тепло общался с Веретеном. Но так, чтобы постареть на добрую тридцатку в одночасье, – этого ещё не случалось. Гюнай ушла, а Бану, не теряя времени на распекание партнёра за бестактность, спросила:

– Ты давно её знаешь?

– Она сюда два года ходит. В том году вышла замуж, потом пропала на время, а недавно снова вернулась. Интересно, что с ней стало.

– И что, хорошо танцует?

– Так да. Не очень. Не так, как ты.

– У неё тут много друзей?

– Нет, не видел особо много. А что ты спрашиваешь?

– Просто любопытно. Надо же понять, за что её постигла кара небесная.

– Что-что? Кара небесная? Что это?

– Забудь.

Из мужской раздевалки выскочило Веретено, пышущее здоровьем и юностью, несмотря на упорно пробивающуюся седину и некоторое количество морщин.

«Хотелось бы знать, что это он делал в мужской раздевалке», – подумала Бану. Учитель подлетел к ней, взял под руку и повёл в уголок, шепча по пути на ухо:

– Ну, расскажи мне, кто заставляет тебя страдать?

– Не скажу. Зачем вам это знать?

– Ну если не Вагиф, то кто? Махмуд?

– Я похожа на извращенку?

Веретено захихикало.

– Может, тогда Джаваишир?

– Уже теплее.

– Где теплее?

– Я имею в виду, вы ближе к тому, чтобы угадать.

– А-а-а. Неужели Джафар?

Бану раздосадованно фыркнула.

– Ещё теплее.

– Что, наверное, Лопе?

– Пф.

– Так и не скажешь?

– Мучайтесь.

– Любишь ты всех мучить. – Веретено протянуло шаловливую ручку и погладило Бану по носу. «Хорошо, хоть не дёрнул, по своей привычке», – подумала Бану.

Вечером она вдруг вспомнила Гюнай и её внезапное старение и перепугалась не на шутку. Кажется, она начала улавливать некую закономерность. В страхе Бану вертелась перед зеркалом, надувала щёки, чтобы разгладить гипотетические носогубные складки, и даже ударила по возможному старению ядерным маминым кремом для тех, кому за сорок пять. Наконец она успокоилась, увидев, что пока ещё выглядит молодо, и легла спать пораньше.

А ночью ей приснилось Веретено, с завязанными глазами пытающееся поймать бегающих вокруг него Вагифа, Махмуда, Джаваншира, Джафара и Лопе, а Бану стояла рядом с большим зеркалом и мысленно умоляла: «Ну посмотри же в него!»

Портниха шила недорого. Не то чтобы Чинара страдала от недостатка средств – деньги у неё водились в немалых количествах, но она сделала себя сама, из ничего, поэтому у неё осталась бедняцкая привычка экономить на каждой мелочи. Контакты этой портнихи ей дал сам Учитель. Набрав полный рот булавок, женщина сидела на корточках перед Чинарой и подкалывала подол платья.

– Покороче. Сделайте ещё короче.

Портниха с сомнением посмотрела на Чинару.

– Я хочу сделать до середины колена. Так красиво будет.

– Ну конечно, – саркастически отозвалась Чинара. – Любой ваш каприз за мои деньги.

Портниха вздохнула. Она уже привыкла к таким клиенткам, у которых не было ни грамма вкуса, зато тонна гонору, и каждая из них почему-то воображала себя кутюрье, хотя самостоятельно даже пуговицу пришить не могла.

– Хорошо, сделаем повыше.

– До середины бедра!

Чинара покрутилась перед зеркалом, разглядывая себя со всех сторон.

– Что-то мне не нравится. Вырез маленький на груди.

– Если внизу сильно открыто, наверху должно быть закрыто, и наоборот.

– Мне нечего скрывать, у меня прекрасная грудь!

– Да, что есть – то есть!

В конце концов от платья осталась одна бирюзовая драпировка на животе, и та сидела ненадёжно.

– Разошьёте камнями, чтобы всё сверкало. Только не стеклянными, стеклянными дорого. Пластмассовые тоже хорошо сверкают.

Чинара лютовала так, потому что рассчитывала на безграничное внимание Учителя, который будет в судействе на чемпионате. Может, хоть тогда он увидит в ней женщину! А пока она репетировала с Хафизом бачату и бросала на него томные взгляды из-под наклеенных ресниц. Тот был настолько безразличен, что Чинара засомневалась – а традиционной ли он ориентации? Ей и на секунду не приходило в голову, что это, может быть, она утратила квалификацию.

Но вот неугомонный Учитель устроил коллективный поход в театр Аздрамы. Находившийся в ближнем кругу Хафиз был приглашён, Чинара тоже подсуетилась и пошла. Она уселась рядом со своим партнёром и небрежно положила руку на подлокотник, где он мог бы её видеть. Руки у неё были ухоженные, молодые, и она ими по праву гордилась. Спектакль, чей сюжет как будто содрали из дешёвой мыльной оперы, шёл своим чередом, Учитель рыдал, а Чинара скучала. Она решила испробовать старое проверенное средство и как будто по рассеянности взяла руку Хафиза в свою. Тот отреагировал как положено: начал трепетать и даже засопел. Так они и сидели, пока спектакль не закончился смертью главной героини, которая, прежде чем умереть, долго распиналась перед зрителями. Зал зааплодировал, Учитель, утирая слёзы, вскочил на ноги и заорал «Браво!» своим мощным голосом так, что хрусталь на люстрах зазвенел, а Чинара и Хафиз, всё так же держась за руки, начали пробираться к выходу. «Его Величеству понравилось», – шепнул Хафиз на ухо Чинаре. В вестибюле им пришлось подождать остальную компанию, потому что вечер только начинался: культурную обязанность они выполнили, и настало время кутежа и обильных возлияний. Учитель уже утешился и бодро возглавлял свою свиту, и направлялись они в ресторан Tri medvedya.

Хафиз всю дорогу был какой-то вялый и печальный, и Чинара гадала, что не так. Она заигрывала с ним, делала тонкие намёки, которые потом начали становиться всё толще и толще. В ресторане она ничего не пила, кроме минеральной воды, зато Хафиз накачался пивом так, что ремень брюк стал ему тесен.

– Сколько тебе лет? – спросила Чинара, потому что на Facebook он этого не указал: следом за Учителем все мужчины на танцах скрывали свой возраст.

– Двадцать восемь.

«Почти ровесник моему Орхану», – подумала Чинара.

В конце пирушки, около полуночи, она предложила пьяному в лоскуты Хафизу подвезти его до дома. Тому было уже всё равно.

Чинара была в некоторой растерянности. Ей не хотелось совершать всё вот таким вот образом: может, наутро он вообще ничего не будет помнить, произнесёт какую-нибудь засаленную фразу типа «сделаем вид, что ничего не было», и потом им будет стыдно смотреть друг другу в глаза. Кроме того, она не могла понять, отчего он напился с таким отчаянием. Тем временем Хафиз заснул, разрешив её сомнения: адрес его она не успела спросить, значит, повезёт его к себе, а потом скажет, что не хотела будить.

Она рулила левой рукой, а правой набивала текст (наращённые ногти, похожие на лопаточки для сыпучих продуктов, очень мешали, потому что телефон у Чинары был с touch screen), она писала сообщение сыну, чтобы узнать, дома он или нет, и если да, то велеть ему убраться куда-нибудь. Как назло, Орхан оказался дома и артачился, отказываясь уходить. Чинара так долго уламывала его, используя посулы, угрозы, жалобы и мольбы, что в конце концов он позвонил ей и долго кричал, обозвал мать гетерой и нимфоманкой (Чинара не поняла, что он имел в виду, но общий смысл уловила и обиделась) и закончил обещанием никогда больше не вернуться домой. Всерьёз эту угрозу Чинара не восприняла, поэтому осталась довольна исходом переговоров.

Хафиз проснулся, выглянул в окно, увидел незнакомый район и выпал в осадок.

– Где мы?

– Я здесь живу.

– А-а-а… – Он выглядел обескураженным.

– Глупенький такой, – просюсюкала Чинара, ущипнув его за щёку. – Ты же вырубился и не сказал мне, где живёшь. Останься у меня, ничего страшного.

– Э-э-э…

– Ну мы же не чужие да люди.

Смущаясь, Хафиз позволил привести себя в квартиру. Там выпитое пиво вдруг подействовало, и он побежал в туалет. Чинара тем временем приготовила две чашки растворимого кофе.

Хафиз автоматически взял свою и отхлебнул. Чинара сделала глоток и одновременно посмотрела на него поверх чашки, взмахнув ресницами. Это был её второй излюбленный приём соблазнения. Хафиз подавился. Чинара вскочила и принялась бить его по спине, кашель его прекратился, а её удары плавно перетекли в ласку. Каким-то не рассчитанным материнским жестом она погладила Хафиза по голове, и внезапно тот разрыдался. Тут Чинара растерялась, а такое с ней бывало крайне редко.

– Что, что такое?

– Я т-т-так больше не могу, – завывал Хафиз. – Я хочу умереть.

– Почему, что случилось? Расскажи мне.