Текст книги "Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу"

– Это было грубо, но мне понравилось, – сказала Лейла. Бану беспокойно повела плечами: ей показалось, что Веретено услышало её замечание. Но даже если это было и так, он не подал виду, и урок прошёл без особых происшествий.

– У нас остались пятнадцать минут. Руэда!

Ученики быстро расходятся парами по краям зала, становятся в вытянутый эллипс, заменяющий им круг. Веретено подхватывает одну из своих любимиц, и та стоит, в притворном смущении переминаясь с ноги на ногу и улыбаясь.

– Вспоминаем всё, что проходили! – трубит Веретено. Ладонь партнёра Бану – холодная и мокрая. Учитель подаёт знак – Лопе включает музыку. Цепочка людей начинает шевелиться, словно амёба, ожидая команды Учителя. Он поднимает руку, выкрикивает команду, никто не слышит. Но он показывает, что делать, и круг распадается на два. Круги движутся друг против друга. Партнёры меняются. Руки нового партнёра Бану – сухие и мозолистые. Она так вертит бёдрами, что вот-вот получит вывих. И всё равно ей кажется мало. Веретено машет рукой. Девушек крутят, и по залу гуляют маленькие вихри. Партнёры меняются. Два круга – мужской и женский – тасуются между собой, словно колода карт. Веретено меняет партнёров слишком медленно. Гремит музыка. Девушки трясут волосами. В зеркалах танцует тысяча человек. Голоса поют о любви. Бану не знает испанского, но уверена, что о любви. Руки её нового партнёра – жирные и пахнут дешёвым мылом. Веретено командует, танцующие круги подчиняются. От пола к потолку поднимается что-то хрупкое, но с каждым движением оно крепнет и обретает плоть. Веретено отдаёт приказ, и партнёры меняются. Трижды хлопают в ладоши. Руки нового партнёра Бану – тёплые, мягкие и нежные. Это – руки Веретена. Он не смотрит на неё. Не смотрит ни на кого вообще. Он смотрит в центр зала, где в круге пляшущих человечков поднимается от пола к потолку нечто. И Бану думает, что, когда оно обретёт силу, люди будут уже не нужны.

Веретено меняет партнёров слишком быстро.

Воздух в зале сгустился, и в нём слоями колышутся запахи разных людей – пота, дешёвых дезодорантов, жвачек и духов. У Бану кружится голова, ей становится плохо, среди этой какофонии звуков, движений и запахов, подобно бриллианту в куче отбросов, сияет Веретено, его мягкая танцующая фигура, его тёмный сладкий аромат.

Когда всё наконец закончилось, Бану первая выбежала вон из зала, пока коридор ещё не утратил своей тишины и прохлады, не заполнился массой, которая никак не могла остановить своей судорожной пляски.

– Это позор, просто позор! – Лейла бежала вслед за ней. – Никак не разберусь с этой руэдой! Всё время путаюсь в ногах. Одна нога у меня, в общем, явно лишняя.

– Да всем плевать, – заметила Бану. – Никто на тебя не смотрит.

– Ну спасибо.

– Никто ни на кого тут не смотрит. Все смотрят только на Учителя.

– А как же у него тут поженились эти его легендарные тринадцать пар?

– Наверное, они увидели отражения друг друга в его глазах. – Произнеся это, Бану подумала, что на самом деле его глаза чаще ничего не отражают, они только забирают и ничего не отдают. Как абсолютно чёрное тело.

Кто-то шепнул её имя в самое ухо и добавил:

– Не оборачивайся.

Бану поняла, что это Кафар, играющий в какую-то свою непонятную игру, которой она потакает.

– Подожди меня в маленьком зале.

– Ладно, – отозвалась Бану.

– Что ладно? – спросила Лейла.

– Да я не тебе.

– А кому? – удивилась Лейла. Бану отправила подругу в раздевалку, а сама проскользнула в пустующий зал. Чувствуя себя донельзя глупо, словно она раньше, чем нужно, явилась на свидание, Бану решила скрыть своё замешательство за отработкой некоторых движений сальсы. Покачиваясь от слабости и теряя ощущение пространства, она кружилась до тех пор, пока не услышала деликатное покашливание у себя за спиной.

Кафар стоял, привалившись к стене, возле маленького окошка и смотрел на Бану, которая размахивала худющими руками, похожими на плети, перед зеркалом и кружилась, любуясь на то, как поднимается её юбка и развевается то, что осталось от её волос. Бану остановилась и поманила Кафара к себе рукой.

– Я и не заметила, как ты вошёл. Ну-ка встань рядом со мной. Тебе не кажется, что мы похожи? Как будто брат с сестрой.

Кафар пристально рассматривал их отражение. Они и правда казались неуловимо одинаковыми: тонкие тёмные брови, белые лица, бледные губы. Бану стала совсем худенькой, словно прозрачной. Отойдя в тень, Кафар непонятно зачем спросил:

– Ты боишься смерти?

– Нет, – спокойно ответила Бану. – Почему ты спрашиваешь?

– Ты умираешь, Бану.

– Мы все умираем.

– Но ты умираешь прямо сейчас. Тебе мало осталось.

– А ты откуда знаешь? Разве ты мойра?

– Что-что? – насторожился Кафар.

– Забудь. Что за странные предсказания? Почему я должна умереть скоро? Я всегда помню о смерти. И мне не очень-то хочется жить. Сам знаешь почему. Иногда я иду на красный свет и, знаешь, втайне надеюсь, что какая-нибудь машина собьёт меня. Или становлюсь над обрывом в Нагорном парке. И ветер толкает меня в спину. И мне не страшно – мне любопытно. Смерть следует по пятам за людьми, а я преследую смерть.

– Ты думаешь, что смерть избавит тебя от Него? – Кафар странно подвернул кисти рук и начал раскачиваться из стороны в сторону.

– А что, нет?

– Меня не избавила. – Он поднял на Бану свои грустные и прекрасные глаза.

– Что ты имеешь в виду?

– Тебя не удивляло, почему меня никто не видит, никто не знает, никто не помнит?

– Удивляло. – Нехорошие предчувствия начали покалывать Бану. – Я спросила о тебе Руслана, а он сказал, что парень по имени Кафар, похожий на тебя, ходил в школу десять лет назад, а потом перестал и больше не появлялся.

– Это и был я. – Стены и потолок вдруг начали странно кривиться и плыть в глазах Бану, словно она наелась мускатного ореха. – Но я не бросил танцы. Я не мог их бросить! Ты видела здесь хоть одного человека, который смог бросить сальсу?

– Но, – Бану попыталась воззвать к остаткам логики, – если они бросили, то, ясное дело, я не могла их тут увидеть.

– Тимур, у которого нет ног, продолжает ходить, – начал перечислять Кафар, не обратив на её слова внимания. – Мехти женился и всё равно целыми днями торчит здесь. Деля родила ребёнка и не смотрит за ним, ещё Нана, Алия, Джахангир…

– Кто все эти люди?

– Те, кому надо было уйти, но они все остались. А знаешь почему? Он не отпускает их.

– Он? – слабым голосом переспросила Бану, прекрасно понимая, о ком идет речь. Она посмотрела на свои руки, чтобы проверить, не спит ли она, не страшное ли сновидение окружает её, но пальцев оставалось десять, они не становились прозрачными, не укорачивались, не исчезали и не множились, а значит, реальность вокруг была самая реальная, даже эти странно плывущие стены и этот гул, нараставший у Бану в голове.

– Да, Он никогда не отдаёт то, что ему хочется иметь. Он никому не позволит предать себя, а уход от него, пусть даже не в другую школу, а так, в никуда, Он всё равно считает предательством.

– А что случилось с тобой?

– Я умер. – В мозгу у Бану словно набух и лопнул кровавый пузырь, в глазах потемнело, и она невольно ухватилась за Кафара, чтобы не упасть. Он поддержал её.

– Но ты же не…

– Я призрак.

– Но ты плотный!

– Да, немного. – Кафар задумался. – Знаешь, мне кажется, что я со временем становлюсь всё менее плотным. Ты и сейчас можешь засунуть в меня руку… Если захочешь.

Бану захихикала.

– В кого угодно можно засунуть руку, если очень захотеть.

Кафар посмотрел на неё с укоризной, а потом взял её за руку и приложил ладонь Бану к своей груди.

– Чувствуешь?

– Сердце не бьётся.

– Потому что его там нет. Проверь сама.

Бану слегка надавила, и внезапно её пальцы погрузились в то место, где у Кафара должна была располагаться грудная клетка, на несколько миллиметров, встречая некоторое сопротивление, словно она пыталась окунуть руку в мешок с сахарным песком. Она испуганно отскочила от Кафара.

– Чёрт, а мне так нравилось танцевать с тобой бачату. Это была самая бачатная из всех бачат, которые бывают на свете. – Кафар печально и вместе с тем самодовольно улыбнулся. – А почему я тебя вижу, а другие нет?

– Я не знаю.

– Так после смерти знание не приходит?

– Кто тебе сказал такую глупость? Ты думаешь, тот, кто может подглядывать исподтишка, всё знает?

– Нет. Как ты умер?

– А вот это самое интересное. Сядь и послушай.

Кафар пришёл на танцы одиннадцать лет назад. В то безоблачное время он учился в институте, а по вечерам бежал на сальсу, где царила атмосфера всеобщего братства. Ему очень нравилось там, он подружился со многими людьми, и особенно с Учителем, который вызывал у Кафара уважение, восхищение и желание походить на него, и они общались довольно-таки часто, так что Кафар, у которого дома говорили по-русски, даже начал допускать смешные ошибки в своей речи. Но его это не беспокоило, он списывал свои оговорки на рассеянность. Целый год продолжался круговорот плясок, вечеринок, поездок на море, в горы, походов по ресторанам и пивным, и Кафар уже чувствовал себя в школе лучше, чем в родном доме, и приходил на занятия всё раньше и раньше.

И вот однажды он пришёл настолько рано, что застал Учителя, который, как впоследствии выяснилось, всегда заезжал днём в школу на пару часов по своим тайным делам. Кафар выходил из туалета и едва успел увидеть Учителя, кравшегося в мужскую раздевалку, а тот его не заметил. Побуждаемый желанием поскорее поздороваться, Кафар тоже вошёл в раздевалку, но Учителя там не оказалось, а жёлтая занавеска была отодвинута и развевалась от сквозняка. Дверь за занавеской, всегда до того запертая на замок, была приоткрыта. Тут-то и взыграло, на беду Кафара, его любопытство, и он юркнул за дверь, чтобы посмотреть, что там есть и зачем туда понесло Учителя.

Он очутился в подобии тамбура и первым делом увидел окошко, то самое в маленьком зале, которое так интересовало Бану. Подняв глаза, Кафар рассмотрел большое железное колесо, а то, что он принял за обычную стену, на самом деле было платформой для гигантского загадочного механизма. Он двинулся дальше, и перед ним открылись просторные комнаты с высокими потолками, с которых краска сыпалась, как листья с деревьев осенью. Зажжённые лампочки, покрытые пылью, позволяли видеть, но ничего не освещали. Кафар шёл осторожно, инстинктивно стараясь не выдать своего присутствия. Пол был застелен досками и картоном, и эта тропинка показывала путь, который проделывал Учитель, в остальных местах этот настил отсутствовал, и там пол покрывало крошево осыпавшегося кафеля, штукатурки, битых стёкол. Когда Кафар приблизился к самому большому залу, освещённому лучше других благодаря открытому выходу во внутренний двор, ему показалось, что за ним мягко ступает кто-то невидимый, не имеющий никакой температуры тела. Он в страхе оглянулся, но за его спиной никого не было. Кафара тянуло, как магнитом, в этот зал, и, ступив в него, он сразу увидел Учителя, стоявшего перед стеной. Доска со стуком подпрыгнула под ногой Кафара, и Учитель обернулся. Кафар застыл, в прострации глядя не на Учителя даже, а на стену и на то, что её покрывало.

– Кафар, привет! Ты зачем за мной следишь? – возмущённо спросил Учитель, и его голос, рикошетом отскочив от влажных стен и каменных сводов, врезался в барабанные перепонки Кафара и запустил там какой-то губительный древний защитный процесс, заставивший его сорваться с места, когда Учитель начал идти к нему. Дорога была в его полном распоряжении, но страх лишил Кафара остатков разума, поэтому он побежал не в ту сторону. Учитель, пыхтя сзади, крикнул:

– Не иди туда! Я не буду ругаться!

Это обещание окончательно свело Кафара с ума, и он не смотрел под ноги. А посему с разбегу провалился в квадратный люк, крышка которого была утрачена много лет назад. На дне люка он ударился головой о какие-то трубы и умер.

Учитель подскочил к люку буквально через секунду. Увидев неподвижно лежавшего Кафара, он сразу всё понял и огорчённо воскликнул:

– Аллах, Аллах! – А затем, немного поразмыслив, добавил тихонько: – Как удачно получилось.

Он быстренько разыскал крышку, закрыл люк и навалил сверху пару досок и лист картона. За всем этим Кафар наблюдал, стоя рядом. Затем Учитель, склонившись над импровизированным надгробием, прошептал:

– Я надеюсь, тебя никто не будет искать.

Так оно и вышло: о существовании Кафара с того момента все словно забыли, даже его родители не поинтересовались, куда пропал их сын. И Кафар остался в школе, скитаясь по ней, одинокий, и в моменты отчаяния жалел, что ему не были выданы звенящие цепи для пущего эффекта. Никто не видел его и не слышал, даже Учитель, хотя, когда Кафар проходил рядом, он вздрагивал и становился печальным и беспокойным – минут на пять.

– И, знаешь, я совсем на него не злюсь, – с тоской заключил Кафар. – Всё равно я его люблю и уважаю. Хотя теперь и знаю почему.

– Почему? – севшим голосом спросила Бану. – Что было на той стене?

Кафар игриво пригрозил ей пальцем:

– Ты мне всё равно не поверишь!

– После того как я узнала, что ты привидение, ты ещё думаешь, что я в состоянии во что-то не поверить? Так что там было?

– Пойди и посмотри сама.

– Я разгадала твой хитрый план, – кокетливо сообщила Кафару Бану. – Ты хочешь, чтобы и я убилась, тогда мы с тобой могли бы день и ночь танцевать бачату.

– Я хотел бы танцевать с тобой день и ночь, но я не хочу, чтобы ты умерла, именно поэтому я рассказал тебе правду, – с горечью ответил Кафар.

– Тогда скажи, что там было.

– Не могу. Это не моя тайна. Но если хочешь узнать и если у тебя хватит смелости – могу достать для тебя ключ от той двери.

Бану сразу же согласилась; в таких ситуациях храбрость обычно не подводила её.

– Прямо сейчас? – Она возбуждённо заплясала на месте.

– Да нет, ты что. Сейчас куча народу придёт, как потом в мужской раздевалке появишься?

– Женщина в мужской раздевалке производит совсем иной эффект, чем мужчина – в женской. Но ты прав. Так когда?

– В пятницу приходи пораньше. Я заранее открою дверь, чтобы ты не возилась с ключом.

Бану была уверена, что не сможет заснуть этой ночью после того, что узнала. Она долго думала о том, каково Кафару жить в виде призрака, которого никто не видит и не слышит. Ему должно быть очень одиноко, хотя саму Бану одиночество и смерть не пугали. Единственное, чего она боялась, – так это после смерти обнаружить себя снова в утробе какой-нибудь женщины и осознать, что всё начнётся по новому кругу. Может, младенцы, которые умерли, не родившись, – это те, кто сумел уговорить Вселенную избавить их от продления наказания в виде бесконечно повторяющейся жизни. Вот бы кто-нибудь смог утешить её, сказать ей, что реинкарнации не существует, подумала Бану, погружаясь в сон. Удивительно, но ей удалось отследить момент засыпания, и поэтому, идя по совершенно незнакомой улице, она точно знала, что всё вокруг – лишь плод её воображения. Периодически посматривая на свои руки, чтобы не терять контроль, Бану шла вперёд. Руки были полупрозрачными и серыми, пальцы то отрастали, то укорачивались и напоминали таинственных морских червей, растущих из песка. Улица вокруг тоже неуловимо менялась. Она состояла сплошь из маленьких домиков, примыкавших друг к другу вплотную, земля была вымощена булыжником. На первых этажах теснились магазинчики, и буквы на их вывесках всё время менялись, а иногда и вовсе превращались в непонятные иероглифы. Бану заприметила в конце улицы заброшенный дом, облицованный красным поливным кирпичом: точь-в-точь такой стоял на одной из маленьких улиц в Баку. Ноги сами понесли Бану в этот дом, потому что к заброшенным зданиям она всегда была неравнодушна.

Подъезд был расписан пасторальными сценами, но краски от времени потемнели и растрескались. Роскошные кованые перила, местами продавленные, извивались, как клубок змей, а ступеньки оказались щербатыми, словно по ним скатилось чугунное ядро. В здании было темнее, чем должно было быть в это время суток. Бану стало страшно, но нездоровое любопытство гнало её дальше. Поднявшись на второй этаж, она пошла по длинному коридору. Старые доски так и прыгали у неё под ногами, но шума не издавали. Несколько раз Бану напомнила себе, что это всего лишь сон. Из-за приоткрытой двери в конце коридора падала косая полоса света, тусклого и умирающего в пыли. По своей недавно приобретённой привычке Бану остановилась у двери, чтобы подслушать. Она услышала мужской голос, несомненно, принадлежавший Веретену:

– Хочется быть птичкой и прилететь к тебе.

– Моё окно всегда для вас открыто, – отозвался женский голос, на редкость противный, как показалось Бану.

– Это сон. Это несчастный жалкий сон, я сама всё придумала, – прошептала Бану, чувствуя, как изнутри какие-то сухие щупальца впиваются ей в горло. Она едва подавила рыдания. Вслушиваясь в воркование, доносящееся из-за двери, Бану нащупала на стоявшем рядом разваливающемся комоде железный лом, покрепче сжала его в руке и взялась за дверную ручку.

– И ради меня ты оставишь домашний очаг? Уйдёшь куда глаза глядят?

– Очага у меня нет. Скорее пепелище.

«Никто, кроме меня самой, не может так разговаривать, – подумала Бану. – Там нет никого, кроме меня».

С воинственным криком и ломом на изготовку она впрыгнула в комнату и не увидела в ней ни единой живой души.

– Так этот противный голос исходил от меня, – с раздражением сказала Бану вслух. – Где ты, Веретено?!

Комната была уставлена пыльной мебелью, некогда роскошной, резной деревянной мебелью, которую насквозь проели жуки. Оставаться здесь одной Бану не захотелось. На несколько секунд она забыла имя Веретена, потом взяла себя в руки, вспомнила и позвала так громко, что ей показалось, будто она закричала не только во сне, но и наяву. Он появился позади Бану. Его лицо непрерывно менялось, и с такой скоростью, что у неё зарябило в глазах.

– Да-да, – ехидно сказала она, наблюдая за тем, как его личины следуют одна за другой, – очень жизненно. В этом вы весь.

Она схватила его за шиворот и изо всех сил встряхнула. И тут вдруг Веретено стало самим собой. Сколько ни вглядывалась Бану в его лицо, оно оставалось таким же, как наяву. От его тела даже исходило тепло, а подавшись вперёд, Бану уловила его запах.

И тогда он впился в неё каким-то диким, людоедским поцелуем. Бану мгновенно утратила осознание: в этот миг ей не хотелось знать, что всё происходящее – лишь сон. Веретено обнимало её так сильно, что ноги Бану отрывались от пола. В суматохе они ударялись о мебель, Веретено протащило Бану по клавишам пыльного расстроенного пианино, огласившего пустой дом своим рёвом. Он куда-то повлёк её, и Бану было всё равно куда.

Она почувствовала спиной пустоту. Её тело висело над шахтой лифта. «Зачем здесь лифт?!» – запаниковала Бану и взглянула на Веретено. Оно снова менялось, превращаясь в отвратительную тварь с влажными фиолетовыми губами, похожими на плотоядный тропический цветок. Мерзко улыбнувшись, он швырнул её вниз, в темноту.

На несколько секунд падения у Бану захватило дух, и она решила, что сейчас проснётся, но сон почему-то не отпустил её. Она приземлилась во что-то мягкое, похожее на большие резиновые трубки. При более пристальном рассмотрении трубки оказались телами людей. Они были мертвы, но шевелились, смотрели на Бану белыми глазами и издавали стоны. Бану не испугалась. Их лица показались ей знакомыми: кажется, всех их Бану видела на уроках сальсы. Она попыталась ползти вверх по стене, но шахта была покрыта изнутри скользкой слизью, и чем больше усилий прикладывала Бану, тем быстрее она срывалась вниз. Наверху, в квадратике света, показалась тёмная голова. Человек чиркнул спичкой, и на мгновение пламя осветило чёрные провалы глаз под надломленными бровями. Веретено позволило спичке упасть в шахту, и, несмотря на долгий полёт, она не погасла, но разгорелась ещё сильнее. Трупы вспыхнули, и Бану почувствовала, как огонь срывает с неё плоть, и в считаные секунды от неё остались лишь обугленные кости. Она начала задыхаться и проснулась.

Сон не оставил по себе никаких неприятных ощущений: настолько Бану упорствовала в своей любви, что ей запомнилась лишь первая его часть, а шахту лифта она запихала далеко в подсознание, где затем эта информация удалилась за ненадобностью.

Новому дню исполнилось лишь четыре часа. Заснуть Бану уже не могла, и, когда ей надоело ворочаться с боку на бок, она включила ноутбук и отправилась в рейд по странице школы. Раньше ей никак не хватало терпения посмотреть все фотографии, но сейчас она не могла думать ни о чём другом. Кропотливо продиралась она через летописи истории школы и вот уже добралась до фотографий с пляжной вечеринки.

Они были странными. Сначала Бану не могла понять, что с ними не так, но в них было нечто жутковатое, как в обращённом видеоряде. Обычные люди, немного голые, правда, танцуют толпой на пляже. Все в одинаковых позах. Видимо, они повторяют движения за кем-то, кто стоит на помосте. У всех одинаковые восторженные улыбки на лицах. Их руки воздеты, как будто они в экстазе молятся. «Они молятся Веретену. Да они же секта!» – с ужасом поняла Бану и щёлкнула по следующей фотографии. На ней все стояли на коленях, всё так же протягивая к Учителю руки и не сводя с него глаз, полных восторженного обожания. «Чума на оба ваши дома, – сказала себе Бану, всегда цитировавшая Шекспира на нервной почве, – надеюсь, я так со стороны не выгляжу». Бану внезапно стало очень холодно, и она натянула ночную рубашку на колени.

Весь день от страха у неё болел живот, и впервые за всё время она пожелала, чтобы Веретена в школе не было. Но он, как всегда, сделал всё наоборот. Он не только пришёл раньше, чем обычно, но ещё и преследовал Бану по пятам.

– Иди сюда, – вопило Веретено и тянуло к Бану свои бронзовые руки. Бану делала вид, что убегает. Он поймал её и ухватил за талию, измеряя её пальцами. Талия оказалась такой тонкой, что у Веретена даже не нашлось слов, чтобы прокомментировать это: он просто скорчил потрясённую рожу. Бану вспомнила фрагмент своего сна, покраснела и убежала в раздевалку.

Там её поджидал Кафар, более бледный, чем обычно, и, может, это было всего лишь воображение Бану, но ей показалось, что он слегка просвечивает.

– Готова?

– Он в коридоре.

– Так. Я его отвлеку, а ты быстро беги в мужскую раздевалку. – Кафар выскользнул в коридор. Скоро со стороны кабинета послышался грохот, как будто там кидались мебелью. Бану высунула голову из-за двери и увидела, что Веретено побежало на шум. Тогда она, не замеченная никем, прошмыгнула в мужскую раздевалку.

Здесь было немного неуютно и пахло мужицким потом от одежды, разбросанной по стульям. Бану быстро пересекла комнату и остановилась у противоположной стены, в мощной толще которой зиял проём.

Зазывно вздувалась замызганная жёлтая занавеска, при особенно сильных порывах сквозняка мягко касаясь лица Бану. За занавеской скрипела приоткрытая железная дверь, из-за которой тянуло сыростью. Внезапно за спиной Бану возник Кафар, напугав её до полусмерти.

– Ну, что, пойдём, – нетерпеливо позвал он и исчез в темноте. Бану решительно шагнула вслед за ним. Стоило ей оказаться за дверью, как вокруг воцарилась тишина, словно школа танцев с её весёлым возбуждением и гомоном голосов, пытающихся перекричать друг друга, осталась на несколько километров позади. Постояв с минуту, Бану привыкла к полумраку и ступила на зыбкий пол, где кто-то постелил доски. Они шатались под её каблуками, что-то хрустело при каждом её шаге, а она вдруг уловила в холодном заплесневелом воздухе ноту дурманящего аромата и поняла – Веретено прошло здесь недавно.

Прямо перед дверью темнела чёрная махина какого-то механизма с огромным колесом, словно Бану очутилась внутри гигантских часов. На вершину платформы, поддерживающей колесо, можно было бы вскарабкаться по железной лестнице с искорёженными ступенями. «Кафар не солгал», – подумала Бану отрешённо и пошла дальше. Помещение разветвлялось. Бану ушла направо – стены, покрытые обсыпавшимся кафелем, стекло хрустит под ногами. Здесь явно когда-то располагался туалет. Пройдя несколько маленьких комнат и коридор, она дошла до последней, где в стене был заложенный кирпичом арочный проём, из-за которого доносились голоса – проём вёл прямиком в зал. Бану стояла там, затаив дыхание и слушая жизнь школы, её музыку и её смех. Бану слегка трясло от мысли, что она находится в запретной зоне, в тайном логове, о котором никто не знает.

Слева были две просторные комнаты, большая из них перекрыта крестовыми сводами и имела один неф, отделённый рядом колонн. Пол под высокими полукруглыми арками затопило водой, в которую с унылой ритмичностью падали капли. На потолке в меньшей комнате сохранились облезлые остатки гипсовой лепнины, из розетки свешивался остов люстры, в котором надрывалась, мигая, одинокая тусклая лампочка. Бану исследовала эту комнату: здесь в двух стенах чернели провалы, похожие на кладовки, но их истинную глубину Бану не смогла оценить, потому что зайти внутрь она не посмела. У стены в сводчатом зале каменная лестница вела к двустворчатой решётке. Бану осторожно поднялась по неровным ступенькам и выяснила, что решётка не заперта. Вынув кусок арматуры, вставленный в проушины, она вышла во двор, заросший сорняками и молодыми, но уже высокими и крепкими «вонючками». Затем, испугавшись вдруг, что её увидят жильцы соседних домов, она вернулась в подвал и снова закрепила решётку, а потом повернулась, и взгляд её наткнулся на противоположную стену, которая была освещена падавшим из дверного проёма светом. И тут Бану словно приросла к ступеньке.

Вся стена была густо увешана чем-то, что в первую секунду напомнило Бану уже хорошо сформировавшихся абортированных младенцев. Или корни женьшеня с отскоблённой шкуркой. Бану боялась пошевелиться, боялась сделать шаг в ту сторону, а Кафар, как назло, исчез. «Ну же, смелее, – сказала она себе, – я ведь и так уже знаю, кто он такой».

И она пошла. Шаг за шагом стена приближалась, и всё чётче Бану видела пучки волос, маленькие глазки, безвольно повисшие ручки. Сколько же их было? Несколько сотен. Все разные, и у всех удивленные, испуганные лица, на некоторых пришпилены фотографии, взятые прямиком из социальных сетей, кое-кто уже покрылся плесенью. Маленькие восковые куколки, вылепленные его руками, такими горячими, что в них плавится не только воск, но и человеческие тела. Бану медленно брела вдоль скорбных рядов, и ей казалось, что она даже узнаёт лица. Вот эта куколка, из которой выдернули все волосы, – Джафар, который облысел в юном возрасте без видимых причин, зато ни один волосок не упал с тех пор с головы Учителя. Это несчастное существо с паклей на голове – Эсмеральда, добрая старая дева, иглами пронзено её лоно, и не может она хотеть ни одного мужчину, кроме Веретена. Все эти люди, что увивались вокруг него, как спутники вокруг Юпитера, увлечённые силой его непреодолимого притяжения. Одинокие, неудавшиеся, никому не нужные, они с горящими глазами и застывшими лицами снова и снова приходили на уроки танцев, и Учитель согревал их теплом своего тела, зализывал их гноящиеся раны своим медоточивым языком, ласковым своим участием он создавал для них иллюзию их важности. Он словно говорил им: «Смотрите, вы можете быть прекрасными, даже если вы некрасивы, совсем как я!» И они верили ему. Мужчины перенимали его манеры, повторяли его плоские шутки. Но в их исполнении все эти щипки за щёчки, тычки под рёбра выглядели грубыми деревенскими заигрываниями, а в их устах его шутки начинали в полную силу искриться своей невообразимой тупостью. Он, ничего не скрывая, продолжал оставаться недосягаемым идеалом, к которому стремились мужчины и к которому страстно льнули женщины. Все подчинены, все околдованы, у всех марево перед глазами. Страшная догадка заколола у Бану в голове, и ноги сами понесли её быстрее – где я, где я, где я? Она металась от фигурки к фигурке, вглядываясь в потёкшие личики, пытаясь найти себя, узнать, и боялась найти себя, боялась узнать себя в уродливом чучеле, в какой-нибудь кошмарной восковой пародии, и боялась не узнать себя, ведь она считала себя такой хорошенькой! «Где я, где я, где я?!» – Все куклы слиплись в один огромный ком, и этот ком выл, гримасничал и смеялся над ней. От тёмного колдовства у Бану закружилась голова, и её швырнуло к стене, в липкие, жирные, колючие объятия её знакомых и незнакомых. Уколы привели Бану в чувство, и она отпрянула.

– Теперь ты знаешь! – воскликнул неожиданно появившийся Кафар.

– Да, – хрипло ответила Бану. Кафар легко вздохнул.

– Со мной происходит что-то странное, – прошептал он. Бану взглянула на него и увидела, что он становится всё прозрачнее. – Я исчезаю! – Он посмотрел на Бану огромными испуганными глазами и протянул к ней руки. Она рванулась ему навстречу, но не успела: её пальцы поймали лишь воздух, ставший очень холодным в том месте, где Кафар только что стоял. Бану застыла на месте и попыталась проанализировать исчезновение духа, чтобы оттянуть момент, когда придётся снова повернуться лицом к той стене. Мёртвые остаются в этом мире для того, чтобы исполнить какую-то миссию. Наверное, предназначением Кафара была передача его знания кому-то из живых. Теперь она, Бану, знает правду, и Кафар больше не нужен.

Откуда-то с потолка вдруг с грохотом сорвался поток воды. Частично вода осталась на полу, частично ушла через зарешеченный сток. Бану машинально заглянула в него: из черноты веяло холодом подземелий. Она снова посмотрела на стену с куколками. «Я никогда не найду здесь себя», – обречённо подумала она и рванула прочь из этого места. У двери остановилась. Осторожно взявшись за занавеску, отодвинула её на несколько сантиметров и увидела, что раздевалка не пуста. Там был мальчик, один из безликих, он переодевался к уроку. Некоторое время Бану следила за ним, потом он наконец вышел. Бану выскочила из своего укрытия и выбежала из раздевалки, даже не заботясь о том, что её могут увидеть.

В женской раздевалке, на её счастье, никого не было. Бану поглядела на себя в зеркало: зрачки расширены, губы белые, капли пота на лбу. Всё как всегда, её обычный чокнутый вид. Веретено вряд ли заметит разницу. У неё возникло искушение покинуть это проклятое место, но тогда она не смогла бы уже никогда вернуться за своей куклой и навеки осталась бы рабой колдуна.

Она вспомнила пляжные фотографии. Все простирают к нему руки. Культ личности. Фанатичные вопли. Будь Веретено злее и храбрее – и в его честь запылали бы костры. Но ему достаточно было обожания горстки людей, угнетённых собственной неполноценностью, ему хватало его шутовской короны из фруктов и пальмовых листьев, которую возложили на него подданные его маленького королевства. Что же, теперь понятно, почему она, такая умная и привередливая, полюбила этого троглодита, который и двух слов-то связать не мог!