Текст книги "Не спи под инжировым деревом"

Пока я мысленно критиковал картины, Аида что-то нетерпеливо втолковывала рабочему, который никак не мог правильно их подсветить, в основном по той простой причине, что избегал на них смотреть. Я сообразил, что он стесняется масляно-холщовых голых женщин с зелёными волосами и грудями, похожими по форме на сярпуши[13]13
  Сярпуша – традиционная медная крышка для плова.


[Закрыть], и чуть было не рассмеялся. Вовремя вспомнил, что у меня недавно погиб лучший друг.

Электрик краснел, потел, мямлил и так достал нетерпеливую Аиду, что она собственными руками прикрыла срамные места упаковочной бумагой и какими-то тряпками, в которых их сюда доставили, после чего стеснительный бедолага с облегчением вздохнул и принялся за дело. Раздражённая художница повернулась к нам.

– Это ты – Джонни? – спросила она, рассматривая меня с понятным интересом. Я отметил это обращение на «ты», хотя правил этикета Аида не нарушила, потому что именно женщине принадлежит право решать, когда ей переходить с мужчиной на «ты», но не при первой же встрече, чёрт подери! Богема, что с них взять! «Ты тоже богема», – напомнил мне ехидный внутренний голос, почему-то похожий на голос Зарифы.

– Да, – похоронным голосом ответил я и чуть было не прибавил «к вашим услугам», но вовремя опомнился.

– Классная майка, – сказала Аида и зачем-то ущипнула меня прямо за сосок.

– …спасибо, – смущаясь, ответил я. На мне была футболка с логотипом нашей группы.

– Это ваш последний альбом, да? – Аида указала на диск без обложки, который я зажал в руке. Я подал альбом ей.

– И какая у него концепция? – Я почувствовал, как ей нравится употреблять это громкое слово – «концепция» (надеюсь, она не путает его периодически с «контрацепцией»), это слово очень прижилось в кругах людей, что называют себя творческими.

– О, альбом называется Ouroboros, это перекликается с названием нашей группы, – важно, как профессор, начал объяснять я. – В основе концепции нашего альбома лежит идея о духовном освобождении через смерть. Первая композиция называется The Womb Full Of Water – «Чрево, полное воды» и рассказывает об экзистенциальном ужасе, который испытывает ребёнок при рождении.

Тут я решил сделать паузу, передохнуть и увидел, что лицо Аиды выражает тот самый экзистенциальный ужас, о котором я только что упомянул. Должно быть, она вообразила, что я – сложный клиент. Экзистенциальный ужас был написан и на сине-красных лицах женщин с картин, но скорее всего это получилось случайно. Решив не настраивать против себя художницу занудством, я скромно добавил:

– В общем, послушай, и сама всё поймёшь. Нам нужна обложка броская, но в то же время не вычурная и чтобы сочеталась по стилю с нашим лого. И чтобы отражала основную тему альбома – рождение, смерть и вода. Весь альбом про воду. Так или иначе.

– Он как будто предчувствовал, – тихо сказала Аида.

– Да, да, – скорбно подхватил я. – Он всегда был таким… прозорливым. Всегда чувствовал, что будет. И так любил воду.

– Хорошо, я сделаю несколько эскизов и пошлю тебе на мыло. Дай адрес.

Не задумываясь, я продиктовал ей e-mail Джонни. При более пристальном рассмотрении адрес содержал парочку замаскированных матерных слов, и мне стало немного неудобно, но потом я подумал, что художницу вряд ли этим напугаешь. Человек, ступивший на путь искусства, как правило, уверен в том, что нездоровый образ жизни и скандальное поведение – неотъемлемые спутники творца. Некоторые так сильно увлекаются эпатажем и саморазрушением, что в итоге у них просто не остаётся времени на творчество, что их ничуть не смущает.

Мы ушли, как мне показалось, к большому неудовольствию рабочего, который остался наедине с бесстыжей художницей, рисующей голых баб. Жалея беднягу, я понадеялся, что он выйдет из выставочного зала, сохранив свою девичью честь.

Позже тем же днём мне позвонил Ниязи, выдал что-то про «нетелефонный» разговор, напросился на свидание, и уже через полчаса я обнаружил себя в одной из десяти кофеен на короткой улице Мамед Эмина Расулзаде. Несмотря на разгар рабочего дня, кофейня была забита посетителями, как и остальные девять. Кажется, кофейное лобби приобретает пугающее влияние в мире.

Ниязи заявился минуту спустя, стремительным шагом вошёл в зал, не снимая тёмных шпионских очков, подсел ко мне, наклонился через стол и зашипел прямо в лицо:

– Я нашёл нам подходящее тело. – И рассказал мне историю прекрасную и печальную.

Виталик был алкоголиком. Проживал он на Кубинке, там же и пил. Вечером накануне, по рассказам очевидцев, среди которых был один из приятелей Ниязи, Виталик почувствовал на челе дыхание вечности, и, будучи человеком в высшей степени культурным и начитанным, полез в мусорный бак.

– Я жил, как мусор, так среди мусора я и умру! – продекламировал он, несколько сломав ритм ямба, и, несмотря на попытки знакомых извлечь его из неподобающего человеческому организму контейнера, остался там, распугав искавших пропитание уличных кошек. Очевидцы пожали плечами и разошлись.

Ранним утром бригада дворников обнаружила его хладное (хотя, пожалуй, всё же тёплое, учитывая температуру воздуха) тело в мусорном баке. После короткого совещания дворники решили, что если они вызовут, как полагается, «Скорую помощь» и полицию, то дело затянется чуть ли не на целый день, а им ещё всю улицу убирать. Тут надо сказать, что по улице как раз проходила граница между двумя городскими районами. Так что смекалистые уборщики ничтоже сумняшеся перетащили тело бедного Виталика через дорогу, таким образом вверив его заботам работников Ясамальского района. Радуясь, что столь удачно отделались от докуки, дворники Насиминского района спокойно продолжили своё дело.

Десять минут спустя на работу подоспела команда, ответственная за чистоту другой стороны улицы, и сразу обнаружила труп, который никто и не прятал. Цепочка размышлений и в этом случае была очень короткой: мёртвое тело – полиция – допросы – потерянное время. Кому-то пришла в голову гениальная идея перебросить мертвеца в другой район, и она была немедля претворена в жизнь.

На обратном пути уборщики Насиминского района обнаружили то, чего совсем не ожидали увидеть, – Виталика, который на жаре уже начал терять свежесть. Поняв, что их преступный замысел раскрыт и благополучно нейтрализован, они прокляли ленивых коллег из района Ясамальского и снова подбросили тело на ту сторону, рассчитывая взять врага измором. Но ясамальские тоже были ребята непростые и предвидели такое развитие событий. Стоило дворникам Насиминского района отвернуться, как труп снова оказался в их ведении.

Эта игра в пинг-понг продолжалась довольно долго, доказывая феноменальные упорство и волю к победе обеих сторон, пока не настало рабочее время и на улицу не потянулись местные жители, которые и застукали одну из команд за процессом переноса тела. Виталик тут же был опознан и отнят у дворников, поднялся шум, явились «скорая» и полиция, а обеим бригадам пришлось очень, очень долго объяснять своё поведение, кроме того, улицы так и остались неубранными.

А бедного Виталика увезли в морг, и его сестра не знала, что ей делать – денег на похороны не было.

– И тут появляюсь я и предлагаю свои услуги, а? – Ниязи выхватил у меня из рук чашку с кофе и отпил несколько больших глотков. – Похороним его вместо тебя, и всем будет хорошо. Виталик этот мужик был высокий, хоронить тебя будем по нашим законам, с закрытым лицом, так что никому и в голову не придёт, что это не ты.

– Как-то это всё стрёмно, – признался я, поглядывая в осквернённую чашку и прикидывая, пригодно ли ещё к питью её содержимое. Долго мне размышлять, впрочем, над этим вопросом не пришлось, потому что Ниязи снова отнял у меня чашку и допил всё. Я поник.

– Слушай, я за всё отвечаю! Операция пройдёт гладко, никто ничего не заподозрит. Ну подумай. Разве не приятно будет увидеть своих одноклассников, одногруппников, смотреть, как они с кислыми лицами сидят вокруг стола, на котором лежит алкоголик с Кубинки, и пытаются вспомнить о тебе что-нибудь хорошее?

– Откуда я буду смотреть, из шкафа? – скептически поинтересовался я. – У нас там занято.

– Мы всё продумаем. Соглашайся!

– Похороны денег стоят, – использовал я последний, самый значимый аргумент. – А у меня лишних нет.

– А от тебя они и не требуются! – с восторгом воскликнул Ниязи. – Мы не только не окажемся в минусе, но и немножко заработаем!

– Что ты задумал?! – не хватало ещё вляпаться в какие-то денежные махинации.

– Я всё устрою! Верь мне!

Глядя на эту образину, можно было испытать, наверное, любые чувства, даже любовь, но только не доверие. Что он задумал? Я уже и не знал, зачем позволил ему затеять такую сложную игру. Может быть, откатить систему назад? Внутренний голос, однако, воспротивился. «Ты всегда был пай-мальчиком и плыл по течению. Настало время решительных действий!» – бодро и до противного звонко скомандовал он.

– Хорошо. Обещай мне, что это не будет опасно и противозаконно.

– Ой, какие мы правильные, – насмешливо протянул Ниязи. – Всё будет чинно, как на обеде у королевы. Клянусь мамой!

– У тебя есть мама? – ляпнул я.

Ниязи насупился:

– А что я, по-твоему, рождён из пены морской?

– Извини. Не знаю, почему я так сказал.

– Прощаю. Ну, я пошёл, – видимо, он всё-таки обиделся, если так резко решил откланяться. Я взял себе ещё один кофе, но удовольствия от него уже не получил.

Следующий день был приятным, пасмурным (боги смилостивились над Баку и нагнали с севера низких, тёмно-серых туч). Ниязи позвонил мне и радостно затарахтел:

– Я присмотрел тебе участок для могилы. Одна моя знакомая семья, древний род, можно сказать… У них семейный участок на Ясамальском кладбище, почти у дороги, фанатам будет легко найти, и не очень дорого. Участок большой, одна половина заполнена только, а вторую они продают. Они, понимаешь, эмигрируют всей семьёй в Канаду, глава семьи, конечно, сначала взбунтовался, говорит, хочу после смерти лежать в родной земле, а жена его – шикарная женщина, и такая доминантная! – ответила: даже и не мечтай, что я с твоим трупом буду через океан лететь, чтобы зарыть дорогое моему сердцу тело рядом с могилой этой змеи – твоей матери, глаза бы мои никогда её не видели… А деньги им понадобятся любые, вот они и продают свободный кусок участка. Его и найти легко, от дороги на пригорочке, там склеп рядом такой заметный, и дерево странной формы, ха-ха, ты не поверишь, в форме…

– Сколько он стоит? – прервал я его уже заранее замогильным голосом.

– Да какая разница? – ответил Ниязи. – Я сам его куплю, на свои деньги. Всё равно когда-нибудь понадобится. Давай пойдём посмотрим участок. Просто прелесть, что за участок! Весь в траве и деревья сверху висят! Пикники, пикники там можно устраивать!

Мне сразу же представилась дюжина моих поклонников, увешанных амулетами с пентаграммами и черепами, притащивших на мою могилу петуха и окропляющих её его кровью. Какой пиар!..

– Ну и покупай себе на здоровье, мне там что делать?

– Тебе же там лежать!

– Не мне, а Виталику.

– Меня удивляет твоё равнодушие!

– А меня удивляет твой энтузиазм. Что смотреть-то? – уныло спросил я. – Ну, клочок земли, и кругом могилы.

– Не-е-ет, я покажу тебе товар лицом, – настаивал мой неугомонный друг. Видимо, ему очень нравился процесс купли-продажи земельных владений, пусть даже и на кладбище. Мне же хотелось как можно больше от этого дистанцироваться: сегодня я присматриваю участок, а завтра начну ходить в ЖЭК?! Так и старость настигнуть может.

– Ты сегодня занят? – наседал на меня Ниязи с мягкой энергией движущейся тектонической плиты, которой я не мог противостоять.

– Я хотел писать песню…

– Успеешь ещё! У тебя впереди вся жизнь после смерти!

Стало ясно, что он меня в покое не оставит. Кроме того, на Ясамальском кладбище я никогда в жизни до этого не бывал. Меня вообще после того случая, когда я, будучи весьма смышлёным, но уже довольно своеобразным ребёнком, нарвал пёстрый букет на буйно цветущем весеннем кладбище, куда мы поехали навестить могилу моего деда, и преподнёс его маме, больше ни к каким усопшим родственникам не возили. Но как я мог удержаться?! Цветов было так много, они устилали землю плотным покрывалом, особенно много их росло на заброшенных могилах. Цветы колыхались на лёгком ветру, приглашающе покачивая своими яркими головками, так и просились в руки. К тому же я со свойственной мне уже тогда мудростью срывал лишь те, которые росли по краям тропинок.

Откуда вообще взялось зловещее правило, не позволяющее приносить домой что-либо с кладбища? Откуда этот бессмысленный трепет перед местом, где человек стыдливо закапывает последние, самые неопровержимые улики своей бессмысленной и трудной жизни? Для меня оно – нечто вроде санатория, куда измученные вечной необходимостью, напрягаясь, дышать, моргать, есть и испражняться, предаваться метаболизму и прочим тягостным обязанностям жизни тела отправляются на вечный отдых. Как старые квартиры, оставшиеся пустовать в стране, из которой человек уезжает навсегда навстречу лучшей жизни и приключениям – так и тела остаются пустыми домами покинувших их душ до тех пор, пока в них не заселятся новые жильцы. Цветы, например. Если смотреть на процесс именно так, то что может быть более спокойным и умиротворяющим, чем кладбище? Да и если подумать, смерть – не привилегия человека, и весь мир – одно огромное кладбище для триллионов живых существ, что жили и умерли в нём.

Так вот, моя любознательность взяла верх над желанием творить искусство, и мы с Ниязи отправились осматривать участок.

Кладбище оказалось не слишком уж умиротворяющим и спокойным, во всяком случае, таким было первое впечатление – городское расположение сыграло свою злодейскую роль. На входе нас оглушили истерические гудки автомобилей, застрявшие в пробке на дороге, которая прорезала кладбище насквозь, являя собой соблазнительную, хотя и несколько траурную альтернативу круговой дороге. Проскочив между стоящими в два ряда машинами и мастерской по изготовлению надгробий, мы свернули на узкую аллею, уходившую вверх, и шум резко смолк, словно за нами закрылась невидимая дверь. Ниязи что-то бубнил себе под нос – сдаётся мне, искал зарубки, оставленные на деревьях. А может быть, он отметил дорогу рассыпанными хлебными крошками? Кто его знает?

Пока мы шли, начал накрапывать ироничный мелкий дождик. Мне он был в радость, но Ниязи всерьёз обеспокоился.

– Если будет ливень, твоим кроссовкам – конец! – Он внимательно оглядел мои ноги.

– Да и твоим тоже.

Ниязи только хмыкнул.

По мере того как мы поднимались на холм, опасения Ниязи приобретали всё более и более обоснованный характер, ибо дождь усиливался, и вот в один прекрасный момент издалека, но словно со всех сторон одновременно, донёсся раскат грома. И тут Ниязи с облегчением закричал:

– Вот оно, дерево в виде фаллопиевых труб!

На мой взгляд, дерево уместнее было бы сравнить с черепом барана, а не с чем-то, кажется, гинекологическим, о чём я смутно помнил из школьного курса анатомии. Но отказать Ниязи в праве на собственное видение этого мира я не мог, поэтому возражать не стал.

Мы свернули на малоприметную боковую тропинку.

– Запоминай дорогу, – бросил мне Ниязи, не оборачиваясь.

«Как?» – в смятении подумал я. Вокруг была сплошная мешанина из старинных каменных и современных мраморных надгробий. Некоторые участки были значительно просторнее других, с парой-тройкой могил по центру и неуместно жизнерадостными жёлтыми цветочками на незанятой земле вокруг. Кое-какие могилы, заброшенные с виду, с поваленными памятниками, лепились к самому краю тропинки, так что приходилось внимательно глядеть себе под ноги, чтобы не наступить на одну из них. Как, во имя Джими Хендрикса, я мог запомнить дорогу?

Тут Ниязи свернул влево, и я приметил скромную могилу с простым прямоугольным камнем, на котором не было никакого имени, а интимно значилось «Мамочка». У «мамочки» в изголовье лежал пышный букет свежих красных гвоздик с переломленными стеблями.

Дождь усилился. Почва под нашими ногами стала неприятно скользкой.

– Вот он склеп, видишь? – Ниязи показал вперёд, и я разглядел за деревьями старинную постройку, похожую на маленькую копию какой-нибудь мечети. Неведомый мне архитектор даже не поленился пристроить к усыпальнице две башенки в форме минаретов. – А вот и участок наш. Прямо перед склепом.

Участок был ухоженным, с крепкой оградой, удачно расположенный между несколькими густыми соснами и парой лиственных деревьев, названия которых я не знаю. От всей этой растительной роскоши почти весь участок, наверное, в солнечные дни находился в тени, а сегодня деревья немного защищали его от дождя. Который, кстати, неотвратимо превращался в ливень. Тяжёлый, ворочающийся гром раздался совсем близко, словно прямо над нашими головами по деревянному столу прокатился гигантский бильярдный шар. И, будто этот звук был условным сигналом, ливень обрушился на нас с такой силой, что мелкого Ниязи чуть не сбило с ног.

– Следуй за мной! – приказал Ниязи и, увязая ногами в мгновенно размякшей земле, кинулся в сторону склепа. Я – за ним. Дождь оказался неожиданно и неприятно холодным. Кроме того, мне не хотелось стать мишенью для какой-нибудь неразборчивой в связях молнии.

Склеп был ограждён достаточно высокой решёткой, но воротца болтались открытыми, как и дверь в сам склеп. Мы с Ниязи втиснулись внутрь. Строго говоря, это строение нельзя было назвать склепом. Гробов с телами там, разумеется, не было, а были могилы, которые кто-то почему-то решил поместить внутрь мавзолея. Я посмотрел наверх. Мне показалось, что каменные плиты перекрытия лежат криво и в любой момент могут обвалиться. А что, если, не выдержав этого последнего испытания ливнем или же поражённый молнией, купол мавзолея всё-таки обвалится, и мы с Ниязи навсегда останемся погребёнными под его обломками вместе с давно умершими членами этой незнакомой нам семьи? А что, если весь род вымер или перебрался в другую страну и эти могилы уже давно никто не навещает, и тогда наши тела не найдут вовек, потому что мы даже не сказали никому, куда направляемся?

Так я размышлял, а Ниязи вытащил из кармана бумажную салфетку и протянул мне. Я взял салфетку и нагнулся протереть свои кроссовки, но занятие оказалось бессмысленным. Когда мой взгляд случайно упал на обувь Ниязи, оказалось, что этот ловкач как-то сохранил её в первозданно-чистом виде. Мне даже обидно стало. Тем временем он вытащил из другого кармана смартфон и задумчиво уставился в него.

– Думаю, вай-фая здесь нет, – съехидничал я.

– Здесь и связи нет, – сумрачно ответил Ниязи, как бы намекая на всю бедственность нашего положения.

– Значит, нам суждено окончить свои дни здесь, умерев от голода. – Я сделал попытку пошутить, а сам покосился на расшатанные плиты купола.

Не прекращая попыток выжать из смартфона хоть немного интернета, Ниязи вальяжно присел на одну из могил и принялся тихонько насвистывать что-то попсовое. Я в некотором смущении разглядывал стены нашего тесного пристанища.

– Смотри, кто-то нарисовал тут перевёрнутую пентаграмму.

Ниязи, не поднимая головы, пробурчал:

– Угу, – а через пару секунд издал радостный вопль: – Интернет появился!

Причина его радости была мне совершенно не ясна, хотя, может быть, он там переписывался с какой-нибудь девушкой. Я никогда не расспрашивал его о личной жизни. Меня бы не удивило, окажись он девственником или, наоборот, будь у него куча разных баб, грызущихся между собой из-за него. С такими, как Ниязи, ни в чём нельзя быть уверенным.

А дождь всё лил, и силы его не иссякали. Это было странно – летние ливни обычно короткие. Дорожки кладбища на глазах превращались в непроходимые топи. Я уже мысленно проклинал Ниязи за то, что он ухитрился притащить меня сюда именно сегодня, ну надо же!

Спустя пять минут грохнуло так, что у меня чуть не раскололся череп, а склеп содрогнулся и осветился словно сценическими прожекторами. Супермолния ударила где-то совсем рядом, и это вызывало неуютное чувство незащищённости.

И тут я почувствовал, как что-то осторожно прощупывает мою… хм, самую крупную мышцу. Взрывная смесь страха и возмущения подбросила меня на месте.

– Ай! – крикнул я. – Кто-то ущипнул меня за задницу!

– Это не я, – оперативно открестился Ниязи.

– Конечно, не ты. Я же сидел на… – Нервно кивнув головой на могилу, которая вроде бы выглядела совершенно обычно, я отодвинулся от неё настолько далеко, насколько мог.

– Потому предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах, делая срам и получая в самих себе должное возмездие за своё заблуждение, – произнёс вдруг Ниязи изменившимся голосом, а потом, увидев моё лицо, рассмеялся: – Новый Завет, текст Послания к Римлянам. Вечно я запоминаю всякую чушь. Не обращай внимания.

Обдумать произошедшее и найти ему разумные объяснения мы не успели: откуда-то раздался телефонный звонок. Это был пронзительный дребезжащий звонок, так звонили дисковые телефоны, и звук почти заглушался шумом бушующей грозы, но и тихим он звучал жутковато в этом месте, потому что источника у него не было и быть не могло.

Мы с Ниязи посмотрели друг на друга, причём в моём взгляде, видимо, отразилось какое-то подозрение, потому что Ниязи быстро сказал:

– Я тут ни при чём.

Тут мои нервы сдали, и я выскочил из усыпальницы под ливень. Что-то огромное и чёрное пролетело над моей головой, я испуганно нырнул лицом вниз, но затем, обернувшись, понял, что это была всего лишь ворона. Она уселась на самой вершине купола и смотрела на меня оттуда с холодным безразличием, свойственным почти всем животным, кроме собак.

Из дыры проёма высунулась всклокоченная голова Ниязи.

– Ты чего? – спросила голова.

– Не хочу там сидеть.

– Ты сейчас растворишься. Залезай обратно! Кто бы тебя ни трогал, думаю, твоей чести ничто не угрожает.

– Лучше промокнуть под дождём, чем лезть в могилу к покойникам, которые распускают руки, – отрезал я. – Ты оставайся, если хочешь, а я пошёл.

Оскальзываясь на мокрой земле, я брёл туда, где должна была быть главная дорога, такая заасфальтированная, такая твёрдая и надёжная, и проклинал Ниязи, которому приспичило затащить меня на кладбище именно в этот день. Больше всего на свете мне хотелось оказаться в тёплом и тихом месте, в сухой одежде и с чашкой чего-нибудь горячего и сладкого.

Догнавший меня Ниязи чуть не врезался мне в спину.

– И что же ты там не остался? – Я хотел презрительно оглянуться на него через плечо, но поскользнулся и был вынужден сконцентрироваться на том, что находилось под ногами.

– Ты тут потеряешься без меня, – пробормотал Ниязи, – и будешь блуждать между могилами, безмолвный, как тень…

– Разве не этого от меня ждут?

В плотной штриховке дождя промелькнуло движение; ладонью оградив от воды глаза, я заметил между памятниками полную сутулую фигуру молодой женщины с неопрятным пучком жёлтых волос на макушке. Она склонилась над одной из могил, и в руках у неё были явно не цветы. Ниязи позади меня застыл, тоже, видимо, заметив подозрительную посетительницу.

Повозившись на могиле (до нас донеслось позвякивание, вроде того, что сопровождает застолье), женщина что-то побормотала в течение минуты, а затем пошла прочь. Так и не заметив нас, притаившихся за двумя могилами, она скрылась из виду.

– Идём! – призвал Ниязи, и на его лице появился азарт. Мне тоже было жутко интересно.

На могиле гостья кладбища оставила: початую бутылку Martini Bianco (судя по запаху, часть была вылита непосредственно на землю), три плитки шоколада, россыпь пряников, к которым уже подбиралась какая-то щуплая ворона, но Ниязи, устремившийся к этим богатствам с криком торжества, спугнул её.

– А кто это у нас тут такой волшебненький? – глумливо заворковал Ниязи, подбирая с могилы оставленный под плитками шоколада конверт. Моё дурное настроение как рукой сняло. Да что там, я был в полном восторге.

В конверте лежали лицом друг к другу две фотографии. На одной был красивый молодой мужчина с сумрачным взглядом и бородой эспаньолкой. На второй – сама горе-колдунья: мутное селфи с удачного ракурса «Соблазнительный-взгляд-исподлобья-отсюда-не-видно-двойного подбородка», кривой почему-то рот, видимо, дефект прикуса. На обеих фотографиях красным фломастером она изобразила скандинавские руны, названий которых я не припомнил. Магия рун на кладбище – пресвятой Один!

– Что будем делать? – поинтересовался я.

– Человек в страшной опасности, – серьёзно сказал Ниязи. – Но нынче я буду добрым духом и спасу его от этой каракатицы! – С этими словами он разорвал фото женщины на мелкие кусочки и утопил их в жидкой земле. Фотографию печального мужчины он сунул в карман, напутствовав её нежным «Полезай-ка сюда, дружок».

– Давай делить добычу. – Ниязи обвёл рукой подношение мертвецу и быстро добавил: – Чур, «Мартини» мой!

– Да на здоровье, – хмыкнул я. – Терпеть его не могу. И вообще – мне как-то не хочется есть то, что полежало на могиле.

– Не так уж долго оно лежало, – возразил Ниязи. – Пакета нет у тебя случайно?

Пакета у меня не было.

– Бутылку я ещё в руках понесу, а вот пряники… – и Ниязи со скоростью, которой позавидовало бы само пламя, пожрал все пряники. Шоколад он рассовал по карманам, и мы двинулись прочь, сопровождаемые обиженным карканьем маленькой вороны.

– Не видать бабёнке секса, не видать, – весело напевал Ниязи, пока мы шли.

– По крайней мере, не с ним. – Я кивнул на карман джинсов Ниязи.

– Слу-ушай, друг! – Ниязи алчно впился маленькими цепкими пальчиками в моё плечо. – А не обшмонать ли нам всё кладбище? Вдруг кто-то ещё оставил где-нибудь питьё и пищу или ещё что-то полезное?

– Нет, – твёрдо ответил я. – Этого ты не заставишь меня делать.

– Ну ладно. – Ниязи разочарованно пожал плечами.

Мы выбрались на дорогу и благополучно дождались автобуса.

– Вернёмся к нашему участку, – деловито заговорил Ниязи, когда мы с комфортом разместились в почти пустом автобусе. Я полулежал, прислонив голову к дребезжащему окну, и смотрел на потоки дождя, которые омывали стекло, превращая ускользающий пейзаж в картину импрессиониста. Хотелось ехать и ехать и никогда не останавливаться. Наверное, если бы меня спросили, куда попадают люди после смерти, я бы ответил, что единственное, чем может быть утешительно посмертие, – это бесконечная дорога в горизонт, бегущие мимо образы, остающиеся за спиной тревоги и сожаления и огромный мир впереди. Ожидание прибытия, но никогда не само прибытие. Процесс, но не результат. Предвкушение счастья, но не само счастье, ибо то, что свершилось, теряет остроту и вкус.

– Ты что, спишь? – Ниязи потряс меня за плечо. – Тебя тут Саялы ищет.

– Где – тут?

– Да пишет мне в Вотсаппе.

– Тебе? – насторожился я.

– Не могла до тебя дозвониться. Наверное, когда мы в склепе были.

– Зачем тебе-то писать? Разве ты сторож мне?!

– Откуда я знаю? – Ниязи попытался вернуть диалог в нужное ему русло: – Так что, берём участок?

Я посмотрел на него волком. Зачем она ему пишет?!

– Ладно, – смилостивился я до поры до времени. – Бери, если тебе так приспичило.

– Отлично, – Ниязи расслабленно откинулся на спинку сиденья.

Когда мы доехали до центра города, дождь закончился и сквозь тучи с виноватым видом выглянуло солнце. Я позвонил Сайке, договорился о свидании и отпустил Ниязи на все четыре стороны (ну, или это он меня отпустил).

Мой приятель очень расторопно произвёл покупку, как будто заранее к ней готовился. Что-то было странное в гладкости, с которой производился весь этот розыгрыш: за два дня Ниязи раздобыл и тело, и землю. Возможно, это являлось знаком того, что мы на верном пути. В тот же день на моей страничке в Facebook, а также на официальной страничке нашей группы появилось объявление о похоронах, которые должны были состояться завтра. Когда я поставил маму перед этим фактом, она долго голосила, предупредила – «халву варить сам будешь», а потом нацепила фартук и начала её варить.

– Квартиру прибери! – крикнула она мне из кухни. – А то народу понабежит, а у нас бардак! Стыдно!

Я призвал на помощь Сайку, и вместе мы привели квартиру в приличный вид.

– А соседям вы что скажете? – задала Сайка закономерный вопрос, который мне – о, ужас! – почему-то не пришёл в голову. Чёртовы соседи! Они же знают, что я жив! Меня посетило странное желание позвонить Ниязи, пришлось мне себя одёрнуть. «Соберись, позорище, – сказал я себе. – Сам не в состоянии что-то придумать?» Оказалось, что в состоянии. Идея пришла мне в голову, когда мой взгляд упал на вложенную между двумя стёклами книжного шкафа детскую фотографию, на которой я был с отцом.

– Скажем, что хороним моего отца.

– Астагфируллах! – воскликнула шокированная Сайка.

– Ну пусть он хоть раз мне пригодится, – продолжал я её шокировать. – Типа он умер, а, кроме нас, никто его хоронить не собирается. Тогда соседи даже присутствовать не захотят. И маме будет приятно. Все в выигрыше.

– Уффф. Всё равно – няися нетоды[14]14
  Забавный монстр-гибрид русского оригинала и азербайджанского перевода выражения «что-то не то».


[Закрыть].

– Тоды, тоды, – успокоил я её и зашёл в кухню, чтобы посвятить маму и Зарифу в свой план. Мама назвала меня чудовищем, Зарифа скорчила гримасу – не то улыбнулась, не то выразила неодобрение.

– Завтра ведите себя естественно, и всё будет в порядке.

– Я боюсь запутаться, кого мы всё-таки хороним, – сказала мама.

– Официально мы хороним меня. Для соседей, которые меня видят живым каждый день, мы хороним моего отца, – терпеливо объяснял я. – А на самом деле мы хороним незнакомого мужика и делаем тем самым благое дело, потому что больше его никто хоронить не хочет.

– Ой, доиграешься ты, – снова предупредила меня мама, остервенело помешивая халву в тазу. – Соседи все припрутся к нам на похороны. Вот тут-то нас и того…

Всё-таки нужно было позвонить Ниязи.

– О соседях не беспокойся, – сказал он в своей удивительной манере, заставлявшей безоговорочно верить ему. – Они ничего не заметят. Я устрою это.

– Но как?

– Я знаю как. И не такое проворачивал. Не твоя это печаль.

Утром я проснулся с лёгким ощущением, что всё ещё сплю, до того это было странно – проснуться в день собственных похорон. Я гадал, придёт ли кто-нибудь. Сочтут ли нужным мои бывшие одноклассники и ребята из университета отменить свои дела на сегодня и прийти проводить в последний путь музыканта-самоубийцу? Не раскроется ли наша афера? Вдруг хлипкая лестница провалится во время выноса тела, и все увидят, что это вовсе не я покоюсь на хрупких плечах моих друзей-музыкантов? Так страшно мне не было даже на вступительных экзаменах, когда стоявшая рядом со мной мама причитала, что, если я не поступлю, все деньги, потраченные на репетиторов, будут являться ей в страшных снах, а я отправлюсь в армию. В армию, правда, я всё равно отправился, четыре года спустя, и отлично провёл время без маминых бесконечных придирок и приставаний, хотя ради этого пришлось пожертвовать парой зубов, которые разрушились из-за авитаминоза.