Текст книги "Не спи под инжировым деревом"

Группа пришла в восемь часов, как мы и договаривались. Ниязи явился позже и привёз из морга тело. В доме сразу стало как-то неуютно, гостиная, где мы положили завёрнутого в кяфан[15]15
  Кяфан – саван.


[Закрыть] покойника, выглядела чужой.

– А если кто-то из соседей спросит, почему тебя нет на похоронах отца, что мы им скажем? – спросила Зарифа.

– Это было бы очень нетактично с их стороны.

– Конечно, все знают: соседи – это такие тактичные люди, которые никогда не вмешиваются в чужие дела.

Я вздохнул:

– Скажите им, что на отца я очень сильно обижен. – И это даже не будет ложью.

Сайка решила помочь маме на кухне. Я слегка беспокоился, как они там поладят, особенно в свете моего обещания жениться, и очень надеялся, что мама не заговорит об этом с моей девушкой, для которой эта новость была бы большой неожиданностью. Тогда мне и в самом деле придётся жениться.

Услышав первые шаги на лестнице, я подтащил к себе пробегавшего мимо Ниязи и прошипел ему в ухо:

– Проследи, чтобы у мамы не был слишком жизнерадостный вид, – и спрятался в своей комнате со стаканом для подслушивания наготове.

В прихожей раздались тихие голоса, кажется, пришло сразу несколько человек, я различил среди них голоса Лейли – скрипучий и резкий – и Джейлы – потрясающее контральто, если, конечно, я не перепутал его с контратенором Ровшана. Все трое были моими одноклассниками. Сколько-то их придёт? Я одёрнул себя, ведь меня не должно было это волновать; пытаться нравиться людям и что-то для них значить – недопустимый признак слабости.

Нервно расхаживая по тесной комнате с перерывами на комплекс приседаний на кровать и стул, я считал, сколько раз открылась входная дверь, пропуская через себя людей, на чьи похороны я скорее всего не пошёл бы, и вскоре сбился со счёта. Тогда я решил приложить ухо к стакану, а стакан – к стене. Судя по голосам, в комнате Зарифы сидели девушки.

– До сих пор поверить не могу. Он был такой красивый. Я по нему так сохла в десятом и одиннадцатом классах, как только не пыталась привлечь его внимание! А он меня не замечал.

С потрясением я узнал голос Ксении, одноклассницы, которая снилась мне в эротических снах с восьмого по одиннадцатый класс (и потом ещё немного на первом курсе, пока я не завёл роман с другой девушкой). Просыпаясь после этих снов с чувством тоски и безысходности, я шёл в школу, смотрел на рыжие волосы Ксении, сидевшей передо мной, и мучился, боясь, что она догадается о моих чувствах и унизит меня. А оно вот оказывается, как было… Почему же я не заметил?

Нестерпимо хотелось выскочить из своей комнаты, ворваться к девушкам и объявить Ксении, что я жив и что я вовсе не игнорировал её. Тут, словно почувствовав эту рябь сексуальных эмоций на спокойной воде отстранённой скорби, ко мне вошёл Ниязи, потирая ручки, как муха.

– Ну как ты тут? Народу собралось больше, чем может вместить эта квартира. Видишь, как ты стал популярен.

– И почему это меня не радует?

– Всё только начинается! Хочешь, халвы тебе принесу с чаем? Твоя мама просто божественно её готовит! Я убедил её сварить ещё таз.

Вот тут-то я и в самом деле уверовал в могущество Ниязи.

– Да, принеси, будь добр. А то у меня такое ощущение, как будто там мою судьбу решают, а я пока здесь подожди. Неприятно, знаешь?

– Но сейчас действительно вершится твоя судьба, – серьёзно сказал Ниязи, поглядел на меня пару секунд, показавшихся мне лишними, и ушёл за чаем и халвой.

Я ещё немного развлёк себя подслушиванием – за стеной кто-то из девчонок плакал, протяжно и противно, скорее всего Сайка, вероятно, её артистическая натура прониклась духом происходящего. Что ж, этот плач звучал очень убедительно. Затем я поел халвы – и так стал единственным в мире человеком, отведавшим халвы на собственных похоронах, – после чего меня сморил сон, наверное, на нервной почве.

Когда я проснулся, всё уже было кончено. Меня официально похоронили, оплакали и отправились жить дальше, уже без меня. Ниязи прислал мне фотографию свежей могилы.

Сайка всё ещё была у нас, помогала маме прибираться после гостей. Мы решили пойти погулять, чтобы день не закончился на похоронной ноте. Я открыл шкаф, чтобы переодеться, и на ногу мне упал тяжеленный чемодан с зимними вещами. Заорал я громко от боли и неожиданности, но всё равно услышал что-то вроде ехидного смеха, донёсшегося из глубины моего гардероба.

Глава третья
Поминки

Уж не знаю, какая муза посетила художницу Аиду, но то, что она представила по истечении срока, превзошло мои ожидания. Она уловила пресловутую концепцию альбома на сто процентов, я даже восхитился, решив, что наша молодежь, может быть, не так безнадёжна, как кажется. Обложка играла всеми цветами моря, наш агрессивный логотип поднимался скалами из воды в самом верху, а внизу колыхалось отражением на волнах название самого альбома. У скал вода бесновалась, как сама жизнь в худшем её виде, внизу же становилась спокойной и безмятежной, как смерть. Динамика и контраст были в этой обложке. От имени Джонни (однако не соблюдая его неповторимый стиль) я разразился хвалебной и вполне искренней речью в адрес Аиды. Показал обложку ребятам, и они сказали, что это очень круто.

Концерт, посвящённый памяти меня, был назначен на одиннадцатое июля. Поздновато для поминок, но нам надо было ещё натаскать нового гитариста – замену мне, навсегда ушедшему музицировать в астрал.

Этот гитарист новенький – пацан лет восемнадцати со звонким голосом озорного, но положительного персонажа, – был талантливым самоучкой и сразу влился в коллектив. Звали его Тарлан. Это Джонни бросил боевой клич в интернет о том, что нам нужен тот, кто представит меня на концерте. Сразу же его личку разнесло, как женщину, беременную тройней: все хотели поучаствовать в грандиозном мероприятии. Джонни выбрал Тарлана, потому что тот был «не такой мудак, как все остальные». Уж не знаю, каким мерилом Джонни мерит степень мудизма, но выяснять я не стал. Парнишка, конечно, изрядно удивился, когда узнал, что я вовсе не утонул в мутных водах Каспия, а вполне себе здравствую. Кажется, сначала он даже разочаровался, но, когда я объяснил ему, для чего всё это придумано, он оценил лихость, с которой я водил за нос окружающих, и наглость авантюры, которая в любой момент могла рассыпаться, как карточный домик, от одного неосторожного чиха.

Мы пахали всей группой, множили копии альбомов, репетировали, кричали в соцсетях о предстоящем концерте, и, к чести скорбящих по мне, надо сказать, что пятьсот человек отметились, что «пойдут». Вот тут нам действительно стало страшно. Если хотя бы треть отметившихся завалится к нам на концерт – произойдёт давка! Мы цинично обсуждали, по сколько брать за входные билеты и за альбомы. Мы были катастрофически не готовы, но действовать приходилось быстро. Сайка заказала своей тайной портнихе сногсшибательный наряд. Казалось, что в целом мы потратим на концерт больше, чем соберём с него, но почему-то меня это совсем не беспокоило. Вокруг в кои-то веки происходили настоящие события. Вообще, в жизни происходит гораздо больше событий, чем нам кажется. Просто мы их не замечаем, потому что их не сопровождает эпический саундтрек. Но я-то сам могу написать для себя музыкальное сопровождение. В этом заключается бесспорное преимущество людей искусства перед всеми прочими людьми – мы всегда можем превратить свои страдания, мелкие радости, разные глупости, происходящие с нами, – всю эту шелуху существования – в сверкающие, изящные драгоценности, глядя на которые сторонний зритель завистливо вздохнёт: «Ах, какую интересную жизнь прожил человек, вот бы и мне такую!» А всего-то и нужно, что умение выбросить лишнее и слегка преувеличить всё остальное.

Возле нас вновь объявился Ниязи; он принимал живое участие в организации концерта. Настоял на том, что надо толкнуть речь перед публикой. Эта честь должна была бы достаться Джонни – по праву моего лучшего друга, но Ниязи, уже успевший ознакомиться с его стилем, заявил, что сам обратится к зрителям. Я благословил его на это дело при молчаливом неодобрении остальных. Только Сайка, кажется, разделяла мою уверенность по поводу Ниязи, и то лишь потому, что я прожужжал ей все уши о том, какой он забавный тип.

Измотанный всеми этими хлопотами, я почти не обращал внимания на бесчинства призрака убиенной крысой Мануш. А игнорировать эти бесчинства становилось всё опаснее и опаснее. Всю неделю после записи песни «Эскорт утопающих» наша «соседка» всячески отравляла мне посмертие. По ночам я слышал подозрительные шорохи, доносившиеся из разных углов квартиры, а поутру обнаруживал, что штанины моих джинсов скручены в морские узлы, носки утоплены в унитазе, а однажды эта стерва даже перерезала мне все струны на гитаре! В ответ я окурил всю квартиру ладаном и начал собирать в шкафу свои грязные трусы. Кроме того, я перенёс все ценности к Джонни. Что странно, личные вещи мамы и Зарифы призрак не трогал. Под горячую руку попадались только общие предметы быта да моё барахло.

Через неделю такого существования моя энергичная, деятельная мама привела в дом девицу, похожую одновременно на воровку и на любовницу престарелого богача. Звали её Мехбара. С порога на мой бесцеремонный вопрос «Вы кто?» она ответила:

– Я – экстрасенс. – Голос её оказался неприятным, пронзительным, то ли с акцентом, то ли с дефектом речи.

– Что, правда? – воскликнул я в притворном восхищении. – Хороший?

– Что хороший? – не поняла Мехбара.

– Вы – хороший экстрасенс?

– Я – лучший экстрасенс и самый сильный маг в этой стране, – с презрением глядя на меня, сказала Мехбара. «Налицо ярко выраженная мания величия и расстройство гендерной идентичности», – ехидно подумал я.

Мама отнеслась к «самому сильному магу в этом городе» с таким почтением, что даже не заставила её снять обувь и сунуть ноги в продавленные гостевые шлёпанцы. Каблуки процокали в гостиную.

– Ты на какой помойке её нашла? – прошипела Зарифа на ухо матери.

– Какая разница? – раздражаясь, ответила мама. – Вы же не почешетесь что-то сделать.

– Мне вообще-то не до этого, у меня репетиции, – сказал я.

– Да ну тебя, всё в игрушки играешь! – отмахнулась мама. Я немедленно начал закипать и поспешил переключить своё внимание на экстрасенса, которая топала по комнате от угла к углу.

– Вы сказали, у вас тут призрак?

– Да, да, призрак женщины, она тут жила до нас, и её укусили… – закивала мама.

– …потому что она была аппетитная штучка, – закончил я за маму.

Мехбара бросила на нас тяжёлый взгляд из-под тщательно накрашенных ресниц и навернула ещё один круг по комнате.

– Я вижу, – заговорила она глухим голосом, ни к кому не обращаясь. – Здесь есть сущность… Это призрак, да. Женщина. Она убита насильственной смертью.

Мама посмотрела на нас с Зарифой с торжеством, а мы громко захихикали. Наш смех Мехбара, судя по всему, не приняла на свой счёт.

– Она хочет мне что-то сказать. У меня болит голова!

– Призрак говорит, что у неё болит голова? – уточнил я.

– Нет, у меня болит голова.

– И часто с вами такое? Не завидую вашему мужу.

– У меня нет мужа. Это бывает, когда сущность хочет говорить со мной, – с достоинством ответила экстрасенс. – Но вам, обычным людям, которые в этом не разбираются, это не важно знать.

– Кстати, не можете ли вы, случайно, снять блок с Анахаты? – любезно осведомился я.

– С чего? – переспросила Мехбара, всем своим видом пытаясь внушить мне, что я жалкий червь, сверля меня взглядом, который она сама, видимо, считала очень колдовским. На самом деле лицо экстрасенса и мага выглядело так, словно её насильно разбудили в разгар пьяного сна.

– С Анахаты, – повторил я с удовольствием. – А то я что-то ненавижу всё человечество. Ой, похоже, вы не знаете, что такое Анахата. Это чакра…

– Я использую силу всех трёх религий, – надменно произнесла экстрасенс.

– А я думал, их гораздо больше… – начал было я, но тут мама схватила меня за рукав и потащила в кухню, оставив экстрасенса и скептически ухмыляющуюся Зарифу на растерзание друг другу.

– Ты зачем меня позоришь? – Мама припёрла меня к дверце холодильника. – Я человека в дом привела, чтобы она нам помогла, а ты…

– Да она сама себя позорит! Она либо шарлатанка, либо сумасшедшая! Я склоняюсь больше ко второму варианту. Шарлатанка хотя бы досконально изучила бы свой предмет.

– Розочка мне её посоветовала, – упрямо гнула своё мама. – Она сняла с её дочки венец безбрачия, и та сразу мальчика себе нашла такого хорошего, из приличной семьи, и замуж за него вышла. Я вот недавно на свадьбу к ним ходила, такая роскошная свадьба была!

(К слову, через месяц Розочкина дочка со скандалом развелась, причины от широкой общественности скрывали, но мама по секрету рассказала нам, что мальчик из приличной семьи оказался тайным наркоманом и, вследствие этого, импотентом.)

– Просто закрой свой рот и не мешай ей работать, – подытожила мама.

– Сколько она с нас возьмёт?

– За консультацию – сто манатов, – с этой информацией мама рассталась неохотно. – А потом посмотрим. Она сказала – зависит от того, насколько проблемным окажется призрак.

– Какие могут быть проблемы, она же самый сильный маг в стране, мать её! – разозлился я.

– Что за выражения, следи за языком!

В дверном проёме кухни обозначилась фигура Зарифы.

– Она там стоит посреди комнаты с закрытыми глазами и что-то бормочет, – почти беззвучно сообщила сестра.

– И ты её одну оставила? Ещё украдёт что-нибудь. – И, не обращая внимания на причитания матери, я вбежал в комнату.

Великий маг и экстрасенс всея Азербайджана неподвижно закрепилась в центре комнаты, как колонна, и хмурилась так интенсивно, словно пыталась родить слона. Мне стало страшно за её кожу, которая от такого гримасничанья в скорейшем времени покроется глубокими мимическими морщинами.

– Дух говорит со мной. Её окружают шайтаны и низшие астральные сущности. Они не дают ей уйти в загробный мир, – поведала нам Мехбара через пять минут потуг. – Но я смогу победить их. Мне служат джинны и ангелы.

«Дамочка, да у вас полная каша в голове», – хотел сказать я, но этот порыв был нейтрализован грохотом из моей комнаты. Судя по звуку, упал ноутбук. После гитары это было худшее, что могло произойти, мне даже не хотелось идти туда и смотреть. Мехбара вскрикнула: «Ай Аллах!» – и перекрестилась. По-католически, слева направо.

– С вами явно говорил какой-то другой дух, потому что наш очень занят, – заметил я. – Порчей моего имущества.

Мы осторожно (женщины пустили вперёд меня, хотя мне кажется, было бы справедливее, если бы вперёд прошла экстрасенс) вошли в спальню. Мои опасения подтвердились: на полу валялся ноутбук, и вид у него был не живой. Я страшно разозлился.

– Да что вам от меня надо?! – крикнул я.

– Убирайся с мой дом! – похоже, что призрак решил не баловать меня оригинальностью своих претензий.

– Я у себя дома! А вам пора в загробный мир или куда там! Вы здесь официально не прописаны, – возразил я.

– С кем он говорит?! – взвизгнула Мехбара.

– Я говорю с ангелами, Анаэлем, Габриэлем и Михаэлем, а ещё с Одином и Тором. Харе Кришна, мазафака! – Я окончательно вышел из себя. Поднял ноутбук и попытался его включить. Тут кто-то подошёл ко мне сзади и сильно дёрнул за волосы, так, что у меня брызнули слёзы из глаз, и я прогнулся назад, как настоящий акробат. Меня отпустили. Резко обернувшись, я увидел – впервые – нашего призрака. Это была низенькая и довольно безобразная женщина чуть старше мамы. Она выглядела очень сердитой.

– Вы её не видите? – спросил я Мехбару.

– Я вижу всё, – самоуверенно ответила экстрасенс, глядя в противоположную тому месту, где стояло привидение, сторону. – Мой разум обитает на ментальном и астральном плане.

– Она вообще-то стоит рядом со мной, – желчно заметил я.

– Я экстрасенс, мне виднее.

– Она одета в красный халат с синими цветами и длинную красную юбку. И волосы у неё красные от хны, – поведал я.

– Если вы так хорошо всё знаете, сами разбирайтесь, – Мехбара потеряла терпение. – Я ухожу.

– Нет, нет! – засуетилась мама. – Не уходите! Нам нужна ваша помощь!

Стоящая рядом со мной бестелесная тётка больно ущипнула меня повыше локтя, отчего я вскрикнул. После этого она подошла к моей постели, сорвала с неё покрывало, стащила подушку и подбросила её под самый потолок, как будто хотела убить сидящего на нём невидимого комара.

– Я должна подготовиться к ритуалу, – замогильным голосом сказала Мехбара, последив взглядом за подушкой вверх и вниз. – Ну всё, мне пора. – Она торопливо направилась к входной двери. Мама побежала за ней, на ходу роясь в кошельке. Зарифа догнала её и схватила за руку, шипя:

– Ты что, платить ей собираешься? Она же вообще ничего не сделала.

– Мы договорились: за консультацию я ей плачу сто манатов, – угрюмо настаивала мама. – Вдруг она на нас джаду сделает?

– Если это чучело сделает на нас джаду, оно подействует на племянника нашего соседа… через пятьдесят лет. В худшем случае. Не дури, мам, – вмешался я.

Но мама была в настроении дурить, и всё равно ей заплатила и потом ещё неделю пыталась дозвониться до экстрасенса, но Мехбара не отвечала на звонки. Видимо, её ангелы и джинны отсоветовали ей браться за это безнадёжное дело.

В день концерта погода нам подгадила. Разыгралась какая-то пыльная буря, как на Марсе, весь строительный мусор настойчиво толкался в глаза всем, кому пришлось выйти на улицу. Когда я за двадцать минут, преодолевая сопротивление ветра, дошёл до Дома культуры глухонемых, где должен был состояться концерт, я чувствовал себя измождённым. Хорошо, что всё моё участие в концерте ограничивалось лишь подсматриванием и подслушиванием. Я пришёл раньше всех. Потом явился Джонни, за ним – Тарлан, который слегка нервничал, но в целом был настроен по-боевому. За ними подтянулись и все остальные. Сайка выглядела изумительно в своём траурном платье, которое рваными клочьями спадало до самой земли. Выражение лица у неё было соответствующее; то ли она использовала систему Станиславского, то ли что-то действительно испортило ей настроение.

Заранее мы продали двести сорок три билета, но их можно было также приобрести и на входе. Намечался самый большой концерт за всю историю существования нашей группы. Пришёл Ниязи – наш неофициальный самопровозглашённый пиар-менеджер.

– Саялы, больше страдания на лице! – скомандовал он. – Все готовы? – Парни возились, проверяя аппаратуру. – Ну и дыра! – оценил Ниязи место проведения концерта. Он был прав. На всём в этом помещении лежала печать необитаемости и разрухи. Из тухло-бордовых кресел вылезала поролоновая начинка, похожая на испорченный сыр. Стены давно забыли, что такое нормальная краска. Дощатый пол стыдливо пытался прикрыться ошмётками линолеума. – Что это за советский постапокалипсис?

– Эщщи[16]16
  Эщщи – непереводимое слово, обозначающее что-то вроде «перестань волноваться и стремиться к совершенству, авось и так сойдёт». Несвоевременно произнесённое каким-либо ответственным лицом «эщщи» обычно приводит к трагедиям различного масштаба.


[Закрыть], зато почти бесплатно, – отозвался Мика. – Кто будет оценивать интерьер, а?

Поперёк маленькой сцены мы натянули чёрное полотнище – то ли пиратский флаг, то ли траурная драпировка, во всяком случае, выглядело оно как-то вызывающе, но, по крайней мере, скрыло под собой большую часть подозрительного вида потёков на стене. А поверх вопреки моим возражениям повесили мой портрет. Здоровенный такой, отпечатанный на виниле. Я смотрел с портрета большими печальными глазами, и лицо у меня было одухотворённое, как у святого мученика. Мне подумалось, неужели я и в жизни выгляжу таким придурком?

Наконец начали подтягиваться «VIP-гости», то есть родственники и относительно близкие друзья. Пришла даже мама Сайки – Ирада ханум, которая, кажется, никак не могла уразуметь, жив я или всё-таки мёртв. Сайка вроде бы не выдержала и призналась ей, что я жив, но у меня сложилось впечатление, что слухам на Facebook она поверила больше, чем своей дочери. Меня упрятали в каморку возле сцены, откуда я, соблюдая определённую осторожность, мог следить за происходящим на сцене и в зале. В каморке было темно, сыро и страшно. Я даже не знал, насколько далеко она простирается. Может быть, тьма за моей спиной заполняла десятки километров высоких гулких залов, населённых слепыми чудовищами.

Из своего неуютного укрытия я видел, как собирается народ. Почти все были облачены в чёрное, не потому, что концерт был траурным, а потому, что все эти люди считались металлистами. Чёрный цвет оживлялся вкраплениями багрового и серебром цепей и шипов. Впрочем, было и много синих джинсов. В толпе встречались знакомые лица, лица, известные мне по Facebook, и совсем не известные мне лица. Все они раскрывали рты, оживлённо переговариваясь между собой, и в нарастающем шуме голосов я мог различить отдельные фразы вроде «такой молодой», «гениальный», «давно дружим» и эт цэтэра. Ну надо же, оказывается, кто-то считал, что дружил со мной?

Тех, у кого не было бумажных билетов и кто оплачивал вход на месте, Ниязи собственноручно клеймил в дверях, как скот, отпечатывая на их запястьях чернильный череп. Пора было начинать, а народ всё валил и валил.

К пяти часам зал уже не мог вместить никого, поэтому двери запечатали, и Ниязи, припрятав за кулисы коробку с деньгами, выскочил на сцену, схватил микрофон и, пытаясь его задушить, толкнул речь:

– Друзья мои! Большинство из вас я вижу в первый и последний раз в жизни, и тем не менее общее горе позволяет мне обратиться к вам не иначе как – друзья мои! Все мы собрались сегодня по очень печальному, хотя и не уникальному, поводу. Мы собрались почтить память не только замечательного человека и м-м-м… красивого мужчины, но и прекрасного молодого музыканта, что само по себе довольно необычно, так как большинство талантливых людей в нашей стране эмигрируют из неё раньше, чем успевают умереть…

Я расфыркался в своём убежище. Надо признать, в устах Ниязи что угодно звучало убедительно и приобретало особую печать Рока, оттенок Вечности. Его низкий голос, непонятно как умещавшийся в тощей шее, проникал прямо под кожу. Девушки, должно быть, с ума сходят, когда он начинает забалтывать их, а я очень завидую. Будь у меня такой голос, я, быть может, сам исполнял бы все свои песни. Не то чтобы я кукарекал, как петух, но… голос как голос, ничего особенного.

В продолжение своей речи Ниязи громко и чётко, как профессиональный рекламщик, перечислил мои лучшие песни, расписал достоинства моей лирики и упомянул, что я умел играть на пяти музыкальных инструментах (и вот здесь он слегка преувеличил, на самом деле я могу играть только на трёх), а также слегка прошёлся по равнодушному нашему обществу, очевидно, вынудившему меня пойти на такой отчаянный шаг. Разогрев таким образом публику до нужного градуса скорби и чувства вины, Ниязи объявил:

– Мы представляем вам последний альбом группы Death and Resurrection – Ouroboros!

Место у микрофона заняла Сайка. Обычно она любит бегать с ним по сцене, размахивая волосами, но в этот раз все сошлись во мнении, что ей надо пропеть весь альбом, стоя на одном месте и практически не шевелясь. Если она справится – получится очень эффектно. Я верил в неё, в мою девочку.

Они начали играть The Womb Full Of Water, а Ниязи прошмыгнул ко мне.

– Как тебе моя речь?! – крикнул он мне в ухо; динамики усилили звук так, что мы могли не опасаться быть услышанными.

– Я чуть не прослезился, – ответил я ему, опасно напрягая голосовые связки.

Ребята играли хорошо, Тарлан держал марку на уровне, а Сайка, раздирая себе горло, подобно весенней кошке, вынимала душу из слушателей. Поначалу публика сидела принуждённо, как на концерте какого-нибудь Бетховена, но к середине второй песни Incident On The Channel те, кто был помоложе, раздухарились, сомкнули плотный ряд перед сценой, построившись в подобие боевой греческой фаланги, и начали буйно трясти шевелюрами. Весь зал светился задранными кверху экранами смартфонов; зрители вели видеозапись. Если после исполнения первой песни они громко, но вежливо аплодировали, то после второй зал кричал и буйствовал. Даже из своего изгнания я чувствовал, что публика завелась не на шутку. Музыка действительно получилась что надо, но эффект усиливался ещё и неким духом страшной Вечности, витавшим над изгрызенными креслами зала Дома культуры глухонемых. Мёртвый художник – хороший художник.

– Ты правда классный музыкант, – заорал Ниязи. – Жаль, что мёртвый, гы-гы-гы!

Третью песню – она называлась «Снег, который мечтал стать слякотью» – Сайка и Джонни исполняли дуэтом. Это была песня о снеге, которому не терпелось упасть на землю, но, когда его мечта сбылась, оказалось, что на земле плюсовая температура, к тому же снег выпал в городе, где в считаные минуты превратился в убогую серую жижу, которую все ненавидят. Эффект контраста создавался за счёт нежного, высокого голоса Сайки и прокуренного рычания друга моего Джонни.

– Выйти бы сейчас, сыграть, – простонал я в коротком перерыве между песнями. Меня терзало искушение устроить переполох эффектным появлением.

– Ты сейчас там заметнее, чем если бы был на сцене, – утешил меня Ниязи.

От нечего делать я полез в Facebook, воспользовавшись, как всегда, Сайкиным Каким-то-там-суперкрутым-по-счёту айфоном, который она дико хотела, а когда наконец я ей его купил, уронила через неделю на пол в туалете и разбила экран. Будучи очень несобранной и недисциплинированной, она так и не заменила стекло. Заменить сраное стекло стоит как одна хорошая акустическая гитара.

О, Facebook кишмя кишел постами с моего концерта. Каждая собака поспешила зачекиниться в ДК глухонемых. Особенно продвинутые успели даже сделать селфи с лицами разной степени скорбности в зависимости от того, насколько хорошо они понимали и помнили, чему посвящён концерт. Который, надо полагать, стал главным культурным событием сегодняшнего вечера. Те, кто раньше и слыхом не слыхивали о том, что в Азербайджане есть рок, сегодня меня превозносили.

Последнюю песню подсветили зажигалками и сопроводили светлыми слезами катарсиса. И тут я понял, какой огромный прорыв совершила наша группа. В зале собрались не только странные школьники и студенты, жалкие капли ценителей метала в океане музыкального невежества. Проводить меня, так сказать, в последний путь пришли даже те, кто об этом направлении в музыке и не слышал даже.

Купаясь в посмертной славе, я подумал, что у нас не принято восторгаться талантливыми соотечественниками, так как у более или менее мыслящей части населения выработалась твёрдая убеждённость в рахитичности любого креатива, произросшего на местной почве, но в то же время нет ничего зазорного в том, чтобы восхищаться соотечественником умершим, очевидно, по той причине, что мёртвые национальности уже не имеют.

Кое-какие деньги на концерте мы всё же заработали. Правда, после справедливого дележа сумма рассосалась и перестала ощущаться. Пришлось с грустью признать, что до всемирной славы и миллионных концертов ещё далеко. Я снова начал подумывать о возвращении в мир живых.

Неприятно было это признавать, но после трёхнедельного воздержания от социальной сети я понял, как важно было для меня это иллюзорное ощущение общения с миром. Да, я всё ещё мог заходить к себе на страничку, читать новости, смотреть фото и прикольные картинки, которыми делились мои френды, но вот, к примеру, прокомментировать что-либо я уже не мог. Не мог делиться своим мнением (которое никого не интересовало) и переживаниями (которые тоже всем глубоко безразличны). Исчезло чувство причастности. А ведь чувствовать себя причастным (к чему угодно) – это очень важно для человека. Попробуйте вдвоём в присутствии третьего заговорить о чём-то, понятном только вам двоим – несчастный третий неминуемо впадёт в депрессию и почувствует себя обделённым.

Был, однако, в невозможности высказаться огромный плюс. Я начал писать больше песен. Всё, что раньше я попытался бы донести до людей через Facebook, теперь я должен был доносить посредством музыки и стихов. Если бы я продолжил творить такими темпами, то к концу года мы бы выпустили ещё один альбом. А возможно, что и не один.

На следующий день после концерта мы обмыли свой успех в одном уютном кафе, окна которого выходили на красивое, но безлюдное место. Кроме нашей группы, присутствовали серый кардинал Ниязи и недовольная Зарифа, которую я уговорил присоединиться к нам, хотя и знал, что среди музыкантов она будет скучать. Просто мне хотелось уравновесить надутую физиономию Эмиля надутой физиономией кого-нибудь женского пола.

– Мы ходили на практику в этот парк, – пробурчала Зарифа, садясь у окна. – Они его типа отреставрировали, испортили всё.

Я благодушно посмотрел на парк. Камни как-то мало меня волновали. Деревья и цветы выглядели хорошо. Струи испорченного реставрацией фонтана красиво переливались на солнце. Скатерть на столе тоже радовала глаз красивым, глубоким фиолетовым цветом.

Последним пришёл Ниязи. О его появлении мы узнали заранее по громкому двойному смеху из холла. Очевидно, наш друг и официант, встречавший нас у входа, были давно знакомы. Ниязи подошёл к нам.

– Что ты опаздываешь, э-э-э? – капризно протянула Сайка, с той самой интонацией, которая для меня обычно не сулила ничего хорошего. – Я такая голодная, ужас просто!

– Виноват! – вскричал Ниязи, потом запустил руку в карман болтавшихся на нём джинсов, выудил оттуда маленький пистолет, сунул его в рот и, под сдавленный писк Сайки и короткий мат Джонни, нажал на курок.

– Классная штука, да?! – хвастливо спросил он, совершив эту процедуру. Усевшись на стул возле Сайки, он повертел обслюнявленным пистолетом перед её носом. Сайка истерически всхлипнула: в последнее время у неё совсем не ладилось с нервами.

– Это что ещё за фигня? – поинтересовался Эмиль.

– Это ингалятор! – восторженно завопил Ниязи. – Я сам его сконструировал и отпечатал на 3D-принтере! Хотите такой?

– Нет, спасибо. – Зарифа поджала губы, откинулась на стуле и сцепила руки на груди.

– Я хочу, – загорелся Джонни. – Это ох…ная вещь. А у меня хронический тонзиллит.

– Я больше не хочу есть, – пожаловалась Сайка.

– Здесь отлично готовят, – подбодрил её Ниязи. – Хотите, фокус покажу? – Прежде чем кто-то успел сказать, что мы предпочли бы обойтись без происшествий, он выхватил у Сайки меню и открыл его на странице с супами. – Вот, видите? Здесь суп с морепродуктами.

– Где? – оживилась Сайка. Она очень любит морепродукты, чем экзотичнее, тем лучше.

– Вот. С осьминогами, мидиями, русалками…

– Хочу его! – запищала Сайка.

– А теперь спорим, что, если мы его закажем, нам скажут, что именно его они сегодня приготовить не смогут? – хитро прищурился Ниязи.

– Реально? – вяло сказал Мика.

– В любой харчевне всегда есть блюдо-призрак. Оно указано в меню, но его никогда не подают, – пояснил Ниязи. Этот факт не произвёл ни на кого впечатления, но я задумался. Есть что-то печальное и поэтичное в блюде, которое никто никогда не отведает. Это как женщина, с которой у тебя мог бы быть роман, но никогда не будет.