Текст книги "Не спи под инжировым деревом"

Я никогда не рассказывал Эмилю эту историю: он начал бы врать, что на самом деле всё видел, просто, как порядочный человек, притворился, что не смотрит, дабы не смущать сотрудницу. Но я сожру свою гитару, если это действительно так.

Вернулись Сайка и Мика, таща кульки с продуктами, среди них – размягчившееся за время транспортировки мороженое, которое мы сразу же прикончили, потому что холодильника на даче не было (о, дивная дикость, простота, навсегда утраченная нашим временем!).

– Что за дьявольская жара, – сказал я, глядя в дрожащую чёрную глубину фруктового сада.

– Дальше вообще п…ц будет, – пессимистично заметил Джонни.

– Я когда был маленький, – пустился в воспоминания Мика, – мы проводили на даче такой обряд. Чтобы прохладно стало и ветер северный подул. Надо, чтобы его проводил первый ребёнок в семье. Я это всегда делал.

– И как, помогало? – лениво поинтересовалась Сайка.

– Не помню.

– Проведи его снова, вдруг подействует, – предложил Эмиль.

– Ни х…, – категорично заявил Джонни.

– А что надо делать? – спросил я.

– Надо потрясти инжир за веточку и сказать заклинание.

– Ну так давай, – поторопил его я, потому что мне было интересно посмотреть, как Мика будет на полном серьёзе совершать какой-то древний народный ритуал.

– Да это всё глупости э…

– Тряси дерево, ё…ный первенец! – заорал Джонни. Мика испуганно подскочил к ближайшему инжиру, схватился за ветвь и начал трясти, приговаривая:

– Мян анамын илькиям, агзы гара тюлькюям. Гилавар гед, хязри гяль![1]1
  Я у мамы первенец, я – черноротая лисичка. Уйди, южный ветер, приди, северный! (азерб.)


[Закрыть]

– И это всё? – разочарованно спросила Сайка.

– А что ты хотела, – ответил я, – чтобы он зарезал петуха и умылся его кровью?

– Не знаю… Я…

– Колдуете?! – перебил её откуда-то с неба глубокий низкий голос. Мы все вскочили на ноги.

В конус света единственного фонаря веранды вступила тёмная фигура, принадлежавшая Ниязи.

– Вдруг откуда ни возьмись появился в рот е…сь! – тихо прокомментировал Джонни.

– Чувак… – потрясённо прошептал Мика. – Ты что здесь делаешь?

– Я через забор перелез. У друзей на даче был. Прекрасный вечер, господа! Леди… – Ниязи, пользуясь нашим смятением, вызванным его внезапным появлением, снова влепил руке Сайки смачный поцелуй. – Я принёс вам дары!

И он протянул нам свёрток тряпья, в котором мы узнали свои плавательные одеяния.

– Ты на х… их сп…л?! – крикнул Джонни, надвигаясь на Ниязи. Тот вздрогнул всем телом, словно от звука железа по стеклу, и выкрикнул:

– Не смей материться при мне! – И, тут же успокоившись, спросил: – Что, смешно не было?

– Нет! – сказала Сайка.

– А вот мне – было, – отрезал Ниязи. – Ваше объявление на заборе – это прямо дипломатическая нота какая-то. Есть что?

Мы в недоумении переглянулись.

– Это он о еде, – пояснил Мика.

Ниязи уже и сам обнаружил наш провиант и теперь жадно уничтожал его, совсем как куница в птичьем гнезде.

– Не, ну ваще… – Эмиль только сейчас нашёл что сказать, – мало того, что воровство, а теперь жрёт нашу еду…

– Друзья тебя не кормили? – спросила Сайка.

– А я про запас ем, – туманно ответил нежданный гость.

Мы сгрудились вокруг шумно поедающего наши продукты Ниязи, как будто бы он был потенциально опасным пришельцем, который пока вроде ведёт себя дружелюбно, но от которого можно ожидать чего угодно. Во всяком случае, у меня сложилось именно такое впечатление.

Поев, он довольно оглядел нас и объявил:

– Теперь, когда ваши вещи так удачно вернулись к вам, можно пойти купаться!

– Мы вообще-то приехали репетировать, – пробормотал я, терзаясь нехорошими предчувствиями.

– Нет, я хочу купаться! – воскликнула Сайка. – Я никогда не залезала в море ночью.

– В таком случае приготовься получить потрясающий опыт! – Ниязи возбуждённо затанцевал на месте.

– Тебя твои друзья не ждут? – поинтересовался я, придав голосу как можно больше настойчивости. Ниязи посмотрел на меня, как мне показалось, с беспощадной насмешкой.

– Нет, не ждут. Меня нигде не ждут.

– Ты профессиональный габырга[2]2
  Незваный гость (азерб.).


[Закрыть], да-а, – сказал Мика. Ниязи только хихикнул.

Пришлось мне, стиснув зубы, натянуть на себя затвердевшие от соли и солнца плавки и повторить нелёгкий путь к морю вместе с Сайкой и всеми остальными. В этот раз мы пошли в обход, чтобы избежать заброшенных участков и песчаных дюн, где в темноте вообще не пройдёшь. Стараясь отвлечься от бессмысленной трескотни, которую развела моя дура на пару с Ниязи, я предавался мечтаниям о том, какой закачу ей скандал, как только мы окажемся одни. Потом ко мне сбоку пристроился Мика и начал заговорщицки шептать:

– Ты будь поосторожнее с Ниязи. Он забавный, но отмороженный на всю голову. Мы с ним однажды в аптеку зашли, маленькую такую, и там халашка такая с усами за прилавком стоит. Ниязи к этой халашке подошёл и говорит: «Мне с самым приятным вкусом презервативы нужны, какие посоветуете?» Ой, эта тётка как орала! Выгнала нас с криками. Даже люди сбежались. Такой биабырчылыг[3]3
  Позор (азерб.).


[Закрыть] был.

Я засмеялся, а Мика продолжал:

– Знаешь, что он однажды сделал, когда мы в Германии были?

– И представить себе не могу, – весело ответил я.

– Я ему сказал, что в общественном транспорте зайцем лучше не ездить – если поймают, будет огромный штраф. Он устроил настоящую охоту на контролёров! Целыми днями ездил на электричке, ещё и меня с собой таскал. Мы потратили кучу денег на билеты. И он их дождался! Контролёров. Они вошли в вагон, и тут этот балгабаг[4]4
  Дословно – тыква, перен. – дебил (азерб.).


[Закрыть] бросился бежать! Они, разумеется, за ним! А электричка – она же длинная! Бежит Ниязи, за ним бегут контролёры, а за ними бегу я. И когда электричка кончилась и они его припёрли к стене и, значит, торжествуют, что поймали и сейчас хорошенько его поимеют, что делает этот Ниязи?

– Что же делает Ниязи?

– Торжественно предъявляет им свой билет!

В очередной раз меня разобрал смех:

– Ой, блин, ну и ну! И что они сказали?

– А что они могли сказать? Человек захотел пробежаться и пробежался. Он не нарушал закон, и вообще… Ты понял, да? Он весь такой. Совсем башдан хараб![5]5
  Больной на голову (азерб.).


[Закрыть]

– А по-моему, это была очень удачная шутка, – возразил я, внезапно проникнувшись к Ниязи тёплыми чувствами. – А откуда ты его, кстати, знаешь?

– Это мы в Кёльне на рейве познакомились. Представь – огромное помещение, старый завод или склад, не помню, там куча обкуренных фриков с разноцветными волосами, вся эта толпа прыгает под музыку, а этот гагаш[6]6
  Парень (азерб.).


[Закрыть] стоит в самом центре вот этого басабаса[7]7
  Толкотни (азерб.).


[Закрыть] и не двигается. Я его заметил, удивился, он вообще не вписывался. А он это… как будто почувствовал, что я на него смотрю. Повернулся и уставился на меня в ответ. Мне не по себе стало, а он подошёл и сразу со мной по-азербайджански заговорил. Сказал, что сразу по моему виду просёк, что я из Баку, и что он тоже. Странное совпадение. И как-то мы так начали общаться. Правда, после Германии я его не видел. И хорошо, что не видел. Честно, меня в нём что-то напрягает.

– Да нормальный мужик, что ты?

– Может быть, – кисло ответил Мика. – Ня ися[8]8
  В общем, как бы то ни было (азерб.).


[Закрыть] за Сайкой смотри.

Я поглядел на неё. Гладенькая и обтекаемая, как дельфин, она плескалась на мелководье, зазывая нас в море. Ниязи стащил с себя одежду, обнажив чрезвычайно волосатое тощее тело в каких-то ситцевых трусах, и шумно вбежал в воду, поднимая фонтаны брызг. Море в темноте показалось мне совсем не таким весёлым и приветливым, как при свете солнца. Стало заметно прохладнее, южный ветер улёгся, заколдованный инжировым обрядом, а с севера то и дело налетали порывы холодного воздуха. Я осторожно попробовал воду ногой, и она показалась мне неправдоподобно ледяной. Даже если бы сейчас ударил сорокаградусный мороз, море всё равно не успело бы отдать так быстро накопленное за день тепло. Остальные ничего и не заметили. Зависть распирала меня, когда я наблюдал за их весельем в воде. После нескольких неудачных попыток присоединиться к ним я, весь покрытый гусиной кожей, позорно замотался в полотенце и сел на колючий, как толчёное стекло, песок. Взял Сайкин айфон и от нечего делать влез в свой Facebook. Накануне я отправил запросы некоторым своим френдам, чтобы они лайкнули страничку нашей группы Death and Resurrection. Друзей было человек сорок. Только трое меня поддержали, и то, подозреваю, потому что были поклонниками Сайки, и поклонялись они отнюдь не её голосу.

Айфон полетел на песок. Я, конечно, не ожидал, что в нашей стране жанр музыки, которую мы исполняем, будет пользоваться бешеной популярностью, и приглашений в качестве музыкантов на свадьбы я не ждал. Но некоторые могли бы лайкнуть мою страницу хотя бы из вежливости, чтобы поддержать нас. Друзья-призраки, они добавились ко мне сами – для того чтобы больше никак не проявить себя, повиснуть мёртвым грузом в моём френдлисте да периодически украшать мою ленту новостей перепостами фотографий и видео драк в автобусах, расстрелянных собак и поражённых гангреной конечностей, под которыми можно вдоволь покудахтать о том, куда катится человечество. Уже десятки тысяч лет катится, с тех пор как появилось.

Один из распространённых типажей пользователя социальных сетей – Злобный Комментатор. Персонаж, ужаленный в самую нежную попу своей души. Эти люди, по моему глубокому убеждению, не понаслышке знают, что такое амок[9]9
  Амок – состояние неконтролируемого бешенства.


[Закрыть]. Он овладевает ими всякий раз, когда они сталкиваются в интернете с уникальной и беспрецедентной, как им кажется, несправедливостью. Они начинают проклинать, угрожать, порицать и позорить провинившихся ещё до того, как вникнут в суть ситуации. Хотя до вникания дело обычно и не доходит. Отплевавшись отведённой природой им на один раз порцией яда, они успокаиваются и пожинают плоды лайков и одобрительных комментариев других, так сказать, бета-комментаторов. Они искренне пытаются установить мнимую сетевую справедливость, извергая из себя потоки желчи по любому вопросу – от политики и религии до внешности местных «звёзд» шоу-бизнеса, но на самом деле они лишь множат ненависть. Они – фанаты смертной казни и самосуда. Живя в своём особом, двухмерном мире, где вещи не имеют объёма, а предметы для каждого его обитателя выглядят исключительно как точки или отрезки, неистовые сеятели Своего Мнения судят других за чувства, которых сами никогда не испытывали, за поступки, на которые сами никогда бы не отважились. Как напуганные осьминоги, они изрыгают чернильное пятно гнева и осуждения, когда происходит нечто, выходящее за грань их разумения. Взять хотя бы недавнюю историю: юноша зарезал любимую девушку за то, что она по велению родителей собралась выйти замуж за своего двоюродного брата. В каком пароксизме морализаторства билась вся интернет-биомасса! Событие, ничем, по сути, не примечательное, не осветили только слепые и мёртвые, и обсуждение новости вылилось чуть ли не в гражданскую войну. Адепты «менталитета» и «традиций», серые, некрасивые, забитые существа, которые, услышав слово «секс», испуганно, словно десятилетки, хихикают, оглядываясь на стоящего за ними с кошкой-девятихвосткой Бога – эти осудили распутную девку, имевшую наглость делать маникюр и встречаться с парнем до замужества. Убита – так ей! Сама виновата! Будет для других уроком! Воины света и просвещения – те, что выглядят разнообразно и даже могут позволить себе ругаться матом, если захотят, – они кричали об ущемлении прав женщин, о низменных инстинктах проклятого убийцы, о деспотичных родителях и близкородственных браках. И столкнулись два войска в сече клавиатурной, и много нервных клеток полегло в битве той, и много личностей было оскорблено. И не нашёлся ни один герой, который примирил бы врагов, сказав им: «О чём вы спорите? Эта история стара, как мир! Разбитое сердце, кинжалом пронзённая неверная возлюбленная. Когда вы читаете об этом в книгах, вы восхищаетесь – ах, какая любовь, какие страсти! Почему же, когда такие страсти происходят с вашим соседом, вы не завидуете (Вот бы меня кто-нибудь так смертельно любил!), а осуждаете и препарируете эту трагичную, в лучших традициях Шекспира и Проспера Мериме, историю, как в анатомическом театре?» Нет, никто этого не сказал – нормальным людям недосуг лезть в скопище сознательных граждан-комментаторов. Человек определённого психического склада может получить некоторое извращённое удовольствие, перечитывая комментарии этих фурий, а больше они ни на что не годятся.

У меня была пара-тройка таких в друзьях, но я их вскоре удалил с мысленной формулировкой: «За вонь в сети».

Со стороны моря доносились какие-то крики и русалочий хохот Сайки – кажется, Ниязи швырялся комками мохнатых водорослей, похожих на снятые скальпы, в Эмиля, а тот пытался поймать его и отомстить.

Мне стало совсем холодно и паршиво. Я начал представлять себе, что Сайка уже бросила меня и я распустил группу и остался один на всей Земле, никто меня не замечает. И работу тоже не предлагают. Но пожалеть себя всласть мне не дали: Ниязи выбрался из моря и уселся рядом со мной.

– Ты чего в воду не залез?

– Наплавался уже днём.

– А что без настроения?

И тут вдруг мне захотелось излить Ниязи душу.

– Я вот думаю – а зачем всё это? Репетиции, нервы, расходы. Кому мы нужны? Кто нас слушает? Ты вот слушаешь метал?

– Нет, по-моему, это не музыка, а шлак, оставшийся после извлечения полезной руды настоящей музыки из горной породы шума, – ответил Ниязи с вызвавшей у меня зависть метафоричной витиеватостью. – Так орут, что даже слов разобрать нельзя. И вы это играете? Для кого? Кто вас тут слушает?

– Ты про death-metal сейчас говоришь. Это там гроулинг. – И, немного смущаясь, я признался: – Мы тоже с этого начинали, но потом поменяли стиль. Сейчас у нас поёт Сайка.

– Хорошо поёт?

– Да. А я пишу тексты и музыку.

– И Мика всё это спонсирует, – проницательно заметил Ниязи.

– Два раза в неделю мы играем в Finnegans. Не свои песни, конечно, а всякие известные хиты.

– По каким дням? Я хочу прийти послушать, – оживился мой собеседник.

– В среду будем. Начинаем в восемь.

– О’кей, я приду. Слушай, по-моему, северный ветер подул.

– Наверное, обряд подействовал.

– Что теперь будем делать? – Сайка подошла к нам и выжала воду из своих волос прямо мне на колени. – Холодно стало.

– Давайте разожжём костёр, – предложил Ниязи.

– Из чего? – Эмиль явно не пришёл в восторг от этой идеи.

– Разожжём костёр из наших утраченных надежд, – сказал я. Сайка посмотрела на меня сочувствующим взглядом, но то не было сочувствие разумного существа собрату по разуму, скорее это было сочувствие психически здорового человека психически нездоровому. Я всегда знал, что она для меня простовата. Ну и что? Зато красивая, да ещё и страстная. И я – единственный в нашей команде, у кого есть девушка.

– Тут есть одна дача, там пилили деревья, и ещё куча строительного мусора, – сказал Ниязи.

– А ты успел все участки обшарить? – Джонни в восхищении поднял брови.

– Очевидно, – невозмутимо ответил Ниязи.

Как-то так само собой получилось, что все мы, отчаянно хотевшие укрыться от внезапно наползшего холода в доме, покорно последовали за Ниязи, как дети города Гамельна за крысоловом. В заборе одной из строящихся дач обнаружилась дыра, сквозь которую мы попали на участок.

– Только тихо, не шумите, – скомандовал Ниязи.

– Сайка, стой здесь, – приказал я, устанавливая свою возлюбленную у входа.

– Давайте быстрее, холодно, – пожаловалась она своим капризным голосом, который у меня, в зависимости от настроения, вызывал то умиление, то раздражение. Сейчас я был склонен ко второму, потому что в глубине души мне хотелось разжечь огромный костёр на берегу моря. И почему Сайке этого не хотелось? Оно же, чёрт подери, так романтично! Кроме того, костёр согрел бы нас лучше, чем стены дачного домика.

Словно группа диверсантов-ниндзя, мы бесшумно разбежались по разным углам участка в поисках горючего материала. Один раз Эмиль наступил на какую-то арматуру и завопил, вызвав лёгкий переполох с последующим словесным линчеванием (а Джонни даже ткнул его кулаком под рёбра). Я нашёл большую ветвь не опознанного мною дерева, такую сочную, что гореть в костре она вряд ли стала бы, но я всё равно её прихватил из жадности. Ниязи разыскал охапку досок, Эмиль вернулся к дыре в заборе, волоча за собой картонные коробки. Джонни стоял возле Сайки и курил.

– Где Мика? – спросил Эмиль.

– Не знаю, – отозвался Ниязи и заорал изо всех сил: – Мика!!!

– …твою мать! – Джонни чуть не выронил сигарету. – Сам же говорил, что нельзя шуметь.

– Я пошутил. И ты не делал ничего такого с моей матерью. И если ты ещё раз при мне используешь ненормативную лексику – я… я больше не буду с вами дружить. Мика!!!

Мы прислушались, и до нас донёсся тихий и жалобный стон:

– Я здесь…

– Ну и где он? – скорчился Эмиль.

– П….те на запах денег, – съехидничал Джонни, проигнорировав страшное предупреждение Ниязи.

Подсвечивая себе дорогу Сайкиным айфоном, я направился в ту сторону, откуда раздавался голос Мики. А звучал он всё жалобнее и жалобнее:

– Чуваки! Помогите мне!

Над моей головой, едва не задев макушку, пронеслась перепуганная летучая мышь. Я и сам испугался. И меня совсем не успокоил вид двух глаз, тускло сверкавших белками откуда-то из-под земли.

– Я здесь! – пискнул Мика. – Провалился в яму.

– А чего не вылез? – тупо спросил я, ещё не отойдя от шока.

– Здесь что-то налито. Какая-то грязь. Я застрял. И, кажется, погружаюсь.

Тут подоспели остальные. Увидев Мику в яме с непонятной жижей, Ниязи предался исступлённому веселью, почти падая на колени от хохота, поэтому помощи от него в спасении Мики не было никакой. Тут и пригодилась моя веточка – трогать Мику руками никто не рискнул. Когда мы его вытащили и он выпрямился перед нами во весь рост, замазанный чёрной грязью по самые глазные яблоки, он был похож на доисторическое чудовище, пробывшее в спячке на дне болота тысячу лет и теперь пробудившееся от сна, чтобы пообедать нами…

– Клянусь тебе, он знал, что там эта яма, – лихорадочно шептал мне на ухо Мика, когда мы возвращались на дачу – о костре уже не могло быть и речи, надо было отмывать нашего басиста, пока неизвестная субстанция на нём, чего доброго, не затвердела.

– Ты что? Правда?

– Клянусь, говорю, смотри, до сих пор смеётся. Специально нас сюда послал. Он тот ещё атанщик[10]10
  Кидала (азерб.).


[Закрыть].

– Тебя послушать, так он просто какой-то злобный гений.

– Я тебе говорю, он специально всё это подстроил. Чтобы посмеяться.

Я покачал головой.

– У тебя какой-то пунктик насчёт Ниязи. Нормальный мужик. А в яме ты выглядел реально смешно.

– Вот! – Мика театрально отшатнулся от меня и направил в мою сторону обличающий перст с приличной такой мозолью от гитарных струн. – Ты уже попал под его влияние!

– Да ну тебя…

В три часа ночи нам удалось избавиться от Ниязи. Точнее, нам не самим удалось, а он решил, что в нашей компании стало скучно, и убрался восвояси. Думаю, все, кроме меня, почувствовали облегчение. Присутствие Ниязи создавало атмосферу лёгкого неустойчивого безумия, вызывая в тех, кто имел неосторожность оказаться поблизости, чувство беспокойства, которое не очень приятно обычным, вечно встревоженным обывателям вроде Эмиля и Мики. Даже Джонни, несмотря на то что громок, грозен и груб, любит стабильность и порядок.

На следующий день, поздним утром, я взгромоздился на забор и ждал, когда Ниязи, сказавший нам, что будет ночевать у друзей, проснётся и выйдет. Но соседи оказались пожилой парой с целым выводком чумазых детей, никто из этого семейства не говорил по-русски, а толстая мамаша устроила мне безобразный скандал, решив, что я подглядываю за тем, как она из шланга поливает свои оплетённые варикозной сетью ноги. Неужели я так похож на извращенца или прекрасная леди пыталась выдать желаемое за действительное?

Ниязи в этом доме никогда не было и быть не могло. Может, он ночевал у каких-то других соседей? В любом случае на даче мы его больше не видели.

Он заявился в Finnegans в среду, как и обещал. Мы не сразу его заметили. Народу в паб набилось много, все галдели, звенели бокалы, Эмиль то и дело нервно ударял по том-томам. За одним из столов заливисто смеялась компания из четырёх подвыпивших одиноких девушек – у одной размазалась тушь, а у другой – помада, а третья девушка нежно улыбнулась мне. Я кинул на Сайку обеспокоенный взгляд, но она ничего не заметила и вообще казалась отрешённой, что с ней бывало нечасто.

Потом мы заиграли, Сайка запела, люди раскачивались с бокалами пива в руках и подпевали, а я гадал: что будет, если мы сейчас исполним одну из своих… одну из моих песен? Народ затихнет в недоумении? Или никто ничего не заметит, все так и будут раскачиваться по инерции, как маятник метронома?

На пятой песне я увидел Ниязи – он притулился к барной стойке и подпевал громче всех, широко раскрывая свой лягушачий рот, на самых надрывных моментах крепко жмурясь и складывая кожу на лбу в сложнейшее оригами из продольных и поперечных морщин. Прерывался он только для того, чтобы отхлебнуть из бокала с чёрным, забавно похожим на кофе «Гиннесом».

– Смотри, – в перерыве между песнями я толкнул Мику и мотнул головой в сторону Ниязи, – твоя любовь пришёл!

– Нет да-а-а, – обречённо застонал Мика. – Надеюсь, он не начнёт танцевать на столе!

– Такое уже бывало?

– Нет, но я не удивлюсь, если однажды будет.

– А давайте сыграем нашу Ramp to Hell, – предложил я, очевидно, оказавшись в зоне действия ауры озорства, окружавшей Ниязи.

– Нас потом вые…т за это, – сделав сие зловещее эротическое пророчество, Джонни с наслаждением втянул глубоко в себя продымленный воздух – сам он во время работы курить, конечно, не мог.

– Сыграем Ramp to Hell? – не теряя надежды, спросил я Сайку.

– Не придуривайся. – Она просто отмахнулась от меня. Я почувствовал, что ещё немного – и начну бить мою бесценную Сирингу об пол. В этот миг я поймал взгляд Ниязи, который отсалютовал мне бокалом с таким энтузиазмом, что пролил немного пива на колени сидящему рядом краснорожему от непривычной жары и обильной выпивки иностранцу.

В общем, до полуночи мы играли только одобренные начальством песни, и ничего своего. В Ниязи происходил круговорот пива, заставлявший его то вскакивать с нагретого стула и бежать в туалет, то доставать из кармана деньги, скрученные в тугой рулет. Похоже было, что он твёрдо вознамерился дождаться нас. Так оно и оказалось. Когда мы, измождённые, собирались покинуть паб, оставив охрипших посетителей наслаждаться тишиной, он присоединился к нам, изливая на нас свои восторги:

– Прелестно играете! Сайка, ты поёшь очень здорово! Собираешься делать карьеру певицы? У тебя такая внешность и такой голос, что ты точно станешь знаменитой! Это я тебе говорю, а я никогда не ошибаюсь, – тараторил Ниязи, описывая дуги вокруг нас и пытаясь вклиниться то между мной и Микой, то между мной и Сайкой. – Когда ты пела эту Closer, я правда чуть не заплакал! – И вдруг он спросил, обратившись ко мне: – А почему вы не играете свою музыку?

– Для этого есть специальные места, – ответил я.

– Подземные переходы? – фыркнул он.

– Нет, – ровным голосом возразил я, – иногда мы устраиваем концерты.

– Да, – подтвердила Сайка. – В марте у нас было выступление в ресторане Seven.

– Никогда о таком не слышал. Мика, что за дела? Ты даёшь концерт, а друзей не зовёшь?

– Я послал тебе приглашение на мероприятие в Фейсбуке, наверное, ты его не заметил, – равнодушно сказал Мика.

– Да ладно? – искренне изумился Ниязи. – И что, много народу пришло?

– Полный ресторан, – похвастался Эмиль.

– Но там всего один зал, очень маленький, и половину его заняла сцена, – добавил я во имя исторической справедливости.

– Давно вы играете?

– Три года.

– Хм, – только и сказал Ниязи, и я почувствовал, что он думает о том, как мало мы продвинулись за эти три года. Мне захотелось оправдаться, но он ничего не добавил к своему многозначительному хмыканью.

– Слышал бы ты, как мы звучали вначале, – пробормотал я так, чтобы остальные не услышали.

На улице Мика сказал:

– Сайка, давай я тебя отвезу. Мне к баба́[11]11
  Дедушке (азерб.).


[Закрыть] заскочить надо. А то он опять со мной разговаривать перестанет.

Хотел он и меня подбросить до дома, но Ниязи, узнав, где я живу, начал кричать, что это пустая трата бензина и что мы пойдём домой вместе. То есть я пойду домой, а он – к автобусной остановке. Как я теперь, спустя шесть месяцев, будучи мертвецом, понимаю, Ниязи специально хотел остаться со мной наедине и поговорить.

Он проявил большой интерес к моему творчеству, чем и подкупил меня. И он не сказал ни слова о Сайке. Ни слова.

– Ну и как вы звучали вначале?

– О, на заре нашей карьеры мы исполняли death-metal. Это тот самый, который ты назвал шлаком, помнишь? Мы тогда ещё не знали Сайку. У нас вокалистом был один чувак, вот он ревел, как дракон, которого кастрируют без наркоза. Но потом мои стихи к песням начали совершенствоваться, и я подумал, что добро зря пропадает – за его рёвом слов не было слышно. И так, потихоньку, мы сменили направление. Потом наш вокалист отсох…

– Что значит – отсох? – удивился Ниязи.

– Женился. Ему был двадцать один год. Он уже, кстати, развёлся. А я встретил Сайку, и мы взяли её в группу.

– Понятно. А чем ты зарабатываешь?

– Айтишник я. Кстати, если вдруг кому-то из твоих знакомых понадобится сеть наладить или ещё что – порекомендуй меня, ладно?

– Конечно, обязательно порекомендую, – заверил меня Ниязи.

– А ты чем занимаешься? – вежливо поинтересовался я. Всё это напоминало мне свидание, на котором мы оба оказались по воле родителей, но уж никак не по своей.

– То одним, то другим, – уклончиво ответил Ниязи. – Но ты скажи мне: вот твоя музыка – это серьёзно или ты не собираешься развиваться в этом направлении?

Он задел мою открытую кровоточащую рану. Будущее пугало меня примерно так же, как пугает человека сочетание свежевырытой могилы перед глазами и дула пистолета, приставленного к затылку. Я не знал, буду ли развиваться или так навсегда и останусь гусеницей, не в своё время, не в своём месте, среди не своих людей. Поэтому с ответом я замешкался.

– Не знаю пока… Здесь у нас мало шансов на успех.

– А я говорю не о вас. Я говорю о тебе, – вкрадчиво промолвил Ниязи.

Мы пересекли улицу Торговую, сверкающую, как зал во дворце знатного вельможи во время бала. Несмотря на то что старый день уже кончился, а новый ещё не начался, на улице было полно людей. Некоторые даже гуляли с малолетними детьми. Мы нырнули в пучину плохо освещённых жилых кварталов, и нас обступили тишина и опасность свалиться в какую-нибудь яму или подвал.

– Я не вижу здесь своего творческого будущего, – признался я.

– Почему? Везде можно чего-то добиться, главное, найти свою нишу, – нравоучительно изрёк Ниязи. На мгновение его лицо озарилось жёлтым светом случайного фонаря, и мне показалось, что оно выглядит как-то зловеще. – Сейчас это вообще легко. Есть Youtube, Facebook. Тебе даже не надо выходить из дома, чтобы стать знаменитым.

– Ага, – саркастически согласился я. – Вот у нашей группы есть фан-страничка и свой канал на Ютюбе. Видел ты их?

– Нет. Но я – не показатель. Я вообще редко в интернете сижу.

– Я тоже. И я не умею пиариться в соцсетях. Для этого надо быть особенным человеком.

Мне вспомнились многие непонятные обитатели интернета, которые имеют тысячи подписчиков, и при этом для меня оставалось настоящей загадкой, почему эти личности знамениты и в чём состоит род их деятельности.

– Недавно я разослал всем своим друзьям предложение лайкнуть страничку нашей группы. Так вот, почти никто не лайкнул. А когда они просили меня лайкать их уродливые фоточки для всяких убогих конкурсов, я лайкал, как идиот! Думал, что они отплатят мне тем же, когда мне это понадобится!

Ниязи рассмеялся приятным тихим смехом:

– Ты какой злой, оказывается! Знаешь, я придумал, что надо сделать.

– Что? – Я почувствовал, что сейчас Ниязи выдаст нечто.

– Люди совсем как мухи. Я имею в виду трупных мух. Они любят слетаться на смерть. Тебе надо умереть. Не по-настоящему. Но если кто-то на Фейсбуке напишет, что ты умер, то все поверят.

– Потому что люди верят прочитанному в интернете больше, чем своим собственным глазам, – медленно произнёс я.

– Ага! Ну как, шикарно я придумал?

– В этом что-то есть. Многие художники умерли в нищете, а продаваться начали после смерти.

– И ты должен не просто умереть, в обычной смерти нет ничего интригующего. Я считаю, ты должен покончить с собой по каким-то загадочным причинам. Только представь, сколь популярным ты станешь!

Я представил. И в этот миг пали метафизические оковы, удерживавшие меня на скале моей унылой жизни над бурным морем приключений.

Я начал перебирать в уме все доступные мне способы добровольно отправиться на тот свет, а заодно и причины. У нас среди молодёжи вообще популярно самоубийство. Ну, там, когда родители не разрешают жениться на любимой девушке, и всё такое. Или если не удалось поступить в институт. Или если не можешь выплатить кредит. Такие варианты, само собой разумеется, были для меня неприемлемы. Любовные страсти местным чопорным и мещанским населением не понимаются и не одобряются, красный диплом я давно получил и даже уже потерял, а прослыть нищим неудачником меня совсем не прельщало. Я решил, что пусть это будет невозможность проявить себя, тяжёлое ощущение сдвигающихся стен, отчуждение, полное неприятие со стороны окружающих, глухая безнадёжность – всё то, что я и так в некоторой степени чувствовал, хотя и не настолько остро, чтобы из-за этого наложить на себя руки. Раздумывая над способом, я точно знал, что не повешусь. Ведь в этом случае люди будут знать, что, умирая, я обмочил штаны, язык у меня вывалился изо рта, рожа синяя, а это совсем не эстетично и уж ни капли не романтично.

Тем временем Северный Ветер, вызванный обрядом, любезно взял на себя труд создать для меня легенду.

В то утро я почему-то проснулся очень рано. Мать и сестра ещё спали, дворовые кошки тоже. Только несколько юрких воробьёв, ещё не вытесненных из города расплодившимися на обильном мусоре воронами, устроили свою обычную писклявую возню в дереве под окном.

Ненавижу начинать день с просмотра новостей в интернете, но ничего не могу с собой поделать. И вот я прочитал, что море снова забрало себе в жертву парня моих лет. Как ему могло прийти в голову залезть в воду во время такого шторма? Его имя скромно не указали. Просто очередной безымянный мертвец, которых в большом городе образуется каждый день огромное множество. Это мог быть и я, если бы только мой теплообмен позволял мне купаться в море в прохладную погоду.

А что, если это в самом деле буду я?

Зайдя в Facebook, я отыскал в списке френдов недавно вступившего в их жидкие ряды Ниязи и написал ему: «Вчера я утопился в море на пляже в Бильгях. Можешь проинформировать народ».