Текст книги "Отбросы"

А вот Лу Рэндолу, который устало тащился к поджидавшей его «панде», было сейчас совсем не до смеха.

Стемнело рано. Было четыре часа, и Рэндол обнаружил, что в помещении игзэмской полиции уже пора включать свет. Двухэтажное здание из красного кирпича находилось в пяти минутах ходьбы от центра города. Первый его этаж занимала приемная со столом дежурного, за которым в данный момент Виллис решал кроссворд, и рядом было что-то вроде комнаты отдыха, которую использовали одновременно для проведения совещаний и инструктажа. Лестничный марш вел в подвал, где находилось шесть камер. На втором этаже располагались кабинеты и цейхгаузы[3]3
  Цейхгауз – склад оружия, обмундирования, снаряжения.


[Закрыть]. Наверху, где заканчивалась лестница, стоял автомат, из которого Рэндолу с помощью испытанного приема, то есть крепкого пинка, удавалось нацедить чашку еле теплого чая. Чертова машина, казалось, только при таком обращении действовала безотказно. Обычно, заглотнув двадцатипенсовик, автомат беззастенчиво принимал его как должное, ничего не предлагая взамен. Бесконечные жалобы привели Рэндола к решению связаться с производителями и заменить автомат на новый. Однако в данный момент, когда он сидел за своим столом и постукивал карандашом по журналу регистрации приводов, проблемы, занимавшие Рэндола, не имели ничего общего с этими автоматами.

Мысли в голове инспектора сменяли одна другую с головокружительной быстротой, не давая возможности сосредоточиться на какой-нибудь одной.

Убийство Яна Логана. Поиск Пола Харви. Смерть жены и дочери... Когда это случилось, Рэндол не был уверен, что сможет все пережить. Он чувствовал себя так, словно что-то вырвали у него из груди, словно какая-то часть его "я" перестала существовать, лишенная их общества, их любви. Последние несколько лет он замечал в себе перемены. У него осталась только работа, и это было кое-что, но жену и дочь работа не могли заменить. Против собственной воли он превратился в циника, в ожесточившегося человека. В какой-то мере цинизм всегда был присущ ему, являясь неотъемлемым атрибутом его профессии, как кто-то однажды подметил. Одиночество и горечь, которые нередко перерастали в злость, поселились в нем недавно, и он уже научился мириться с ними, а в худшие моменты даже в какой-то степени и наслаждаться. А случалось, он позволял семенам негодования перерасти даже в ненависть и ярость... Рэндол прикрыл глаза, как никогда ощущая себя теперь потерянным и одиноким.

Стук в дверь кабинета возвратил его к реальности.

Появился констебль Стюарт Рид, высокий, нескладный детина с изрытым оспой лицом. Ему было тридцать с небольшим, на несколько лет меньше, чем Рэндолу. На лице констебля блуждала улыбка.

– Рапорт следователя по делу Логана, шеф, – объявил он, помахивая папкой.

– Спасибо, – сказал Рэндол, протягивая за ней руку.

Констебль повернулся, чтобы уйти, но инспектор остановил его:

– Узнайте, Рид, может, у Нормана найдется для меня чашка кофе или чая. Бурда из этого дрянного автомата, как кошачья моча.

Стюарт с улыбкой кивнул и оставил шефа в одиночестве. Рэндол открыл папку и обнаружил в ней всего лишь три листка бумаги. Рапорт следователя, еще один рапорт о предполагаемых орудиях убийства и копия под заголовком:

ФЭЙРВЕЙЛСКАЯ БОЛЬНИЦА (Результаты вскрытия)

Под всеми тремя документами стояла одна и та же размашистая подпись: Рональд Поттер.

Поттер являлся главным патологоанатомом Фэйрвейла, что было засвидетельствовано печатными буквами под его факсимиле.

Рэндол по очереди тщательно просмотрел каждый документ, останавливаясь и вновь возвращаясь к прочитанному. Нащупав в кармане пачку сигарет, он вытащил ее и, обнаружив, что она пуста, раздраженно выругался. Вместо сигареты взял шариковую ручку и принялся грызть ее кончик. Основной рапорт состоял из текста, большая часть которого изобиловала медицинскими терминами. Когда Рэндол отложил отчет, то, по крайней мере, понял, как, если не почему, умер Ян Логан.

– "Восемь смертельных ран на плечах и шее, – читал он вслух. – Голова отсечена режущим предметом с односторонним лезвием. Глубина ран от четверти до двух с половиной дюймов. Других внешних повреждений не обнаружено".

Рэндол бросил рапорт на стол и, взяв другой листок, откинулся на стуле. В листке содержалось предположительное описание орудия убийства. Он снова прочел вслух:

– "Следы ржавчины обнаружены во всех ранах, кроме одной".

Инспектор забарабанил пальцами по столу.

– Ржавчина, – пробормотал он и, положив перед собой блокнот, записал:

"1. Ржавый нож?

2. Сильный мужчина (глубина порезов)?

3. Нет мотива?"

Он приподнял бровь, размышляя над тем, что написал. Необходимо обладать сверхъестественной силой и жестокостью, чтобы отрезать голову, не имея при себе пилы или какого-то другого, похожего инструмента. А кто сказал, что убийца использовал орудие с гладким лезвием?.. Рэндол вновь вернулся к первому рапорту. В нем ни разу не упоминалось гладкое лезвие. Заточенное с одной стороны – да. Он вычеркнул слово «нож» и поставил рядом три вопросительных знака. Топор? Но тут же он исключил его. При использовании топора раны были бы намного глубже. Тем не менее порезы достигали двух с половиной дюймов глубины. Рэндол решил, что оружием ударяли, а не кололи. Голова Яна Логана была отрублена, а не отрезана. Еще раз просмотрев рапорт, инспектор отметил, что патологоанатомом обнаружены частицы стесанного спинного мозга, так что голову отделили от туловища несколькими мощными ударами.

Рэндол глубоко вздохнул и, нервно барабаня пальцами по столу, думал теперь об одном: удалось ли его людям найти Харви. Это сделал Харви, и никто другой! Все говорит об этом. А ублюдок еще в окрестностях Игзэма. Инспектор в буквальном смысле слова заскрежетал зубами. Его необходимо найти, даже если придется разбирать каждый дом по кирпичику. В последний раз глянув на результаты вскрытия, он ощутил, как волосы на затылке у него встают дыбом: инспектором вдруг овладела непоколебимая уверенность, что он читает не последний такой рапорт.

Глава 24

Столовая для сотрудников Фэйрвейла казалась в этот день многолюдной, как никогда, и Гарольду Пирсу было нелегко продвигаться с подносом. Кружка с чаем опасно кренилась, и жидкость грозила расплескаться. Дважды тарелка с бобами на тостах съезжала к краю пластикового подноса. Наконец Гарольду посчастливилось найти одно свободное место, и он благополучно приземлился со своей едой, возблагодарив небо за удачу. Сел, тяжело отдуваясь. В желудке урчало – чувство голода давало о себе знать, но в то же время вид лежащего на тарелках вызывал тошноту. Взяв нож и вилку, Гарольд держал их перед собой и смотрел на исходящую паром еду. Через минуту-другую он отложил приборы в сторону и решил довольствоваться лишь чаем.

Болела голова, и гул переполнявших столовую голосов усугублял его плохое самочувствие.

Медсестры, врачи, санитары и прочий больничный персонал – все вокруг за обедом болтали, смеялись, жаловались и ругались. Гарольд же был один в нескончаемом потоке льющихся звуков. С утра сначала все сливалось в сплошное громкое жужжание, но с течением времени, стихая, превращалось в слова. Правда, они оставались неясными, неразборчивыми, но все же это были слова. Гарольд никак не мог понять, что говорили голоса, но они на чем-то настаивали. Он закрыл глаза и прижал ладонь к уху, как будто мог таким образом заглушить эти, навсегда поселившиеся в его голове звуки. Но они продолжали и теперь взывать к нему, откуда-то из глубины его существа, смешиваясь с какофонией в столовой.

Гарольд потягивал чай, морщась всякий раз, когда нужно было оторвать кружку от стола. С заметным усилием он подносил ее к губам, будто кружка была не фарфоровой, а свинцовой. Но коричневый напиток благотворно действовал на его обложенный, еле поворачивающийся во рту язык.

Кто-то попросил его подвинуться. Гарольд, сначала ничего не поняв, поднял глаза и увидел привлекательную женщину, остановившуюся рядом. На ней был расстегнутый белый халат, не скрывавший высокую грудь под нарядной блузкой, тонкую талию и стройные бедра, плотно обтянутые юбкой. Гарольд посмотрел ей в лицо и оказался во власти самых ярких синих глаз, какие ему когда-либо приходилось видеть. Тонкое лицо обрамляли короткие каштановые волосы. Женщина улыбалась.

Довольно долго Гарольд разглядывал ее, догадавшись в конце концов по цвету халата, что перед ним врач. До него дошло, что он оказался на ходу, и поспешил отодвинуть свой стул, освобождая дорогу. Женщина снова улыбнулась и поблагодарила его, а он смотрел ей вслед, наблюдая за тем, как она пробирается к стойке с едой, выбирает блюда и оживленно переговаривается с другими женщинами. Гарольд прикоснулся к изувеченной щеке, его рука дрожала, а единственный глаз все еще был не в силах оторваться от женщины в белом. Казалось, исчез куда-то гвалт столовой, все внимание Гарольда сосредоточилось на докторе. Она понесла свой поднос к столику, где уже сидели несколько других врачей, и Гарольд видел, как она смеется, обмениваясь с ними шутками. Он опустил голову, снова испытывая ноющую боль в затылке. Голоса в голове продолжали что-то мямлить и бормотать на неразборчивом языке, и Гарольд так стиснул зубы, что у него свело челюсти.

Наконец он решился встать, но тут же колени подкосились, и он выбросил в сторону руку, чтобы сохранить равновесие. Рука задела край тарелки, и, прежде чем он что-либо успел предпринять, та слетела со стола и, ударившись об пол, разлетелась вдребезги. Сидевшие поблизости обернулись, чтобы узнать, в чем дело, и Гарольд покраснел под их любопытствующими взглядами. Он взглянул на смесь битого фарфора с запеченными бобами и, как бы извиняясь, пожал плечами, заметив крупную женщину в зеленом халате, направлявшуюся через всю столовую к нему с ведром и тряпкой.

– Прошу прощения, – пробормотал Гарольд.

– Ничего страшного, дорогуша, – успокоила женщина. – Это случается сплошь и рядом, но если вам не нравится наша стряпня, вы так и скажите. Вовсе не обязательно вываливать ее на пол. – Громко смеясь, она посмотрела на Гарольда.

Тот судорожно сглотнул, дрожа всем телом.

– Извините, – повторил Пирс, не уловив шутки. Секунду помедлив, он круто повернулся и двинулся к выходу. Ему казалось, будто вся столовая смотрит ему вслед.

– Кто этот человек? – поинтересовалась доктор Мэгги Форд у коллег, проведя рукой по своим коротким каштановым волосам. Она сочувственно наблюдала за тем, как Гарольд поспешно покидает столовую. – Что-то раньше я его не видела. Фредерик Паркин допил остатки кофе и промокнул носовым платком уголки рта, уделив особое внимание своим густым белокурым усам над верхней губой.

– Насколько мне известно, его зовут Пирс, – сообщил он Мэгги. – До недавнего времени являлся пациентом старой психиатрической лечебницы.

Мэгги понимающе кивнула:

– Интересно, как он заполучил это страшное увечье? Бедняга...

– Похоже, никто о нем ничего не знает, – ответил Паркин. – Судя по всему, ожог. – Он оживился и широко улыбнулся Мэгги. – Что за внезапный интерес, доктор?

– Вы же знаете меня, Фред. Любопытной Варваре... – Она показала на свой нос и подмигнула. Оба засмеялись. – Просто мне стало его жаль, – добавила она. – Должно быть, это тяжелая травма – перенести такое и жить с этим. Ему еще хватило мужества пойти на работу, в его-то положении.

– Ваша способность сопереживать поразительна, Мэгги, – добродушно промолвил Паркин. – Иногда я думаю, что вы не тем занимаетесь. Вам следовало бы, наверное, стать работником социальной службы.

– Разве плохо, когда проявляется интерес к людям? – стала защищаться она. – В конце концов, нам всем за это платят, не так ли?

Паркин улыбнулся:

– Склоняюсь перед вашей железной логикой. – С этими словами он встал, перекинулся парой слов с коллегой на дальнем конце стола и направился к выходу. Мэгги еще потягивала свой кофе, и мысли ее, как ни странно, все еще были заняты Пирсом.

Тридцати двух лет от роду, она вот уже четыре года работала в Фэйрвейле консультантом-гинекологом и за это время завоевала завидную репутацию. Вопреки ожиданиям, она не встретила и тени злопыхательства со стороны коллег-мужчин, когда пришла сюда, скорее, даже наоборот. Они охотно приняли Мэгги в свой круг, покоренные ее профессиональными способностями. Но, думала про себя с улыбкой Мэгги, не менее покоренные и ее женскими достоинствами. В манере поведения доктора удивительно сочетались чувственность и какая-то детская невинность, хотя, естественно, такая привлекательная женщина имела на своем счету нескольких любовников и никак не могла претендовать на невинность в буквальном смысле слова. Она была натурой целеустремленной и до самозабвения преданной своей работе, что нередко приводило к конфликтам даже с близкими людьми. Но что касалось ее работы, тут она твердо стояла на своем и не шла ни на какие компромиссы. Ее мать не уставала повторять, что ей следует поскорее выйти замуж, но для Мэгги главным в жизни было ее дело. Мужчины, когда она находила для них время, являлись для нее лишь коротким, проходным эпизодом. В настоящее время молодая женщина жила одна в маленькой квартирке в двадцати минутах езды от больницы, и каждый вечер ее ждал пустой неуютный дом. Но она утверждала, что такое положение совсем не беспокоит ее, и это было похоже на правду. Между тем где-то в глубине души жила потребность в чем-то большем, нежели случайные короткие связи. В душе поселился молчаливый страх одиночества. Бывало, ночами, лежа в постели, Мэгги мечтала о мужчине, которого бы в первую очередь волновала она сама, а потом уже все остальное. Но такие мысли всегда заканчивались безнадежным опасением, что из этого ничего не выйдет, как бы ей ни хотелось. Дело в том, что Мэгги Форд относилась к той категории людей, которые считали, что главное – это полюбить самой, вопреки утверждению многих о том, что важнее всего все-таки быть любимой. Однако, похоже, судьба решила, что такую роскошь она не сможет себе позволить.

Довольно долго просидев в столовой перед опустевшей чашкой кофе, она наконец встала из-за стола, взглянула на часы и вспомнила, что через десять минут у нее назначен прием.

Было без пяти два.

* * *

Гарольд вытолкнул каталку из лифта в зловещие сумерки подвала и направил по гладкому полу к котельной. Его голова, казалось, распухала от боли и сжималась в такт биению пульса. Голоса непрерывно шелестели, однако теперь они стали пугающе ясными. Гарольд прислушивался к собственным шагам, гулко отдающимся в пустынном коридоре, а подойдя к котельной, с удивлением обнаружил, что дверь в нее открыта.

Он помедлил и с внезапной дрожью в руках так крепко сжал поручни каталки, что побелели костяшки пальцев. Шум в голове достиг предела, и возникло ощущение, будто кто-то приложил к ушам две гигантские морские раковины – настолько невыносимым стал этот шум, превращавшийся периодами в рев.

Через приоткрытую дверь виднелась топка с разверзнутой пастью, в которой плясали языки пламени, будто старавшиеся заглушить вечно гудящий генератор. Мир Гарольда состоял теперь из сплошной какофонии звуков, и, перед тем как войти в котельную, он на секунду закрыл глаза, уже заранее ощущая жар пламени. Каталкой он толкнул дверь, и она открылась настежь.

На звук обернулся Брайан Кэйтон и улыбнулся при виде входившего.

– Привет, Гарольд! – Кэйтон потянулся за щипцами, лежащими на каталке, возле которой он стоял.

Гарольд увидел, как тот ухватил щипцами мягкое тельце зародыша. Крошечная голова запрокинулась назад, будто ему перерезали горло, изо рта вытекла кровь.

– Что вы делаете? – требовательно спросил Гарольд, шагнув к Кэйтону, который держал зародыша в вытянутой руке, воротя нос от неприятного запаха.

– Вы знаете, что я делаю, – несколько раздраженно ответил он. – Я только что из патологии.

Он поднес эмбрион к печи.

– Вы собираетесь сжечь ребенка? – ужаснулся Гарольд. Улыбка сползла с лица Кэйтона.

– Да, конечно, я его сожгу. – Он помедлил, всматриваясь в лицо Гарольда. – И это вовсе не ребенок.

Изводившие Гарольда голоса ослепительным взрывом рассеяли туман нерешительности.

– Прекратите! – потребовал он, подходя ближе.

Кэйтон предупреждающе поднял руку.

– Послушайте, Гарольд, знаю, что эта процедура не из приятных, но она должна быть доведена до конца, – произнес он с нажимом. – Господи, да вы ведь сами все это делали! Какая муха вас укусила?

Голова Гарольда словно горела в огне, и его качнуло к Кэйтону, который в замешательстве отступил, потом решительно повернулся и бросил зародыша в топку.

Гарольд страшно закричал. Из его горла вырвался пронзительный жалобный вопль, похожий на дикий вой раненого животного. В тот же миг он тяжело рухнул на пол, уронив на себя каталку. В последние мгновения перед тем, как потерять сознание, он думал о зародыше, пожираемом пламенем. Перекатившись на спину, Гарольд еще успел заметить, как Кэйтон ринулся к двери.

«Я хотел остановить его...»

Слова бились в его голове: низкие, гортанные, скрежещущие звуки, исполненные власти.

«Я пытался...»

Боль. Мучительная, жгучая боль, казалось, навсегда поселилась в его голове, но, к счастью, Гарольд Пирс потерял сознание.

* * *

Мэгги Форд зевнула и принялась растирать шею, упираясь затылком в стенку лифта. Поскольку в лифте она была одна, то сбросила с ноги одну туфлю и пошевелила освободившимися пальцами. Ноги порой просто убивали ее: усталость к концу дня становилась такой невыносимой!.. Когда она даже только думала об этом, ей становилось дурно.

– Принять дома горячую ванну! – произнесла она вслух и слегка смутилась, так как не заметила, что лифт уже остановился.

Мэгги увидела перед собой Брайана Кэйтона. Лицо его пылало, на лбу застыли бисеринки пота.

– Доктор! – хрипло проговорил он, врываясь в лифт. – Не могли бы вы спуститься в подвал? Прямо сейчас. Один из санитаров потерял сознание.

Она собралась было протестовать, но встревоженное лицо молодого санитара заставило ее промолчать. Мэгги нажала на кнопку подвального этажа, и лифт поехал вниз. Когда они вышли, Мэгги обнаружила, что уже бежит вслед за Кэйтоном, заразившись его тревогой. Добравшись до котельной, она чуть не задохнулась в душном смраде, который шел от перепачканного белья и от валящего с ног жара, исходившего из открытой топки. Рядом с опрокинутой каталкой она увидела распростертого на полу Гарольда.

– Идите за помощью, – приказала она Кэйтону. – Возьмите кого-нибудь в помощь, чтобы вынести его отсюда. – Говоря это, она раздвинула Гарольду веки и посветила в глаз ручным фонариком.

Прикоснувшись к изуродованной коже, Мэгги испытала отвращение и тут же мысленно упрекнула себя за неподобающую реакцию. Ее беспокоило, что зрачок не реагирует на свет. Она попыталась проделать ту же процедуру с другим глазом, почувствовав себя словно обманутой, когда оказалось, что всматривается в стеклянную его имитацию. Еще раз раскрыв здоровый глаз, доктор Форд облегченно вздохнула при виде сузившегося зрачка. Положив фонарик в карман, она заметила, что Пирс пошевелился, пытаясь встать, но Мэгги ему не позволила.

– Лежите спокойно, – мягко успокоила она, и выражение испуга, появившееся на лице Гарольда, сменилось болезненным смущением.

Он обнаружил, что перед ним знакомое лицо. Прекрасное, тонкое лицо, обрамленное каштановыми волосами. Ее мягкие руки касались его запястья, нащупывая пульс.

– Зачем они это делают? – едва шевеля губами, прошептал он.

– Что делают? – спросила она, проверяя пульс по секундомеру.

– Сжигают детей.

Она выглядела озадаченной.

– Они сжигают детей вон там, – проговорил Гарольд, кивая на топку и готовый вот-вот разрыдаться.

Мэгги все поняла и была рада, что именно в этот момент появился Кэйтон, ведя с собой санитара. Следуя ее совету, они осторожно поставили Гарольда на ноги и повели к лифту.

– Куда его? В кабинет доврачебной помощи? – спросил Кэйтон.

Мэгги покачала головой.

– Нет, проведите его в мой кабинет на четвертом этаже. Думаю, его должен осмотреть врач.

Вчетвером они вошли в лифт и стали подниматься наверх.

Глава 25

Гарольд примостился с краю кушетки, испытывая чувство беспокойства и дискомфорта оттого, что видел, как Мэгги подошла к своему столу и отобрала какие-то непонятные предметы, с помощью которых она, очевидно, намеревалась провести обследование. Ему были неизвестны все эти вещи, хотя одна или две попадались на глаза во время работы в больнице.

В кабинете было тепло, только монотонное негромкое жужжание радиатора напомнило ему о котельной. Ничто не нарушало однообразия ослепительной белизны стен, кроме разве большого окна, из которого открывался живописный вид на больничную территорию. Обстановка была довольно скромной и состояла из трех жестких стульев, большого стола и кушетки, на которой сейчас сидел Гарольд. У дальней стены стояла картотека, на каждом ящичке которой бросалась в глаза красная этикетка с крупной буквой. На столе перед доктором высилась небольшая стопка книг, стояли подставка для карандашей и, как показалось Пирсу, неестественно громко тикающие в тишине кабинета часы.

– Когда последний раз вы проходили осмотр, мистер Пирс? – Мэгги повернулась к кушетке.

Гарольд едва заметно улыбнулся.

– Я не помню. Вы можете называть меня Гарольд, если хотите, – смущенно добавил он.

Мэгги улыбнулась и попросила его снять рабочий комбинезон, что он и сделал. Под комбинезоном на нем оказалась не слишком чистая старая рубашка с обтрепанными обшлагами. Доктор попросила отвернуть рукав, и он повиновался, слегка оголив запястье. Мэгги еще раз пощупала пульс и сделала запись на листке бумаги.

– Вы давно здесь работаете, Гарольд? – спросила доктор Форд, одновременно беря офтальмоскоп и направляя луч света себе на ладонь. Удовлетворившись пробой и настроив инструмент на нужное увеличение, она стала исследовать его здоровый глаз.

– Около двух месяцев.

Мэгги наклонилась над Пирсом, и он почувствовал запах ее духов. Очень слабый, но вполне различимый запах, придающий ей благоухание чистоты и свежести. Когда Мэгги смотрела в офтальмоскоп, ее шелковистые волосы пощекотали здоровую часть его лица, и он ощутил какой-то необъяснимый трепет, дыхание его участилось.

– Вы раньше когда-нибудь теряли сознание?

Гарольд пожал плечами.

– Кажется, нет.

Она попросила его снять рубашку.

На его лице отразилась такая паника, будто ему предложили немедленно спрыгнуть с четвертого этажа. Пирс вздрогнул, у него перехватило дыхание.

– Зачем? – возбужденно выдавил он из себя.

Доктор улыбнулась, удивленная реакцией пациента.

– Я хочу прослушать ваше сердце и легкие. – Она потянулась за стетоскопом.

В замешательстве он опустил взгляд, потом почти с мольбой поднял на нее глаза.

– Я не совсем в порядке, – проговорил он каким-то неестественно надтреснутым голосом.

– Ну пожалуйста, Гарольд, – настаивала она.

Мысли лихорадочно замелькали в его голове. Что она скажет, когда увидит? Он ведь знал, что потом они придут за ним, и когда это случится... Лучше об этом не думать.

– Гарольд, прошу вас снять рубашку.

Трясущимися руками он начал расстегивать пуговицы. Мэгги вынула из металлического футляра сфигмоманометр, намереваясь после прослушивания грудной клетки измерить ему кровяное давление. Она раскрыла манжету, и шуршащий треск отрывавшихся друг от друга липучек неприятно резанул слух.

Гарольд стянул с себя рубашку, скомкав ее и положив на колени; его тело била дрожь.

Мэгги обернулась и взглянула на него.

Она судорожно сглотнула, пытаясь скрыть ужас при виде того, что предстало ее взору. Гарольд сидел безучастно, с закрытыми глазами, словно стыдясь своего обнаженного тела.

Его грудь и плечи были покрыты множеством глубоких порезов. Некоторые из них подсохли, другие, успевшие превратиться в пурпурные шрамы, очевидно, были вскрыты заново и плохо заживали. Темные глубокие рубцы покрывали руки от запястий до локтей, а часть торса и плечи выглядели мелочно-белыми. Для нее было очевидно, что он потерял много крови.

Кое-где порезы нарывали; особенно глубокая рана, полная гноя, зияла чуть ниже левого локтя. Но что потрясло Мэгги больше всего, так это расположение порезов относительно друг друга. Казалось, их наносили на тщательно вымеренном друг от друга расстоянии, словно это было какое-то ритуальное действо. Его грудь выглядела мешаниной струпьев и засохшей крови. На месте одного соска, рассеченного надвое, теперь зиял синяк черного цвета. И еще одна поразительная деталь бросалась в глаза: каждый порез словно был обведен темным кружком, напоминавшим Мэгги любовный засос. Складывалось впечатление, что чьи-то губы постоянно присасывались к коже Гарольда, не оставляя на теле живого места.

– Откуда у вас эти порезы? – спросила она тихим голосом, полным затаенного страха. Страха?.. Да, призналась себе Мэгги, это настоящий страх. По шее бегали мурашки, волосы на затылке, чувствовала она, вставали дыбом.

Гарольд молча смотрел в пол.

Она придвинулась поближе и взяла его за левое запястье, стремясь получше разглядеть многочисленные раны. Он отшатнулся, прерывисто дыша.

– Почему вы сами наносите себе удары? – не унималась Мэгги, хотя страх и не отпускал ее.

Множество мыслей по-прежнему не давали Гарольду покоя, и он открыл было рот, чтобы дать хоть какое-нибудь объяснение своему шокирующему виду, но в голове с нарастающей силой зазвучали знакомые голоса.

– Я думаю, мне следует позвать доктора Паркина, пусть он...

– Нет! – Он почти закричал. – Нет!

– Необходимо что-то делать с этими порезами, Гарольд. Может, вы скажете, как вы их заполучили? Прошу вас.

– Я видел сон... – промямлил он.

– О чем? – Доктор взяла его левую руку в свою и на этот раз не встретила сопротивления. Она коснулась деревянным шпателем краев ближайшей раны, тут же убрав, когда Гарольд вздрогнул.

– Мне снится много чего, – уклончиво ответил он, вперив взгляд в дальний угол комнаты.

– Что же вы все-таки видите в этих снах, Гарольд? – Мэгги отвлекала его своими вопросами, чтобы получше рассмотреть порезы. Под локтем была свежая рана, и она промокнула ее марлевым тампоном – на этот раз Гарольд никак не реагировал.

– Огонь, – вяло ответил он. – Я вижу огонь.

– Не могли бы вы подробнее рассказать о ваших снах? – попросила доктор Форд.

– Я убил брата и мать, – признался Гарольд. – Вот почему они меня забрали.

От улыбки, которой он одарил ее при этих словах, у Мэгги все тело покрылось гусиной кожей, но она нашла в себе силы и размышляла над тем, насколько сильно травмирует его процесс сжигания выкидышей после абортов и почему он настойчиво называет их детьми. Как долго он сможет это выносить? Совершенно очевидно, что раны он нанес себе сам. Возможно, это своеобразное возмездие за совершенное преступление...

– Как умерли ваши брат и мать?

Он рассказал ей. И все тут же встало на свои места – и значение огня в его снах, и болезненная реакция на уничтожение эмбрионов.

– Иногда мне снятся сны об этом, – пояснил Гарольд. – Эта комната с печью...

Голову пронзила внезапная боль, неумолимые голоса, набирая силу, отдавали приказы.

– Расскажите мне, – попросила Мэгги.

Он с трудом проглотил слюну и мягко произнес:

– Я не могу сейчас припомнить. Лучше не говорить... Я не хочу даже думать об этом.

Мэгги кивнула и приставила к его груди стетоскоп. Сердце Пирса билось медленно. Давление оказалось чуть ниже нормы. Судя по всему, Гарольд должен чувствовать себя возбужденным и обеспокоенным, но ни один из жизненных показателей не подтверждал этого. Она попросила его надеть рубашку.

– Могу я идти? – осведомился Гарольд.

– Если вы уверены, что с вами все в порядке. Но мне было бы спокойнее, если бы вы согласились, чтобы я пригласила доктора Паркина и он осмотрел бы вас.

Гарольд снова решительно отказался, запихивая рубашку в брюки и надевая комбинезон.

– Я бы просила вас, Гарольд, заглянуть ко мне через пару дней.

Он кивнул, счастливый, что может уйти.

– Почему бы вам сейчас не пойти домой и не прилечь ненадолго?

– Мне уже лучше, благодарю вас.

Мэгги пожала плечами. Быстро попрощавшись, Гарольд вышел, прикрыв за собой дверь. Он медленно шел по коридору, в его голове возбужденно жужжали голоса.

– Я же ничего не сказал. Я сохранил тайну, – прошептал Гарольд. – Вы не причините ей вреда? – задал он вопрос в пустое пространство.

Голоса что-то отвечали, и Гарольд напряженно вслушивался, пытаясь понять.

* * *

Мэгги сидела за столом, задумчиво поглаживая ладонью волосы. За окном собирались серые дождевые тучи, и на стекло, как утренняя роса на паутину, оседала изморозь. В кабинете было темно, но она не спешила зажигать свет. Поглощенная мыслями, Мэгги сидела в сгущавшихся сумерках и никак не могла отделаться от впечатления, когда увидела исполосованное тело Гарольда. Что могло заставить человека нанести себе такие раны? Она долго смотрела на телефонный аппарат, раздумывая, стоит ли звонить прежнему психиатру Пирса. Возможно, если она лучше ознакомится с его историей болезни, легче будет понять, почему он сделал с собой такое. Не сводя глаз с телефона, Мэгги беспокойно барабанила пальцами по столу. Наконец поднялась, подошла к окну и не могла оторвать глаз от обкладывавших небо серых туч.

Если он видел кошмары, то, возможно, порезы наносил во время сна. Она слышала о людях, способных во сне поднимать такие тяжести, которые в состоянии бодрствования не могли и подумать сдвинуть с места. Видимо, в случае с Гарольдом действовал тот же принцип. Очевидно, и в нем пробуждалась эта подспудная сила во время сна, и он совершал то, что никогда не сделал бы наяву, в данном случае – это членовредительство... Мэгги глубоко вздохнула. Слишком просто что-то получается. Расстояния между порезами выглядят слишком тщательно вымеренными, раны нанесены совсем не беспорядочно. В отличие от психов, у которых случайно оказалось в руках режущее оружие и которые кромсают себя как попало. Складывалось впечатление, что им кто-то руководил...

Мэгги потрясла головой, пытаясь отбросить последнюю, как ей показалось, нелепую мысль. Во-первых, насколько ей известно, Гарольд жил один. У него было мало друзей и, скорее всего, отсутствовали враги. Предположение, что он нанес себе раны в безумном припадке мазохизма, не выдерживало критики. И, несмотря на то что Гарольда что-то тревожило, он определенно не являлся психопатом.

Мэгги подошла к столу и поглядела на часы.

Одиннадцать минут пятого.

Что действительно ее озадачивало, так это темные синюшные круги вокруг каждого пореза. Если бы Гарольд был гематофилом, то есть пил собственную кровь, то порезы на руках еще можно было бы как-то объяснить, но, похоже, это не тот случай.