Текст книги "Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами"

Пожалуй, стоит отметить, что у генетиков несколько иное представление о незатянувшейся беседе, чем у большинства простых смертных, за исключением разве что геологов. И когда я задаю элементарный вроде бы вопрос: «А на фига вообще нужны такие бактерии-садисты с точки зрения генетики?» – Спектор не торопится и раскладывает все по полочкам.

– Что ж, – отвечает Спектор, – нельзя забывать, что алкоголь для человеческого организма – явление совершенно новое.

Я только начал свыкаться с мыслью, что пьянство – это наследие глубокой древности и часть нашей общей истории, и комментарий Спектора ненадолго сбивает меня с толку. Понятное дело, что, с точки зрения генетика, десять или даже двенадцать тысячелетий – это мгновение ока. «Мы состоим из бактерий, и свыше миллиона лет наша иммунная система использует кишечные бактерии как средство коммуникации, предупреждая нас таким образом об угрозах. Сейчас же мы столкнулись с относительно новой ситуацией, когда распад спирта провоцирует сигналы тревоги и запускает оборонительную систему, вследствие чего появляются симптомы, от которых нам так худо».

По мнению Спектора, ответ организма со временем становится все жестче: нарушается баланс микрофлоры, и замученные нами кишечные ферменты работают все хуже. «Неважно, идет речь о похмелье или об аллергии на пыль, иммунная система просто не знает, как на это реагировать. Полагаю, это происходит потому, что она и так слишком перегружена, в том числе антибиотиками».

– А как же сыр? – вопрошаю я.

– Да просто посмотрите на мышей, – говорит Спектор, и на секунду мне кажется, что он прикалывается. Но на самом деле он имеет в виду исследования, в ходе которых изучался кишечник мышей и воздействие алкоголя и пробиотиков на похмельные состояния.

– Но постойте, – перебиваю я. – Как понять, что у мыши похмелье?

Идеальный голевой пас, сколько шуток можно придумать в ответ! Но Спектор на это даже не клюет.

– Никак, – отвечает он. – Поэтому мы смотрим на повреждения печени.

Мышка не может сообщить, что у нее похмелье, но известно, что на системном уровне похмелье и повреждения печени практически идентичны. Поскольку и то и другое возникает под воздействием не самого алкоголя, а химических веществ, которые образуются при его распаде, исследователи, и в частности Спектор, принимают симптомы ранних стадий повреждения печени за признаки похмелья. «В результате опытов, в ходе которых мышей принуждали к регулярным запоям, наблюдались симптомы повреждения печени, – говорит Спектор. – Опять-таки из-за токсинов, повышенной проницаемости кишечника и воспалительных процессов».

Но вот что выяснилось: когда вместе с бухлом исследователи давали тем же запойным, кишащим бактериями мышкам «пробиотики, которые содержат полезные бактерии, такие как лактобациллы» (выдержанный сыр по-научному), никаких разрушительных последствий у мышей практически не наблюдалось.

Именно такие результаты позволяют говорить, что природа все же готова прийти нам на помощь – а человеку или мышке достаточно лишь немного вина и сыра.

Безумный Шляпник в Средиземье (из кожи вон)

День-деньской я крыл крыши с кровельщиком Чарльзом Челкрафтом, а затем, сидя с ним в пабе под крышей его работы, пил крышесносный сидр «Тэтчерс»[63]63
  Thatchers в названии сидра означает не только имя собственное, но и слово «кровельщик» (thatcher).


[Закрыть]. После чего от английских скороговорок для заплетающегося языка мы переходим к готским головоломкам, требующим нестандартного мышления.

Место, где я оказался, напоминает созданную Эшером декорацию к фильму ужасов. Немыслимые старинные переходы соединяют помещения, стены которых увешаны множеством крюков. На полу чаны с жиром, груды шкур, хрящей и шерсти. Всеми силами пытаюсь не угодить в гигантскую кадку, где булькают смолистые дубильные вещества и зеленая кислотная масса – заблудшая душа может сгинуть здесь навек. Повсюду зловоние – гремучая смесь запахов коровьих туш, извести, горелой шерсти и дубовой коры. От этого запаха я становлюсь даже рассеяннее, чем когда сплю наяву. Не хотелось бы работать здесь с похмелья.

«И я бы не советовал, – говорит Эндрю Парр, владелец кожевенной мастерской „Дж. и Ф. Дж. Бейкер“. – А начинаем мы в семь утра». Кроме того, в отличие от стали кожа – даже коровья – не прощает ошибок. «Как только шкура становится выделанной кожей, обратное превращение невозможно. Это и есть алхимия дубления».

Это одно из старейших в мире действующих кожевенных производств. Подобно бражным залам и виноградникам, с падением Римской империи оно было заброшено, а теперь работает практически так же, как в те времена. Мне все это интересно не только как материал для статьи, но и как возможность больше узнать о дубильных веществах – танинах – и об их роли в тайнах спиртного и похмелья.

Танины дуба, которые здесь используются для превращения шкур в прекрасно выделанную кожу, в других условиях преобразуют чистый, практически безвкусный спирт в золотистый ароматный виски. При этом на виноградные танины, благодаря которым создается насыщенное ароматное красное вино, возлагается ответственность (как и на сульфиды) за похмелье и мигрени у любителей красного вина.

«Танины содержатся в кожице всех растений, – поясняет Парр, высокий худой человек с научным складом ума и застенчивыми, хотя неожиданно поэтичными манерами. – В листьях цветов, в кожице винограда, в коре дуба. С помощью ферментов и антител они защищают растения. Это своего рода волшебство. До сих пор до конца неясно, почему дубовые танины так эффективно взаимодействуют со шкурами животных и превращают их в кожу. Неизвестно даже, откуда нам это известно. Тем не менее можно предположить следующее: когда наш остров был одним большим лесом, а бритты занимались охотой, со временем они стали замечать удивительные явления. Шкура животного, брошенная в лужу около дуба, приобретала определенные характеристики и становилась прочной и мягкой. Видимо, так и научились вырабатывать кожу».

Накануне вечером я принял как раз столько, чтобы сегодня почувствовать Сияние – ослепительное ощущение, будто у тебя появилась волшебная лоза. И пока Парр вещает, а мои синапсы взрываются фейерверком, на меня снисходит откровение: я вижу взаимосвязи между ремеслами, традициями Старого Света, мышками, сыром и органическим преобразованием. Мысленно я путешествую в прошлое от виски к вину и к медовухе, а затем возвращаюсь к тому, что вызывает похмельные состояния в наши дни.

Впрочем, из-за всех этих раздумий и ароматов у меня совершенно по-старосветски разболелась голова. Так что зафиксировать откровение не получается. Возвращаюсь в машину, выкатываюсь из Средиземья и отправляюсь в большой город.

Отныне и во веки веков

Если в физическом плане похмелье – в связи с тем, как менялись биология человека, окружающая среда и крепость алкоголя, – со временем лишь немного варьировалось, то в метафизическом оно претерпело революционные пертурбации. И постулат о греховности пьянства сыграл здесь ключевую роль. Но, черт возьми, откуда он вообще взялся? Пьянство не относится к семи смертным грехам, в десяти заповедях оно тоже не упомянуто. Даже когда Данте описывал все круги ада и то, за какие грехи туда попадают, он ни словом не обмолвился ни о пьяницах, ни даже о хронических алкоголиках.

Как нередко бывает в околоцерковных делах, все изменилось, очевидно, из-за власти и денег. Когда закончились Темные века и на смену феодализму пришли новые принципы торговли, у людей появилась возможность свободно заниматься бизнесом – и самым популярным предприятием стали пабы. Неожиданно возникла альтернатива церкви, где можно было собраться и потратить деньги не на христианские пожертвования. И именно в этот момент духовенство возопило: «Грех!»

В проповедях того времени таверны называли «храмом дьявола, куда его ученики идут служить ему». А уже к началу XVII века о дьявольских опасностях пьянства святоши трубили на каждом углу – по всей видимости, так и появился первый сборник суперхитов.

Он назывался «Предупреждения всем пьяницам и пьющим для здоровья. Точные выдержки из сочинений достопочтенных ученых английских и зарубежных авторов», и составители сборника – Сэмюэль Кларк и Сэмюэль Уорд – перечислили ни много ни мало 120 страшных зол, коими чревата выпивка. Пригубившим спиртного смельчакам в краткосрочной перспективе светило спрыгнуть со скалы, прирезать родную мать или погибнуть от разрыва вен в голове при лютой рвоте. В более отдаленной перспективе последствия были еще страшнее.

В те времена бухло полушутя называли «здоровьем» – обоих Сэмюэлей это, судя по всему, приводило в бешенство: «Вы жаждете обрести радость, удовольствие и веселье в своих чашах, – неистовствуют они, – но не сомневайтесь, что капля вашей безумной радости породит реки и моря скорби, злобы, ожесточения и горечи отныне и во веки веков… Вы делаете вид, что пьете здоровье и за здоровье; но кого, как не пропойц, поражают всевозможные болезни, недуги, уродства, бородавки на лице, паралич, водянка, головные боли?»

А если бы вы рискнули упомянуть о набивших оскомину заповедях или смертных грехах, ими Сэмюэли просто пригвоздили бы вас к позорному столбу и добили окончательно: «Это не один грех, но все грехи разом, ибо это есть врата, ведущие ко всем остальным грехам… Всевышний был бы рад отверзнуть очи несчастному пьянице, дабы открылось ему, в какую помойку и гниль превратилась его душа».

Понятие греховности в христианстве не только дало духовенству могущественное оружие, которым давно обладал ислам, но и многократно увеличило силу его воздействия. Похмелье не просто причиняет боль, но обрекает на раскаяние, чувство вины и грозит вечным проклятием. Ваши мучения с перепоя становились епитимьей здесь и сейчас, божьим гневом, а главное – частичкой ада, который отныне поджидал вас в загробной жизни.

Безумный Шляпник в Средиземье (скорее наттон, чем натт). Из книги «A Warning-piece to All Drunkards and Health-drinkers Faithfully Collected from the Works of English and Foreign Learned Authors of Good Esteem», British Library Board, общественное достояние

Когда я добираюсь до Лондона, хлещет ливень из тех, что встретишь только здесь: будто по волшебству разверзлись хляби небесные, чтобы смыть со столичной брусчатки чуму и эль. Любители промочить горло за ланчем вскакивают из-за уличных столиков и, прикрывая головы портфелями, устремляются внутрь пабов.

У входа в библиотеку Уэллкома[64]64
  Библиотека Уэллкома в Лондоне основана американо-британским фармацевтическим магнатом, коллекционером и филантропом сэром Генри Уэллкомом (1853–1936) и представляет собой крупнейшее собрание изданий и артефактов, связанных с историей медицины.


[Закрыть] проверяю сообщения на телефоне. Последнее, от доктора Наттона, пришло неделю назад и – словно предрекая наступившее сегодня будущее – заканчивается оговоркой «если будет дождь, встретимся у стола возле входа». Дождь идет, я вхожу и присаживаюсь к столу.

Я жду и продолжаю проверять телефон. Не далее как в прошлом месяце доктор Наттон сделал сенсационное открытие – обнаружил древнеегипетский папирус с одним из старейших в мире рецептов от похмелья. А еще я надеюсь пообщаться с доктором Наттом – и это для меня даже важнее, чем встреча с доктором Наттоном. Видимо, такие странноватые созвучия – обычное дело в старой доброй Англии, тем более когда погружаешься в похмельные дела.

Доктор Дэвид Натт также попадал на первые полосы газет. И не раз. Отвечая в британском правительстве за политику в области наркотических веществ и алкоголя, он сделал громкое заявление, что второй куда опаснее психотропных препаратов, а экстази безобиднее верховой езды. Очередной сенсацией стало его увольнение из правительства, а еще одной – рекомендация прописывать ЛСД смертельно больным пациентам.

Последние пару лет публикации в прессе выходили примерно под такими заголовками: «ПРИМИТЕ ТАБЛЕТКУ ПРОФЕССОРА НАТТА И НАПЕЙТЕСЬ БЕЗ ПОХМЕЛЬЯ» (газета Daily Telegraph). В этих статьях говорится, что Натт разработал синтетическую форму спирта; употребляя ее, якобы можно накачаться без побочных эффектов. Кроме того, Натт также создал противоядие к своему синтетическому спирту. То есть от первой таблетки пьянеешь, от второй трезвеешь, при этом похмелья не возникает ни от одной. Если так, это, возможно, и есть будущее употребления спиртного, Святой Грааль похмелья. А может, он просто чокнутый профессор[65]65
  Игра слов: Nutt (доктор Натт) и nut (чокнутый).


[Закрыть].

Но человек, скрывающийся за этими заголовками, абсолютно неуловим; это все равно что пытаться устроить рандеву с Вилли Вонкой[66]66
  Неуловимый гений-кондитер, герой сказочной повести Роальда Даля «Чарли и шоколадная фабрика», а также последующих экранизаций.


[Закрыть]. Уже больше года я отправляю ему сообщения. Периодически он отвечает парой слов, а затем ускользает вновь. Он знает, что я наконец-то в Лондоне и надеюсь встретиться с ним, но теперь он снова исчез. Вниз по кроличьей норе, через двери восприятия? Кто знает? В конце концов это ведь Англия; каждая дверь – магический платяной шкаф, призрачная будка[67]67
  «Двери восприятия» – эссе английского писателя и философа Олдоса Хаксли (1954), описывающего свой психоделический опыт.
  Платяной шкаф – в «Хрониках Нарнии» К. С. Льюиса портал в страну Нарнию.
  «Призрачная будка» – детская книга американского писателя Нортона Джастера. В ней будка для сбора дорожной пошлины служит проходом в волшебный мир.


[Закрыть], Зазеркалье – по одну сторону некто Натт, по другую – Наттон…

«Приветствую! – произносит доктор Наттон, отряхивая зонтик. – Дико извиняюсь за опоздание!»

Доктор Вивиан Наттон – от неровных зубов до голубых глаз за стеклами очков – классический чудаковатый старосветский британец. У него раскатистое «р» в начале и середине слов. «Вот что нашли, – сообщает он, переворачивая страницы принесенной с собой книги, – пр-р-римерно 120 лет назад в Оксир-р-ринхе».

Оксиринх стал первым в Египте местом систематических археологических раскопок. Найденные там сокровища представляют собой гигантскую груду мусора, из которой археологи извлекли сотни коробок когда-то выброшенных папирусов. Сейчас они находятся в одном оксфордском подвале – атмосферка там, полагаю, как на том складе в конце «Похитителей утраченного ковчега»[68]68
  «Похитители утраченного ковчега», также известный как «Индиана Джонс: в поисках утраченного ковчега», – приключенческий фильм Стивена Спилберга 1981 года.


[Закрыть]. Коробки стоят нетронутыми, пока кто-нибудь типа Наттона не решает их открыть. Так и появилось его исследование, которое представляет собой «кр-р-рупнейший в истор-р-рии сбор-р-рник медицинских папирусов». Среди этих страниц есть и древний рецепт от похмелья.

«Вот он, – говорит Наттон, обращаясь к фотографии фрагмента папируса. – Как видите, эта колонка с пятнадцатью строками текста на греческом – часть чего-то большего, боковые колонки утрачены. И написано весьма аккуратным почерком». Я смотрю на изображение. Папирус относится к периоду примерно за два столетия до эпохи Клеопатры, и для меня это все равно что китайская грамота – но только не для Наттона. «Собственно от слова „похмелье“ уцелела только последняя буква, – произносит он. – Но длина строки, как и то, что речь здесь идет о голове, позволяет предположить, что предыдущее слово было похмелье».

– Так у них было слово «похмелье»? – интересуюсь я.

– Ну, не совсем так, – признает он. – Скорее, это предположение. Переводится, пожалуй, как «головная боль с пер-р-репоя».

Я прошу его перевести весь текст как можно точнее. «Р-р-разумеется, – говорит Наттон и кладет на страницу палец: – „От головной боли с пер-р-репоя: пр-р-риложите кр-р-репко связанные листья александр-р-рийской хамедафны“ – это кустар-р-рник со сладковатым запахом».

Я слышал об этом и раньше, от учеников Плиния – формулировка несколько иная, но концепция та же: древние верили, что некоторые растения и травы отгоняют пагубные последствия употребления вина. Это совпадало с идеей, что интоксикацию вызывали в первую очередь ядовитые пары, которые поднимаются к мозгу. По словам Клемента Фрейда, «поэт Гораций, приглашая Вергилия к себе домой отобедать, напоминает ему взять с собой средство от испарений». Той же цели служили гирлянды и лавры на шее и на теле, а также венки на голове.

«Идея, – говорит Наттон, – заключалась в том, что запахам, которые вызывают тошноту, пр-р-ротиводействует аромат этих р-р-растений. Запах считался чем-то физическим, как бы действующим веществом. Возможно, здесь присутствовал и элемент чар-р-родейства. Очень сложно р-р-разграничить фольклор и то, что можно охарактер-р-ризовать как научное знание».

Это, безусловно, верно во многих культурах, как и в истории лечения похмелья в целом. Согласно Фрейду, досократик Демокрит не только сформулировал атомистическую теорию мироздания, но и утверждал, что похмелье можно исцелить, дав страдальцу эссенцию сарментиса (это такой кустарник) «без его ведома».

Энди Топер между тем пишет, что коренные жители Северной Америки справлялись с бодуном следующим образом: «положить на лоб тертый хрен, закрепить его, затем положить в рот большой палец и плотно прижать его к нёбу».

Говорят, в Пуэрто-Рико все еще принято исцелять похмелье, сжимая под мышкой дольку лайма. Практики вуду на Гаити рекомендуют втыкать булавки в пробку добившей тебя бутылки. А ученый XVII века Роберт Бойль, основоположник современной химии и пионер современной научной методологии, предложил такое (по-видимому, высоконаучное) лечение бодуна: «Возьмите молодой зеленый болиголов и положите его в носки, чтобы он образовал тонкий слой между ними и вашими ступнями: меняйте траву раз в день».

В развитие темы вуду на Британских островах – некоторые английские ведьмы (вдохновленные гаитянскими историями), судя по всему, пытались наводить особо тяжелые похмельные состояния на тех, кто не пользовался их расположением. Для этого они вбивали гвозди в чучела жертв. Может, полезнее было бы пригласить Перепоя, О Боже Похмелья[69]69
  Билиус, о Боже Похмелья – один из богов вымышленной вселенной Плоского мира в серии книг английского писателя Терри Пратчетта. – Прим. пер.


[Закрыть].

Перепой является плодом благородного воображения британского автора фэнтези, сэра Терри Пратчетта. Перепой – печальное божество, которое принимает на себя похмелье некоторых людей (возможно, этим объясняется, почему 20 % человечества невосприимчивы к похмелью). Его адепты с похмелья стенают «О боже» в надежде, что он облегчит и их мучения. О Боже в буквальном смысле носит свое бремя – тогу, всю покрытую пятнами от еды и напитков, которые сочатся из него ежедневно.

Интересуюсь у доктора Наттона, доводилось ли ему слышать о Перепое, но ответ отрицательный. Поэтому мы возвращаемся к нашей книге и александрийской хамедафне. Я читал о гирляндах и венках из фиалки, роз, плюща, лавра и даже капустных листьев, но описанное им средство – нечто особенное.

– Да, – соглашается он. – В том числе и по этой причине данный фрагмент текста исключительно важен. Полагаю, по стилю изложения можно с определенной долей уверенности сказать, что александрийская хамедафна не только прописывалась, но и часто использовалась. Она по-прежнему растет в Египте.

– Мне надо ей разжиться, – говорю я.

– Но не просто хамедафна, – уточняет доктор Наттон. – А именно из Александрии.

– Будь то ради аромата или волшебства, – говорю я.

– Именно.

К моменту заселения в гостиницу, которую мне еще предстоит отрецензировать, дождь прекратился, но я вымок до нитки. Мне дают роскошный люкс, декорированный в мрачно-сексапильном ретростиле. То ли Санта-Фе семидесятых, то ли колониальная Африка – кричащий китч, маскулинность, пышность, опасность. В таком месте запросто могли бы выпивать Джозеф Конрад и Эрнест Хемингуэй перед тем, как выдвинуться в джунгли или пойти отрываться вечером в городе. Такой вот люкс.

Пока я развешиваю свою промокшую одежду над гигантской ванной, раздается стук в дверь. Нахожу халат, натягиваю, открываю. Передо мной – прекрасная дама в черном коктейльном платье, она загадочно возвышается над настоящим коктейль-баром – при своей компактности он впечатляет. За ней виднеются стены коридора, все в тяжелых латунных впалых и выпуклых панелях с изображениями медицинской атрибутики. Это хирургические инструменты, ампулы и мензурки; анатомические фигуры, бюсты и скелеты; а также части человеческого тела, которые размещены как бы на витрине: кости, зубы, глазные яблоки, органы. В них красиво и жутковато переливается верхний свет.

До того как здесь открылись частный клуб и отель, в этом здании долгое время размещалась больница, основанная в викторианскую эпоху, а также лечебница, которая специализировалась на венерических болезнях. Я как раз сейчас читаю «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда» Роберта Льюиса Стивенсона. Хотя Джекил «интересовался больше химией, чем анатомией»[70]70
  Пер. Е. Лопыревой.


[Закрыть], дом он купил у знаменитого хирурга, а в помещении, ставшем его лабораторией, раньше был анатомический театр. Вероятно, коридоры там выглядели очень похоже.

– Добрый вечер, – говорит дама в черном платье, улыбаясь моему халату. – Мне вернуться попозже?

– Нет, – говорю я. – Не знаю. Зачем?

– Час приветственных коктейлей. Вы любите джин?

– Да, – зачем-то соврал я.

Она слегка подталкивает свою тележку, и бар плавно вкатывается в комнату.

Лондон в угаре

Он всегда был изменчив и двояк – символ прогресса, окутанный туманом и клубящимися парами; лабиринт таинственности, чудес, копоти и выпивки. По словам путешественника XIII века, в Лондоне «было только две беды: пожары и пьяные идиоты». И это еще до появления джина.

Первыми технологию перегонки вина в этиловый спирт освоили химики в исламском мире. В дальнейшем монахи-францисканцы с помощью этой алхимии получили то, что они считали легендарной квинтэссенцией – пятым элементом. Ей дали сразу два названия: aqua vitae («вода жизни») и aqua ardens («огненная вода»). Это была волшебная, животворящая горючая жидкость, по силе воздействия вчетверо превосходящая любую из известных человеку. С тех времен мир и стал огнедышащим.

Британцы и раньше были не дураки выпить, но с появлением огненной воды они пошли вразнос: стали напиваться в стельку, в хлам, вдрызг, в дымину, в дупель, в зюзю, до поросячьего визга, до чертиков, косеть, наклюкиваться, накачиваться, нарезаться, нажираться вусмерть и просто вдрабадан.

По данным статистики, к 1723 году каждый житель Лондона – мужчина, женщина, ребенок – потреблял не меньше полулитра джина в неделю. Как ни посмотри, это говорит о массовом помешательстве. В 1878 году Уильям Леки[71]71
  Уильям Эдуард Хартпол Леки (1838–1903) – ирландский историк, публицист и политолог. Его основная работа – «История Англии в восемнадцатом веке» в восьми томах. – Прим. пер.


[Закрыть] писал: «Несмотря на скромное место в английской истории, возможно, с учетом всех вытекающих последствий это самое эпохальное событие XVIII века». Реклама в пивных лавках гласила, что напиться можно за один пенни, нажраться вусмерть – за два, а прийти в себя на соломенном полу – и вовсе бесплатно. Подвалы под пивнушками были устланы соломой, и туда «затаскивали впавших в бесчувствие, они оставались там, пока не восстанавливали силы, дабы продолжить возлияния».

Ни один из трех принятых «законов о джине»[72]72
  Ряд законодательных актов XVIII века, направленных на введение акцизов и ограничение продажи спиртного.


[Закрыть] так и не обуздал разгул запойного пьянства. Барбара Холланд писала, приводя слова неназванного «современника» того периода: «Производство джина стало незаконным, и теперь его делали не столько из солода, сколько из „сгнивших фруктов, мочи, извести, человеческих испражнений и любой другой мерзости, в которой может происходить брожение“… Самым популярным ароматизатором был скипидар. А чтобы вштырило наверняка, добавляли серную кислоту. Ослепшим или упавшим замертво от такого пойла счет не вели».

Можно смело утверждать, что мягкое похмелье Средневековья, избалованное системой контроля качества медовухи и эля, облагороженное вином с добавками сыра и умиротворенное невинным ночным двухэтапным сном, к XVIII веку превратилось в неописуемый кошмар: мучительный, греховный, кровавый, бессознательный, одурманенный джином, доводящий до потери пульса, до трясучки, – в ад наяву.

В 1751 году Уильям Хогарт[73]73
  Уильям Хогарт (1697–1764) – английский художник, под влиянием идей Просвещения писавший сатирические сюжеты и обличавший человеческие пороки.


[Закрыть] создал и опубликовал две гравюры – Иэн Гейтли называет их «образами пьяниц от Джекила до Хайда». Эти гравюры стали эталоном жанра и аргументом в спорах об умеренности. На «Пивной улице» изображена гордость Британской империи: группа пьющих пиво истинных старых добрых англичан, которые умеют заработать на жизнь в трудах праведных. Единственный человек без пива в руке – худосочный художник поодаль, который работает над плакатом с рекламой джина.

Тем временем на гравюре «Переулок джина» творится кромешный ад. Калека бьет слепого. Мальчик дерется с собакой за кость. Мать поит своего ребенка джином. Сумасшедший танцует с нанизанным на кол младенцем. У гроба, в который кладут обнаженное тело истощенной матери, рыдает ее крохотная дочка. С крыш обрушиваются кирпичи, а на чердаке повесился цирюльник. Своим ремеслом заняты только ростовщики, проститутки, торговцы джином и гробовщики. В центре этого хаоса на ступеньках сидит мать-сифилитичка с обнаженной грудью, не обращая внимания на собственного ребенка, который падает вниз головой с крыльца лавки, где продается джин. У ее ног умирает изможденный разносчик памфлетов, а из его корзинки вываливается нераспроданная пачка душеспасительных брошюр с говорящим названием «Падение миссис Джин».

К 1750 году в Британии потреблялось девяносто миллионов галлонов джина в год – это более чем вдвое превышает сегодняшний объем, при том что население с тех пор увеличилось почти на 600 %. Масштаб бедствия был немыслим – растущая империя слетела с катушек и погрузилась в беспробудное пьянство. На следующее после возлияний утро обитатели Пивной улицы вставали с легким туманом в голове, посмеиваясь над своими милыми развлечениями накануне, и приступали к работе. А вот умалишенным зомби и душевнобольным из переулка Джина было не до работы – убитые, изуродованные, безнадежно растленные, они были обречены гореть в похмельном аду нового времени.

Безумный Шляпник в Средиземье (и пара странных историй)

Прекрасная дама в черном платье сложила свой передвижной бар – тиковый сундучок, который раздвигается, как навороченный алкогаджет из арсенала одноименного инспектора[74]74
  Инспектор Гаджет – герой мультсериала, фильмов и видеоигр, глуповатый киборг-полицейский, напичканный хитроумными приспособлениями для поимки преступников.


[Закрыть], – и покинула меня. Я остался в компании заиндевевшего стакана – в нем джин, мята, колотый лед и еще кое-какие ингредиенты. Хотя к джину я питаю скорее отвращение, напиток у меня в руках изумителен – как крепкий и несладкий мохито. Потягивая его, прохожу через спальню и попадаю на большую курительную террасу с кустиками толстянки и вьющимся плющом. На террасе вслушиваюсь в звуки Сохо.

До строительства больницы эта земля принадлежала изобретателю морского хронометра Джону Гаррисону. Хронометр позволял определять долготу корабля в открытом море, и это изменило мир. Я узнал о Гаррисоне, когда читал о торговле ромом, о пиратах и о том, что делать с пьяным моряком. Там, где некогда была вотчина Джона, а впоследствии больница, теперь располагается Hospital Club: семь этажей, четыре бара, ресторан, киностудия, кинозал и художественная галерея. Совладельцы клуба – соучредитель компании Microsoft и сооснователь группы Eurythmics. Этот темный комфортабельный лабиринт призван служить источником вдохновения и креатива. На верхнем этаже, говорят, размещается студия группы Radiohead.

Изучая карты, я обнаружил, что Hospital Club не только расположен между упомянутыми в книге домами Джекила и Хайда, но и равноудален от места первого преступления Джека Потрошителя и самого знаменитого адреса в Великобритании: Бейкер-стрит, 221Б.

Во вступлении к изданию «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда», которое я сейчас читаю, Роберт Мигхолл[75]75
  Современный британский литературный критик и исследователь. – Прим. пер.


[Закрыть] описывает улицы этого района как «туманный, освещенный газовыми фонарями лабиринт, в котором мистер Хайд легко превращается в Джека Потрошителя, а Шерлок Холмс на нанятом кэбе гонится за ними обоими». Воздух здесь влажный, но прохладный. Явно ощущаются вибрации города.

Я возвращаюсь в номер и отправляю несколько сообщений: первое адресовано сыну, следующее – подруге, а еще одно – проекту «Британский кишечник». Проект инициировал доктор Спектор (который, судя по всему, сейчас балдеет на пляже в Испании), а цель работы, которая ведется совместно с проектом «Американский кишечник», – изучение разнообразия микрофлоры животов по обе стороны Атлантики. Интересно, впишется ли сюда мое канадское брюхо.

О моих кишках Спектор выразился так: «Даже если этот похмельный квест носит отчасти личный характер, не рекомендую вам игнорировать ту часть организма, в которой находятся 90 % клеток и 99 % всех ваших генов». И еще мое покраснение. После новогоднего откровения о ниацине я думал, что понял, в чем дело. Но в последнее время симптомы стали проявляться вновь, хотя и не так сильно, и я не мог не поинтересоваться этим у настоящего генетика.

Спектор вежливо, но однозначно исключил внезапную генную мутацию и предположил, что речь скорее может идти об изменениях, которые претерпели мои бактерии и их реакция на алкоголь. «На мой взгляд, это весьма вероятно, – заметил он. – Но единственный способ убедиться – дать нам возможность исследовать ваш кишечник». Так вот, как ни отвратительно это звучит, я начинаю сей процесс. Заполняю онлайн-форму, отправляю ее каким-то чувакам в белых халатах и решаю смешать еще один напиток.

Передо мной два мини-бара, оба в причудливых стеклянных ларцах. Открываю тот, в котором четыре бутылки готовых смесей. Второй можно открыть только «ключом к наслаждению», и в нем бархатная повязка на глаза, шлепалка, кожаный хлыст, зажимы для сосков и кое-какие другие предметы, которые я пока не опознал. По радио исполняют Шопена. Неделя была насыщенной, но пролетела быстро и оставила смутное ощущение – словно меня поглотил мини-бар в Девоне и исторг из себя здесь, в Сохо; из комнаты Бармаглота в люкс Джекила.

Я делаю музыку громче. Это мой единственный за долгое время вечер в Лондоне. Смешиваю себе мартини «Веспер» – напиток, изобретенный в «Казино „Рояль“» холеным обаятельным социопатом, который состоит на секретной службе Ее Величества. Достаю сорочку, нахожу запонки (с надписью Scotch&Soda) и выпиваю, полируя свои ботинки.