Текст книги "Зимняя бегония. Том 1"

Глава 9

Когда Шан Сижуй вышел на сцену в образе Чжугэ Ляна[60]60
  Чжугэ Лян (кит. 诸葛亮) – полководец и прославленный государственный деятель эпохи Троецарствия (220–280 годы н. э.)


[Закрыть], Чэн Фэнтай его поначалу и не признал, лишь спустя какое-то время его осенило. Хотя Чэн Фэнтай и не разбирался в искусстве пения, он наконец понял, в чём сильные стороны Шан Сижуя. Тот был точно как кинозвезда первой величины: когда пели другие, они в лучшем случае становились похожи на своих героев, он же являлся тем, кого исполнял. Когда, переодевшись, он появился на сцене в новом образе, ему достаточно было сделать один шаг, один взмах веером – и перед зрителями предстал воскресший Кун-мин[61]61
  Кун-мин (кит. 孔明) – «просвещённый» – прозвище Чжугэ Ляна.


[Закрыть], до того запертый на театральных подмостках спящий дракон[62]62
  Спящим драконом называют выдающегося деятеля.


[Закрыть].

Однако сегодня спящему дракону было суждено погибнуть, поскольку дядюшка, игравший на хуцине, совершенно отказывался следовать за голосом певца. Он доверился своему чутью и отпустил поводья, позволяя струнам звучать вольно и свободно – мелодия хуциня то взмывала ввысь на девяносто тысяч чи, то так же стремительно обрушивалась вниз на три тысячи, и гнев Шан Сижуя выплёскивался вместе со строками, что он пел. Министр Цзинь и несколько разбирающихся в театре гостей один за другим нахмурились. Будь это выступление на семейном торжестве командующего Цао, исполнителя на хуцине давно уже выволокли бы за кулисы и расстреляли. Чтобы скрыть фиаско, Шан Сижуй кое-как приноровился к игре мастера, но, когда дошли до знаменитого адажио «Я просто человек, что по холму Уснувшего дракона проходил», музыкант решил продемонстрировать свои умения во всей красе, вытягивая из инструмента невыразимо звонкие переливы, сплошь модуляции да колоратуры. Одно плохо – у Шан Сижуя не осталось просвета вставить хоть слово. Сказать по чести, старший ученик Хэ-шаоцина и впрямь был выдающимся исполнителем на струнных, и в этом отрывке он показал свободное владение инструментом. Знающие толк в игре на хуцине зрители тут же наградили его поощрительными возгласами. Аккомпаниатор сорвал достаточно почёта и вернулся к прежней мелодии, принявшись играть адажио, однако Шан Сижуй не запел.

Шан Сижуй повернулся к аккомпаниатору, сорвал накладную бороду и проникновенно обратился к нему:

– Друг, нельзя ведь так.

Аккомпаниатор разом ошалел. Министр Цзинь и остальные с особым интересом наблюдали за происходящим на сцене, а Чэн Фэнтай и вовсе оживился пуще прежнего: такое представление ему нравилось намного больше, чем просто выступление. Аккомпаниатор и правда перешёл черту, но что за арию вздумал исполнять Шан Сижуй?

Шан Сижуй принялся наставлять его:

– Когда дядюшка Хэ был ещё жив, он часто поговаривал, что струны должны следовать за голосом, нельзя отмахиваться от голоса актёра, а следует поддерживать его. Старший брат так желал показать свою игру на хуцине, что уподобился шумному гостю, который заглушает хозяина. Ты перехватил инициативу; играй ты в одиночку, ладно, но как тут петь актёру на сцене? Если каждый бросит своё дело, перестанет добросовестно выполнять работу, так мы эту пьесу никогда не сыграем.

Шан Сижуй говорил всё верно, однако произносить подобные слова в присутствии многих гостей – значило оскорбить мастера игры на хуцине. Этот аккомпаниатор превозносил свои способности, презирая других, на всех он глядел свысока и признать чужую правоту решительно не мог. Мастер неторопливо поднялся, накинул на плечи белый платок, который служил подстилкой для хуциня, и, глядя на Шан Сижуя пьяными глазами, сказал:

– Я-то думаю, что это за безбородый малец кичится тем, что бранит старшее поколение, а это оказался великий Шан-лаобань. Так и не скажешь, что Шан-лаобань и трёх иероглифов не знает – высказались вы весьма красноречиво.

Чэн Фэнтай тоже подумал, что Шан Сижуй очень умело использовал чэнъюи-сравнения, и неожиданно закивал, выражая своё согласие.

– Ничтожная бездарность хоть и проучился у наставника двенадцать лет игре на цине, но так и не узнал, что значит следовать за голосом, а что – поддерживать артиста. – Аккомпаниатор склонил голову набок и злорадно добавил: – Судя по вашим речам, вы были близки с моим наставником, да ещё и прославились в Бэйпине как мастер всех амплуа и шести инструментов. Раз уж вы столь красноречивы, нельзя ли воспользоваться сегодняшним присутствием важных господ и чиновников и попросить вас сыграть на хуцине, чтобы я пополнил свои знания? – Он стянул белый платок и, не дожидаясь ответа, швырнул его на плечо Шан Сижую.

Шан Сижуй не ожидал такого поступка и уже успел пожалеть о только что сказанных острых словах. Он сам задел пьяницу, и теперь ему не удастся соскочить с мчащегося тигра. На сцене, гляди на него хоть сто тысяч человек, он чувствует себя спокойно и легко. Но стоило ему отойти от пьесы, и под взорами присутствующих он чувствовал себя не в своей тарелке – точно как сейчас, когда он беспомощно замер на сцене, а щёки слегка обожгло стыдом. Дело не в том, что он не умел играть на хуцине, но вдруг подобная самодеятельность разгневает министра Цзиня и установленный порядок семейного торжества пойдёт прахом?

Однако министр Цзинь с громким смехом произнёс:

– Раз уж на то пошло, пусть Шан-лаобань сыграет какой-нибудь отрывок, будем считать это дополнительной наградой для всех нас.

Министр Цзинь отдал приказ, и Шан Сижую ничего не оставалось, кроме как повиноваться. Он обернулся к зрителям и, поклонившись им в пояс, сел, в два слоя сложил белый платок и расстелил его у себя на коленях, и в самом деле готовясь сыграть на хуцине. Стоявший рядом с ним выездной распорядитель в душе рвал на себе волосы от отчаяния, он давно уже знал, что этот мастер игры на хуцине – человек безалаберный, да и в новогодние праздники сложно обойтись без вина, отчего же он так сглупил, что пригласил его? Такой шум поднялся, обидеть министра Цзинь – ещё пустяки, когда он закончит все свои служебные дела, то вернётся в Нанкин[63]63
  С 1928 по 1949 год столицей Китайской Республики был Нанкин.


[Закрыть], бояться тут нечего. Однако оскорбить Шан Сижуя, который изо дня в день поднимается всё выше в гору и уже снискал головокружительный успех… После такого можно забыть о том, чтобы зарабатывать себе на жизнь оперой! Про себя распорядитель сделал вывод, что Шан Сижуй – мастер игры на сцене, для него не составит особенного труда сыграть на хуцине: только он ударил по струнам – и извлечённые им звуки прозвучали особенно нежно и точно. Пожалуй, сегодня вечером Шан Сижуй ещё раз десять мог бы сыграть на сцене. Распорядитель поспешил наклониться к Шан Сижую и заговорщически прошептал ему на ухо:

– Шан-лаобань, говорите, что делать.

Шан Сижуй подумал немного и сказал:

– Позовите ту, что только что играла Фань Лихуа, пусть выберет что-то быстрое с ритмом «бегущей воды»[64]64
  Ритм бегущей воды (кит. 流水) – примерно соответствует четырёхдольному ритму.


[Закрыть], а я уж под неё подстроюсь.

– А вы сами не выберете отрывок?

Шан Сижуй сдержанно улыбнулся:

– Мне всё равно.

Распорядитель уставился на него во все глаза, недоумевая, и про себя подумал: «Вот же сопляк! Не переоценил ли ты свои силы, стремясь похвалиться своими талантами? На тебя смотрят господа, знающие толк в опере, хоть одну ноту возьмёшь неверно, они тут же вцепятся в твоё слабое место и немного погодя разнесут весть об этом по всему Бэйпину. Как ты после этого сохранишь свою милую мордашку? Я ведь спрашиваю тебя по доброте душевной!» И спросил его ещё раз:

– Шан-лаобань, сегодня здесь собрались господа – любители исполнять арии из опер, а некоторым по душе играть на хуцине, слух у них очень тонкий! Не желаете ли вы сыграть для них что-то, что покажет вас с самой лучшей стороны?

Шан Сижуй вздохнул:

– Я ведь сказал, мне всё равно, что играть. Дядюшка, вы лучше поторопитесь.

Распорядитель кивнул, а сам подумал: «Ай, ладно! Он большой безумец, недаром ведь говорят – у молодых кровь кипит, юность не ведает страха. Если он сам желает ударить себя по лицу, так рвётся осрамиться из-за собственного бахвальства, пусть потом не пеняет на других!»

Актриса, игравшая Фань Лихуа, успела смыть грим лишь наполовину, однако украшения для головы она сняла, снова надеть их она не успевала, а потому, кое-как облачившись в розовый театральный костюм, в котором она играла роли дань, поспешила выйти на сцену. По счастью, краска на её лице ещё не стёрлась до конца, и макияж можно было разглядеть из зала. Она прошептала Шан Сижую:

– «Уродливая парочка»[65]65
  «Уродливая парочка» (кит. 丑配) – переработанная Мэй Ланьфаном опера «Возвращение феникса в гнездо», которая рассказывает о событиях времен династии Мин. В результате путаницы молодой господин Му, который должен был жениться на Чэн Сюээ, дочери от наложницы старого друга своего отца, в ужасе бежит от невесты, думая, что она уродлива. Подавив восстание разбойников, господин Му становится знаменитым генералом и раскрывает правду: это уродливая сестра Чэн Сюээ выдавала себя за неё. В конце пьесы молодой господин Му и Чэн Сюээ поженятся.


[Закрыть]. Разбойники поднимают восстание.

Шан Сижуй кивнул, смычок в его руках пришёл в движение, и звуки хуциня полились подобно бурному потоку, обволакивая голос актрисы, видимо, это и была та самая «поддержка актёра», о которой он говорил. Как тень следует за человеком, он следовал за актрисой, подхватывая её голос, но не заглушая, вот что такое – «следовать за голосом актёра». Ничего прочего Чэн Фэнтай, как дилетант, расслышать не мог, но в полной мере прочувствовал лёгкость и свободу звучания хуциня, модуляции, которые без труда давались Шан Сижую, однако Фань Лянь пришёл в полный восторг, радостно покачивая головой в такт. Чэн Фэнтай спросил:

– И как, хорошо?

Фань Лянь ответил:

– Не просто хорошо – невообразимо! И в этом он талант!

Всего десять пышных, цветистых фраз и впрямь обрушились на зрителей бурным потоком, перелившись через сцену. Гости аплодировали стоя, сами не зная, чему именно: голосу актрисы или же звучанию хуциня. Затем взгляды всех присутствующих обратились на аккомпаниатора, они желали увидеть, как он выкажет своё почтение. Мастер игры на хуцине покраснел как рак и, повернувшись к Шан Сижую, отвесил ему малый поклон:

– Наставление получено! – И с этими словами, даже не забрав хуцинь, он растолкал гостей и в бешенстве выбежал из зала.

Эта комическая сцена, в которой Шан Сижуй снова показал себя, вызвала у зрителей даже больший восторг, чем у него самого. В особенности доволен был выездной распорядитель, который поспешил отряхнуть одежды Шан Сижуя и подать ему чай, словно тот невиданное сокровище, какое и раз в сто лет не встретишь.

Министр Цзинь махнул рукой, подзывая Шан Сижуя к себе для разговора, и с улыбкой произнёс:

– Шан-лаобань, эта пьеса вышла интересной!

От этой похвалы лицо Шан Сижуя запылало. Он покорно встал рядом с министром и сказал:

– Я вмешался в порядок семейного торжества министра Цзиня, чувствую себя ужасно виноватым.

Посмеиваясь, министр Цзинь поглядел на него и вдруг произнёс:

– И то верно. Хотя аккомпаниатор был не прав, ошибся он только в одном. Разве ему не было известно, что, стоит Шан-лаобаню ступить на сцену, как все вокруг становятся участниками драмы?

От этих слов все присутствующие остолбенели, никто не ожидал, что министр Цзинь выскажет Шан Сижую слова, слишком уж похожие на обвинение, и поставит того в неловкое положение. Шан Сижуй тоже оторопел, но очень быстро взял себя в руки и невозмутимо ответил:

– Дикий шафран лучше прочего дополняют зелёные листья. Все на сцене прочно связаны друг с другом, как звенья одной цепи, и, если одно звено подведёт, разве остальные смогут подняться на ноги? Обязанность артиста – стараться изо всех сил, показать всё, на что он способен, а не прикрывать чужой позор, дурача товарищей и обманывая зрителей.

При этих словах на лице министра Цзиня промелькнуло некоторое изумление, однако затем оно сменилось восхищением, и он, серьёзно закивав, сказал:

– Хорошо, ты говоришь очень хорошо.

Сегодня, только увидев Шан Сижуя, он тут же почувствовал, что в его манере игры есть очарование Нин Цзюлана, сейчас, услышав, как он высказывает своё личное мнение, министр Цзинь окончательно убедился, что Шан Сижуй и Нин Цзюлан ничем не отличаются друг от друга. Вздохнув с неподдельным восхищением, он сказал:

– Если бы каждый человек походил на тебя, мирился с тяготами и не стремился к праздной жизни, плывя по течению, не позорил своё дело, а отдавался бы ему всеми силами, Китай снова стал бы процветающим государством.

Чэн Фэнтай и Фань Лянь взглянули друг на друга, неизвестно, намеренно или же случайно, но эти слова хромого Цзиня будто бы предназначались им. Оба они поперхнулись, но возразить им было нечего – старый имбирь всё же острее свежего.

Министр Цзинь повернулся к выездному распорядителю и приказал ему:

– Пусть представление на сцене продолжается, а мы с Шан-лаобанем немного поговорим о всякой ерунде.

Распорядитель попросил прислуживающего работника принести для Шан Сижуя стул и поставить его чуть сбоку от министра Цзиня, а сам без лишних слов отправился организовывать представление. У министра Цзиня пропало желание смотреть на сцену, он целиком сосредоточился на беседе с Шан Сижуем:

– Только что, исполняя роль Сюэ Цзиньлянь, ты использовал несколько жестов, которые я раньше никогда не видывал. Подскажи, откуда ты их взял?

Шан Сижуй знал, что когда-то министр Цзинь был Чжун Цзыци, для которого Нин Цзюлан играл «Высокие горы и текущие воды»[66]66
  «Высокие горы и текущие воды» – одна из знаменитых мелодий древности, которую, по преданию, сочинил великий мастер игры на цине Боя. После смерти своего задушевного друга Чжун Цзыци, который лучше всех понимал его музыку, Боя разбил свой цинь и больше не играл.


[Закрыть], он прекрасно разбирался в опере, а потому Шан Сижуй, охваченный трепетом, ответил:

– Это я добавил сам, как, по-вашему, они смотрятся?

Министр Цзинь одобрительно закивал:

– Прекрасно. На мой взгляд, и впредь стоит включать их в представление, – и с улыбкой добавил: – Вас с Цзюланом объединяет стремление к идеалу. В прошлом Цзюлан всегда говорил, что хотел бы внести изменения в пьесу, однако ему недоставало храбрости, он строго следовал правилам и только немного улучшал пьесы на свой вкус. Лишь повстречав тебя, он всерьёз взялся за привнесение нового в оперу. Я помню, как несколько лет тому назад вы с Цзюланом давали «Принцессу Хуа», не так ли? Говорят, что написано было очень хорошо, а исполнено и спето и того лучше! – И министр Цзинь, словно говоря о чём-то забавном, со смехом добавил: – Дошло до того, что князь Ци, посмотрев её, принялся разглагольствовать, совращая своими лукавыми речами народ, чем навлёк на себя гнев партии и страны. Очевидно, что пьеса удалась на славу.

Шан Сижуй ответил:

– Либретто написал Ду Седьмой. Мы с Цзюланом лишь добавили жестикуляцию и придумали мелодию.

– Какая досада, что тогда я был в Нанкине и всё пропустил. Говорят, что потом вы отправились в Тяньцзинь и дали представление перед императором, как и было заведено в прежние времена. – Министр Цзинь тяжело вздохнул: – А ещё говорят, когда вы пели строчку «Лета́ какой ещё страны столь до́лги», император прослезился.

И до сих пор тот приказ императора дать перед ним представление оставался самым большим почётом для Шан Сижуя. После падения Цинской династии прошло не так много времени, и императорский род ещё существовал. Актёры пели голосами императоров и князей, генералов и сановников, они играли талантливых юношей и образованных женщин, зарабатывали на пропитание тем, что завещали им предки, и под этим влиянием незаметно преисполнились почитанием и искренним уважением к прежней правящей династии. И потому, пожалуй, это выступление так и останется величайшим в жизни Шан Сижуя. После представления император Сюаньтун не только высказал Шан Сижую лично хвалебные слова, но и вручил ему позолоченный веер, расписанный пионами и цветами красной сливы, а поверх веера сам написал стихотворение и поставил свою именную печать.

Однако сейчас Шан Сижуй долго пытался вспомнить обстоятельства того выступления и наконец сказал:

– Я и не знаю, плакал император или нет, когда я выступаю на сцене, никогда не смотрю на зрителей.

Для Шан Сижуя, когда он на сцене, и император Сюаньтун всего лишь один из зрителей. Чэн Фэнтай изумился про себя: ну и замашки у этого актёришки, что он вообще о себе думает!

– Сейчас вы ещё даёте «Принцессу Хуа»?

Шан Сижуй ответил с улыбкой:

– После ухода Цзюлана эту пьесу перестали исполнять.

– Это отчего же?

– Другим актёрам не под силу сыграть мужа принцессы с тем же чувством, как это делал Нин Цзюлан.

Министр Цзинь надолго призадумался, прежде чем решился спросить:

– Вы с Цзюланом поддерживаете связь?

Фань Лянь принялся усердно подмигивать Чэн Фэнтаю, давая знак, чтобы тот прислушался к разговору о личных делах, но нужды в его напоминании не было, Чэн Фэнтай и так сидел весь обратившись в слух.

– Благодаря вашим молитвам с Цзюланом всё хорошо. Только голоса напрочь лишился, сейчас и детские пьесы ему не спеть, каждый день он играет в домино пайцзю[67]67
  Пайцзю (кит. 牌九) – вид азартной игры в кости, похожей на домино.


[Закрыть] с князем Ци.

Министр Цзинь с удовлетворённой улыбкой произнёс:

– Это очень хорошо. Он пел всю свою жизнь, должен и отдохнуть немного. – Только он это сказал, как сопровождающий из его свиты подошёл к нему со словами, что министра просят подойти к телефону и принять важный звонок из Нанкина. Министр Цзинь с извинениями, что ему приходится их покинуть, похромал прочь. Только он ушёл, как на лице Шан Сижуя тут же возникла живая улыбка, а Чэн Фэнтай схватил его за руку и усадил на стул министра Цзиня, Шан Сижуй, вскрикнув от неожиданности, засмеялся, а Фань Лянь по правую руку от него уже приготовил ему чарку вина.

Фань Лянь, с трудом переводя дыхание от возмущения, тихо рассмеялся:

– Братец Жуй, хорошо же у тебя язык подвешен! А я-то считал тебя порядочным человеком! Посмотри-ка, что ты тут наговорил! Из-за тебя хромой старик осыпал нас упрёками!

С этими словами он поднёс чарку к губам Шан Сижуя, вынуждая того запрокинуть голову и осушить её. Шан Сижуй, не подумав, кое-как выпил чарку, полную несправедливых обвинений, и сделал это так быстро, что закашлялся. Чэн Фэнтай двумя пальцами взял с фруктовой тарелки медовую розу и поднёс её ко рту Шан Сижуя, тот откусил кусочек, и, стоило медовой розе оказаться у него во рту, как кашель мало-помалу прекратился.

– Шан-лаобань, вкусно?

– Угу, вкусно.

– А хотите ещё?

Шан Сижуй, который любил сладкое совсем как дитя, кивнул, глядя прямо на него:

– Хочу!

По правде говоря, тарелка с фруктами стояла совсем рядом на чайном столике, протяни руку – и вот они, сладости, разрешения Чэн Фэнтая вовсе не требовалось. Однако Шан Сижуй был ужасно застенчивым на публике, он боялся лишний раз шевельнуться, вот и попался на крючок.

Чэн Фэнтай сказал:

– Расскажешь нам кое-что о министре Цзине, и вся эта тарелка будет твоей, сможешь насладиться ею сполна.

– Рассказать о чём?

– Сам погляди, министр Цзинь только и говорит, что о Нин Цзюлане. Расскажи-ка нам, что произошло между ними в прошлом?

Услышав это, Шан Сижуй немного помолчал, а потом ответил:

– Я не знаю.

– Как это, ты – и не знаешь? Разве вы с Нин Цзюланом не близкие друзья?

– Об этом деле я ничего не знаю.

Про себя же Шан Сижуй подумал, что министр Цзинь, будучи чиновником при прошлой династии, знал много тайн императорского двора, и эта тема для Нин Цзюлана запретна, даже знай я что-то, ни за что бы вам двоим не рассказал!

– Министр Цзинь скоро вернётся, мне пора на сцену!

Чэн Фэнтай всё держал Шан Сижуя за рукав, не отпуская, тут министр Цзинь и впрямь заковылял, возвращаясь. Шан Сижуй заволновался, вдруг поднялся, но оттого, что этот театральный костюм был сшит не так добротно, как его собственные наряды, кайма на рукаве не выдержала, и часть костюма осталась в руках Чэн Фэнтая.

– Второй господин! Посмотрите, что вы натворили! Это ведь чужой костюм!

Чэн Фэнтай не успел ничего сказать, как актёр выхватил из его рук оторванную часть рукава и, ужасно раздосадованный, убежал. Фань Лянь хлопнул по подлокотнику и расхохотался.

От его зубоскальства Чэн Фэнтаю стало тоскливо на душе.

Прихрамывающий министр Цзинь наконец подошёл к ним, сел на своё место и, видимо, очень устав, вздохнул:

– Чему это барчук Лянь снова так радуется? Считай, ты сегодня самый весёлый среди всех.

Фань Лянь тут же убрал с лица улыбку и, откашлявшись, с чинным видом продолжил смотреть представление.

Глава 10

В один миг наступил новый год, в уличных лавочках забурлила торговля, а театральные труппы снова начали давать представления. К концу года из крепости семьи Фань прислали бухгалтерскую опись, по правилам хозяин лично должен проверить все расчёты, подытожить общую сумму и переписать всё набело, и Фань Ляню, знатному любителю развлечений, пришлось отложить их в сторону, тянуть с описью дальше было уже решительно невозможно, и сейчас каждый день он проводил в обнимку с расчётами, так что был ужасно занят. Чэн Фэнтай в одиночку, как и прежде, проводил дни, веселясь до упаду и бездельничая, причём с полным осознанием своей правоты, никто даже и подумать не мог о том, чтобы побеспокоить его. Однако, поскольку Фань Лянь занимался делами, некому было сопровождать Чэн Фэнтая в его бесчинствах, а развлекаться одному не так интересно, и он целыми днями бессмысленно бродил по городу и как-то увидел пьесу в доме одного приятеля. Хотя он по-прежнему не разбирался в опере, но эта постановка заставила его вспомнить о Шан Сижуе. Голос у молодого актёра, выступавшего на сцене, был не такой чистый, как у Шан Сижуя, а грим – не такой приятный глазу. Он вспомнил, что после того, как оторвал рукав от костюма Шан Сижуя, они не виделись уже несколько недель. Неужели этот маленький актёришка обиделся на него? Тут Чэн Фэнтай решил пригласить Шан Сижуя поразвлечься, а заодно и извиниться, этот актёр – человек простодушный и наивный, рассмешить его можно всего одной шуткой, он и на самом деле очаровательный.

Сейчас Шан Сижуй по большей части выступал в большом театре оперы «Цинфэн» – всё потому, что ему нравилось привносить изменения в постановки, а этот театр был сравнительно современным, готовым принять его нововведения. Даже если изменения придутся публике не по вкусу, здесь неоткуда возникнуть летательному оружию в виде чайников с кипятком, к тому же сцена находилась далеко от зала и высоко – добросить до неё что-то крупное и тяжёлое затруднительно, и Шан Сижуй находился в относительной безопасности.

Театр пекинской оперы «Цинфэн» был построен в стиле европейской часовой башни, к гримёркам за сценой вёл узкий тёмный переулок. Когда-то давно у Чэн Фэнтая была интрижка с одной популярной актрисой сценической оперы, и он успел хорошо изучить, как тут всё устроено. К тому же они с Шан Сижуем были уже хорошо знакомы, и, чтобы навестить его, не требовалось прибегать к показной вежливости. Чэн Фэнтай попросил водителя Лао Гэ остановить машину у главного входа, а сам, двигаясь на ощупь, прошёл через тёмный переулок прямо к гримерке Шан Сижуя. Не успел он постучаться в дверь, как изнутри донёсся громкий женский крик:

– Это кто ещё стал шлюхой? Не делай вид, будто ты тут ни при чём! Переспи хоть со всеми зрителями, роли тебе не видать! Как такая распутная девица может сыграть Цуй Инъин?[68]68
  Цуй Инъин (кит. 崔莺莺) – изначально главная героиня «Повести об Инъин» писателя танской эпохи Юань Чжэня. Студент Чжан Шэн сперва обольщает Цуй Инъин, а затем бросает её. Самое известное переложение этого сюжета – пьеса Ван Шифу «Западный флигель», главная идея которой – брак по любви. В ней девица Цуй Инъин, рождённая в состоятельной семье, нарушает моральные устои феодального общества, дабы воссоединиться со своим возлюбленным.


[Закрыть] Тьфу на тебя!

Ответом ей стал другой разгневанный женский голос:

– Не будь Цуй Инъин сама распутной девицей, она не связалась бы с Чжан Шэном! Сама сосала кому ни попадя, а теперь смеешь ещё этим же ртом петь за Цуй Инъин?

– Мать твою, брехливая ты сука! Сама, что ль, видела, как я сосала?

– А ты думаешь продолжить? Кто ж тебя, такую образину, удостоит хоть палкой?

Крик за криком они бранились, и чем дальше, тем тяжелее становилось слушать их ругань, которая всё больше напоминала перебранку сестриц из публичного дома. К их брани добавлялись уговоры тех, кто пытался разнять девиц, доносился треск разорванной одежды, звон бьющейся посуды и стук опрокинутой мебели. Рыдания и возгласы – словом, из гримёрки раздавались различные звуки, не было слышно только голоса хозяина труппы Шан Сижуя. Чэн Фэнтай подумал, что пришёл совсем некстати, Шан Сижуя он здесь не встретит, к тому же в уши ему словно дубинок натолкали, и от услышанного в штанах у него затвердело. Только он собрался уходить, как кто-то, всхлипнув, крикнул:

– Шан-лаобань, скажите вы хоть слово!

Шан Сижуй проговорил безвольным голосом:

– Я говорил ведь уже, просил их не ссориться, но они совершенно меня не слушают!

– Но ведь вы хозяин труппы!

– И какой от этого толк? – спокойно проговорил Шан Сижуй. – Сестрицы сами разберутся с этим делом, а я потом вернусь и послушаю, что они решили. Сяо Лай! Сяо Лай! Ты запомни, кто что сломал, а потом удержи из их месячного жалованья! – Он произнёс эти слова, брань хоть так и не стихла, но звуки разгрома прекратились.

– Вечно они бранятся, ну что с ними поделать! Да ещё такими словами, от которых уши вянут! Никто из них совсем не похож на Цуй Инъин. – Спорщицы не обратили ни малейшего внимания на его слова, от которых им было ни тепло, ни холодно, и Шан Сижуй, бормоча что-то себе под нос, толкнул дверь и по неосторожности налетел на Чэн Фэнтая. Он остолбенел, подумав, какой же стыд, что их внутренние дрязги застал чужой человек.

– Второй господин, вы как здесь…

Чэн Фэнтай, сдерживая смех, ответил:

– Шан-лаобань, найдётся свободное время отобедать?

У Шан Сижуя как раз заурчало в животе от голода, и деваться ему было некуда:

– Найдётся! Сейчас же и пойдём!

Сяо Лай, выскочившая из гримёрки вслед за Шан Сижуем, едва завидев Чэн Фэнтая, плотно прикрыла двери и шёпотом осведомилась у Шан Сижуя:

– Если их ссора так ничем и не закончится, что тогда?

Шан Сижуй ответил:

– Тогда скажи им, пусть отправляются туда, где попросторнее, и устроят драку. Кто победит, того пусть и слушаются. Я пошёл!

Тут уж Чэн Фэнтай не сдержался, рассмеявшись, он обхватил Шан Сижуя за плечи и повёл его, радостно приговаривая:

– Шан-лаобань, ну вы и забавный малый.

Шан Сижуй, тоже находя это занимательным, кивнул и с хохотом спросил:

– Так почему вы решили сегодня навестить меня?

Чэн Фэнтай ответил:

– Разве я не порвал вам костюм в прошлый раз? Приглашаю вас на непритязательный обед, чтобы принести извинения.

Шан Сижуй вздохнул, не принимая его слова всерьёз, и с улыбкой сказал:

– Я давно уже забыл об этом!

Когда они сели в машину, Чэн Фэнтай спросил:

– Шан-лаобань, что хотите поесть? Как насчёт того, чтобы пойти в ресторан «Люго» отведать европейскую кухню?

Едва услышав про европейскую кухню, Шан Сижуй посмурнел, но всё же согласно кивнул. Так уж он привык общаться с людьми: с хорошими знакомыми мог пошутить и побалагурить, а с теми, с кем он сошёлся ближе всего, мог и поделиться своим мнением. Сейчас же он сблизился с Чэн Фэнтаем до такой степени, что мог пошутить и побалагурить, но недостаточно, чтобы прямо высказать ему своё мнение, а потому всё, что предлагал Чэн Фэнтай, он принимал безоговорочно. Когда они приехали в ресторан, он вслед за Чэн Фэнтаем заказал несколько блюд. Чэн Фэнтай, заметив, что Шан Сижуй управляется со столовыми приборами со знанием дела, спросил его:

– Шан-лаобань, часто приходите сюда?

Шан Сижуй ответил:

– В прошлом, когда я жил в доме командующего Цао, мы ели здесь как-то раз.

Он был весьма смышлён, и, стоило ему один раз увидеть, какой прибор для чего используется, попробовав разок, он всё запоминал. Тогда Чэн Мэйсинь всё ещё пыталась воспользоваться малейшей возможностью, чтобы осрамить его, но кто же знал, что он, лишь взглянув на других, сам научится пользоваться столовыми приборами. Овладение этими мелкими предметами не сравнится по сложности с жестами и трюками, которые он разучивал для выступления на сцене, притом что некоторые из них он повторял не более трёх раз. Чэн Фэнтай знал, что приверженность к европейской кухне в доме командующего Цао исходила от Чэн Мэйсинь, и спросил:

– Когда вы жили в доме командующего Цао, выступая для него, моя сестра сильно вам досаждала?

Шан Сижуй прыснул со смеху:

– Ещё как! Её болезненная подозрительность зашла слишком далеко! Постоянно ей казалось, что актрисы из «Шуйюнь» желают соблазнить командующего Цао! – Он посмотрел на Чэн Фэнтая и подумал, что в своих словах зашёл слишком далеко, это ведь родной младший брат Чэн Мэйсинь, как говорится, чужой не должен встревать между родственниками, и остальные слова застряли у него в горле. Чэн Фэнтай с улыбкой сказал:

– Вы уж будьте к ней снисходительны! В детстве она постоянно дразнила меня и провоцировала, что уж говорить о вас.

– Правда? И что же она делала?

– Все лучшие игрушки были её, самая вкусная еда доставалась ей. Когда мы немного подросли, я нашёл себе подружку в школе, так она нажаловалась отцу, и он меня отлупил.

На душе у Шан Сижуя вдруг стало спокойно.

– Но и я не давал себя в обиду. Узнав о её кляузе, я взял живую мышь и запихнул ей в комод, лишь она выдвинула ящик, как мышка тут же прыгнула ей прямо в лицо и так напугала Чэн Мэйсинь, что та свалилась с горячкой.

Шан Сижуй радостно рассмеялся и представил себе эту картину, дав волю ненависти к Чэн Мэйсинь.

– Но всё это детские забавы, когда мы выросли, всё стало иначе. – Чэн Фэнтай подумал, что, повзрослев, Чэн Мэйсинь принялась вредить другим тайком, для отвода глаз обращаясь с ними прекрасно, так что за руку поймать её было решительно невозможно.

– Так почему же Шан-лаобань покинул резиденцию командующего Цао?

– Потому что я хотел выступать на сцене.

– А выступать подле командующего Цао разве не то же самое?

Шан Сижуй положил себе в рот кусочек говяжьего стейка:

– Разве может это быть тем же самым. В резиденции командующего Цао я пел для нескольких человек.

Чэн Фэнтай спросил с улыбкой:

– И командующий Цао согласился отпустить вас?

– Поначалу не соглашался! – Шан Сижуй отложил нож и вилку и обрисовал руками оружие, уткнув кончик указательного пальца в висок. – Он приставил пистолет к моей голове, спрашивая, хочу я остаться или же играть в театре, я ответил, что хочу выступать, и тогда он отпустил меня.

Чэн Фэнтай проникся к Шан Сижую глубоким восхищением: он настолько любил оперу, что готов был поставить на кон свою жизнь.

Великолепные блюда, выложенные на тарелки из белого фарфора, одно сменяли другим, но странным было то, что аромата еды совсем не ощущалось. Вокруг царила тишина, и официанты стояли навытяжку. Чэн Фэнтай уже привык к подобной обстановке, а потому ел, не сдерживая себя; Шан Сижуй, боясь лишний раз пошевелиться, откусывал маленькие кусочки. Чэн Фэнтай же подумал, что причина этого – желание актёра сохранить стройную фигуру, вот он и не ест много. На второе подали бифштекс средней прожарки с чёрным перцем. Шан Сижуй взял нож с вилкой и отрезал маленький кусочек, но не стал пробовать, а только покачал головой:

– Здесь столько крови, что она может и в лицо человеку брызнуть…

Чэн Фэнтай поспешно проглотил вино, чтобы не выплюнуть его от смеха, и посмотрел на маленькую тарелочку перед собой: мясо вовсе не было сырым:

– У этого блюда и должен быть такой вкус. Для него отбирают лучшую говядину, неприятного вкуса на языке не ощущается. Шан-лаобань не привык есть подобное?

Шан Сижуй насилу заставил себя съесть кусочек, прожевал мясо и, не найдя в нём ничего хорошего, сказал:

– Иностранцев и правда стоит пожалеть, если каждую трапезу они едят полусырую еду. Нечего удивляться, что они всё время лезут в драку.

Чэн Фэнтай рассмеялся:

– Вы так говорите, будто Альянс восьми держав[69]69
  Альянс восьми держав (кит. 八国联军) – объединённая армия России, США, Германии, Великобритании, Франции, Японии, Австро-Венгрии и Италии, вторгшаяся в Китай в 1900 году.


[Закрыть] вторгся в Китай, дабы отобрать у нас хорошо сваренную говядину.