Текст книги "От Фарер до Сибири"

Чтобы до наступления ночи догнать Высико и наших женщин, которые поехали впереди в обозе, мы после одночасового пребывания в избушке отправились в дорогу и вскоре оказались в открытой тундре в том месте, где мы вечером ставили чум. Еще неделю мы продолжали свой путь, пока не доехали до Енисея и рыбацкого местечка Хантайска, лежащего на реке Хантайка. Наша поездка шла по бездорожью, нередко в лютую стужу, иногда в буран, но аборигены, особенно наш проводник Войче, раз за разом демонстрировали завидное упорство и изобретательность. На отрезке между Тазом и Енисеем нам попался всего лишь один чум. Я встретил радушный прием в хижине русского рыбака под Хантайском, однако обоз не мог слишком долго стоять снаружи, и вскоре я вернулся к саням. 12 апреля мы наткнулись на два чума долганов в 100 верстах к востоку от Енисея. Эти аборигены имели очень большое сходство с юраками. Как следовало из их рассказа, в нескольких днях езды на восток находилось большое стадо оленей. 14 апреля мы разбили лагерь на лесистом берегу реки Хета, откуда мы могли выезжать охотиться на оленей. Мы не имели возможности забивать оленей из нашего собственного стада, насчитывавшего всего 50 оленей, молодых и старых, и когда нам начинало недоставать мяса и крови, особенно после того, как закончились мои запасы муки и хлеба, мы были вынуждены активно приниматься за охоту. В последние дни наши женщины каждый вечер из соображений экономии смешивали горсть муки с кровью и заваривали с кусочками жира, из чего получался вкусный питательный суп. Когда мука закончилась, для всех нас, особенно для меня, это было потерей. Суп из крови и нутряного сала, а также вкусное мясо стали нашими единственными блюдами, хотя и всегда желанными.

Продолжались сильные морозы. Чтобы по возможности предотвратить холода и примириться с духами, Войче выставил на сани, освещенные слабым и блеклым солнцем, несколько божков (истуканов), которых женщины в свободное время украшали меховыми лоскутками и разноцветными кусочками ткани. К другим саням, над которыми был надстроен ящик, где хранились божки и их принадлежности, спереди была прикреплена окрашенная белой краской оленья голова, державшаяся во время движения в естественном положении, хотя в других случаях ее снимали. Эту голову, также представлявшую бога, на этот раз «покормили» ломтями сырого мяса молодого оленя, задушенного в качестве жертвы. Однако эти церемонии не возымели желаемого эффекта. Арканум («Великий Дух», означающий: «великая погода») на следующий день послал нам страшный снежный шторм, хоть и с чуть более высокой температурой. На следующий день снова была ясная солнечная погода и сильный мороз. Тем не менее мы выехали на охоту. Мы наткнулись на группу из семи оленей, которую преследовали целый день, не имея возможности приблизиться к ним на расстояние выстрела, поскольку звук саней в спокойную ясную погоду разносился по просторам на большие расстояния, а олени, очевидно, уже имели опыт ухода от преследователей и были пугливы. После этого было несколько дней с более теплой погодой, когда мы застрелили на охоте несколько оленей. Несколько раз моим проводником была старшая из дочерей Войче, которой было приблизительно 16–18 лет. Эта высокая стройная девушка как проводник казалась не менее опытной, чем старый и уже немного дряхлый слуга Высико.

23 апреля мы прибыли к поселку на Таймыре, называющемуся Авамское, где жил русский купец, происходивший из Дудинска[54]54
  Совр. Дудинка. – Прим. ред.


[Закрыть] у реки Енисей. Разумеется, русский был мне очень рад. У него было мало товара, так как поездка между станцией и Дудинском была не только хлопотной, но и долгой. Тем временем у него хорошо шла торговля с долганами, тунгусами, амбатами и якутами. Амбаты – немногочисленное племя; собственно говоря, это самоеды, которых обычно можно встретить между рекой Хатанга и заливом Енисейский. Как и остяки в районе Нарыма у Оби, они не очень чистоплотны и некрасивы, с характерным плоским лицом с достаточно приплюснутым носом, немного выдающимися вперед скулами и низким лбом. Вблизи станции нам также попадалось несколько якутских и долганских семей, которые, как Малофей в Тазе, жили в землянках.

Поскольку зима заканчивалась, а я хотел провести лето на рыбной станции в Тазе, поездку на восток мне необходимо было завершать. Поэтому мы опять повернули назад. 1 мая (21 апреля), в первый день русской Пасхи, мы установили чум неподалеку от Хантайска, откуда мы с Высико съездили на станцию. Нас приняли с искренним радушием и гостеприимством. Русские жаловались, что они не могли предложить мне в такой большой праздник стопку водки, однако я им сказал, что это не имеет значения, покуда у них есть такие превосходные и редкие продукты, как белый хлеб, сгущенные и замороженные сливки, семейный чай и сахар. С небывалым удовольствием я провел первый день Пасхи и последующую ночь в теплой избе, свободной от гостей. Мне немного пришлось преодолевать себя, когда на следующее утро нужно было вставать с мягкой постели; со смешанными чувствами я облачался в меховые одежды и покидал этот гостеприимный дом, направляясь в снежные просторы при температуре ниже 30 градусов мороза.

Ранее мы с Войче договорились, что он при необходимости мог бы оставить меня у Енисея, если найдется другой абориген-проводник, который бы довез меня обратно до Таза. 3 мая нам попался чум тунгусов. Мы остановились и завели разговор с двумя молодыми людьми, которые сносно говорили по-русски. Поскольку они не заломили необоснованную цену за поездку, я не имел ничего против того, чтобы они меня отвезли, особенно с учетом того, что они оба выглядели очень добродушными и умными. Я, конечно, очень привязался к Войче и каждому из членов его семьи, и было жалко, когда они со мной прощались: «Манни юро локкумбой! Путтер чукано ани хандан, совво юро!» («Дорогой друг, прощай! Мы с тобой наверняка еще увидимся, дорогой друг!»)

4 мая я отправился в путь со своими новыми товарищами, и спустя девять дней при относительно хорошей погоде мы выехали на западный берег Тазовской губы у места, находившегося примерно в 100 верстах к югу от дома Хлебикова.

11 мая мы поставили чум неподалеку от землянки Малофея, и вечером один из тунгусов меня туда проводил. Мне доставило удовольствие обновить знакомство с королевой снежной пустыни, прекрасной остячкой. 12 мая я покинул чум тунгусов, а 13-го в добром здравии приехал на санях к зимнему дому Хлебикова.

Глава XIII
Небольшие поездки

Привезли водку. – Казак с новыми распоряжениями и любовницей. – Редкий вид песца. – В Йидингохёве и Нейве-сале. – Письма из дома. – Обратно к зимовью Хлебикова. – Посещение тундрового аристократа. – Без проводника. – Тяжелая поездка. – Я вынужден забить своих оленей. – Я ослеп. – В Нейве-сале. – Появление перелетных птиц. – Весна. – Первая охота на гусей и уток. – Первая рыба года. – Лед тронулся. – Поход в баню

Прибыв к Хлебикову, я обнаружил у него целое собрание русских – люди с зимовья Мамеова, из Нейве-сале, один новоприбывший рыбак из Сургута и казак из Туруханска. Последний сообщил, что был направлен по служебной необходимости улаживать условия аренды между аборигенами и русскими, взыскивать государственную подать и подбирать место для строительства зерновой лавки. Русские арендаторы станций и песчаных отмелей, откуда ведется рыбный промысел, обязаны отныне платить налоги наличными деньгами казакам, которые должны были выплачивать их в товарном эквиваленте, прежде всего муке, аборигенам, владевшим земельными участками. Хотя здешние огромные просторы являются общественным достоянием местных родов, некоторые аборигены объявили свои права на участки земли у водоемов.

В избе Хлебикова было очень весело, а мой неожиданный приезд только лишь добавил радости. Только что привезли бочки с водкой, а когда я достал из своих вещей скрипку, веселью не было конца. Казак играл на скрипке совсем недурно. После этого начался танец, несмотря на середину дня. Из женщин у нас были две молодые замужние русские женщины из зимовья Мамеова, супруга Хлебикова, а также юная брюнетка, которую казак привез из Туруханска, где оставил свою жену и детей. Веселье продолжалось до глубокой ночи, после чего каждый расположился на полу в гостиной или кухне, на печи или чердаке (полатях) – везде, где это было возможно.

На следующий день мы развезли по домам гостей, живших далеко, и с Хлебиковым поехали через Йидингохёве в Нейве-сале по ровной, широкой дороге, которую утрамбовали сани аборигенов, ездившие в последнее время по тундре в бесснежную погоду. К северу от нашего дома мы спугнули не то белого, не то скорее черного песца, которого мне удалось застрелить. Песец был абсолютно белый, за исключением черных как уголь ушей и ног. Ночью целое небо сверкало ярким, насыщенным электричеством, северным сиянием с самыми разнообразными нюансами оттенков.

В Йидингохёве с грузовым обозом поступили различные товары, включая водку, а на предприятие г-на Уордроппера прибыл новый управляющий, который к моей большой радости привез большое письмо из Европы. Прошел целый год с тех пор, как я получил весточку из дому, и я всегда с нетерпением спешил открыть как заказные письма, так и обычные, а также конверты с денежными переводами.

17 мая мы с Хлебиковым вернулись к нему домой, после чего я намеревался совершить несколько охотничьих походов в окрестностях до того момента, как тронется лед.

18 мая нас посетил зажиточный остяк по имени Восена, который недавно вернулся из поездки в Обдорск, куда ездил каждый год. Он объезжал округу, чтобы изъять у своих бедных соплеменников оленей, которых он им оставлял в пользование, уезжая на юг. Восена вел себя с определенной важностью как человек, который осознает свое влияние. Он пригласил меня к себе вечером, пообещав выслать за мной сани. Я спросил, не мог ли Хлебиков приехать со мной как переводчик, но он ничего не хотел об этом слышать. Мы разберемся на юракском языке, сказал он. После полудня перед домом стояла пара саней. Кучер попросил меня сесть в одни из них, и мы помчались галопом через реку, лес, а оттуда в тундру. Спустя полтора часа мы подъехали к двум чумам богача. В одной из них жил сам Восена со своей семьей, в другой – его работники, которые следили за большим оленьим стадом, составлявшим богатство Восены. Стадо насчитывало 5000 оленей, но примерно половина из них была передана его женатому сыну, который кочевал самостоятельно со своим чумом. У Восены наверняка было немало русских сторублевых купюр. Восена снизошел до того, чтобы выйти и самолично встретить меня. Мы зашли в чум, где мне указали на почетное место – верхнее справа от входа. Была подана сырая голова оленя, а также сырая мороженая рыба с текущей кровью. Для того чтобы кровь не замерзала при хранении, ее кладут в котел (как правило, ведро из листового железа) под железный противень в середине чума, над которым разжигают огонь. После сырых блюд мне предложили жирное и необычайно вкусное мясо и языки в зажаренном виде, но без соли, а потом чай с сахаром и кренделя из белого хлеба с густым растопленным маслом из Обдорска. Восена показал мне документ, диплом, который он получил от царского правительства через местные власти в Обдорске за решительность и твердость, проявленные им много лет назад, когда он преследовал и в конечном счете поймал орудовавшую в районе Обдорска банду, которая воровала оленей. В пачке визитных карточек, которыми владел этот интересный абориген, попались имена известных капитанов морских судов, которых он ранее встречал на берегу Северного Ледовитого океана.

Я остался в чуме на ночлег. Утром мне дали чай и два жареных языка олененка. После завтрака мы вышли наружу, чтобы осмотреть стадо. По свистку Восены прибежали олени, которые стояли ближе всего, а когда они немного рассеялись, можно было увидеть, что чумы со всех сторон окружены неисчислимым количеством этих животных. Казалось, что ты в зарослях живых кустов, поскольку именно их напоминали рога этих бесчисленных прекрасных оленей. При помощи лассо четыре оленя были заарканены и запряжены в сани. Я любезно попрощался с хозяином, и спустя мгновение прекрасные легкие сани сорвались с места, проезжая сквозь расступавшихся оленей. Спустя час я уже был дома у Хлебикова.

20 мая я отправился от Хлебикова на юг в легких санях, ведомых тремя оленями, для того чтобы по возможности встретить охотников на оленей, с которыми я хотел бы сходить в поход. У меня не было проводника, но я хотел научиться самостоятельно находить путь через снежные просторы. После двух дней быстрой езды – ночью я располагался на ночлег в снегу, привязав оленей длинной веревкой к саням, – я благополучно добрался до избы русского Ушакова, у которого я ранее гостил с Войче, когда мы ездили к Енисею. Там я встретил русского, только что приехавшего из Сургута с большим количеством водки, с которой он ездил по округе, меняя ее на шкуры песцов и других зверей. Русским было запрещено продавать водку аборигенам, но, насколько я понял, аборигены все-таки имели право торговать водкой между собой, и раз это не противоречило закону, то для русских тем более не составляло трудности обходить это предписание. Этот русский был женат на юракской женщине и жил в Тазе, хотя происходил с Нейве-сале.

Погода начала теплеть, снег таял на глазах. В середине дня, 23 мая, когда из-за солнца стало очень тепло, я услышал крик журавлей, а также увидел пару стай серых гусей, направлявшихся на юг.

К Ушакову приехали два тунгуса, которые хотели достать свинец. У него не было того, что им требовалось, и он отдал тунгусам кое-что из моих запасов. Тунгусы рассказали, что в двух днях езды на юг, где у них стоит чум, было полным-полно диких оленей, поэтому я решил присоединиться к ним, когда они поедут обратно. Мы провели в избе русского лишь несколько часов, поскольку олени проголодались, а поблизости для них не было мха. У тунгусов было по два оленя, запряженных в каждые сани, причем тунгусские олени намного крупнее и сильнее юракских, которые также чуть меньше остякских. Юрак продает своих лучших самцов оленей за 7 рублей, тогда как у тунгуса оленя часто покупают по 20 рублей. Общеизвестно, что тунгусы из южных районов Северной Сибири используют своих оленей для верховой езды, тогда как юракский олень вряд ли сможет провезти человека на хоть сколько-нибудь большое расстояние по бездорожью.

Когда мы с тунгусами выехали, погода была очень теплой, а на берегу реки виднелось множество проталин. Однако снег по дороге был очень глубоким и настолько мягким, что олени проваливались в него по грудь. Олени в моей упряжке в течение долгого путешествия недоедали, и теперь они, похоже, не могли продвигаться вперед, поскольку снег становился все более глубоким и мягким; мне пришлось повернуть обратно. Чем дальше дорога шла на юг, тем теплее становилось и тем сложнее было вернуться на север, так как весенняя талая погода делала езду на санях совершенно невозможной. Я доверил тунгусам мои продукты и амуницию – они обещали осенью расплатиться за них кожей и шкурами. Кстати, в ноябре тунгусы опять приехали к Ушакову, куда они должны были привезти платеж, о котором, однако, не обмолвились ни словом. Следующей зимой я отправился на юг и ничего больше об этих тунгусах не слышал. Они были оба крещеными и немного говорили по-русски. Они заверяли, что им никогда и в голову не придет обманывать людей, они это, мол, не умели делать. Возможно, у них была неудачная охота, поэтому они не смогли привезти обещанные шкуры. Между прочим, они рассказывали, что весной они нередко убивали ежедневно одного-двух оленей.

На этом мы простились с тунгусами крепким рукопожатием. Возвращение к Хлебикову оказалось нелегким. Дорога проходила через грязный лед, лежащий в многочисленных речных протоках и на холмах. Иногда мне нужно было подниматься на склоны речных долин, но нигде не было мха для оленей. Я, к сожалению, поступил совершенно бездумно, отдав тунгусам весь мой хлеб, которым я бы мог накормить оленей. Когда вечером следующего дня я с трудом пробирался по тундре, два оленя упали, и единственное, что оставалось сделать, это добить их ножом. Третий олень, который в поездке был в очень хорошей форме, упорно и мужественно переносил все невзгоды. Но для того, чтобы его как можно больше беречь, я через короткие промежутки времени надевал лыжи и шел рядом с санями. Дважды я отдыхал подолгу, ложась спать на сани или в снег. Когда я наконец доехал до зимовья Хлебикова, я был совершенно изможден. Из-за изменчивой погоды с солнцем, снегом, ветром, туманом и слякотью я промок до нитки, когда лежал в санях и спал. Недосыпы, а также весеннее солнце со слепящим эффектом снега отрицательно повлияли на мое здоровье. На следующий день после возвращения в теплую гостиную Хлебикова я совершенно ослеп, у меня были сильные глазные боли, я с трудом мог открыть глаза. Прошло много дней, прежде чем слепота прошла.

27 мая Хлебиков отвез меня в Нейве-сале. 28 мая у нас впервые прошел настоящий дождь. Еще 25 мая я впервые увидел уток, крупные гусиные стаи, а также медведя, покинувшего свою берлогу у Йидингохёве. 29 мая пришла метель и намела в Нейве-сале на окна большие сугробы. В течение дня приходилось неоднократно отгребать снег, чтобы внутри не было темно.

В конце концов пришла более весенняя погода. Потихоньку начали образовываться проталины во льду, покрывавшем реки и озера, регулярно стали появляться перелетные птицы. Прибыли большие стаи диких гусей. Они пролетали над определенными местами, чаще всего в полуночное время, а если был туман и унылая пасмурная погода, то они летели так близко к земле, что я за короткое время подстрелил их около двадцати штук. Утки садились везде, где есть вода, и по мере увеличения свободной ото льда воды мы могли на лодке охотиться на широконосок, синег, длиннохвостых уток, но особенно полярных уток и морянок. В первые дни июня аборигены уже могли протягивать свои сети между берегами реки и кромкой льда, где вода образовывала узкий проход. Их улов состоял прежде всего из щук, которых мы на станции с удовольствием ели, но которых здесь на севере никто летом не может увидеть собственными глазами, несмотря на все изобилие съедобных рыб, которые там водятся. К середине июня снег растаял практически везде, 23 июня (11 июня) окончательно освободились ото льда реки. (В 1889 году лед тронулся в Тазовской губе 29 июня, а в 1890-м – 24 июня.) Лед ломался на реках с сильным течением – было интересно за этим наблюдать. Льдины трескались, расшатывались в необузданном танце, сталкивались со звучным грохотом, переворачивались, вздымались вверх и нагромождались друг на друга, вращаясь и подвергаясь давлению со всех сторон. Это продолжалось несколько дней, однако должна была пройти неделя, прежде чем река окончательно освободилась ото льда. В то время как ледокол был еще в самом разгаре, а вода быстро поднималась, затапливая большие низинные пространства, я отправился в одолженной в Нейве-сале лодке, предназначенной для сетевого лова, с шестью аборигенами на юг Тазовской губы, чтобы исследовать несколько островков, где каждый год высиживают птенцов многочисленные лебеди, утки и гуси. Первая поездка была немного отложена из-за дрейфующего льда, пришедшего в бухту, но в остальном ей благоприятствовала отличная погода. Поездка оправдала ожидания, хотя мы не нашли столько яиц, сколько рассчитывали, так как приехали на эти острова на несколько дней ранее положенного.

Из Южного Таза аборигены отвезли меня на лодке на летнюю станцию Мунго Юрибей, куда мы прибыли одновременно с рыбаками с Нейве-сале, как только это позволила ледовая обстановка.

Глава ХIV
Ловля рыбы в Северной Сибири

Техника ловли осетра. – Рыболовные станции. – Доходы рыбаков. – Приход «Маргариты»

На зимней станции в Нейве-сале в последние дни все были заняты работой. Русские, приехавшие весной с обозами из Сургута, готовились к началу сезона. Теперь аборигены стали помогать рыбакам, рассредоточившись по нескольким построенным здесь станциям.

На каждой станции – максимум три-четыре рыбака, каждый из которых обслуживает свое судно и 60 лесок длиной приблизительно в 60 саженей. У каждого рыбака есть абориген, который гребет на своей легкой плоскодонной лодке, а сам он сидит сзади и управляет веслом. Лески называются самоловами и состоят из 60 очень острых и заточенных крючков без зазубрин, которые с поводком длиной в локоть привязываются к главной леске с промежутком в сажень. Вместо наживки к крючку лишь прикреплена маленькая цилиндрическая пробка на веревке из конского волоса длиной в четыре дюйма. Когда леска – чаще всего их связывают вместе по 10–20 штук – погружается в воду поперек течения, крючки принимают в воде наклонное положение. Таким образом осетр – на леску обычно ловят его, – который не слишком охотно кусает крючок с наживкой, плывя вверх или вниз по течению, намертво там застревает. Тут также ловят другую рыбу (сига), сетями и неводом.

На каждой рыболовной станции есть «засольщик» – либо русский, либо абориген, ему помогает абориген-филейщик. На станции работает приказчик, а также нередко женщина или мужчина-абориген, исполняющий обязанности повара. Жизнь тут очень скучная, а еда однообразная, состоящая в основном из рыбы и хлеба, но свежий, сырой, жареный или вареный осетр – блюда, из-за которых нам бы завидовал сам король. Свежая осетровая икра, а особенно осетрина, крайне вкусны. Помимо этого, здесь пьют горячий напиток, чай, который употребляют на станциях и вообще в Северной Сибири не самым лучшим образом: его закатывают в четырехугольные брикеты, преимущественно состоящие из перемолотого, ранее заваренного чая, земли и других составляющих, весом в пару фунтов.

Рыболовная станция

Лето на этих нескольких рыболовных станциях у речных заливов Северной Сибири приносит большой доход их хозяевам, поскольку здесь все время идет активный промысел. Сами рыбаки получают лишь незначительное вознаграждение за свою работу, не более 60 крон за все лето помимо 2 эре за каждый пуд (около 33 фунтов) выловленной ими рыбы, а также бесплатную еду и доставку на место работы. Чаем и сахаром они снабжают себя сами. Осенью в заливы рек из Северного Ледовитого океана приходят огромные массы сельди, но на станциях сезон уже закончен из-за завершившегося к тому времени промысла осетра, поэтому сельдь не становится объектом ловли. Когда река покрывается льдом, аборигены начинают ловить рыбу сетями. В последние годы подледным ловом при помощи самолова добывается в основном осетр.

В конце августа сюда из Тюмени пришло судно «Маргарита», которое привезло меня на север в прошлом году, – этого редкого вестника цивилизации приветствовали с особой радостью. Судно зашло на станции в Тазовской губе, приняло с берега пушнину, пух, перо и т. д., которые выменяли в течение зимы, разгрузило свои товары – чай, муку, табак и др., загрузило улов, приняло на борт бóльшую часть русских рыболовов и вернулось с полным трюмом ценных товаров обратно. По Оби ходят пароходы предприимчивых англичан для доставки улова с находящихся там станций на юг.

Двое-трое оставшихся русских были переведены на лодке на зимнюю станцию Нейве-сале до того, как замерз залив. Рыболовный промысел в разных северосибирских речных заливах ведется везде одним и тем же способом. Но на Енисее чаще используется не самолов, а обычная леска с червями в качестве наживки. На Оби для лова нередко также применяют вершу. Интересно, что в Енисее обитают те же самые виды рыб, что и в Оби, а также несколько дополнительных. Аналогично, в Лене живут те же виды рыб, что и в заливе Енисейский, и свои специфичные виды, не обитающие в Енисее.