Текст книги "Главная улица"

Когда поезд отошел от Уэкиниана, она начала нетерпеливо ждать озер – этих ворот в ее будущую жизнь. Но когда она увидела их – слева от полотна, – единственным впечатлением было то, что они похожи на снимки.

За милю до Гофер-Прери поезд поднимается на невысокий, изогнутый кряж, и Кэрол разом увидела весь город.

Порывистым движением подняла раму окна и выглянула: пальцы ее левой руки трепетали на подоконнике, правая была прижата к груди.

И она увидела, что Гофер-Прери – просто увеличенная модель всех тех поселков, мимо которых они проезжали. Только в глазах такого человека, как Кенникот, он мог быть чем-то исключительным. Скученные низкие деревянные дома нарушали однообразие равнины не больше, чем его нарушила бы какая-нибудь ореховая роща. Поля набегали на город и проносились дальше. Он не был защищен и сам никого не мог защитить. В нем не было и намека на достоинство и зарождающееся величие. Только красный элеватор и несколько обитых железом церковных шпилей возвышались над общей массой зданий. Просто лагерь на переднем краю цивилизации, рабочий поселок на краю света. Жить здесь нельзя. Немыслимо. Невозможно.

Люди здесь должны быть так же неказисты, как их дома, так же плоски, как их поля. Она не может оставаться здесь. Придется порвать с этим человеком и бежать.

Она покосилась на мужа. И сразу почувствовала себя беспомощной перед его зрелой силой и была тронута его волнением, когда, отбросив в сторону книжонку, он нагнулся за чемоданами, а потом поднялся с пылающим лицом и торжественно провозгласил:

– Приехали!

Она сочувственно улыбнулась и стала смотреть в окно. Поезд входил в город. Дома на окраине представляли собой старые, потемневшие красные строения с деревянными карнизами или мрачные дощатые коробки, похожие на ящики из-под овощей. Попадались также новенькие бунгало на бетонных, под камень, фундаментах.

Поезд шел мимо элеватора, мимо безобразных резервуаров для нефти, мимо маслобойного завода, мимо дровяных складов, мимо скотного двора, грязного, затоптанного и зловонного. Вот показалось приземистое красное здание станции и платформа, переполненная небритыми фермерами и просто зеваками – вялыми людьми с потухшими глазами. Путешествие Кэрол окончилось. Дальше пути ей не было. Здесь был конец – конец света. Она сидела с закрытыми глазами и страстно желала проскользнуть мимо Кенникота, спрятаться где-нибудь в поезде, умчаться дальше, к Тихому океану.

Но что-то большое поднялось в ее душе и приказало: «Довольно! Не будь плаксивым ребенком!» Она быстро встала и произнесла:

– Вот и чудесно, что мы наконец приехали!

Он так верил ей. Она заставит себя полюбить это место. И она еще покажет себя!

Она пошла за Кенникотом и за подпрыгивавшими чемоданами, которые он нес. Их задержали медленно выходящие пассажиры. Она напомнила себе, что наступил торжественный момент приезда новобрачной домой. Ей полагалось быть в приподнятом настроении. Но она чувствовала себя только раздраженной медлительностью их движения к выходу.

Кенникот нагнулся, выглянул в окно и смущенно воскликнул:

– Смотри-ка, смотри! Нас пришла встречать целая компания! Сэм Кларк с женой, и Дэйв Дайер, и Джек Элдер, и… – кто бы подумал! – Гарри Хэйдок и Хуанита – целая толпа! Они, кажется, уже заметили нас. Ага, ага, они нас видят! Видишь, машут нам!

Кэрол послушно высунулась и взглянула на встречающих. Она овладела собой. Она готова была любить их. Но их сердечность ее смущала. Она помахала им с площадки, но уцепилась на миг за рукав помогавшего ей сойти кондуктора, прежде чем решилась нырнуть в водоворот людей, которые протягивали к ней руки. Все лица сливались для нее в одно, и у нее создалось впечатление, что у всех мужчин хриплые голоса, большие влажные ладони, подстриженные усы, лысины и масонские брелоки.

Она видела, что все они рады ей. Их руки, их улыбки, их возгласы, их ласковые глаза подавляли ее. Она пробормотала:

– Благодарю, благодарю вас!

Один из мужчин орал Кенникоту:

– Док, я приехал на машине, чтобы отвезти вас домой!

– Молодчина, Сэм! – воскликнул Кенникот и, обращаясь к Кэрол, добавил: – Давай сядем вот в этот огромный «пэдж». Машинка недурна, можешь мне поверить! Сэм обгонит на ней любую из этих миннеаполисских колымаг.

Только сев в автомобиль, она могла различить лица троих поехавших с ними людей. Владелец машины за рулем был полон солидного самодовольства – крупный лысеющий мужчина с ровным взглядом, с шершавой шеей, но с круглым лицом, гладким, как разливательная ложка. Он пробасил:

– Ну как, вы запомнили нас всех?

– Еще бы! Будьте уверены, Кэрри схватывает все на лету! Готов держать пари, что она назовет вам на память любую дату из истории! – хвастал муж.

Но человек за рулем поглядел на нее так одобрительно, что Кэрри решила быть с ним откровенной и сказала:

– Знаете – никого!

– Я так и думал, детка! Так вот, я Сэм Кларк, торговец скобяным товаром: занимаюсь охотничьими принадлежностями, молочными сепараторами и всякими мыслимыми машинами и механизмами. Вы можете звать меня просто Сэм, а я буду звать вас Кэрри, раз уж вы вышли замуж за этого несчастного докторишку, которого мы тут держим!

Кэрол ласково улыбнулась и подумала, что ей не сразу удастся называть людей их уменьшительными именами.

– Сварливая толстая дама рядом с вами, которая будто не слышит, что я говорю о ней, – это миссис Сэмюел Кларк. А вот этот голодного вида субъект рядом со мной – Дэйв Дайер. У него аптека, которая еще не лопнула только потому, что Дэйв не слишком точно изготовляет лекарства по рецептам вашего муженька. Ну ладно. Итак, мы везем новобрачных в их дом! Послушайте, доктор, я вам продам за три тысячи участок Кэндерсена. Надо бы вам подумать о том, чтобы выстроить новый дом для Кэрри. Самая красивая женщина в Гофер-Прери, не будь я Сэм Кларк!

Сэм Кларк с довольным видом повел машину прямо в бурный поток местного уличного движения; им попались навстречу целых три «форда» и один автобус.

«Я буду хорошо относиться к мистеру Кларку… Но я не могу называть его Сэм!.. Все они такие добрые». Она поглядела на дома, стараясь не видеть того, что видела. В голове у нее промелькнуло: «Почему так лгут романы? В них приезд новобрачной – всегда сплошное шествие по розам. Полная уверенность в благородстве супруга. Сколько лжи пишется о браке!.. Я-то не изменилась. Но этот город… О, боже мой! Я этого не вынесу! Какая-то куча хлама!»

Муж нагнулся к ней.

– У тебя что-то кислый вид. Оробела? Я и не надеюсь, чтобы после Сент-Пола Гофер-Прери показался тебе раем. И не жду, чтобы ты сразу же была от него без ума. Но со временем ты очень полюбишь его – тут такая свободная жизнь и люди, каких нет нигде.

В то время как миссис Кларк деликатно отвернулась, она шепнула ему:

– Я люблю в тебе эту чуткость. Я просто… ужасно впечатлительна. Это от бесконечных книг. У меня мало сил и практического смысла. Не торопи меня, дорогой!

– Ну что ты! Я буду ждать сколько угодно.

Она поднесла его руку к своей щеке, прижалась к нему. Она была готова войти в свой новый дом.

Кенникот уже раньше рассказывал ей, что дом, где он жил с матерью-вдовой, которая вела его хозяйство, старый, «но уютный, и просторный, и прекрасно отапливается – лучший котел, какой я мог найти».

Его мать поручила передать Кэрол привет, а сама возвратилась в Лак-ки-Мер.

«Как чудесно, – думала Кэрол, – что не придется жить в чужих домах, а можно будет иметь свой очаг!» Она крепко сжимала руку мужа и смотрела вперед. Машина свернула в боковую улицу и остановилась перед самым обыкновенным бревенчатым домом посреди выжженного солнцем газона.

IV

Неметеный тротуар. Между ним и улицей – полоса травы и грязи. Простой коричневый дом, довольно унылый с виду. Узенькая бетонная дорожка. На земле чахлые желтые листья вперемежку с засохшими крылатыми семенами клена и пушинками виргинского тополя. Крыльцо с навесом на тонких крашеных сосновых столбиках, увенчанных завитушками деревянной резьбы. Перед домом нет кустов, чтобы скрыть его от взглядов прохожих. Унылое окно фонарем справа от крыльца. Накрахмаленные гардины из дешевых кружев, за которыми виднеется розовый мраморный стол. На столе большая раковина и фамильная Библия.

– Ты найдешь дом старомодным – как вы это называете? – «средневикторианским». Я оставил все как есть, чтобы ты сама могла изменить то, что сочтешь нужным.

Кенникот впервые по приезде говорил несколько нерешительно.

– Это настоящий Дом!

Кэрол была тронута смущением мужа. Она весело помахала рукой, прощаясь с Кларками. Кенникот отпер дверь: ему хотелось предоставить жене выбор служанки, и поэтому в доме никого не было. Кэрол засмеялась, когда он повернул ключ, и впорхнула внутрь… Только на следующий день они вспомнили, как во время медового месяца сговаривались, что он на руках перенесет ее через порог.

В передней и обращенной к улице гостиной Кэрол поразили тусклость, мрачность и затхлый воздух, но она успокаивала себя: «Я сделаю все это светлым и веселым!» Идя за Кенникотом, который тащил чемоданы наверх, в спальню, она мурлыкала песенку толстых маленьких божков домашнего очага:

Свой домик у меня. Хозяин полный я! Хозяин полный я! Жилье для меня, для жены, для детей. Он мой!

Она очутилась в объятиях мужа. Тесно прижалась к нему. Каким бы странным, чужим и неподвижным он ни казался ей, все это не беда, раз она может просунуть ему под пиджак руки, пробежать пальцами по теплой сатиновой спинке его жилета, почувствовать, что она с ним – одно, найти в нем силу, найти в нем смелость и нежность, защищающую ее от коварного мира.

– Хорошо… так хорошо! – шептала она.

Глава четвертая

I

– Кларки пригласили к себе кое-кого из знакомых по случаю нашего приезда, – сказал Кенникот, распаковывая чемодан.

– О, это очень любезно с их стороны!

– Ведь правда? Я говорил, что они тебе понравятся. Симпатичнейшие люди на свете! Гм, Кэрри… ты не обидишься, если я загляну на часок в приемную узнать, что там делается?

– Что ты! Конечно, нет! Я знаю, что тебе не терпится вернуться к работе.

– Так ты правда не рассердишься?

– Нисколько! Ступай, не мешай мне! Я пока распакую чемоданы.

Однако защитница свободы в браке была все же весьма разочарована той быстротой, с какой Кенникот воспользовался этой свободой и ускользнул в мир мужских интересов. Она осмотрела спальню, и мрачность этой комнаты подействовала на нее угнетающе; Кэрол неприятна была сама уродливая, изломанная форма комнаты в виде буквы «Г»; и темная ореховая кровать с вырезанными на спинке яблоками и пятнистыми грушами; и отделанный под клен комод с грубыми розоватыми флакончиками и оборчатой подушечкой для булавок на мраморной доске, неприятно напоминавшей могильную плиту; и простой сосновый умывальник с цветастым кувшином и тазом. Пахло конским волосом, плюшем и одеколоном.

«Как могли люди жить среди таких вещей?» – содрогнулась Кэрол. Ей казалось, что они обступили ее, точно собрание престарелых судей, приговоривших ее к смерти через удушение. Шаткое ковровое кресло проскрипело: «Душите ее, душите, давите!» От старых простынь пахло тленом. Кэрол была одна в этом доме, в этом чужом тихом доме, среди теней умерших мыслей и подавленных желаний. «Я ненавижу все это! Ненавижу! – металась она. – И зачем только я…»

Она вспомнила, что мать Кенникота привезла эти семейные реликвии из старого дома в Лак-ки-Мер. «Довольно! – сказала она себе. – Это прекрасные, удобные вещи. Они… удобны, а кроме того… Нет, они ужасны! Мы сменим их немедленно!»

Потом она подумала: «Конечно, ему надо было заглянуть в приемную…»

Она попробовала заняться распаковкой. Саквояж с подкладкой в цветочек и серебряным замком, казавшийся в Сент-Поле такой желанной роскошью, здесь стал бессмысленным щегольством. Прелестная черная сорочка из тонкого шифона с кружевами вдруг обратилась в кокотку, от которой в негодовании отворачивалась добропорядочная глубокая кровать. Кэрол бросила сорочку в ящик комода, прикрыв ее сверху простенькой полотняной блузкой.

Она перестала разбирать вещи и подошла к окну с возвышенной мыслью о прелестях сельского ландшафта – о цветущей мальве, тенистых тропинках и румяных поселянах. Увидела же она бок адвентистской церкви – голую дощатую стену цвета разлившейся желчи, церковные задворки. Дальше шла некрашеная конюшня, потом проулок и застрявший в нем грузовой «форд». Таковы были «террасы сада под окнами ее будуара». Вот что она будет видеть в течение…

«Нельзя, нельзя так! Я сегодня нервничаю. Уж не больна ли я?.. Боже мой, все что угодно, только не это! Только не теперь! Как люди лгут! Как лгут книги! В них всегда говорится, что молодая жена краснеет от гордости и счастья, когда почувствует это. Но я… я буду в отчаянии. Я буду смертельно бояться! Когда-нибудь, но только… Дорогой, туманный боженька, прошу тебя, только не теперь! Презрительные бородатые старцы сидят и требуют, чтобы мы рожали детей. Если бы им самим надо было рожать!.. Пусть бы попробовали!.. Нет, не теперь! Не раньше, чем я справлюсь с задачей полюбить эту кучу мусора за окном!.. Нет, пора мне перестать. Я потихоньку схожу с ума. Пойду погуляю. Я должна осмотреть город сама. Бросить первый взгляд на страну, которую я собираюсь завоевать!»

Она убежала из дому.

С серьезным видом рассматривала она каждый перекресток, каждую уличную тумбу или валявшиеся на дороге грабли. Каждый дом поглощал все ее внимание. Чем все это станет для нее? Каким будет казаться через полгода? В какие из этих домов она будет приглашена к обеду? Кто из этих прохожих, отличающихся пока друг от друга лишь прической и платьем, станет ее добрым знакомым или ненавистным противником, равно неповторимым среди всех людей на свете?

Достигнув небольшого торгового квартала, она заметила широкоплечего бакалейщика в люстриновом пиджаке, нагнувшегося над яблоками и сельдереем, разложенными на покатом лотке перед его лавкой. Придется ли ей когда-нибудь разговаривать с ним? Что он скажет, если она вдруг остановится и заявит: «Я миссис Кенникот. Надеюсь, я когда-нибудь смогу сказать вам, что груда крайне сомнительных тыкв в качестве витрины не слишком-то радует мой взгляд!»

Бакалейщик был мистер Фредерик Луделмайер, торгующий на углу Главной улицы и Линкольн-авеню. Полагая, что только она занимается наблюдениями, Кэрол ошиблась. Она привыкла к равнодушию больших городов. Она воображала, что скользит по улицам невидимкой. Но как только она прошла мимо, мистер Луделмайер, пыхтя, влетел в лавку и захрипел, обращаясь к своей продавщице:

– Я только что видел какую-то молодую женщину, она вышла из-за угла. Голову ставлю, что это жена доктора Кенникота. Бабенка ничего себе, красивые ноги, но платье дикое, никакого фасона! Интересно, станет она платить наличными? Как бы она не начала покупать у Хоуленда и Гулда… Куда вы дели объявление насчет овсяных хлопьев?

II

За тридцать две минуты Кэрол обошла весь город с востока на запад и с севера на юг. В полном отчаянии она остановилась на углу Главной улицы и Вашингтон-авеню.

Главная улица с двухэтажными кирпичными лавками и полутораэтажными деревянными жилыми домами, залитая грязью от одного бетонного тротуара до другого, загроможденная автомобилями и конными фургонами, была слишком мала, чтобы надолго задержать ее внимание. Широкие, прямые, точно надрезы, поперечные улицы открывались с обоих концов во всеобъемлющую прерию. Мир вокруг был пуст и огромен. Железный каркас ветряка на ферме в северном конце Главной улицы торчал, как остов дохлой коровы. Кэрол подумала о приближении северной зимы, когда эти незащищенные домики, наверное, приткнутся друг к другу в ужасе перед яростью бурь, которые обрушатся на город из окружающей пустыни. Бурые домишки были так малы и слабы! Убежища для воробьев, но не жилища для веселых людей с горячей кровью.

Кэрол говорила себе, что листва вдоль улиц – роскошное зрелище. Клены стояли оранжевые, дубы – густо-малиновые. Чувствовалось, что за лужайками заботливо ухаживали. Но толку от этого было мало. В лучшем случае деревья напоминали уже поредевшую лесную вырубку. Не было парка, на котором мог бы отдохнуть глаз, а так как главным городом округа был не Гофер-Прери, а Уэкамин, не было и здания суда с обычными цветниками вокруг.

Кэрол заглянула в засиженные мухами окна самого роскошного местного здания – гостиницы «Минимеши-хаус», единственного дома, в котором находили приют приезжие и по которому они судили о прелестях и богатстве Гофер-Прери. Это было обветшалое длинное трехэтажное строение, сколоченное из желтых досок, с углами, обшитыми сероватыми сосновыми панелями, которые должны были изображать собой каменные плиты. В вестибюле можно было разглядеть грязный голый пол, ряд рахитичных стульев, расставленные между ними медные плевательницы и конторку, стеклянная стенка которой была испещрена матовыми буквами объявлений. Примыкавшая к вестибюлю столовая пестрела перепачканными скатертями и бутылочками с приправами.

Больше она не смотрела на «Минимеши-хаус».

Мужчина без пиджака, с розовыми резинками на рукавах, в воротничке, но без галстука, отчаянно зевая, перешел через дорогу от аптекарского магазина Дайера к гостинице. Он прислонился к стене, почесался, потом вздохнул и кислым тоном заговорил с каким-то развалившимся в кресле человеком. По улице прогромыхал зеленый фургон, нагруженный огромными катушками колючей проволоки. Автомобиль, дав задний ход, стрелял так, будто его вот-вот разорвет на куски; потом он затарахтел прочь. Из греческой кондитерской доносилось потрескивание жаровни и маслянистый запах земляных орехов.

Никаких других признаков жизни не было.

Кэрол захотелось бежать, укрыться от этой наступающей прерии в надежном убежище большого города. Ее мечты о создании красивого городка были просто смешны. Она чувствовала, как от каждой мрачной стены исходил тяжелый, мертвящий дух, которого ей не победить.

Она прошла по одной стороне улицы и вернулась по другой, заглядывая в переулки. Предпринятое ею обследование Главной улицы было закончено. За десять минут она успела увидеть душу не только городка, именуемого Гофер-Прери, но и десяти тысяч других, от Олбани до Сан-Диего.

Аптекарский магазин Дайера помещался в угловом здании, сложенном из правильных и потому неправдоподобных глыб искусственного камня. Внутри – засаленная мраморная стойка, на ней сифоны с сельтерской водой и электрическая лампа с мозаичным красно-желто-зеленым абажуром. Разворошенные груды зубных щеток, гребенок и пакетиков с порошком для бритья. Полки с коробками мыла, костяными кольцами для младенцев, садовыми семенами и патентованными средствами в желтой упаковке: снадобья от чахотки, от «женских болезней» – вредные смеси из опиума и алкоголя, и это в том самом магазине, куда ее муж направлял с рецептами своих пациентов!

Над окном второго этажа вывеска, золотым по черному: «У. П. Кенникот, терапевт и хирург».

Небольшой деревянный кинематограф под поэтическим названием «Дворец роз». Афиши рекламировали фильм «Любовь толстяка».

Бакалейная лавка Хоуленда и Гулда. В витрине черные переспелые бананы и латук, а на них спящий кот. Полки застланы красной жатой бумагой, теперь уже выцветшей, рваной, с кругами пятен. На стене второго этажа вывески лож: «Рыцари пифий», «Маккавеи», «Лесовики», «Масоны».

Мясная лавка Даля и Олсена, от которой разит кровью.

В окне ювелира женские часы-браслетки, с виду похожие на оловянные. Перед лавкой, на краю тротуара, огромные грубые часы, которые не идут.

Наполненная жужжанием мух пивная со сверкающей золотой вывеской. Ряд других пивных на протяжении одного квартала. От них идет запах прокисшего пива, доносятся хриплые голоса, слышится ломаная немецкая речь, сальные куплеты – порок расслабленный, вялый и скучный; «утонченность» лагеря золотоискателей без его удач. А перед пивными фермерши поджидают в своих тележках, пока их мужья не напьются и не будут готовы для отправки домой.

Табачная лавка под названием «Курительный дом» битком набита молодыми людьми, играющими в кости на папиросы. Ворохи журналов и картинки с толстыми жеманными проститутками в полосатых купальных костюмах.

Магазин готового платья. В окне башмаки с бульдожьими носами и костюмы – нескладные и словно поношенные, хотя только что сшиты. Манекены, на которых они болтаются, похожи на трупы с подкрашенными щеками.

Галантерейный магазин Хэйдока и Саймонса – самый большой магазин в городе. В первом этаже огромные и чистые стекла, оправленные в медь. Второй этаж облицован красивыми кирпичиками. В одной витрине превосходные мужские костюмы, и тут же разложены воротнички из цветного пике с лиловыми маргаритками на шафранном фоне. Свежесть и явная забота о благообразии и удобстве. Хэйдок и Саймонс… Хэйдок… Какой-то Хэйдок встречал ее на станции – Гарри Хэйдок, подвижный человек лет тридцати пяти. Теперь он казался ей великим и чуть ли не святым. В его магазине было чисто!

Универсальный магазин Эксела Эгге, обслуживающий фермеров скандинавского происхождения. В узком и темноватом окне лежат ворохи реденького сатина и дрянного драпа, парусиновые башмаки, рассчитанные на женщин с толстыми щиколотками, серые стальные и красные стеклянные пуговицы на кусках обкромсанного картона, тканьевое одеяло; могучая, словно из гранита, сковорода, покоящаяся на выгоревшей шелковой блузке.

Скобяная лавка Сэма Кларка. Сразу видно, что здесь имеют дело с металлом. Ружья, маслобойки, гвозди в бочонках и великолепные сверкающие кухонные ножи.

Ателье мебели Честера Дэшуэя. Хмурый, сонный ряд тяжелых дубовых качалок с кожаными сиденьями.

Закусочная Билли. Толстые кружки без ручек на прилавке, покрытом мокрой клеенкой. Густой запах лука, чадный дух от подгоревшего свиного сала. В дверях молодой человек громко сосет зубочистку.

Склад скупщика молока и картошки. Кислый запах фермы.

Гаражи фирмы Форда и Бьюика, деловитые одноэтажные кирпичные постройки, одна против другой. Старые и новые автомобили на почерневших от масла бетонных полах. Рекламы шин. Гул испытываемого мотора. Бьющая по нервам трескотня выхлопов. Угрюмые молодые люди в комбинезонах цвета хаки. Эти гаражи – средоточие жизненной энергии и предприимчивости города.

Большой склад земледельческих орудий. Внушительная баррикада из зеленых и золотистых колес, валов и тряских сидений, принадлежащих машинам, о которых Кэрол ничего не знала: картофелесажалкам, туковым сеялкам, соломорезкам, дисковым боронам, многолемешным плугам.

Фуражная лавка с окнами, потемневшими от пыли отрубей. На крыше намалевана реклама патентованного лекарства.

Магазин художественных изделий миссис Мэри Эллен Уилкс и бесплатная библиотека общества «Христианская наука» открыты ежедневно. Как трогательна эта робкая тяга к прекрасному! Дощатая однокомнатная хибарка, лишь недавно грубо оштукатуренная. Наивно пышная витрина: вазы, снизу похожие на древесные стволы, но увенчанные позолоченными шарами; алюминиевая пепельница с надписью «Привет из Гофер-Прери»; номер журнала «Христианская наука»; диванная подушка с набивным рисунком, изображающим огромный бант, нацепленный на крохотный мак; на подушке лежат соответственно подобранные моточки шелка. В глубине лавки виднеются скверные фотокопии неизвестных и знаменитых картин, полки с граммофонными пластинками и катушками фотопленки, деревянные игрушки, и посреди всего этого – озабоченная маленькая женщина, сидящая в мягкой качалке.

Парикмахерская и при ней бильярдная комната. Мужчина без пиджака, по-видимому хозяин ее Дэл Снэфлин, бреет клиента с большим кадыком.

Портняжная мастерская Нэта Хикса в переулке, отходящем от Главной улицы. Одноэтажное строение. Модная картинка, на которой изображены люди-вешалки в жестких, словно стальных, одеяниях. В другом переулке красная кирпичная католическая церковь с желтой полированной дверью.

Почта – просто задняя половина заплесневелой комнаты, очевидно, бывшей лавки, отделенная перегородкой из стекла и меди. Покатая конторка у грязной, истертой стены, покрытой там и сям официальными сообщениями и объявлениями о наборе на военную службу.

Желтое сырое кирпичное здание школы посреди засыпанного шлаком двора.

Отделение государственного банка – штукатурка, скрывающая дерево.

Национальный фермерский банк. Мраморный ионический храм. Чистый, изысканный, пустынный. На медной доске надпись: «Председатель Эзра Стоубоди».

Десятки таких же магазинов и учреждений.

Позади и вперемежку с ними – жилые дома, то скромные коттеджи, то большие, удобные, скучно трезвые строения – символы зажиточности владельцев.

Во всем городе ни одного здания, кроме ионического банка, которое порадовало бы глаз Кэрол. И едва ли найдется десять домов, чей внешний вид говорил бы о том, что за полвека существования Гофер-Прери его жители наконец ощутили необходимость придать родному городу хоть немного более приятный облик.

Кэрол подавляли не только беспощадное, беззастенчивое уродство и грубая прямолинейность зданий, но также отсутствие общего плана, какой-то временный характер всего, тусклые, неприятные краски. На улице было тесно от фонарей и телеграфных столбов, бензоколонок, ящиков с товарами. Каждый строил с величайшим пренебрежением к остальным. Между большим новым кварталом двухэтажных кирпичных магазинов и гаражом Оверленда из огнеупорного кирпича был втиснут одноэтажный домишко – лавочка модистки. В белый храм фермерского банка упиралась сбоку огненно-желтая лавка бакалейщика. У одного складского здания карниз был из оцинкованного железа, весь в заплатах; крышу соседнего увенчивали кирпичные зубцы и пирамиды, приплюснутые сверху плитами из красного песчаника.

Спасаясь от Главной улицы, Кэрол бросилась домой.

Все это было бы еще ничего, повторяла она себе, если бы люди оказались симпатичными. Она запомнила молодого человека, который глазел по сторонам перед лавкой, держась немытой рукой за веревку от тента; пожилого мужчину, пялившего глаза на женщин с таким видом, будто он слишком давно и слишком прозаически женат; старого фермера, крепкого и здорового, но неопрятного, с лицом как залежавшаяся картофелина. Все трое были небриты уже по крайней мере три дня.

«Может, они тут, в прерии, не в состоянии возводить храмы, но уж бритву-то купить они могли бы!» – негодовала Кэрол.

И тут же одернула себя:

«Наверное, я не права. Ведь живут же здесь люди. Не может же все это быть так безобразно, как… как оно есть! Конечно, я ошибаюсь. Но я не могу этого видеть, не могу с этим примириться».

Она пришла домой слишком удрученная для истерики. Кенникот, ожидавший Кэрол, встретил ее восклицанием:

– Гуляла? Ну что, понравился город? Хороши газоны и деревья, а?

Кэрол овладела собой и с новой для нее самой солидностью сдержанно ответила:

– Очень интересный город.

III

Поезд, привезший в Гофер-Прери Кэрол, привез также и мисс Би Серенсон.

Мисс Би была крепкая загорелая смешливая девушка, которой надоела работа на ферме. Она стремилась к прелестям городской жизни и поэтому решила поехать в Гофер-Прери и наняться в прислуги. С довольным видом тащила она со станции свою картонку с вещами к двоюродной сестре Тине Малмквист, служившей «прислугой за все» в резиденции миссис Люк Доусон.

– Вот как, и ты, стало быть, подалась в город! – сказала Тина.

– Ага. Хочу найти место, – сказала Би.

– Та-ак… А ухажер у тебя есть?

– Ага, Джим Джекобсон.

– Та-ак. Рада тебя видеть. Сколько ты хочешь в неделю?

– Шесть долларов.

– Ну, столько никто не даст. Погоди!.. Доктор Кенникот, говорят, женился на барышне из Сент-Пола. Она, может, и заплатит столько. Ну ладно. Пойди теперь погуляй.

– Ага, – сказала Би.

Так вот и вышло, что Кэрол Кенникот и Би Серенсон в одно и то же время осматривали Главную улицу.

Би никогда раньше не видела города больше, чем полустанок Скандия, где было шестьдесят семь жителей.

Идя по улице, Би рассуждала о том, как невероятно, что в одном месте сразу столько народу. Ну и ну! За год со всеми не перезнакомишься. И богачи какие! Ишь важный какой господин – новая розовая рубашка и бриллиант в галстуке! Это тебе не какая-нибудь вылинявшая синяя рабочая блуза. А дама какая красивая, и платье шикарное (вот, верно, трудно стирать такое!). А лавки-то!

Не три лавчонки, как в Скандии, а целых четыре квартала!

А вот еще какой магазин – длиной в четыре амбара. И чем в нем только не торгуют! Даже войти жутко, когда на тебя таращатся семь или восемь приказчиков. А костюмы-то на куклах – ну точно на живых людях!

А вот лавка Эксела Эгге. Тут совсем как дома – все шведы да норвежцы, и в окошке на картоне шикарные пуговицы, прямо рубины!

Аптекарский магазин с сифонами для содовой воды. Всюду мрамор, мрамор! А на нем большущая лампа с преогромным колпаком! И весь он из цветных стеклышек! А краны-то, верно, серебряные. А за стойкой стеклянные полки, и на них видимо-невидимо всяких вин в бутылках. У нас о таких напитках никто и не слыхал. Вот бы кто-нибудь сводил меня сюда!

А эта высоченная гостиница – выше нового красного сарая Оскара Толлефсона! Три этажа, один на другом; надо во как задрать голову, чтобы увидеть крышу. А внутри какой-то приезжий. Богатый: верно, сто раз бывал в Чикаго!

Да, завидный народ, ничего не скажешь. Вон прошла дама, едва ли старше самой Би, в новом сером костюме и черных туфельках. Никак, она тоже осматривает город?

Кто ее знает, о чем она думает! Би не прочь бы быть такой, вроде бы строгой. К такой никакой нахал не полезет. И нарядная же!

Лютеранская кирка. Тут, в городе, верно, красивое богослужение, а по воскресеньям даже два раза!

А вот и кино!

Настоящий театр, и каждый вечер, написано, меняют картины. Вот здорово!

В Скандии тоже есть кино, но только раз в две недели, и от Серенсонов туда час езды: отец – такой скряга, все не покупает «форда»! А здесь каждый вечер можно нацепить шляпку да в три минуты очутиться в кино и смотреть на красавцев во фраках, а то и на самого Билла Харта.

А зачем столько лавок? Ну что это: вот лавка, где торгуют только табаком, а вот другая, и какая красивая, все картины да вазы и всякие диковинки! А впереди самая расчудесная ваза, ну просто древесный ствол!

Би остановилась на углу Главной улицы и Вашингтон-авеню. Грохот города начал пугать ее. На улице было пять автомобилей. Один, вон тот, большущий, верно, две тысячи стоит. А вот к поезду подъезжает автобус с пятью нарядными пассажирами. Какой-то человек расклеивает красные листы с красивыми стиральными машинами, а ювелир раскладывает браслетки, часики и всякую всячину на настоящем бархате.

На что ей непременно шесть долларов в неделю? Или даже два? Да она согласна работать хоть даром, лишь бы остаться здесь. А подумать, как тут будет вечером, – все освещено, и не какими-нибудь коптилками, а электричеством! И, может быть, какой-нибудь знакомый поведет ее в кино и угостит содовой водой с земляничным мороженым.