Текст книги "Главная улица"

Глава пятая

I

– Мы улизнем на весь день и поохотимся. Я хочу показать тебе окрестности, – объявил за завтраком Кенникот. – Я взял бы машину, мне хочется показать тебе, какой у нее теперь великолепный ход, когда я поставил новый поршень. Но мы поедем лошадьми, прямиком через поля. Куропаток осталось уже немного, но, может быть, мы наткнемся все-таки на небольшой выводок.

Он возился с охотничьим снаряжением. Натянул болотные сапоги и осмотрел, нет ли в них дыр. Лихорадочно пересчитывал патроны и объяснял Кэрол преимущества бездымного пороха. Вынул из толстого кожаного чехла новое бескурковое дробовое ружье и заставил ее взглянуть в стволы: как они ослепительно сверкают, ни пятнышка ржавчины!

Мир походного охотничьего снаряжения и рыболовных снастей был для нее нов, и в том интересе, который проявлял к нему Кенникот, она находила что-то творческое и радостное. Она осматривала гладкое ложе и отделанный эбонитом с насечкой приклад ружья. Длинные зеленые гильзы с медными капсюльными втулками и иероглифами на пыжах были прохладны и приятно тяжелы в руке.

На Кенникоте была коричневая парусиновая охотничья куртка с огромными внутренними карманами, вельветовые брюки, пузырившиеся на коленях, потрепанные, поцарапанные сапоги и устрашающего вида мягкая шляпа. В этом одеянии он чувствовал себя особенно мужественным. Громко восторгаясь погодой, они взобрались в нанятый шарабан и уложили ягдташ и ящик с провизией.

Кенникот взял у Джексона Элдера его бело-рыжего сеттера, добродушного пса, который все время вилял пушистым, серебрившимся на солнце хвостом. Когда они тронулись, пес стал лаять и кидаться на лошадей, пока Кенникот не взял его в шарабан, где он уткнулся мордой в колени Кэрол и высовывался только для того, чтобы поиздеваться над фермерскими дворнягами.

Серые лошади выбивали копытами такт по твердой проселочной дороге: та-та-та-там! та-та-та-там! Час был ранний, свежий воздух звенел, изморозь сверкала на золотистых плетнях. Когда теплые лучи солнца превратили жнивье в сплошной желтый ковер, они свернули с дороги на поле через ворота одной из ферм. Шарабан неторопливо подпрыгивал по неровной земле. Скатившись под уклон, они потеряли из виду дорогу. Было тепло и тихо. В сухой стерне стрекотали кузнечики; над шарабаном мелькали блестящие мушки. Умиротворенное жужжание наполняло воздух. Вороны медленно летали и перекликались в небе.

Спустили собаку, и, попрыгав от восторга, она принялась рыскать взад и вперед, взад и вперед по полю, опустив нос к земле.

– Это ферма Пита Рустада, и он говорил мне, что видел на прошлой неделе небольшой выводок ярдах в сорока к западу от дома. Может быть, и нам повезет! – блаженно улыбнулся Кенникот.

Затаив дыхание, Кэрол следила за собакой и вздрагивала, как только та останавливалась. У нее не было желания убивать птиц, но она хотела войти в мир Кенникота.

Собака сделала стойку.

– Ей-богу, она взяла след! Идем! – крикнул Кенникот.

Он выпрыгнул из шарабана, закрутил вожжи за гнездо для кнута на козлах, одним рывком спустил на землю Кэрол, схватил ружье, вложил в него два патрона и большими шагами поспешил к неподвижно застывшей собаке. Кэрол торопилась за ним. Сеттер, подрагивая хвостом, стал красться вперед, почти касаясь брюхом жнивья. Кэрол волновалась. Она ожидала, что вот-вот взлетят тучи больших птиц, и напряженно смотрела вперед. Но пришлось пройти за собакой около четверти мили. Они поворачивали, возвращались, вскарабкались на два невысоких пригорка, перебрались через поросшее травою болотце, пролезли сквозь изгородь из колючей проволоки. У Кэрол, привыкшей ходить по тротуарам, очень устали ноги. Земля была кочковатая, жнивье – колючее, с пробивающейся травой, чертополохом, кустиками клевера. Кэрол еле плелась и часто спотыкалась.

– Смотри! – долетел до нее голос Кенникота.

Над жнивьем поднялись три серые птицы. Круглые, пушистые, как огромные шмели. Кенникот прицеливался, поднимая ствол. Она страшно заволновалась: почему он не стреляет? Птицы сейчас улетят. Вдруг раздался грохот, еще раз, и две птицы, перевернувшись в воздухе, мягко упали на землю.

Когда Кенникот показал ей птиц, она не увидела и не ощутила крови. Эти кучки перьев были так нежны и совсем не помяты, ничто в них не говорило о смерти. Кэрол смотрела, как ее победоносный супруг сунул их во внутренний карман, и пошла за ним назад, к шарабану.

В это утро они больше не нашли куропаток.

В полдень они въехали на ферму. Кэрол впервые в жизни побывала в деревне на одну семью. Ферма представляла собою белый дом без крыльца, если не считать низкого и очень грязного входа с задней стороны, красный с белыми углами овин, силосную яму из глазурованного кирпича, бывший каретный сарай, обращенный теперь в гараж для «форда», некрашеный хлев, птичник, загон для свиней, конюшню, амбар и решетчатую оцинкованную железную вышку ветряной мельницы. Двор был покрыт плотно утрамбованной желтой глиной. На нем не росло ни деревьев, ни травы; повсюду валялись ржавые лемехи плугов и колеса отслуживших свой век культиваторов. Затверделая, истоптанная грязь, как лава, заполняла свиной закуток. Дверь дома была покрыта засохшей грязью. Крыша по углам и вдоль стрех проржавела, и рожица ребенка, глазевшего на приезжих из кухонного окна, была вся перепачкана. Но за забором виднелась клумба пурпурной герани. Степной ветер был словно струящийся солнечный свет. Сверкающие металлические крылья ветряка вращались с веселой песенкой. Где-то ржала лошадь, кукарекал петух, стрижи влетали и вылетали из хлева.

Из дома вышла маленькая худенькая женщина с белыми, как лен, волосами. Она произносила слова со шведским акцентом, не монотонно, как англичане, а растягивая их с каким-то лирическим припевом.

– Пит говорил мне, что вы скоро приедете охотиться, доктор. Вот и хорошо, что вы собрались! Это ваша молодая жена? О-о-о-о! Мы как раз вчера вечером говорили, что, может, скоро увидим ее здесь. Ай, ах, какая красивая леди! – Миссис Рустад вся сияла радушием. – Ну и ну, ну и ну! Как вам нравится в наших краях? Не останетесь ли пообедать, доктор?

– Нет, но я был бы рад, если бы вы дали нам по стакану молока, – снизошел Кенникот.

– Ну конечно, конечно! Обождите минутку, я сейчас!

Она поспешно засеменила к маленькому красному строению рядом с ветряком и сейчас же вернулась с кувшином молока, из которого Кэрол наполнила термос.

Когда они поехали, Кэрол с восхищением сказала:

– Удивительно милая женщина! И она обожает тебя, ты тут, видно, самый почитаемый человек.

– Ну что ты! – Кенникот был польщен. – Впрочем, они советуются со мной о чем угодно. Беспокойный народ эти скандинавские фермеры. И, надо сказать, очень зажиточный. Хельга Рустад все еще не обжилась в Америке, но ее дети будут здесь докторами, юристами, правителями штата и чем только они захотят.

– Я думаю… – Кэрол опять впала в свою вчерашнюю мировую скорбь, – я думаю, что эти фермеры, может быть, выше нас! Они так простодушны и трудолюбивы… Город живет за их счет. Мы, горожане, – паразиты, а смотрим на них свысока. Вчера мистер Хэйдок с насмешкой говорил о них. По-видимому, он презирает фермеров за то, что они не достигли еще социальных высот торговли нитками и пуговицами.

– Паразиты? Мы?! А что фермеры стали бы делать, если бы не город? Кто ссужает их деньгами? Кто… О, да мы их снабжаем решительно всем!

– Но некоторые фермеры, кажется, полагают, что услуги города обходятся им слишком дорого.

– Ну конечно, среди фермеров встречаются горланы, как и во всяком другом классе. Послушать таких крикунов, так фермеры должны править всем штатом и вершить все дела. Если бы они добились своего, они заполнили бы законодательные учреждения фермерами в навозных сапожищах – будь покойна! Да, тогда они явились бы ко мне и заявили, что я у них на жалованье и не смею назначать плату за лечение! Хорошо бы тебе тогда пришлось?

– Но разве это было бы не справедливо?

– Что?! Чтобы эта шайка… чтобы они указывали мне… Ох, ради создателя, прекратим этот спор! Все эти дискуссии хороши в гостях, но… Забудем их, пока мы на охоте.

– Ты прав. Стремление все узнать – это еще худшая болезнь, чем стремление везде побывать. Но я только хотела знать…

Кэрол твердила себе, что у нее есть все, чего можно желать на свете. И после каждого упрека себе она опять спотыкалась на своих «я хотела бы знать…».

Они закусили бутербродами у озерца среди прерии. Длинные стебли осоки тянулись из прозрачной воды. Мшистые кочки, краснокрылые дрозды и золотисто-зеленый отлив водорослей. Кенникот курил трубку, а Кэрол откинулась в шарабане и отдыхала, утопая взором в нирване чистого неба.

Потом они шагом выехали на дорогу и очнулись от стука копыт по твердой земле. В поисках дичи они останавливались в небольших рощах, солнечных и веселых, с серебристыми березами и зелеными стволами тополей, окружавших небольшие озера с песчаным дном, – мирный приют в океане знойной прерии.

Кенникот подбил жирную рыжую белку, а потом с волнением палил по стае уток, которые шумно слетели с выси к озеру, скользнули над ним и вмиг исчезли снова.

Домой поехали на закате. Стога сена и скирды пшеницы, похожие на ульи, вдруг озарились розовым и золотым светом. Зеленое жнивье блестело. По мере того как меркнул гигантский алый пояс неба, поля, свершившие свое дело, по-осеннему расцветились всеми оттенками темно-красного и коричневого. Черная дорога впереди шарабана стала лиловатой, а потом расплывчато-серой. Скот длинной лентой тянулся к запертым воротам ферм, и над отдыхающей землей стояло тусклое зарево.

Здесь Кэрол увидела то величие, которого ей не хватало на Главной улице.

II

Пока у них не было прислуги, Кенникоты обедали в полдень и ужинали в шесть в пансионе миссис Гэрри.

Миссис Элайша Гэрри, вдова хлеботорговца и церковного старосты Гэрри, была востроносая женщина с бессмысленной улыбкой и железно-серыми волосами, стянутыми так туго, что казалось, будто ее голова покрыта грязным носовым платком. Но она была гораздо веселее, чем можно было предположить, и ее столовая с реденькой скатертью на длинном сосновом столе производила впечатление вполне почтенной бедности.

Среди сосредоточенных, методически жующих, словно лошади у кормушки, пансионеров Кэрол обратила внимание на бледное длинное лицо, очки и песочно-серые зачесанные назад волосы мистера Рэймонда Вузерспуна, известного под именем Рэйми, закоренелого холостяка и старшего приказчика обувного отделения галантерейного магазина.

– Вам очень понравится Гофер-Прери, миссис Кенникот! – умоляющим тоном говорил Рэйми.

У него были глаза как у собаки, ожидающей на холоде, чтобы ее впустили в дом. Он порывисто передал ей абрикосовый компот.

– Здесь очень много умных и культурных людей. Миссис Уилкс, которая читает лекции о «Христианской науке», очень умная женщина, впрочем, я сам не принадлежу к их организации, я пою в епископальном хоре. А мисс Шервин, преподавательница средней школы, – это такая милая, живая девушка. Я подбирал ей вчера пару коричневых гамаш и могу сказать: это было прямо удовольствие!

– Передай мне масло, Кэрри, – вмешался Кенникот.

В пику мужу она продолжала разговаривать с Рэйми:

– Бывают ли у вас тут любительские спектакли?

– О да! Город полон талантов. «Рыцари пифий» организовали в прошлом году прекрасный вечер песен.

– Как хорошо, что вы так увлекаетесь!

– О, вы вправду так думаете? Многие высмеивают меня за то, что я пытаюсь устраивать спектакли и всякие такие дела. Я постоянно твержу моим знакомым, что у них больше артистических талантов, чем они сами предполагают. Только вчера я говорил Гарри Хэйдоку, что ему следовало бы читать стихи, например Лонгфелло, или играть в оркестре. Я сам получаю много удовольствия от игры на корнете, а наш дирижер Дэлл Снэфлин такой прекрасный музыкант, что я постоянно советую ему бросить парикмахерскую и стать профессиональным музыкантом. Он мог бы играть на кларнете в Миннеаполисе или в Нью-Йорке. Однако мне никак не убедить Гарри… Говорят, вы с доктором ездили вчера на охоту? Прелестные окрестности, не правда ли? А визиты вы делали? Торговая деятельность не дает такого удовлетворения, как медицина. Должно быть, приятно, доктор, видеть, как доверяют вам пациенты?

– Гм! Это мне приходится все время доверять им. Было бы несравненно приятнее, если бы они платили по счетам, – проворчал Кенникот, и, наклонившись к Кэрол, он шепнул что-то, звучавшее вроде «курица в штанах».

Но бледные глаза Рэйми влажным взором смотрели на нее. Она помогла ему:

– Так вы любите стихи?

– О да, очень! Но, сказать по правде, у меня не так-то много времени для чтения. В магазине всегда много работы, и вообще… Но прошлой зимой у нас тут одна артистка великолепно декламировала стихи.

Кэрол услышала, как коммивояжер в конце стола что-то проворчал. Да и Кенникот сделал локтем резкое движение, ясно выражавшее то же настроение. Но она продолжала свое:

– Вы часто бываете в театре, мистер Вузерспун?

Он просиял, как мутно-голубой мартовский месяц, и вздохнул:

– Нет, но я люблю кино. Бываю на всех кинофильмах. За книгами, к сожалению, не следят, как за фильмами, разумные цензоры, и, когда вы приходите в библиотеку и выбираете книгу, вы никогда не знаете, на что потратите время. В книгах я люблю здоровое, облагораживающее повествование, но иной раз… Да вот хотя бы, начал я раз роман этого Бальзака – о таком писателе я и раньше что-то слышал, – и там говорилось о даме, которая не жила со своим мужем, я хочу сказать, она не была его женой. Множество отвратительных подробностей. И язык-то никуда не годный. Я заявил об этом в библиотеке, и книжку убрали с полки. Я не фарисей, но должен сказать, что не вижу смысла в этом постоянном смаковании безнравственных тем! Жизнь сама так полна соблазнов, что в литературе хочется только чистого и возвышающего.

– Как называется эта бальзаковская книжица? Где ее можно раздобыть? – хихикнул коммивояжер на другом конце стола.

Рэйми не удостоил его внимания.

– Но кинофильмы большей частью чисты и полны юмора… Не находите ли вы, что чувство юмора чрезвычайно важно в человеке?

– Не знаю, право… У меня самой его немного, – сказала Кэрол.

Он погрозил ей пальцем.

– Ну-ну, вы слишком скромны! Я уверен, что у вас прямо кипучий юмор! Да доктор Кенникот и не женился бы на особе, лишенной юмора. Мы все знаем, что он всегда не прочь пошутить.

– Ну конечно! Одним словом, старый зубоскал! Пойдем, Кэрри, хватит! – буркнул Кенникот.

Но Рэйми продолжал умоляюще:

– А что больше всего интересует вас, миссис Кенникот, в области искусства?

Услышав, что коммивояжер процедил: «Зубоврачевание», Кэрол наугад выпалила: «Архитектура!»

– Да, это прекрасное искусство. Когда Хэйдок и Саймонс отделывали заново фасад своего магазина, старик Хэйдок, отец Гарри, хотел оставить фасад совсем плоским. Но я сказал старику: «Конечно, хорошо, что у вас современное освещение и большие витрины. Но раз вы устраиваете все это, вам и без архитектурных украшений не обойтись». Тогда старик рассмеялся, сказав, что я, пожалуй, прав, и велел поставить карниз.

– Жестяной! – заметил коммивояжер.

Рэйми оскалил зубы, как воинственная мышь.

– Что с того, если и жестяной? Это не моя вина. Я сказал старику Хэйдоку, чтобы он сделал его из полированного гранита. Надо же понимать, в конце концов!

– Пойдем! Нам пора, Кэрри, пойдем! – тащил ее Кенникот.

Рэйми подстерег их в передней и шепнул Кэрол, чтобы она не обращала внимания на невоспитанность коммивояжера, «этой бродячей швали».

Кенникот хмыкнул:

– Ну как, малютка? Ты, может быть, предпочитаешь артистического болвана, вроде Рэйми, таким простакам, как Сэм и я?

– Дорогой мой! Пойдем-ка домой и сыграем в карты, посмеемся, подурачимся, заберемся в постель и уснем без снов! Хорошо быть солидной дамой!

III

Из еженедельной газеты Гофер-Прери под названием «Неустрашимый»:

«Один из очаровательнейших вечеров сезона состоялся во вторник в изящном новом особняке мистера и миссис Кларк, где многие видные граждане собрались приветствовать молодую жену нашего известного врача, доктора Уила Кенникота. Все присутствовавшие были очарованы новобрачной, урожденной мисс Кэрол Милфорд из Сент-Пола. Игры и декламация чередовались с веселой и непринужденной беседой. Поздно вечером гостям было предложено изысканное угощение, после чего все разошлись, выражая свое удовольствие по поводу приятно проведенного времени. Среди присутствовавших были госпожи Кенникот, Элдер…»

«Доктор Уил Кенникот, ставший за последние годы одним из наших известнейших и искуснейших терапевтов и хирургов, сделал городу приятный сюрприз, вернувшись на этой неделе из продолжительного свадебного путешествия по Колорадо со своей очаровательной молодой женой, урожденной мисс Кэрол Милфорд из Сент-Пола, семья которой занимает видное положение в обществе Миннеаполиса и Манкейто. Миссис Кенникот отличается не только обворожительной внешностью; она блестяще окончила одно из учебных заведений на Востоке и в прошлом году занимала видный и ответственный пост в публичной библиотеке Сент-Пола, где „доктор Уил“ и познакомился с ней. Гофер-Прери приветствует ее и предрекает ей долгие счастливые годы в деятельном городе озер-близнецов и большой будущности. Доктор и миссис Кенникот временно поселились на Поплар-стрит в доме доктора, где до сих пор вела хозяйство его всеми уважаемая матушка, вернувшаяся теперь в собственный дом в Лак-ки-Мер и оставившая здесь много друзей, сожалеющих об ее отсутствии и не теряющих надежды вскоре снова увидеть ее».

IV

Кэрол знала, что для осуществления каких-либо задуманных ею «реформ» ей нужна будет отправная точка. В течение трех или четырех первых месяцев замужества ее удерживал не недостаток целеустремленности, но безоблачное блаженство первого «своего дома».

Гордость новым положением хозяйки дома заставила ее полюбить каждую мелочь – парчовое кресло с шаткой спинкой и даже медный кран котла для горячей воды, как только она освоилась с ним, пытаясь начистить его до блеска.

Она нашла служанку – сияющую толстушку Би Серенсон с полустанка Скандия. Би очень забавляла ее, пытаясь быть почтительной служанкой и в то же время наперсницей своей госпожи. Они обе хохотали, когда в плите не было тяги или рыба выскальзывала из рук в кастрюлю.

Как девочка, которая надела волочащуюся юбку, чтобы изображать бабушку, шествовала Кэрол в город за покупками, каждую минуту обмениваясь приветственными возгласами с другими хозяйками. Ей кланялись все, даже чужие, и она чувствовала, что приятна им, что она «своя» среди них. В магазинах Сент-Пола она была просто покупательница – шляпка и голос, требующие внимания усталого приказчика. Здесь же она была докторша Кенникот, и ее пристрастие к грейпфруту и хорошим манерам знали, помнили, обсуждали… хотя и не всегда с ними сообразовались.

Хождение по магазинам было приятно мимолетными разговорами. Те самые торговцы, которых она находила невероятно скучными в обществе, оказывались милейшими людьми, как только у них появлялась тема для разговора, будь то лимоны, вуали или воск для полов. С этим выскочкой Дэйвом Дайером, владельцем аптекарского магазина, она всегда разыгрывала шуточную ссору. Она утверждала, будто он надувает ее на журналах и леденцах, а он в ответ называл ее сент-польской сыщицей. Он прятался за конторку и, когда она топала ножкой, вылезал, причитая:

– Честное слово, я сегодня ни разу не смошенничал, ей-богу, еще не успел!

Она никогда не вспоминала своего первого впечатления от Главной улицы… Никогда больше не приходила в такое отчаяние от ее безобразия. После второго похода по магазинам все изменило свои пропорции. Она никогда не переступала порога «Минимеши-хауса», и поэтому он перестал для нее существовать. Зато магазин скобяных товаров Кларка, аптекарский магазин Дайера, бакалейная Оле Йенсона и Фредерика Луделмайера, а также Хоуленда и Гулда, мясной рынок и галантерейная лавка выросли и заслонили собой все другие здания. Когда она входила в лавку мистера Луделмайера и он, задыхаясь, сипел: «Доброго утра, миссис Кенникот! Какая чудесная погода!» – Кэрол не замечала пыли на полках и тупой физиономии продавщицы; не вспоминала, как мысленно разговаривала с этим бакалейщиком во время своего первого посещения Главной улицы.

Она не находила и половины того, что хотелось купить к обеду или ужину, но это только делало хождение по лавкам еще интереснее. Когда в мясной Даля и Олсена ей удавалось достать телячьи почки, ее торжество не имело границ и даже сам мистер Даль, здоровенный рассудительный мясник, казался ей восхитительным. Она оценила уют и простоту этой жизни. Ей нравилось, как старые фермеры, словно отдыхающие индейцы, присаживались на корточки поболтать и задумчиво сплевывали через край тротуара.

Она находила красоту в детях.

Ей казалось, что ее замужние подруги преувеличивали свое чувство к детям. Но когда она работала в библиотеке, дети стали для нее индивидуальностями, гражданами, предъявляющими свои права и одаренными своим, особым чувством юмора. В библиотеке она не могла уделять им много времени, зато теперь узнала, какое изумительное чувство испытываешь, серьезно осведомляясь у Бесси Кларк, оправилась ли ее кукла от ревматизма, или беседуя с Оскаром Мартинсеном о том, как занятно было бы отправиться ставить капканы на мускусных крыс. Порой у нее мелькала мысль: «Как чудесно было бы иметь своего ребеночка! Я хочу ребеночка. Малюсенького!.. Но нет, не теперь! У меня еще столько дела! И я все еще не отдохнула от работы».

Она сидела дома. Прислушивалась к сельским звукам, везде на свете одним и тем же – и в джунглях и в прерии; звукам простым и полным таинственности: лаю собак, самодовольному кудахтанью кур, крикам резвящихся детей, хлопанью выбивалки по ковру, шуму ветра в тополях, стрекотанию кузнечиков, шагам на тротуаре, задорным голосам Би и рассыльного из бакалейной лавки на кухне, ударам молота по звонкой наковальне и отдаленным аккордам рояля.

Не меньше двух раз в неделю она выезжала с Кенникотом за город стрелять уток на позолоченных закатом озерах или навещать пациентов, которые смотрели на нее как на важную даму и благодарили за журналы и детские игрушки. По вечерам она ходила с мужем в кино, где их бурно приветствовали другие пары; или, пока не похолодало, они сидели на крыльце, перекликаясь со знакомыми, проезжавшими мимо в автомобилях, или с соседями, сгребавшими листья. Пыль золотилась в лучах заходящего солнца; улица наполнялась горьковатым запахом сжигаемых листьев.

V

Но она смутно жаждала иметь кого-нибудь, с кем она могла бы делиться мыслями.

Однажды, когда она коротала за шитьем послеобеденные часы и, скучая, ждала, не зазвонит ли телефон, Би доложила о приходе мисс Вайды Шервин.

Если бы вы пристально вгляделись в Вайду Шервин, то заметили бы, что хотя у нее живые голубые глаза, но на лице уже появились тонкие морщинки, что кожа пожелтела или, вернее, выцвела; вы заметили бы, что грудь у нее плоская, а пальцы огрубели от иглы, мела и пера; что блузка и платье у нее самые будничные, из простой материи, а шляпа, слишком сдвинутая на затылок, открывает сухой лоб. Но в Вайду Шервин никто не вглядывался пристально. Да это и невозможно было. Ее необычайная подвижность скрывала ее словно дымкой. Она была проворна и деятельна, точно белка. Пальцы у нее так и порхали. Ее симпатия проявлялась бурными вспышками. Она всегда сидела на самом краешке стула, стремясь быть ближе к слушателю, чтобы заражать его своим энтузиазмом и оптимизмом.

Влетев в комнату, она выпалила залпом:

– Боюсь, вы считаете некрасивым со стороны учителей, что они как будто не проявили желания сблизиться с вами. Но мы хотели дать вам немного освоиться здесь. Я Вайда Шервин и в меру сил преподаю французский, английский и еще некоторые предметы в средней школе.

– Я была бы рада познакомиться с учителями. Я ведь была библиотекаршей…

– О, вам незачем рассказывать! Я знаю о вас решительно все! Просто ужас, как много знаешь в этом городишке, начиненном сплетнями. Вы нам очень-очень нужны. Это милейший и честнейший городок (а разве честность не лучшая вещь на свете?), но это сырой алмаз, и вы должны его отшлифовать, а мы смиренно…

Она остановилась перевести дух и закончила свой комплимент улыбкой.

– Если бы я хоть чем-то могла помочь вам… Не совершу ли я непростительный грех, если скажу шепотом, что нахожу Гофер-Прери не очень красивым?

– Конечно, он безобразен. Страшно безобразен! Впрочем, я, вероятно, единственный человек в городе, кому вы можете без опасения сказать такую вещь. (За исключением, пожалуй, адвоката Гая Поллока – вы уже знакомы с ним? – о, вам необходимо познакомиться! Он страшно мил – умница, интеллигентный и такой деликатный!) Но меня не особенно смущает безобразие города. Это все изменится. Дух жителей внушает мне надежду. Это здоровый, трезвый дух, но робкий. Его нужно пробудить, а это могут сделать живые люди вроде вас. И я буду вас подгонять!

– Великолепно! Что же я должна делать? Я подумывала, нельзя ли пригласить сюда хорошего архитектора прочесть несколько лекций.

– Да-a, но не находите ли вы, что лучше использовать имеющиеся средства? Может быть, это покажется вам слишком медленным, но я думала… было бы так мило, если бы нам удалось привлечь вас к преподаванию в воскресной школе.

Кэрол сразу почувствовала себя так, как бывает, когда заметишь, что сердечно раскланялся с совершенно незнакомым человеком.

– Да, пожалуй… Но боюсь, что я для этого не гожусь. У меня очень туманная вера.

– Я понимаю. У меня тоже. Меня нисколько не интересуют догматы. Но я твердо верю в то, что бог – наш отец, что люди – братья и что Иисус Христос – наш учитель. С этим и вы, несомненно, согласны.

Кэрол напустила на себя солидность и начала хлопотать насчет чая.

– А это все, чему вы должны учить в воскресной школе. Все дело в личном влиянии. Потом, здесь есть библиотечный совет. Вы были бы там чрезвычайно полезны. А потом, у нас есть еще женский образовательный клуб – Танатопсис-клуб[1]1
   Танатопсис – созерцание смерти (греч.).


[Закрыть].

– И в нем что-нибудь изучают? Или читают рефераты, надерганные из энциклопедии?

Мисс Шервин пожала плечами.

– Возможно! Но, во всяком случае, у них вполне серьезные намерения. Они откликнутся, если вы внесете в эту работу более живую струю. И, кроме того, клуб развернул большую деятельность по благоустройству города: ведь это он заставил город посадить столько деревьев и именно он содержит комнату отдыха для приезжающих в город фермерских жен. Клуб интересуется всяким прогрессом и усовершенствованием. Это, безусловно, единственное в своем роде учреждение.

Кэрол упала духом, но отчего – ей и самой трудно было уловить.

– Я подумаю обо всем этом, – вежливо сказала она. – Мне необходимо сначала немного оглядеться.

Мисс Шервин подскочила к ней, погладила по волосам и уставилась на нее.

– О, моя милая, вы думаете, я не понимаю! Эти первые, нежные дни замужества – они для меня священны. Дом, дети! Вы нужны этим малюткам, от вас зависит их жизнь, они улыбаются вам своими маленькими сморщенными личиками! И очаг и…

Она отвернулась и начала нервно гладить подушку кресла, но затем продолжала с прежней торопливостью:

– Вы поможете нам, когда освободитесь… Вы, вероятно, считаете меня консервативной. Я действительно консервативна! Так много старого нужно оберегать! Неоценимые американские идеалы! Бодрость, демократизм, предприимчивость! У меня есть одно хорошее качество – вера в ум и сердце нашей нации, нашего штата, нашего города. Она так сильна во мне, что и я иной раз способна оказывать некоторое влияние на наши «высшие круги». Я тормошу их, я заставляю их поверить в идеалы, поверить в самих себя. Но я уже сбилась на поучительный тон. Мне нужны молодые критические умы, как вы, которые немного отрезвляли бы меня. Скажите, что вы читаете?

– Я перечитываю «Осуждение Тэрона Уэйра». Вы знаете эту книгу?

– Да. Умно написано. Но жестоко! Человек, который хотел разрушать, а не созидать. Что за цинизм! Я вовсе не считаю себя сентиментальной, но я не вижу толку во всех этих произведениях высокого искусства, которые не ободряют нас, незаметных тружеников, в повседневной работе.

Последовал пятнадцатиминутный спор на самую старую в мире тему: «Должно ли художественное быть непременно красивым?». Кэрол красноречиво отстаивала честное изложение фактов. Мисс Шервин была за деликатность и осторожность при освещении темных сторон жизни. В конце концов Кэрол воскликнула:

– Пусть мы расходимся во взглядах – это мне все равно! Я так рада, что могу поговорить не только об урожае! Давайте потрясем до основания Гофер-Прери: выпьем послеобеденного чаю вместо послеобеденного кофе!

Би с восторгом помогла своей хозяйке принести прабабушкин складной рабочий столик, его черно-желтую столешницу, испещренную щербинами и порезами закройного колесика, застлали вышитой чайной скатертью и расставили сиреневый глазурованный японский сервиз, купленный Кэрол еще в Сент-Поле. Мисс Шервин поделилась с ней своим последним планом – организовать на фермах показ нравоучительных кинокартин. Ток можно было бы брать от динамо, соединенного с двигателем автомобиля. Би дважды наполняла чайник кипятком и поджаривала гренки с корицей.

Когда к пяти часам вернулся Кенникот, он постарался быть любезным, как подобает супругу хозяйки дома, хлопочущей за послеобеденным чаем. Кэрол настояла на том, чтобы мисс Шервин осталась к ужину, и попросила мужа пригласить Гая Поллока, расхваливаемого всеми адвоката, старого холостяка и любителя стихов.

Да, Поллок может прийти. Да, он уже оправился от гриппа, который в тот раз помешал ему быть у Кларков.

Кэрол уже жалела, что поддалась минутному порыву. Это, несомненно, самоуверенный политикан, который станет отпускать тяжеловесные шутки на тему о молодоженах. Но как только вошел Гай Поллок, она сразу увидела, что перед ней индивидуальность. Поллок был человек лет тридцати восьми, худощавый, молчаливый, почтительный. Голос у него был низкий.

– С вашей стороны было очень любезно пригласить меня, – сказал он, не прибавив к этому никаких юмористических замечаний и не спросив Кэрол, не находит ли она Гофер-Прери «самым оживленным городком на свете».

Она подумала, что под ровным серым тоном могут скрываться тысячи оттенков лилового, и голубого, и серебряного.

В разговоре за ужином выяснилось, что он любит сэра Томаса Брауна, Торо, Агнессу Реплие, Артура Саймонса, Клода Уошберна, Чарлза Фландро. О своих кумирах он говорил сдержанно, но его охотно слушали и книжница Кэрол, и не жалевшая для него похвал мисс Шервин, и Кенникот, снисходительный к тем, кто развлекает его жену.