Текст книги "Килл крик"

Если бы в тот момент Себастьян позволил своему воображению разыграться, то решил бы, что это звук шепчущих голосов.

Глава 12

15:45

Дэниел выскользнул из дома с черного хода, аккуратно прикрыв за собой дверь, чтобы не хлопнула. Затянувшая небо облачная пелена местами прорвалась, обнажая синее небо: так из-под кожи на ободранном колене проступает плоть. То и дело с севера начинал дуть ветер, он продирался сквозь лес, точно хулиган сквозь толпу, раскачивая ветвистые деревья туда-сюда.

Он включил мобильный, проверил, есть ли сеть. Две палочки. Вполне достаточно. И выбрал в контактах «Дом».

После двух гудков в трубке раздался юный девичий голос:

– Алло?

– Клэр?

– Ну а кто еще? – ответила дочь с очаровательной смесью детской веселости и подросткового нахальства. – Мама мне рассказала про твое «интервью». Поверить не могу, что ты в такое ввязался. Это, знаешь, вообще-то немного дурдомом отдает.

– Ага, я и сам себе удивляюсь.

– Ну и как? Что-нибудь страшное уже видел?

Дэниел улыбнулся. Он всегда улыбался, когда говорил с Клэр.

– Пока не видел, зайка. Но еще не вечер.

По дорожке из выщербленных каменных плиток он пошел прочь от дома, туда, где деревья расходились, словно губы зевающего рта.

Или кричащего.

– В церковь вчера ходила?

– Ага, с мамой.

– Как все прошло?

– Суровенько. С упором на адские муки. Ну, сам понимаешь, из-за Хэллоуина.

Дэниел понимал. Церковь открыто не осуждала праздник, но посыл был неизменен. Ужасы – следствие греха. Грех открывает путь к искушению. Искушение – наиглавнейшее оружие дьявола.

Формула успеха была проста. Прокрути все это задом наперед – и получишь бестселлер.

– Кстати, есть у тебя какие-нибудь грандиозные планы на Хэллоуин?

Клэр тихо хихикнула, явно думая, что смысл этого хихиканья до отца не дойдет. Но до Дэниела все прекрасно дошло: в представлении его дочери он до сих пор полагает, будто ей интересно ходить по домам и клянчить конфеты. Может, Дэниел и был отстойным, олдскульным, богомольным папкой, но дураком он не был. Клэр собиралась веселиться с друзьями, и веселье это, вне всякого сомнения, предполагало искушение в виде запретного для подростков алкоголя и добрачного секса. Но у Дэниела был секрет, отстойный, олдскульный, богомольный папкин секрет: он доверял своей дочери.

– Джессика вроде бы к себе звала, – небрежно сказала Клэр. Звучало это чересчур невинно.

– На вечеринку?

Клэр немедленно возразила:

– Это не вечеринка. Просто посидим небольшой компанией.

«Посидим небольшой компанией». Старый как мир эвфемизм для вечеринки.

– Ничего такого. Ужастики, наверное, посмотрим, вот и все.

– Как его зовут?

В трубке повисла тишина. Вопрос застал Клэр врасплох.

– Клинт.

Дэниел испустил театральный вздох:

– Клинт. Нет-нет-нет, Клэр, что угодно, только не парень по имени Клинт.

– Что не так с именем Клинт?

– Все с ним не так.

Тут Клэр рассмеялась. Совсем как в детстве, в пять лет, когда она, в подаренном бабушкой розовом платьице с рюшами, кружилась на месте, пока смех не валил ее с ног. От этого смеха сердце Дэниела растаяло. А без него оно бы разбилось.

– Я позову маму, – сказала Клэр.

– Давай, – ответил Дэниел. – Хорошего тебе вечера… с Клинтом.

В трубке снова раздался смех, а затем стало тихо – Клэр вышла из комнаты в коридор. Внезапно на линии начались помехи, раздался пронзительный треск. Дэниел отдернул телефон от уха, но тут сквозь шум пробился голос:

– Алло?

– Алло? Сабрина?

– Дэниел? – Жена, кажется, была обеспокоена. – Как у тебя дела?

Дэниел почувствовал, как в груди разливается тепло, разгорается потаенный огонь родного очага.

Он добрался до конца дорожки, шагнул в просвет между деревьями и оказался в густом лесу. И только тут заметил, что повсюду гудят цикады, словно один-единственный шаг перенес его в другой мир.

– Дэниел? – Обычно ровный, плавный голос Сабрины дрогнул.

– Я тут, – заверил он ее.

– Не нравится мне это.

Голые ветки высоко вверху как будто отчаянно тянулись друг к другу, пытались переплестись лишенными лиственной плоти пальцами, преодолеть разделяющее их расстояние, а легкий ветер мягко размыкал их объятия.

– Что не нравится?

– Вот это. То, что ты там. Ты сейчас должен быть дома.

– Милая, я здесь за тем же, зачем и остальные. Надо пиариться. У меня скоро выйдет новая серия. Этот проект обеспечит продажи.

– Продадутся твои книги. Они всегда продаются.

– Христианские книжные магазины говорят, что эту серию не возьмут. Это начало черной полосы, Сабрина. Они говорят… говорят, что мои книги восхваляют зло.

– Это смешно.

Дэниел закрыл глаза и глубоко вдохнул:

– Это мы с тобой понимаем. Надо объяснить остальным. А если церковь меня бросит, массовая аудитория будет мне необходима как никогда.

– Никто тебя не бросит, – заверила жена.

Несколько долгих секунд они молчали.

– Я слышала об этом доме, – наконец откликнулась Сабрина. – Я знаю, что о нем рассказывают люди.

– И это рассказы – и ничего больше.

В трубке раздался вздох – похоже, что не нечаянный, а специально для Дэниела.

– Я просто… Мне не нравится, что ты заигрываешь с оккультизмом.

У Дэниела вырвался резкий смешок. Он понимал, что не стоит закатывать сцен, демонстрируя свое раздражение, но за семнадцать лет брака Сабрина могла бы разобраться в его характере.

– Сабрина, я сейчас нахожусь в самом обыкновенном, абсолютно беспривиденческом доме ради продвижения своих книг. Завтра я уже сяду в самолет и буду в Чикаго к ужину.

– Честно? В смысле, этот дом действительно… просто дом?

Под ногами у Дэниела что-то скрипнуло. Опустив глаза, он увидел, что его потрепанные кожаные туфли совершенно скрылись в опавшей листве.

Он поскреб землю подошвой.

– Дэниел? У тебя там… все хорошо? (Связь прерывалась.)

– Это сигнал, солнце. Ты пропадаешь.

Под ногой была не земля, а что-то более твердое. Возможно, бетон. Но бетон не скрипит. Дэниел нажал носком туфли посильнее, и раздался резкий треск.

Доски. Он стоял на досках.

Дэниел был жирный. И знал, что он жирный. Но в критический момент он обнаружил в себе невероятную ловкость и взмыл в воздух в ту самую секунду, когда доска под ним подломилась. В прыжке он выпустил телефон из потных пальцев.

Приземлившись на твердую почву в паре футов от опасного места, Дэниел успел лишь увидеть, как телефон летит прямо в пролом. Секунда – и черная кривая щель поглотила его.

Еле слышный, дребезжащий голос жены позвал: «Дэниел?» И телефон пропал.

– Бляха-муха! – Он бросился было к пролому, но остановился, вспомнив, что его-то веса доска и не выдержала.

– Господи, да что ж за… – выкрикнул он.

И немедленно оглянулся по сторонам, стыдливо покраснев оттого, что упомянул имя Господа всуе. К счастью, никто не слышал.

Возвышаясь над деревьями, дом сестер Финч молча следил за ним.

Подломившаяся под ногами Дэниела доска прикрывала колодец, тот самый колодец, о котором предупреждал писателей Уэйнрайт. Носком туфли Дэниел раскидал сухие листья и стебли вьюнков, и его взгляду предстали иссохшие, покривившиеся доски, как попало набросанные на каменное устье. За долгие годы снег, дождь и прожорливые термиты успели тут порядком потрудиться. Покрытое глубокими трещинами дерево по краям крошилось от одного прикосновения. Эти доски, возможно, не выдержали бы даже изящную Кейт, что уж говорить о самом корпулентном из них. Рабочий, которого Уэйнрайт послал подготовить дом, должно быть, не заметил колодец, иначе он бы наверняка заменил доски. Или хотя бы огородил это место сигнальной лентой.

Дэниел запустил руку под ту доску, что лежала посередине, пальцы чуть вдавились в прогнившую древесину. Его одолевали мысли о пауках: о тонких, как иголки, ножках, семенящих во тьме, о клыках, с которых капает золотистый яд, о лоснящихся черных телах, порожденных сумраком, о сетях – нитях шелковистого кошмара, растянутых в потайных углах и расщелинах, куда только эти твари и могут забраться. Дэниел чувствовал сырой запах поросших мхом стен колодца, запах стоячей воды где-то глубоко внизу и пугающий запах абсолютной темноты. Оглядевшись, он нашел острый продолговатый камень, напоминающий зуб доисторического зверя, поднял его над узкой щелью колодца и разжал руку. Камень падал поразительно долго, Дэниел еле расслышал плеск, когда он достиг дна.

«Не может же там быть так глубоко», – подумал он. Это невозможно. Не бывает таких глубоких колодцев, если только люди, копавшие его, не наткнулись на громадную расселину, черную подземную бездну.

Как это часто бывает с запахами, идущий из колодца древний дух пробудил в Дэниеле непрошеное воспоминание из темных закоулков памяти. Когда он был совсем мальчишкой, он и его семья – родители, брат Питер и сестра Мэри Кей – жили в доме-развалюхе на три спальни в сорока милях от Чапел-Хилл, в Северной Каролине. Это был не первый их дом и не самый любимый. Отец потерял работу механика в городе и, поскольку безработица принимала все более пугающие масштабы, был вынужден вместе с семьей сняться с места и перебраться в единственное жилье, за которое не требовалось платить по закладной, – в охотничий домик своего отца.

Дэниел ненавидел этот дом. Питер прозвал его «дедовой халупой-залупой». Дэниел понимал, что это шутка, хоть и не догадывался о ее непристойном смысле. Халупа-залупа была тесной, холодной и изобиловала насекомыми. Энтомологический мир «штата чернопяточников», как иногда называют Северную Каролину (там когда-то жили дегтярники, и их босые ноги вечно были измазаны смолой), представал тут во всем своем многообразии: сверчки, кузнечики, цикады, комары, журчалки, слепни обычные, слепни оленьи, чешуйницы, тараканы, огненные муравьи, муравьи-древоточцы, осы, пчелы, стоножки, тысяченожки, клещи… Широчайший ассортимент ползучих гадов. Они вылезали из слива ванны. Прятались под полотенцами в шкафу. Устраивали гнезда там, где проседающий пол или покореженный потолок плохо смыкался с ветхой стеной. Халупа-залупа не предназначалась для семейного проживания: дед сбегал сюда из города, чтобы вместе с приятелями-охотниками насладиться тишиной и покоем вдалеке от ворчливых жен.

Но больше всего Дэниел ненавидел восьминогих чудищ, арахнидов, пауков. Отец заверял, что лишь два паука способны нанести человеку серьезный вред: коричневый паук-отшельник и черная вдова. Но юному Дэниелу – чувствительному подростку, до сих пор одержимому множеством детских страхов, – пауки представлялись самыми пугающими созданиями на планете.

«Я читал, что каждому человеку по меньшей мере раз в жизни паук ночью залазит в рот», – как-то раз сообщил Питер Дэниелу, прекрасно осознавая, как этот любопытный факт подействует на младшего брата. Одной мысли о том, как паук с колючими ногами и смертельными клыками пробирается между его губ, влекомый тихим сонным дыханием, было достаточно, чтобы Дэниел совершенно лишился сна.

А потом, душным летним днем, Дэниел столкнулся со своим страхом лицом к лицу. Причиной стал друг Питера, Кенни. Этот костлявый рыжий урод жил по соседству (то есть в полутора милях, если напрямик). Кожа Кенни Милберна была усеяна бесчисленными веснушками, а там, где не было веснушек, торчали прыщи, и лицо его, бледное и рыхлое, напоминало гниющее яблоко.

В тот день после долгих слезных упрашиваний мать велела Питеру взять Дэниела в игру. Требование было не особо обременительное – старший брат и его недобрый приятель собирались всего лишь покидать мяч во дворе, – но они все равно разозлились. И когда Кенни забросил в подпол под домом драгоценный бейсбольный мяч Питера, якобы принадлежавший раньше самому Микки Мэнтлу (с фальшивым автографом), именно этот придурок настоял, чтобы Дэниел туда полез.

Дэниел посмотрел на вход в темный подпол, потом на брата – он не хотел распускать нюни, как малое дитя, но надеялся, что Питер заметит страх в его глазах и вызовется полезть сам.

Но Питер молчал, а Кенни подначивал все громче и громче. Дэниел сам не понял, как это произошло, но вот он уже медленно пробирался на четвереньках через границу, отделяющую безопасное царство солнечного света от сумрачного подземного мира, подпольного царства.

Внизу было сыро. Землю снаружи высушило солнце, но под домом она сохраняла влагу недавних дождей. Дэниел чувствовал эту влагу коленями, сквозь джинсы. Он понимал, что мама не обрадуется, обнаружив в корзине для грязного белья заляпанные штаны. Ноздри заполнили затхлый запах застоявшейся воды и густая вонь, испускаемая плесенью. Дэниел задерживал дыхание, пока перед глазами не принимались плясать черные точки, а потом быстро, судорожно глотал воздух. Спина царапнулась о балку, и Дэниел поморщился: на рубашке наверняка останется кровавое пятно. Он снова подумал о маме: она просто взбесится, когда увидит, что он сделал со своей одеждой.

И тут он его увидел – белый шарик, сверкающий, точно жемчужина во влажном чреве устрицы. Еще ярд-другой – и мяч у него в руках.

Но… перед глазами висели черные точки. Дэниел вдохнул поглубже, но точки все никак не пропадали. Он не сомневался, что сейчас потеряет сознание. И вот ведь странное дело: голова ни капли не кружилась.

Вдруг одна из точек спустилась пониже на тонкой, с волосок, шелковистой ниточке и повернулась, показав кроваво-красное пятно в форме песочных часов на брюшке; такое же пятно наверняка проступило на рубашке Дэниела. Черные точки не были предвестниками приближающегося обморока. Они были живые. Они были повсюду. И это были черные вдовы.

И тут же ужас пронзил пухлое тело Дэниела тысячей ледяных иголок. На одну невыносимую секунду ему показалось, что смертоносные пауки решили укусить его одновременно. Не раздумывая, он потянулся за мячом, схватил его… и беспомощно заскулил, пытаясь развернуться. В подполе было слишком тесно, и, как Дэниел ни изворачивался, он не мог расположиться лицом к выходу, к мучительно далекому квадрату света, обозначающему конец этого кошмара.

Он запаниковал. Его взгляд метнулся от земли под ногами к шершавым доскам над его головой, от досок – к бетонным опорам дома и остановился на белом сгустке справа, у самого его плеча. Сгусток состоял из странного вещества, наподобие сладкой ваты, только не розовой, а белой. Из его середины проворно выбежала черная фигурка, прощупала воздух передними лапками и отпрянула, словно испуганная лошадь. Похоже, паучиха почувствовала, что Дэниел близко, совсем близко, и ее охватило желание коснуться его кожи, проникнуть к нему под одежду, туда, откуда он не сможет ее достать, туда, где она займется тем, для чего рождена: кусать, убивать.

Бросив быстрый взгляд вниз и убедившись, что там пауков нет, Дэниел прижал левую ладонь к земле – в правой руке он так и сжимал бейсбольный мяч – и со всей силы оттолкнулся, направляя свое тело к выходу. Он понимал, что неукушенным отсюда не выберется. Он никогда и не думал, что вправду столкнется с черной вдовой. А здесь их были десятки, сотни… В голове прозвучало отцовское предупреждение: достаточно одного укуса.

Что-то щекотнуло кожу. Один из пауков упал Дэниелу на руку и проворно карабкался вверх. Еще секунда – и он исчезнет в его рукаве.

Дэниел услышал собственный жуткий визг, а потом глубоко вдохнул и дунул на паука. Струя воздуха сбросила его как раз в тот момент, когда тот запускал свои тонкие черные ножки под ткань рукава. Но пару секунд спустя на Дэниела упала другая черная вдова. А за ней – еще одна. И еще.

Ему предстояло умереть в этом подполе.

И тогда юный Дэниел Манниакерсон прибег к единственному известному ему средству спасения в подобных ситуациях – к молитве. Он молился изо всех сил, крепко зажмурив глаза, слова срывались с его трясущихся губ так быстро, что сливались в одно:

Господиеслитыспасешьменясейчасяпосвящутебевсюсвоюжизнь.

Чем быстрее Дэниел бормотал, тем быстрее он продвигался к выходу.

Колено наткнулось на острый камень, и он поморщился, чувствуя, как грязные джинсы пропитываются теплой кровавой влагой, однако молитву не прекратил:

Господиеслитыспасешьменясейчасяпосвящутебевсюсвоюжизнь.

Он уже представлял, как его тело кишит чудовищными арахнидами. Он воображал их яростные укусы, жар от яда, растекающегося по венам. Его левая ладонь и мяч, зажатый в правой руке, взрывали землю, оставляя в ней глубокие несимметричные борозды, похожие на волны в кильватере корабля.

И тут случилось невероятное, случилось то, чего Дэниел ожидал меньше всего. Он ощутил тепло солнца. Оттолкнулся в последний раз и выбрался из подпола наружу. Порыв ветра подхватил и унес пауков. Дэниел принялся кататься по траве в надежде раздавить тех смертоносных созданий, что могли остаться под тонкой хлопковой тканью рубашки.

– Чего это с ним за хрень? – тупо спросил Кенни.

Дэниел открыл глаза и тут же сощурился от лучей летнего солнца. Питер и Кенни стояли над ним – черные безликие силуэты на фоне неба с облаками.

Черные силуэты.

Вскочив, Дэниел сорвал с себя рубашку и стал торопливо ощупывать свое рыхлое тело.

– На мне их нет? – Голос его дрожал от ужаса.

– Кого «их»? – озадаченно спросил Питер.

Глядя, как болтаются туда-сюда жировые складки Дэниела, Кенни согнулся пополам, еле набирая в легкие воздуха, чтобы подпитывать свое лошадиное ржание.

– На мне их нет? – Дэниел уже кричал во весь голос.

Питер быстро оглядел спину брата в поисках непонятно чего, полагая, что сумеет распознать это непонятно что, если увидит. Наконец он помотал головой:

– Не-а. Ни фига там нет.

– Ни фига? Точно?

– Ни фига, – повторил Питер.

– Алло! – сказал Дэниелу Кенни. Его лошадиное ржание уже утихло, превратившись в тихое хихиканье. Он сложил руки ковшиком, словно ловя что-то. – Мяч давай, придурок.

Дэниел опустил взгляд на свою правую руку – он все еще сжимал драгоценный мяч Питера. Даже в приступе безумной паники он не выронил его.

Питер смотрел на младшего братишку, наклонив голову набок, нахмурив брови:

– Что там внизу было, Дэнни?

Дэниел не ответил сразу. Сначала он подробно изучил свою спину в растрескавшемся зеркале в ванной в поисках следов от укусов.

И ничего не нашел. Следов не было.

Вечером Дэниел, Питер, Мэри Кей и мама смотрели с другого конца двора, как отец, выдернув чеку, закидывает в подпол «бомбу» с инсектицидом, точно гранату во вражеский окоп. Когда из-под дома, как будто из-под готовящейся к запуску хлипкой квадратной ракеты, повалил ядовитый белый дым, Дэниел осознал две неоспоримые истины.

Кенни Милберн – первостатейный мудила.

А Бог есть любовь.

По другую сторону колодца тропинка заросла сильнее, но все же ясно просматривалась среди растительности. Дэниел пошел по ней, не спуская глаз с ползучих растений, которые так и норовили зацепить его шипами.

Даже осенью в этом лесу было сумрачно. Высохшие листья дубов и вязов никак не желали опадать с ветвей, так что свет почти не проникал сквозь древесные кроны.

Дэниел пролез под упавшей веткой и оказался наверху склона. Растопырив руки, хватаясь для равновесия за торчащие из земли корни, он неуклюже преодолел спуск и вскоре стоял посередине того, что, судя по всему, было пересохшим руслом ручья. С одной стороны оно резко заворачивало в направлении дома, и Дэниел решил, что где-то здесь находится мост, по которому они проезжали сегодня. С другой стороны русло шло прямо и выглядело как овраг.

Так вот, значит, какой он, Кровавый ручей. Точнее, то, что от него осталось. Если не считать неглубокие лужицы здесь и там, можно было подумать, что воды здесь не было уже много лет. Кучи опавших листьев образовывали причудливые, рукотворного вида курганы, напоминавшие древние захоронения. Похоже, благоденствовали в ручье только ползучие растения – толстые узловатые побеги змеились по лесной подстилке, спускались по склону, покрывали русло хитросплетенным узором. Но даже ползучие растения, похоже, отчаянно нуждались в воде. Они были необычно крупными, толщиной с мужскую руку, но при этом болезненно бурыми, стебли покрывала жесткая, похожая на волосы щетина.

Дэниел сделал шаг и чуть не упал: носок туфли уткнулся под один из толстых стеблей.

Странное дело.

Он не помнил, как перешагивал через этот стебель раньше, но должен же он был перешагнуть. Не заметил бы такой здоровенный стебель – точно споткнулся бы об него.

Попытался вытащить туфлю из-под вьюнка и обнаружил, что второй вьюнок, чуть потоньше, протянулся прямо у него за пяткой.

«Как же я ухитрился засунуть сюда ногу, сам того не заметив?» – изумился Дэниел. Он с силой дернул ступней и высвободил ее, но туфля так и осталась в объятиях вьюнков. Высвобождение произошло неожиданно легко, и Дэниел грохнулся задом о землю. Он готов был поклясться, что, падая, увидел, как стебли сжали его туфлю, точно змея, хватающая добычу.

Пораженный, он сидел, не сводя с туфли глаз. Вьюнки, конечно же, не шевелились, и, выждав минуту, Дэниел осторожно просунул между ними руку и вытащил свой кожаный лофер. Нервно хихикнув, натянул его на ногу, развернулся к склону и ухватился покрепче за пожелтевшую траву, готовясь карабкаться наверх. Это было непростое испытание для его бедных рук, но в конце концов он одолел подъем и побрел по тропинке к дому. Дойдя до колодца, он опустился на колени и, как мог, пристроил рассыпающиеся доски на место.

– Я ведь, кажется, говорил не ходить сюда.

Дэниел вскрикнул от неожиданности. И обернулся.

Это был Уэйнрайт – он стоял на мощеной дорожке.

– А… д-да, верно, – пробормотал, запинаясь, Дэниел, сердце его колотилось. – Я просто…

Уэйнрайт не дал ему закончить свою мысль.

– Пошли в дом. Нечего вам здесь делать, – сказал он, развернулся и зашагал по дорожке.

Дэниел потащился следом. Он раздвинул низко висящие ветви молодых деревьев и снова оказался перед домом.

С тех пор как он ушел, небо прояснилось, и дом теперь купался в теплом солнечном свете. Красный кирпич казался еще краснее. Окна сверкали.

Особняк сестер Финч звал Дэниела Манниака домой.