Текст книги "Унция надежды"

«Я умираю», – успел подумать Макс. В следующую секунду удушье придавило его к стулу.

Глава 3

– А я все думала, когда же ты позвонишь.

– Ты думала? – опешил Макс. – Но… откуда ты узнала, что у меня есть твой номер?

Лиззи засмеялась. Ее смех был мелодичным и заразительным. Макс тоже улыбнулся:

– Кажется, Райли проболтался Эмбер, а она сказала мне.

– Эмбер? – нахмурился Макс. – Ты про девчонку, которой обливали водкой… сама знаешь что?

– Про нее, – снова засмеялась Лиззи.

– Ну Райли и болтун.

Оба замолчали. Но даже это молчание на обоих концах телефонной линии было каким-то возбуждающим. У Макса вдруг пересохло во рту. Он почесывал переносицу и умолял собственный организм устроить выброс тестостерона, или как это там называется. Тогда бы у него хватило смелости пригласить Лиззи на свидание.

– И вот ты позвонил… – нарушила молчание Лиззи, будто подсказывая ему дальнейшие слова.

– Да! – торопливо отозвался Макс. – Да, позвонил. Я… понимаешь, у меня как-то не получилось тогда заговорить с тобой. В смысле, на той вечеринке.

– Это точно, не получилось. Ты стоял в другом углу гостиной, без конца смотрел на меня, улыбался, но не двигался с места. Ждал приглашения?

Макс хохотнул. Лиззи вела себя невероятно сексапильно.

– Слушай, Лиззи, ты это… не наезжай на меня так сразу.

Она засмеялась громче:

– Я и не думала наезжать. Неужели я тебя так пугаю?

– Нет! Нет, конечно! Ты потрясающая. Это без шуток. Да ты и сама знаешь. Ты меня ничуть не пугаешь. Просто, понимаешь… короче, ты там была с подружками, и я не хотел вмешиваться.

– Макс!

От ее манеры произносить его имя у Макса свело живот.

– Что? – выдохнул.

– Я бы не прочь с тобой встретиться. Назначь мне свидание.

* * *

Макс медленно просыпался. Звуки, запахи и ощущения выталкивали его в сознание. На мгновение – всего на пару секунд – он забыл, что находится очень далеко от дома и лежит в чужой постели. Стоп. В постели? Макс огляделся. Да, это была постель в его палате. Что за черт? Он ведь сидел у Эллиота в кабинете. Это он помнил…

– У вас был приступ панического страха.

Макс никак не ожидал услышать голос Эллиота. Он поднял голову с громадной мягкой подушки и усталыми глазами обвел пространство спальни. Эллиот ему не пригрезился. Тот сидел, закинув ногу на ногу, в противоположном углу и внимательно наблюдал за Максом. Макс терпеть не мог этих модерновых стульев с высокими спинками, а Эллиоту, похоже, нравилось.

– Я сделал вам укол мидазолама. Это снотворное. Наверное, спать в своей палате все-таки приятнее, чем на кушетке у меня в кабинете.

Макс поскреб лицо. Лоб отозвался тупой болью.

– Потрясающе. – Он заставил себя сесть. Окружающий мир покачивался на невидимых волнах. – Я уже забыл про эти приступы. Забавное состояньице.

Реакция у Эллиота была цепкой.

– Они у вас и раньше бывали?

«Бывали, – мысленно ответил Макс, – но не такие».

Эллиот кивал, словно умел читать мысли.

– У подобных приступов может быть множество причин, – продолжал он, выпячивая челюсть. – В вашем случае, как мне думается, произошло сочетание двух факторов: низкого содержания сахара у вас в крови и темы разговора. Не стану скрывать, приступ был достаточно сильным. – Психотерапевт подался вперед. – Сейчас у вас явная гипогликемия. Макс, вам нужно регулярно контролировать уровень сахара.

– Знаю, – буркнул Макс.

Прежде кокаин отбивал у него всякое желание есть. Здесь же, насильно освобожденный от зелья, он ел без передышки, не обращая внимания на насмешки поваров. Ел то, чего есть ему никак не следовало бы. Ел и ел. Правильнее сказать, жрал. Жрал и не проверял кровь на содержание сахара. Если не обуздать свой аппетит, в Нью-Йорк он вернется похожим на рекламного толстяка продуктового концерна «Пиллсбери». Останется только добавить знаменитое «хо-хо!»

– Я понял, – пробормотал Макс. – Укротить аппетит. Проверять кровь на сахар. Еще пожелания будут?

– Будут, – непривычно резко ответил Эллиот, встал и направился к кровати.

Максу и так было не слишком солнечно, а тут еще этот мозгоправ. И с чего Эллиот так завелся?

– У вас какая-то проблема, док? – раздраженно спросил Макс.

Обычно Эллиот держался очень спокойно и где-то даже равнодушно.

– У меня, Макс, проблем нет, – с прежним спокойствием ответил Эллиот. – А вот вашу проблему видно невооруженным глазом.

– Всего одну? – съязвил Макс. – Док, вы загляните в мой послужной список, если забыли.

Эллиот пропустил его слова мимо ушей. Психотерапевт встал перед кроватью, скрестил руки и так посмотрел на Макса, что обладателю роскошной кровати захотелось спрятаться под одеялом.

– Вы понимаете, что сегодня вы впервые по-настоящему заговорили о своем прошлом? И о Лиззи тоже?

Макс проглотил подступившую к горлу желчь.

– Поймите, Макс, если не считать коротких рассказов о вашем отце, то сегодня вы за какие-то четверть часа исторгли из себя целое десятилетие горя и страданий. До сих пор вы прятали горе под цинично-остроумными шуточками, кокаином и сексом без эмоций.

Эллиот говорил правду, однако Максу все равно стало не по себе.

– Док, объясните, как это все случилось.

– Ваш разум умеет латать небольшие бреши в эмоциональной дамбе. На этот раз брешь оказалась слишком большой. Эмоции хлынули через край, да так быстро, что разуму было с ними не справиться. Ваше тело испугалось. Запаниковало. Вы едва понимали, где вы и что с вами. – Эллиот не сводил глаз со своего пациента. – Макс, так дальше нельзя. Вы должны научиться открывать створы в вашей дамбе. Иными словами, не загораживаться от меня, не отговариваться, а говорить.

Макс запыхтел и уперся головой в стену. Он бы не отказался от второго укола снотворного. Провалиться в забвение – вот чего он сейчас хотел. Лучше забвение, лучше что угодно, чем эта долбаная необходимость… выворачивать себя наизнанку.

– А что, если я устроен по-другому и у меня ничего не получится? – Макса удивило, с каким спокойствием он задал вопрос, мучивший его со времени их самого первого сеанса. – Вдруг я не смогу? – спросил он, поднимая глаза на Эллиота.

Эллиот медленно покачал головой:

– Сможете. Вместе мы сможем. Я буду вам помогать на каждом шагу. Мы все будем вам помогать, но и вы, со своей стороны, должны помогать нам. На групповых сеансах вы постоянно отмалчиваетесь. Лайла это тревожит.

– Док, а если я просто не хочу говорить? Лайл об этом не подумал? Вдруг я не хочу говорить ни с кем из вас?

Эллиот молчал. Молчал долго, и от продолжительной паузы Макс начал дергаться.

– Нет, Макс, вам очень хочется говорить с нами, – наконец сказал Эллиот. – Вы здесь не просто так. Вы согласились на лечение в нашем центре, потому что в глубине души вам хочется стать лучше. У вас неоднократно мелькала мысль убраться отсюда, но вы этого не сделали. И не сделаете, потому что Картер воспринял бы ваше возвращение как плевок в лицо. Вы не злодей, Макс. Вы не хотите доставлять людям неприятности. Особенно Картеру. Вы находитесь здесь, потому что, опять-таки в глубине души, вы знаете: этот центр – ваш последний шанс, последняя надежда избавиться от кокаинового рабства, освободиться от всех тягот, которые изо дня в день давили на вас, мешая стать по-настоящему счастливым.

Макс уперся подбородком в грудь. Он выдыхал воздух, содрогаясь всем телом. Он тер лицо, скрывая подступившие слезы.

– Только не делайте вид, что вы знаете меня как облупленного, – пробормотал он.

Эллиот лишь усмехнулся и вздохнул:

– Завтра у вас встреча с Тейтом Муром.

Макс встрепенулся. Кажется, где-то он уже слышал такое имя в сочетании с такой фамилией.

– Кто он такой? – на всякий случай спросил Макс.

– Один наш стажер. Кстати, великолепный психотерапевт. И не только. Трижды в неделю он проводит занятия в художественном классе.

Макс выпучил глаза:

– Художественный класс?

Шикарно. Эллиот отдаст его на растерзание какому-то придурку, обожающему Ренуара. А от слов «абстрактное искусство» его, конечно же, воротит и он начинает брызгать слюной. Макс не имел ничего против Ренуара и все же…

– Я не настаиваю, – пояснил Эллиот. – Можете попробовать себя в чем-нибудь другом. Но я хочу, чтобы вы стали активным участником процесса. Вам как воздух необходимо общение и самовыражение. И потом, насколько помню, в вашей анкете написано, что вы любите работать с красками.

Макс пожал плечами:

– Это Картер написал. Вспомнил старое. Я давно не возился с красками. Мальчишкой красил машины. Бывало, что и стены нью-йоркских домов разрисовывал. Не всем это нравилось. Отец любил хвастануть, что его отпрыск способен в одиночку разрисовать весь Манхэттен…

Слова застряли у него в горле.

Эллиот осторожно коснулся его плеча:

– Нарисуйте то, чего не можете сказать.

Макс недовольно сощурился. Не нужны ему эти дружеские жесты.

– А если не нарисую?

Эллиот выпрямился:

– Тогда вам не видать спортзала.

Психотерапевт повернулся, собравшись уйти.

– Но вы же говорили… Док, вы же слово давали, черт побери!

– Я от него не отказываюсь. Позанимаетесь пару недель с Тейтом, перестанете отмалчиваться на групповых сеансах, и милости прошу в спортзал. Ну как, согласны?

Макс уткнулся затылком в подушку. Можно по-детски надувать губки и капризничать, но выбор у него не велик.

– Согласен.

* * *

Вопреки ожиданиям Макса – а они были отнюдь не радужными – художественный класс оказался просторным светлым залом. Там пахло масляными красками, мылом и растворителем, запах которого не спутаешь ни с чем. Этот запах и поверг Макса в ностальгические воспоминания о работе в отцовской мастерской, где он красил из распылителя корпуса «мустангов» и «бьюиков», а стены сотрясались от всплесков рок-музыки. Его отец обожал крутить записи «Пинк флойд» и «Ху». Чем громче, тем лучше. Так считал отец…

– А вы, должно быть, Макс.

Макс повернулся. Человек, стоявший в дверях, был молод. Моложе, чем Макс себе представлял. Высокий, широкоплечий, со светло-каштановыми, коротко стриженными волосами, большими светло-карими глазами и улыбкой во весь рот. Он протянул Максу левую руку. Правая сжимала набалдашник трости из темного дерева.

– Будем знакомы. Тейт Мур. – (Они пожали друг другу руки.) – Эллиот говорил, что вы будете заниматься у меня. – Тейт перехватил взгляд Макса, уставившегося на трость. – Есть такие цыпочки[1]1
  Игра слов. Слово «chicks» может означать как девиц (в основном категории «чувиха» и «телка»), так и самолеты-истребители. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть], от которых парень делается хромым и вынужден ходить с палкой. Ничего тут не попишешь.

Макс стоял, запихнув руки в карманы. Вид у него был настороженный.

– Вы что, в самом деле ведете художественный класс?

– А вы наверняка представляли меня другим? – засмеялся Тейт.

На нем были черные джинсы, конверсы и футболка со знаменитой машиной времени «Тардис» и словами: «Доверяй мне, я Доктор»[2]2
  Доктор — персонаж британского телесериала «Доктор Кто», идущего с 1963 г. и посвященного инопланетным путешествиям.


[Закрыть].

– Сам не знаю, – покачал головой Макс.

– Не вы первый, – примирительно махнул рукой Тейт.

Он прошел мимо Макса. По правде говоря, его хромота не так уж сильно бросалась в глаза.

– Пока не пришла следующая группа, у нас есть немного времени, – сказал Тейт. – Расскажите мне о своем искусстве.

– Что? – не понял Макс, посчитав вопрос шуткой.

Тейт снова улыбнулся. Он сел на вращающийся стул, уперев трость себе в бок.

– Давно вы рисуете? Или новичок? В какой технике предпочитаете работать? Живопись маслом, карандаш, уголь? Рассказывайте, не стесняйтесь.

За высокими двустворчатыми окнами белело заснеженное пространство. Максу было удобнее говорить, глядя туда, а не на Тейта.

– Мне нравятся краски. Такие, которые пахнут. Мальчишкой я рисовал. Не кистью. Баллончиками. Любил рисовать машины, причем с детальной прорисовкой. Копам мои граффити почему-то не нравились. Несколько раз ловили меня прямо на «месте творчества».

Тейт улыбался и кивал:

– Стало быть, у вас уверенная рука и вы любите цвет.

– Выходит, что так.

Заметив, что Макс до сих пор стоит, Тейт предложил ему сесть.

– Скажите, а какой цели вы собираетесь достичь, занимаясь в художественном классе?

Макс невесело рассмеялся:

– Совсем простой. Хочу, чтобы док удовлетворился и оставил меня в покое.

Тейт хмыкнул:

– Как говорят, я вас услышал. Но творчество требует вашего искреннего желания, иначе оно не принесет вам желаемых результатов. Я знаю: доктор Уоттс где-то решил за вас. Знаю причины, толкнувшие его на такое решение. Но мне важно ваше намерение. Творчество – шанс. Каким он вам видится?

Макс обвел глазами просторный зал, заставленный мольбертами и столами, где громоздились вазы с кистями, валялись тряпки, пестрые от разноцветных пятен, лежали листы ватмана. Вид художественного класса почему-то его воодушевил. Это не было безудержной радостью, но Макс ощутил душевный подъем, которого не испытывал очень давно.

– Я хочу попытаться… полнее выразить себя. Самовыражение мне необходимо, поскольку хочу стать… лучше, чем я сейчас.

Оглянувшись на Тейта, Макс увидел широченную улыбку.

– Мне понравились ваши слова, – тихо сказал Тейт.

Макс тоже улыбнулся:

– И когда мы начнем?

* * *

Они начали на следующий же день.

Утром Макс не залежался в постели, а вскочил на пять минут раньше расписания. Ночью он дважды просыпался от кошмарных снов, однако они не испортили ему утра. Макс думал о скорой встрече с Тейтом. Нельзя сказать, чтобы он буквально рвался в художественный класс, но ему очень хотелось взять в руки кисть (баллончиков у Тейта не было).

Тейт приветствовал его крепким рукопожатием. Сегодня на преподавателе была другая футболка: под изображением Леонарда Нимоя[3]3
  Леонард Нимой (1931–2015) – сын еврейских эмигрантов с Украины, актер, фотограф и художник. Наибольшую известность ему принесла роль доктора Спока в сериале «Звездный путь».


[Закрыть] красовалась фраза: «Спок слушает». Максу на мгновение подумалось, что Тейт нуждается в сеансах Эллиота даже больше, чем он сам.

– Я взял на себя смелость и установил вам мольберт. – Тейт подвел Макса к большому треножнику. – Осталось лишь выяснить: вы хотите работать на холсте? Или начнете с чего-нибудь помельче?

Вопрос заставил Макса призадуматься. В детстве он рисовал исключительно на кирпичных, бетонных и металлических поверхностях.

– Холст, – ответил Макс. – Есть такой девиз: «Нацеливайся на успех или вообще не начинай».

– Замечательно. – Тейт одобрительно похлопал его по плечу.

Тейт помог ему натянуть холст на подрамник, предложив работать акриловыми красками. Макс не возражал. Он уселся на вращающийся стул и стал думать о том, что́ собирается выразить в своем рисунке. Легко сказать: «выражай себя», но с чего начать? За последние два года он почти полностью выжал из себя все вдохновение. В зале находились еще двое пациентов. Один трудился над холстом, второй делал набросок на бумаге. Оба работали как заведенные. Макс двадцать минут просидел перед мольбертом, не сделав ни единого мазка. Тейт снова подошел к нему.

– Трудно начать? – спросил он, опираясь на трость.

Макс пожал плечами и припал к пластиковой бутылке с минеральной водой.

– Попробую вам помочь. Скажите, а в прошлом где именно вы рисовали? Вы были один или с кем-то?

Макс непроизвольно запустил руку в волосы.

– В такие классы я не ходил. Рисовал или на улицах, или в автомастерской отца. Отец иногда смотрел, как я рисую. Чаще я был с моим лучшим другом.

– А у вас было то, что я называю… заведенным порядком вещей?

– Что? – не понял Макс.

Тейт терпеливо улыбнулся:

– Допустим, когда вы рисовали, вы надевали одну и ту же рубашку, одни и те же ботинки и перчатки. У вас была любимая кисть или другой инструмент. Вы работали в тишине или под музыку. Все это и составляет порядок вещей.

В мозгу Макса вспыхнула лампочка. Он понял! Он вспомнил.

– Тишины в мастерской не было. Отец запускал рок-музыку. А на улице я слушал свой айпод.

– Подождите, я сейчас, – улыбнулся Тейт и быстро, насколько позволяла хромота, вышел из зала.

Через несколько минут, проведенных Максом в полном изумлении, Тейт вернулся, держа в руке айпод, с которого свисали белые пуговки наушников.

– Мои музыкальные вкусы, скорее всего, не подходят под категорию рок-музыки, – признался Тейт. – Рок-музыкой у меня увлекается брат. Но если вы назовете мне ваши любимые группы и сольных исполнителей, мы с вами вместе составим плей-лист. – Тейт протянул айпод Максу: – Берите. Слушайте. Возможно, музыка вас вдохновит.

Макс взял айпод, продолжая глядеть на Тейта. Сейчас ему было не до музыки. Он вдруг понял, почему что-то в облике Тейта показалось ему таким знакомым. Рост, телосложение и в особенности улыбка.

– Мур, – прошептал он. – Будь я проклят, если вы не брат Райли! Как я сразу не догадался? Военный врач, герой войны!

Тейт покраснел.

– Называть меня героем – это чересчур. Я бы предпочел другое определение – «паршивая овца». Да, у меня есть брат Райли. Надеюсь, он не задолжал вам. В таком случае я начну открещиваться от всякого родства. С финансами пусть разбирается сам.

Макс засмеялся:

– Не наговаривайте на братишку. – Он снова крепко пожал Тейту руку. – Я прежде ни разу вас не видел. Вы всегда были где-то далеко. Зато Райли мне много про вас рас сказывал. Вы учились в медицинском колледже, потом от правились в Ирак. Было? – Макс выразительно посмотрел на трость.

– И Афганистан тоже был.

– Потрясающе. Райли об этом умолчал. Спасибо, что рассказали. Мы с Райли знакомы почти десять лет. Пока я здесь, он следит за моей автомастерской. Я не представляю, что бы я делал без его помощи и…

Улыбка Тейта красноречиво свидетельствовала: ему все это хорошо известно.

– Вы это и без меня знаете, – смутился Макс.

– Разумеется. Я всегда интересуюсь биографией моих подопечных.

– Что, серьезно? – недоверчиво спросил Макс.

– Да, – ответил Тейт, глядя в потолок. – Вдобавок я позвонил Райли и поинтересовался, как дела. Он сказал, что все в полном порядке. Ваша мастерская работает как часы.

Макс усмехнулся и снова сел:

– А ведь где-то существует правило о конфиденциальности сведений, касающихся пациента. Вы сейчас признались в его нарушении.

Тейт отмахнулся:

– Какая, к черту, конфиденциальность? Мы же с вами не чиновники от медицины.

Макс засмеялся. Этот человек и в самом деле был братом Райли.

– Спасибо за айпод.

– Не стоит благодарности, – скромно ответил Тейт.

Глава 4

Грейс Брукс отнюдь не гордилась высоким ростом брата. Наоборот, ругала на все корки.

Не человек, а гора. Дело было не в зависти. Грейс считала, что ей вполне достаточно ее пяти футов и шести дюймов. Но при росте братца ей с трудом удавалось руками прикрывать его глаза, чтобы он не подсматривал, пока они идут по заснеженному проезду, направляясь к сюрпризу. Этот сюрприз Грейс держала в секрете вот уже целых полтора месяца.

– Мало того что так далеко вез тебя, – ворчал Кай, – так теперь я еще должен сгибаться в три погибели, чтобы не нарушить твоего… сюрприза.

Сказанное было чистой правдой. Кай действительно шел согнувшись, чтобы ручки сестры дотянулись до его лица.

– Ну что, уже пришли? – в который раз спросил Кай.

– Ага. – Грейс остановилась. – А теперь… Раз, два, три. На сюрприз смотри! – Она убрала ладони с лица брата. – Ну как?

Кай выпрямился во весь рост и поправил серый шарф у себя на шее. Его темно-карие, шоколадные глаза медленно щурились при взгляде на двухэтажный дом. Проезд вел к этому дому. Сразу позади начинался густой лес. Кай молчал и лишь кривил губы… Грейс ждала не такой реакции и теперь переминалась с ноги на ногу, не зная, что скажет брат.

– Правда, великолепный дом? – решилась спросить она.

Выбор прилагательного заставил Кая удивленно приподнять бровь. Он склонился вправо, скрестил руки на широкой груди и осторожно ответил:

– Это действительно нечто.

В душе Грейс поднялась волна разочарования.

– Этот дом – мой, – продолжала она. – Я купила его. Ты же всегда убеждал меня куда-то переехать, совершить какое-то безумство… Вот оно, мое безумство!

Кай растерянно почесал в затылке:

– Просто я не думал, что твое безумство выльется вот в это. – Он указал на дом. – Грейс, там ведь даже нет входной двери. Окон тоже. Крыша держится на честном слове… Постой, никак туалет устроен прямо на крыльце?

Схватив брата за руку, она потащила его к дому. К первой собственности, приобретенной ею за двадцать шесть лет.

– Включи воображение. Не зацикливайся на том, как дом выглядит сейчас. Представь его изменившимся. Таким, каким он может стать.

– Здесь даже самому доктору Сьюзу[4]4
  Псевдоним Теодора Сьюза Гейзеля (1904–1991) – американского детского писателя и мультипликатора.


[Закрыть] не хватило бы воображения.

Грейс остановилась на изъеденном термитами крыльце и обиженно засопела:

– Не надо обрушивать на меня потоки своего сарказма. Лучше стань на время веселым, бесшабашным мальчишкой, у которого…

– Бездна воображения? – усмехнулся Кай.

– Да, – прищелкнула пальцами Грейс. – Бездна воображения.

Брат снова хмыкнул и принялся разглядывать дом. Грейс казалось: уж кто-кто, а Кай способен увидеть все преимущества ее приобретения. Конечно, сейчас это просто развалюха. Понадобится неизвестно сколько лет, наполненных тяжелейшим трудом, прежде чем развалюха превратится в жилье. Но дом принадлежал ей. После всего, через что она прошла, Грейс не могла не испытывать радостного возбуждения.

– Конечно, – начала она свою оправдательную речь, – учитывая состояние дома, он достался мне за гроши. Я сознаю, что его приведение в божеский вид вытряхнет из меня все деньги, зато я испытаю столько удовольствия. Я хочу покрасить его в белый цвет, а входную дверь сделать голубой, как было у мамы. Что скажешь? – Кай не успел произнести ни слова, как Грейс продолжила: – Местная строительная компания уже произвела все необходимые обмеры. Там учли мои идеи. Провалиться мне на этом месте, но у них потрясающие планы. Они приступят к работе в новом году. Все будет зависеть от погоды. Вон там целых три комнаты. – Грейс указала на второй этаж. – Следовательно, у тебя будет место, где ты всегда сможешь укрыться от своего гарема. И там же я устрою себе фотолабораторию. Кай, ты только представь, какие удивительные фотографии я нащелкаю в этих местах. – Грейс повернулась к брату; Кай оторопело моргал. – Что не так? – насупилась она.

– Нет у меня никакого гарема.

– Это ты расскажи кому-нибудь другому! Я прожила у тебя в Вашингтоне целых полтора года и вдоволь насмотрелась на долбаную череду сисек и наслушалась странных имен вроде Чариссы или Сашины. – Она растянула последнюю гласную.

– Ту девицу звали Саша.

– Тебе лучше знать.

Кай засмеялся и энергично замотал головой, однако сестра была права. Женщины разве что не выстраивались в очередь у дверей его квартиры. Грейс это не удивляло. Ее младший брат был харизматичной личностью. Добавьте к этому острый ум, чувство юмора и обаятельную внешность. Так что Грейс вполне понимала его поклонниц.

– Грейс, тебе не нужно никуда переезжать. – Он наклонился к сестре. – Мне очень приятно жить с тобой под одной крышей. И потом, твое присутствие упорядочивает череду сисек. Видишь, сколько от тебя пользы!

Грейс шлепнула его по руке. Они оба засмеялись, но лицо Кая быстро стало серьезным.

– Ты уверена, что сможешь жить вдали от Вашингтона? Ты только представь, сколько времени у тебя будет уходить на дорогу. Поездки к психотерапевту и по другим делам. – Кай снова взглянул на развалюху. – Забраться в такую даль. Пока строители возятся с твоим домом, тебе придется жить в пансионате. Мне это как-то не по нутру. Я уже говорил тебе и повторяю снова: живи у меня столько, сколько хочешь.

– Кай, спасибо за предложение. – Грейс наградила брата благодарной улыбкой.

– Теперь ты произнесешь «но»?

– Произнесу. Я чувствую: мне пора выходить в самостоятельную жизнь. Да, это далеко от Вашингтона, но расстояния меня не пугают. И психотерапевт у меня всего раз в неделю. Здесь тихо и вполне безопасно. К тому же ты будешь часто меня навещать. – Грейс призвала все свое воображение, стараясь увидеть дом таким, каким он станет в будущем. – Мама оставила нам деньги для серьезных вложений. Кай, я поступила правильно. Я хочу жить самостоятельно.

Кай слегка толкнул ее плечом. Такого выражения лица Грейс не видела у него очень давно. Он смотрел на нее с нежностью. Кай был доволен ею. Чувствовалось, ее сумасбродный поступок произвел на него впечатление.

Грейс вытащила из-под шерстяной шапочки свои волосы, увязанные в конский хвост, и принялась играть кончиками, пропуская густые черные пряди сквозь пальцы.

Этот жест был очень хорошо знаком Каю. Жест внутренней тревоги.

– Сестренка, я горжусь тобой. – Кай взял ее за руку, его взгляд посуровел. – После него… после всего, что случилось, я боялся, что ты навсегда останешься равнодушной к жизни. – Кай улыбнулся. Его зубы казались еще белее на фоне светло-коричневой, как и у Грейс, карамельной кожи. – Поэтому твое приподнятое настроение… это замечательно. И, если честно, я рад, что ты затеяла эту авантюру с домом. Его можно преобразить.

* * *

– Итак, с момента вашего эпизода прошло почти две недели. Как вы себя чувствуете?

Что за манера называть все его срывы эпизодами? Макс чувствовал бы себя еще лучше, если бы Эллиот не напоминал ему о том чертовом приступе панического страха.

– Нормально я себя чувствую. Стал чаще проверять уровень сахара в крови. Стараюсь правильно питаться. Почти каждый день хожу в художественный класс.

Эллиот расплылся в улыбке:

– Это я знаю. Доктор Мур говорил мне, что вы всерьез увлеклись рисованием. – (Макс тоже улыбнулся.) – Может, расскажете мне о своих произведениях?

Эллиот с Тейтом наверняка уже обсуждали содержание картин Макса, но он решил подыграть обоим, хотя боль сдавливала ему грудь. Он набрал побольше воздуха и не торопился выдыхать.

– Я думал о… Крисе. О Кристофере. О моем сыне.

Макс схватил со столика бутылку и стал жадно глотать воду, торопясь унять волну изжоги.

Эллиот сидел неподвижно. Глаза психотерапевта были полны сочувствия.

Кристофер был их с Лиззи ребенком. Макс изобразил малыша сполохами голубых пятен. Они не планировали ребенка, но оба обрадовались зачатию и полюбили Криса еще в утробе. Будущее рождение Макс изобразил красными и розовыми кругами, составив их из мягких прикосновений кисти к холсту. Ребенок сильно сблизил Макса и Лиззи. Крис укрепил в Максе желание завязать с прежней жизнью и дальше двигаться по прямой, без вихляний в сторону. Он пообещал Лиззи, что так и будет, и потому она согласилась остаться с ним. Более того, будущий ребенок подвигнул Макса сделать Лиззи предложение и подарить ей кольцо с громадным бриллиантом. По замыслу Макса, бриллиант символизировал его сердце, отданное Лиззи. Когда сын родится, Макс наконец станет таким, каким всегда мечтал стать. Человеком, которым бы гордился его отец.

Судьба распорядилась иначе: Кристофер умер в начале третьего триместра беременности Лиззи.

Это случилось, когда она готовилась отсчитать восьмой месяц. Три дня Лиззи наслаждалась, ощущая, как Крис дубасит ее изнутри. Потом вдруг начались преждевременные схватки. Макс находился рядом и видел, как Лиззи произвела на свет мертворожденного ребенка. Она выла, и это не было преувеличением. Лиззи выла по-звериному, не от телесной, а от душевной боли. Потом эти звуки не раз будили Макса среди ночи. Он знал: вой Лиззи останется с ним навсегда, до самой смерти. Потеря сына надломила ее. Макс пытался быть сильным. Как мог, он утешал Лиззи, говоря, что они вместе переживут эту трагедию. Но в глубине души он знал: ничего у них не получится. Вместе с Крисом в их отношениях умерло что-то очень большое и важное.

Тогда-то Макс во второй раз задумался о самоубийстве. Ему дали подержать мертвое тельце сына. Такого потрясающего малыша он еще не видел. Казалось, Крис не умер, а просто заснул. Максу отчаянно захотелось оказаться на небесах – там, где полным-полно замечательных созданий вроде их сына.

Лиззи не нашла в себе сил взглянуть на ребенка. Она безостановочно рыдала и громко кричала. Врачу пришлось дать ей снотворное. Лиззи проспала почти сутки. Когда на другой день она открыла глаза, сокрушенное, истерзанное сердце Макса безошибочно поняло: Лиззи так и не проснулась. Самое ужасное, что и для него она была потеряна. С того момента ее жизнь превратилась в существование. Горе, придавившее Макса, день ото дня становилось лишь тяжелее.

Похороны были еще одной пыткой. На кладбище появилось новое надгробие с фамилией О’Хейр. Последующие недели превратились в настоящий кошмар. И Макс снова потянулся к белому порошку, которого не касался с того самого дня, как впервые увидел Лиззи. Картер тогда мотал срок в Артур-Килле, взяв вину Макса на себя. Остальные друзья, зная его непредсказуемость (особенно в пьяном виде), старались держаться подальше. Никогда еще Макс не чувствовал себя настолько одиноким и потерянным… Так продолжалось до того утра.

Тогда Макс в третий раз подумал о сведении счетов с жизнью. Проснувшись в то утро, он обнаружил, что Лиззи от него ушла.

– Как вы себя чувствовали, убедившись, что она не вернется? – спросил Эллиот.

Ответ вертелся на губах Макса: грубый, даже непристойный. Но он не позволил этим словам выплеснуться наружу. Натянув капюшон поглубже, Макс ответил:

– Я был ошеломлен. Сердит. Жутко одинок. И еще я почувствовал… облегчение.

В лице Эллиота не дрогнул ни один мускул.

– Пожалуйста, расскажите о состоянии облегчения.

Макс закрыл глаза, представив себе опустошенное, истерзанное горем лицо женщины, которую он любил больше жизни.

– Мне стало легче, поскольку я знал, что ничем не могу ей помочь, – сказал Макс, удивляясь собственному признанию. – Мне стало легче, потому что она взяла инициативу на себя и ушла, разрушив наши отношения.

– Но ведь она фактически бросила вас.

– А зачем ей был нужен пьяница? На кой ей сдался наркоман? Я не удержался, взялся за старое. На ее месте я бы тоже ушел.

Эллиот что-то пометил у себя в блокноте.

– Если оглянуться назад и заодно вспомнить вашу картину, как вы думаете, она сделала правильный выбор?

– Она взяла и просто исчезла из моей жизни. С концами. Этого я никогда ей не прощу. – Макс даже плюнул. – Меня это и сейчас убивает. Я не заслужил такого предательского ухода. Не заслужил ее молчания. Я не собирался насильно привязывать ее к себе, но мы вместе преодолевали трудности, которые нам подбрасывала жизнь. У нас было слишком много общего, чтобы уйти не попрощавшись. Если бы она ушла со скандалом, мне и то было бы легче. Как-никак, у нас был общий ребенок! И предложение я ей делал тоже не просто так! – Макса охватила ярость. Снова защемило сердце. Былая досада вспыхнула с новой силой. – Она трусливо слиняла. Можно подумать, только ей одной было больно, только она одна оплакивала нашего сына. Эгоизм – вот как это называется. – Макс подался вперед, уперев локти в колени. Слезы были совсем рядом. – Но если разрыв со мной помог ей пережить потерю Кристофера, если ей стало лучше… тогда она сделала правильный выбор… для себя.

Молчание Эллиота затянулось. Макс поднял голову, желая удостовериться, что психотерапевт еще жив. К счастью, Эллиот дышал.

– Понедельник, – пробормотал он. – В понедельник вы пойдете в спортзал на первое занятие. Я договорился с тренером.